Архетипический образ "Земли Обетованной" в русской утопии

Петрова Регина Андреевна соискатель; Философский факультет; Орловский государственный университет им. И.С. Тургенева 302001, Россия, Орловская область, г. Орел, ул. Комсомольская, 95 Petrova Regina Andreevna Postgraduate student; Faculty of Philosophy; I.S. Turgenev Oryol State University 302001, Russia, Orel region, Orel, Komsomolskaya str., 95 aposteriori.2017@mail.ru Другие публикации этого автора

1. Введение

Поиск идеального места – гармоничного пространства, воплощающего модель наилучшего мироустройства, является смысловой детерминантой утопии. Поэтому проблема наличия в утопических построениях древнейших сюжетов и архетипических образов (Эдема, Небесного Града, Рая), характеризующих «идеальный топос», а также изображающих достижение обществом благоденствия и достатка, не теряет своей актуальности и отражается в различных исследованиях современных авторов (Н.И. Учайкиной ^[26], Ю.А. Никулиной ^[17], Е.И. Петровой ^[21], Т.С. Паниотовой ^[19,20] и др.). Сам процесс реконструкции архетипических образов в утопических картинах будущего объясняется исследователями через обнаружение тесной связи мифологии и утопии (Н.Г. Фрай ^[29], Ф. Полак ^[37] и др.).

Целью нашего исследования является обнаружение и определение специфики функционирования архетипического образа Земли Обетованной в литературных утопиях М.М. Щербатова, В.Ф. Одоевского, А.А. Богданова и социально-философских утопиях Н.Ф. Федорова, С.Н. Булгакова, Н.А. Бердяева. Акцентирование внимания именно на этом архетипическом образе позволит, мы надеемся, различить в утопических проектах универсальные надежды и ожидания, коренящиеся не столько в будущем, сколько в пластах коллективной памяти.

Объектом исследования является образ Земли Обетованной, содержащий архетипическое представление о месте изобилия и достатка в земной действительности. В качестве предмета исследования выступают литературные утопии М.М. Щербатова, В.Ф. Одоевского, А.А. Богданова и философские тексты Н.Ф. Федорова, С.Н. Булгакова, Н.А. Бердяева, в которых мы находим описания образцовых мест/миров, служащих отражением коллективных надежд на обретение социальной гармонии. Методологию нашего исследования составляют сравнительно-исторический, герменевтический и структурно-типологический методы. Они позволяют, во-первых, выявить генезис и развитие самого образа Земли Обетованной, во-вторых, проанализировать тексты авторов в культурно-историческом срезе, в-третьих, выделить в произведениях русских писателей и философов сходные черты, дающие возможность идентифицировать образ Земли Обетованной как архетипический.

Научная новизна связана с тем, что анализ литературных и философских утопий впервые осуществляется сквозь призму архетипического образа Земли Обетованной. Сам образ рассматривается нами не только как основа хронотопической структуры текста, образующей слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом (М.М. Бахтин ^{[2, с. 121-122]}), но и как инструмент, помогающий раскрыть авторам сущность социальных ожиданий по поводу организации такого мира, где будут воплощены идеалы свободы, равенства и справедливости.

Существует большое разнообразие взглядов на понимание того, что обозначает термин утопия, смысл которого простирается от литературного жанра, близкого научной фантастике ^{[15, с. 156]}, до архитектурно-ландшафтного проекта, призванного гармонизировать искусственно созданную среду, окружающую человека ^{[11, с. 7]}. В данном исследовании под утопией мы будем понимать мыслительную модель, закрепляющую надежды на совершенное социальное состояние. При этом мы обратимся к проективным утопиям, авторы которых не просто моделируют лучшее общественное устройство, но и связывают его с будущим.

Определяя образ Земли Обетованной как архетипический, мы руководствуемся психоаналитической теорией швейцарского психиатра, культуролога и философа К.Г. Юнга. Согласно его позиции, архетипы (греч. Άρχή – начало и τυπος – образ, тип) есть неизменные духовные первообразы, существующие с незапамятных времен и содержащие отпечатки познавательного опыта предшествующих поколений. Они являются выражением более глубокого слоя – коллективного бессознательного, которое сравнивается К.Г. Юнгом с хранилищем всего, что было пережито человечеством, начиная с его самых отдаленных истоков ^{[34, с. 181]}, вневременным и вечным образом мира ^{[34, с. 420]}. В отличие от индивидуального бессознательного, в котором содержится вытесненный психикой опыт личностных впечатлений, коллективное бессознательное есть матрица всех некогда произошедших событий, неисчерпаемый источник духовного наследия всего человечества. Это коллективное психическое тело обладает вневременной и надиндивидуальной природой. Поэтому содержания мифологии, религии и различных философских учений в юнговской теории сводятся к архетипическим праформам.

Однако К.Г. Юнг подчеркивал, что имея отчетливо выраженный нуминозный (сакральный) характер, архетипы по своей природе «трансцендентальны» и недоступны прямому созерцанию ^{[32; 34, с. 236]}. Выражение и интерпретация архетипов осуществляется через образы-символы, облекающие архетипические образцы в видимую форму и обеспечивающие связь между коллективной и индивидуальной психикой. В этом аспекте он поясняет, что «с подобной ситуацией мы сталкиваемся и в физике: существуют мельчайшие частицы, которые не возможно увидеть сами по себе, но исходя из их проявлений мы можем построить их модель. Архетипический образ, мотив или мифологема – это конструкции подобного рода» ^{[34, с. 237]}. Следовательно, соприкосновение с архетипическими универсалиями происходит опосредованно: через образы, символы, сюжеты и мотивы, которые находят свое яркое проявление в фантазиях, сновидениях, мифах и памятниках литературы, в образах искусства и т.д.

Несмотря на то, что архетипические образы вторичны по отношению к своим архе-образам и в зависимости от культурно-исторических условий могут наполняться различными смыслами, они не теряют своей эмоциональной доминанты. Как указывал К.Г. Юнг, в отличие от простого образа, архетипический образ обладает мощным зарядом психической энергии и способен вызывать глубокий эмоциональный резонанс, благодаря чему он приобретает свое сакральное значение, «жизнеспособность» на протяжении целых эпох ^[32]. Величественные коллективные образы и символы религий яркий тому пример. Поэтому определяя образ Земли Обетованной как архетипический, мы подразумеваем не только его вариативность, повторяемость и укорененность в коллективной памяти общества, но и подчеркиваем его эмоциональную наполненность, возможность влиять на сознание людей как на коллективном, так и на индивидуальном уровне.

В процессе исследования фантазий и сновидений пациентов К.Г. Юнг обнаруживал символические значения, идентичные образу Земли Обетованной: «невинной земли» ^{[33, с. 151-153]}, «первоматерии» ^{[33, с. 416-417]}, «Эдема» ^[32]. По наблюдениям К.Г. Юнга, эти и другие образы идеальных островов и Аркадских блаженств выражают стремление души каждого человека возвратиться к состоянию «потерянного рая», имеющего сходство с детской порой, где возможно вновь ощутить чувство свободы и беззаботной радости. В этом случае проекция «небесной обители» является одним из этапов индивидуации личности и играет роль связующего звена, примиряющего индивидуальное сознание с архетипическим представлением о месте, лишенном мирских забот и несчастий. Так, в интерпретации К.Г. Юнга, представление о Земле Обетованной может угадываться в самых разнообразных образах, которые созвучны ожиданиям лучшей жизни.

Для более глубокого понимания образа Земли Обетованной стоит обратиться к книгам Ветхого и Нового Заветов ^[6], в которых он связан с коллективными упованиями и надеждами на воплощение «Царствия Божьего» на земле. В Ветхом Завете, пространная земля, где «течет молоко и мед», обещается еврейскому народу при исходе из Египта (Исх. 3:7–8). Она описывается как «прекраснейшее наследие множества народов» (Иер. 3:19), как «добрая земля» (Втор. 8:7–9), где проистекают источники вод, в изобилии произрастают прекрасные плоды, царит достаток и благоденствие. «Обетованная» значит «обещанная» земля для народа Израиля. Ее описания полны яркими метафорами: «совершенная», «вечно цветущая», «благодатная земля», что в некотором смысле является полуфантастическим образом, если соотносить его с реальной, осязаемой действительностью. Несмотря на загадочность и мифичность пространства, она имела территориальную конкретизацию в границах от реки Египетской до реки Евфрата (Быт. 15:18), удел по ту сторону Иордана к востоку (Числ. 32:19).

Несколько иная трактовка обетованного места на земле берет свое начало в пророчестве о «Тысячелетнем царствовании Христа», которое содержится в Новом Завете (Ин. 20) и является центральной темой милленаристских ожиданий, а также прообразом социально-утопических проектов. Обретение Земли Обетованной связано с наступлением «Золотого века» — завершающего этапа истории, знаменующего заточение сатаны на тысячу лет и возвещение времени пребывания с Христом. Этот библейский образ имел глубокий символический смысл и воодушевляющую силу: он предвещал спасение тем, кто отрекся от греховных устремлений (не поклонился зверю) и царствовал со Христом тысячу лет (Откр. 21:4), и одновременно включал в себя ожидания безбедной, счастливой и блаженной жизни, обещанной ещё иудейскому народу. Последнее было предметом хилиастических споров раннего христианства и протестантских течений в эпоху Реформации, что стало основой для формирования различных течений милленаризма, пытающихся ответить на вопрос не только о том, когда именно наступит этот заветный период, но и о том, какую природу (физическую или метафизическую) будет иметь будущее царство Христа.

Так, библейские тексты содержат указания не только на эсхатологическую перспективу «конца времен», но и на оптимистические ожидания Царствия Божия на земле. В этой связи уругвайский литературовед Фернандо Аинса определял данный образ как устойчивый миф, выражающий идеализированное «пространство желания» (расположенное там, в ином измерении) и противопоставленное пространству «реальному» (расположенному здесь, где человек живет) ^{[1, с. 50; с. 142-143]}. Изучая влияние данного образа на новоевропейские утопии, Ф. Аинса указывал, что «Земля обетованная, спроецированная в будущее благодаря своему мессианскому измерению, реализует во времени свой конкретный пространственный топос: Ханаан для иудеев, странствующих по пустыне, Итака для Одиссея, Чистая Земля для Платона, для японцев – земля чистая (Йодо) и земля награды (Ходо), Земля «без зла» для южноамериканских тупи-гуарани… Для христиан земля обетованная является и Святой Землей par excellence» ^{[1, с. 145]}. Так, миф о «доброй земле» фактически путешествует во времени и на протяжении столетий меняет свои сущностные характеристики. Это становится заметным в сменяющих друг друга священных текстах: от земли, наполненной материальными благами (земля Ханаан), к «духовному пространству желания и к упованию человечества» (т.е. к Новому Иерусалиму) ^{[1, с. 144]}.

Представление о «необыкновенном месте» нашло отражение и в русской культуре. Его корни можно проследить в дохристианской традиции, когда в коллективном сознании доминировал образ плодородной земли. Выступая как источник всего сущего, земля и ее плодородие были одним из условий выживания. Аграрные культы и языческие пантеоны богов (Макошь, Лада, Род ^[22]) отвечали за богатый урожай, благоприятное течение хозяйственных циклов и сохранность благ. У древнерусского человека закреплялось представление о том, что чем богаче своими ресурсами земля, тем счастливее на ней жизнь. Это накладывало особый отпечаток не только на восприятие земли как рождающей субстанции, но и на ощущение времени (циклы года, сезоны) и пространства (реки, горы, включая животный и растительный мир), которые наделялись сакральной ценностью.

С крещением Руси образ плодородной земли стал сопрягаться с понятиями святости и духовности. Образец Царства Божьего наложился на языческое наследие, и окружающий мир стал ассоциироваться с первозданной божественной красотой. Эту особенность подчеркивал отечественный исследователь В.Н. Топоров, отмечая, что на старом субстрате мифологии (идеи материального плодородия) сформировалось новое представление, ставшее для русского человека сверхцелью: достижение «Святого Царства» в конкретном пространстве ^[24]. Так, образ Земли Обетованной лег в основу коллективной надежды, а упование на то, что состояние духа может быть приближено к реальному миру, стало обладать небывалой силой.

Мистические представления о праведном месте на земле нашли свое отражение в фольклорных сюжетах и религиозно-утопических легендах. Например, образ сказочного солнечного края «Ирье» или «Ирий» (предположительно находящегося в теплых странах) стал своеобразной русской формой интерпретации «иного бытия», находящегося по ту сторону повседневной действительности ^[25]. В «Китежском сказании» о сокрытом городе в Нижегородской области фокусируется образ волшебного мира, который доступен только «чистым духом» людям ^[14]. Более поздние сюжеты о городе «Игнате» и пути в «Беловодье» содержат идеи братства, общинной собственности, отсутствия социального угнетения ^{[30, с. 6-7; с. 239; с. 290;]}. Нельзя не предположить, что отголоски этих историй повлияли и на русскую утопию.

В историко-философскую мысль образ Земли Обетованной вошел как представление о месте, где будет воплощен общественный идеал и установится социальная гармония. Начиная со средних веков, данный образ продолжал нести в себе оттенки хилиастических ожиданий и выражал идею возможности обретения земного блаженства через глубокие социальные преобразования (учение о «трех эпохах» И. Флорского ^[12], социалистические проповеди Т. Мюнцера ^{[36, 23]}). У теоретиков эпохи Просвещения образ «совершенной» земли был представлен в демократических порядках на острове Утопия (Т. Мор ^[16]), в коммунистической организации Христианополиса (И. Андреа ^[35]), в общественном устройстве острова Бенсалем и научных задачах дома Соломона (Ф. Бэкон ^[10]), в быте и нравах города Солнца (Т. Кампанелла ^[13]). Образ Земли Обетованной у философов-утопистов выступает не только как указатель на идеальное пространство, невиданное доселе человечеством, но и как репрезентация наилучшей модели общественного бытия.

В широком смысле архетипический образ Земли Обетованной заключает в себе представление о месте, ассоциирующимся в коллективном сознании с состоянием покоя, удовлетворения, достатка и безопасности. Являясь метафорой надежды о мире, где каждый найдет свое место, а гармония и процветание обернутся на благо всем, данный образ находит свое отражение в религиозно-мифологических и философских проекциях, касающихся видения совершенного будущего, реализации идеалов, достижения целей в процессе духовных исканий общества.

2. Архетипический образ Земли Обетованной в русской литературной утопии

В утопическом романе М.М. Щербатова «Путешествие в землю Офирскую г-на С... шведского дворянина» (1784) центральная тема напрямую связана с описанием процветающей Офирской империи, куда после морской бури, согласно сюжету, попадает господин «С.» на фрегате «Надежда» ^[31]. Несмотря на то, что автор утопии использует библейское название «Офир» – земля, изобилующая золотом и драгоценностями (II Пар.10:11) ^[6], повествовательный акцент переносится с типического описания чудных зверей и птиц на прояснение социального уклада неведомого царства.

Стоит сказать, что М.М. Щербатов писал свой утопический роман в контексте переосмысления реформ Петра I и просвещенного абсолютизма Екатерины II, повлиявших на «падение нравов» русского дворянства. Автор воссоздает иную картину российской действительности, где подчеркивается ценность общего блага, роль общественного мнения, важность добродетели и «духовной простоты». На Офирской земле мы видим мудрое и ограниченное законом правление просвещенного монарха, заботящегося исключительно о «пользе народной». Установленные законы носят не только обязательный, но и ценностно-императивный характер, благодаря чему сословия взаимодействуют «в мире и согласии». На основе катехизиса (гражданского и морального) у граждан с юности воспитываются добрые нравы. Повседневная жизнь подлежит строгой регламентации (учреждены духовная и оздоровительная полиция). Институт Церкви играет нормативную роль. Грады выстроены в эффективной удаленности друг от друга, способствующей равномерному распределению промышленности и торговли. Быт и внешний вид губерний не славится роскошью и «великой пышностью», а скромен, лаконичен и направлен на умножение духовных достоинств ^[31].

Анализируя сюжетную линию повести, мы можем обнаружить черты, позволяющие поместить данную утопию в фокус образа Земли Обетованной: 1) в центре внимания автора находится невиданная страна, лежащая близ антарктического полюса, в которой «никто не бывал» и о ней не содержится никакого упоминания во внешнем мире; 2) автором используются топонимы, которые обращают к точкам привычной локации и фигурируют в ходе знакомства главного героя с «новой землей». Они соответствуют русским городам: Перегаб (Петербург), Квамо (Москва), Тервек (Тверь), Агиара (Архангельск), Ефонбиаг (Екатеринбург) и др.; 3) Офирская земля представлена автором в качестве наилучшего образца социального устройства России.

Схожие черты прослеживаются в утопическом романе В.Ф. Одоевского «4338-й год: Петербургские письма» (1835), где архетипический образ Земли Обетованной угадывается в изображаемом автором «Северном Царстве», куда китайский студент переносится с помощью сна и описывает свои впечатления от увиденного в письмах к другу. В отличие от Офирской империи, образ которой заимствован из прошлого (начало петровских реформ), Северное Царство Одоевского обращено в далекое будущее и отражает мечты о научно-техническом прогрессе. Сохраняя в себе нравы «Николаевской эпохи» с монархическим строем правления и сословным разделением, Северное Царство является центром всемирного просвещения и славится высоким уровнем инновационного развития.

Пространственной локацией Северного царства является Петербург (и входящая в него некогда Москва), охватывающий Северное и Южное полушарие земли. Путь в эту землю пролегает сквозь Гималайский и Каспийский туннели, по которым главный герой передвигается на электроходе. Внешнее и внутреннее убранство города наделено таинственной красотой: хрустальные своды и крыши домов, нагреваемые бассейны, крытые сады с разнообразием плодов, роскошными растениями и переливами музыки ^[18]. Нельзя не заметить присутствующие в тексте символические отсылки автора к «райскому саду». Временная локация, связанная с будущим, также обеспечивает Северному Царству статус «места, которого нет» и в которое каждый хотел бы попасть.

Чарующую атмосферу придают доступные этому краю необычайные технологии: изобретены эластичное стекло, электроходы, магнетические телеграфы. Введены в общее употребление воздушные корабли (гальваностаты и почтовые аэростаты), используются гидрофон, камера обскура, часы из запахов и «электрические разговоры». Получен доступ в космическое пространство, производятся экспедиции на Луну, улучшены климатические условия. Все эти достижения в Северном Царстве появились благодаря слиянию наук и достижению «единства направления» ученой деятельности ^[18].

В утопии В.Ф. Одоевского можно также проследить несколько ярких деталей, отсылающих к архетипическому образу Земли Обетованной: 1) на протяжении всего сюжета сохраняется как пространственная, так и временная удаленность Северного Царства, которая обеспечивается обращением автора к мотиву «гипнотического сна», разграничивающего реальную и «иную» действительность, что позволяет изобразить картину возможного будущего; 2) Северная земля представлена как совершенно новая, преображенная действительность, как «другой мир», который достиг не только технологического расцвета, но и высокого уровня нравственности. В Северном Царстве лицемерие и притворство между людьми сведены к минимуму, а стремление «любоваться трагедиями» вызывает у них удивление ^[18]. Причем в поддержании атмосферы общественной гармонии, помимо установленных правил (проведения месяца «отдохновения» для полезного уединения и внутреннего развития), большую роль играют и сами научные изыскания. Распространенная практика «магнетических ванн» для телепатических разговоров и «откровений» между людьми способствует открытым отношениям и нивелированию разногласий.

Стоит отметить, что предвосхищение научно-технического прогресса и ожидание производственного прорыва были характерны для общественной мысли 30-х годов XIX века. Через архетипический образ Земли Обетованной, выраженный в мироустройстве Северного Царства, В.Ф. Одоевским транслируются представления о высоком потенциале научных исследований, неограниченных возможностях человеческого познания и интеллектуального труда, которые являются залогом не столько комфортного, сколько безопасного и счастливого будущего.

Иллюстрация общественного миропорядка, построенного на коммунистических началах, содержится в социалистической утопии Александра Александровича Богданова «Красная звезда» (1908) и ее продолжении «Инженер Мэнни» (1912). Утопический образ представлен теллурической планетой Марс, куда отправляется на космическом корабле молодой ученый-революционер Леонид со своим коллегой-марсианином. Сюжетная линия утопии А.А. Богданова сохраняет архетипические компоненты удаленности и идеалистичности места. Марсианская цивилизация вдвое старше Земли и превосходит ее в своем технологическом развитии ^[7]. О существовании земной цивилизации марсиане узнали не так давно. Однако на марсианской планете уже давно усвоены уроки феодального общества и капитализма, а коммунистические принципы, составляющие мировоззренческую и социальную основу марсиан, с пользой направляют коллективные силы на выполнение «общего дела». Чувства «личной собственности», проявляющиеся на Марсе чаще всего у детей, определяются как рудименты прошлого, которые с течением времени вытесняются установками социальной среды.

В процессе знакомства главного героя с укладом жизни на Марсе раскрывается многообразие научно-технических достижений, которые были немыслимы для земной цивилизации начала XX века: разработана «минус-материя», дающая возможность совершать путешествия по эфиру на «этеронефах» (космических кораблях), изобретены печатающий фонограф, оптические телефоны с видеосъемкой, воздушные гондолы (лодки), 3D показ фильмов («рельефный кинематограф»), жидкие материалы для пошива одежды и т.д. ^[7]. Главного героя также впечатлило отсутствие тяжелого ручного труда, экологичная работа заводов («ни дыма, ни копоти»), четкая социальная иерархия, поразительно высокий уровень образования и наличие инновационных технологий. Это давало ощущение «волшебной магии», основанной не на фантазиях, а на научном труде и сверхчеловеческих усилиях. На марсианской земле было и то, что выходило за рамки традиционной этики, принятой на Земле: свободные отношения партнеров в семейной жизни, андрогинность во внешнем облике марсиан, возможность «разумного» самоубийства и эвтаназии (предоставление комнаты для безболезненной смерти), применение насилия для самозащиты и в воспитательных целях.

Исходя из сюжета мы замечаем, что марсианская жизнь не была лишена угроз и несчастий, что не совсем вписывается в архетипический контекст образа места изобилия и достатка. Важной проблемой для марсиан была нехватка ресурсов (запасов радиоматерии), необходимых для межпланетного контакта. Также поверхность марсианской планеты была вчетверо меньше, чем поверхность Земли, что создавало трудности с равномерным расселением марсиан. Однако архетипический мотив Земли Обетованной, выраженный в описании «разумного» общественного устройства Марса и его научно-технических высот, позволяет нам идентифицировать образ желаемого будущего для России. Он должен содержать в себе идею осуществления перехода общества от состояния, «раздробленного внутренней борьбой», к состоянию целостности, обретаемой в достижении социалистических идеалов ^[7].

Таким образом, мы можем выделить некоторые признаки архетипического образа Земли Обетованной, прослеживающиеся в утопии А.А. Богданова: 1) автором представлено место, которое обособлено от земной цивилизации: его существование сокрыто, а представители марсианской планеты, совершающие полеты на Землю, вынуждены прятать свой истинный внешний облик; 2) в утопии противопоставляются два мира (Земли и Марса), где социальная организация Марса качественно превосходит миропорядок на Земле. Марсианскую планету отличают научно-техническое лидерство, отсутствие принуждения, произвола и наличие более высокой научной культуры. Марсиане более организованны, практичны, трудолюбивы и разумны, тогда как уклад жизни землян неустойчив, «тернист» и «непредсказуем» ^[7]; 3) социальное устройство Марса видится автором как образ желаемого будущего для России.

Так, в представленных в русской литературной утопии «иных мирах» (Офирской земли, Северного Царства и Марса) мы обнаруживаем архетипический образ Земли Обетованной, отражающий коллективные представления о месте с совершенным общественным устройством и высоким уровнем научно-технического развития.

3. Архетипический образ Земли Обетованной в русской философской утопии

Идеи радикального изменения мира с помощью научного знания содержатся в космической утопии Н.Ф. Федорова, а именно, в проекте «воскрешения умерших поколений» и их переселения на «новую землю». Переосмысливая христианское «воскресение мертвых», русский философ отвергает пассивное ожидание апокалиптической катастрофы и видит основную миссию общества в преодолении смерти через активную преобразовательную деятельность человека. С помощью управления силами окружающей среды (принцип «регуляции»), преображения физической природы (возвышение духа) и, в конечном счете, объединения братских усилий в единой цели «воскрешения предков» человечество сможет реализовать Царствие Божие на земле. Победа над смертью, которая несет хаос, разрушение и непреодолимую утрату, является не метафизическим идеалом, но трудовым делом, выполнение которого есть родовой долг «сынов человеческих» ^{[27, с. 135–136]}.

В этих идеях мы находим явную перекличку с архетипическим образом Земли Обетованной. Пронизывающий философию Н.Ф. Федорова вопрос об обретении «новой земли» осмысливается в контексте архетипической проекции – возможности достижения рая на земле. При этом «рай» мыслится философом как вполне реальное и осязаемое явление, и он есть не потусторонняя, но преображенная земная действительность, которая требует «обращения самих себя в орудие Бога» ^{[28, с. 39–41]}. «Принцип действия» кладется в основу супраморалистической этики Н.Ф. Федорова и выражается в синтезе теоретического и практического разума, единства Бога и человека ^{[28, с. 13–14]}. Превращение пассивного «созерцания» в «дело» и активизация творческого начала будут способствовать тому, что человеку будут доступны «все небесные пространства и миры» ^{[28, с. 40]}. Следовательно, Земля Обетованная или «новая земля» для Н.Ф. Федорова — это и будущий преображенный человеческий мир (достигнутый рай), в котором люди научились воссоздавать умерших предков из атомов и молекул, и освоенное космическое пространство, где сам человек является его полноправным обитателем и одновременно управителем.

Таким образом, мы видим, что архетипическая локация земли будущего охватывает как земную, так и сверхземную (космическую) реальность. Их измерения не мистифицированы, как это свойственно христианской традиции. Хотя нельзя не заметить, что все размышления о Земле Обетованной для Н.Ф. Федорова имели ярко выраженный мистико-религиозный оттенок. «Землю» русский философ определял и как наследие, возделывать которое заповедал Бог ^{[27, с. 102]}, и буквально как кладбище ^{[28, с. 29]}, и как прах предков, восстановление которого будет свидетельством Пасхи ^{[28, с. 31–34]}. Нам видится, что некоторые библейские интенции русского философа были направлены прежде всего на осмысление «новой земли» не только в ключе экономического вопроса (она лишь «средство» к существованию), но и в ракурсе нравственной задачи. Земля должна выступать фактором объединения интересов людей и направления родовой жизни человека к выполнению «всеобщего дела» воскресения ушедших поколений.

Также мы замечаем, что в предвосхищении объединения человечества через любовь, труд и братство у Н.Ф. Федорова прослеживаются архетипические ожидания наступления Золотого Века, предвестником которого будет не вселенская катастрофа, а непреходящая радость от достижения «всеобщего воскресения» и победы жизни над смертью. Сам вопрос о достижении бессмертия, по мнению Н.Ф. Федорова, должен решаться через организацию научно-практических работ по изучению рассеянных частиц праха отцов. Их поиск не только на земле, но и в космосе будет способствовать постепенному освоению околосолнечного пространства. Философ полагает, что воскрешенные поколения в будущем должны будут освоить другие планеты. Вместе с этим разрешится проблема нехватки ресурсов при умножении численности населения. Посредством превращения человеческой земли в «самодвижущийся земноход» будет осуществляться коммуникация с небесным миром. Таким образом, благодаря научным изысканиям и волевым усилиям человека можно открыть «новые горизонты» бытия и приблизиться к достижению бессмертия.

В религиозно-философских представлениях С.Н. Булгакова и Н.А. Бердяева мы так же можем найти следы архетипического образа Земли Обетованной. На разных этапах своего творчества Сергий Николаевич Булгаков переосмысливает христианскую идею «Тысячелетнего царства» в образе «Миллениума». Русский философ пытается синтезировать позиции хилиастического оптимизма (Царствия Божия на земле) и эсхатологического пессимизма (Царство Будущего Века за пределами исторического процесса), интерпретируя «Миллениум» как трансцендентную и сверхвременную реальность, обретаемую человеком через акт преображения духа. «Миллениум» для С.Н. Булгакова выступает не как земная реальность, но как символ исторического творчества и акт синергии божественной и тварной действительности. Он проявляется в мире через теургический процесс («ософиение»), т.е. превращение царства «мертвого механизма» (органического мира) в божественную данность ^[8]. Интересно, что этот процесс — явление повторяющееся.

«Будущий эон» (Миллениум) сравнивается С.Н. Булгаковым с протягивающейся в историческом процессе «линией горизонта», которая недостижима, но всегда искома ^[8]. Этот поиск ярко выражен в социалистической утопии и теориях общественного прогресса, но в них преобладает излишний натурализм и стремление воплотить Царство Духа в земной реальности. Подлинное Царствие Божие на земле должно нести в себе неразрывное единство бога и мира, природы и сверхбытия, которое осуществляется личным усердием воли человека и приближением его существа к богоподобному образу.

Архетипический образ Земли Обетованной в философии С.Н. Булгакова выражен через присутствующий параллелизм между «Миллениумом» и христианским «Тысячелетним Царством», но с отрицанием ветхозаветного мессианизма, грез и иллюзий о небесном граде на земле (полного материального достатка), уводящих от истинного понимания сверхвременной реальности. Миллениум – это коллективная мечта о достижении царства «не от мира сего», которая, следуя философии С.Н. Булгакова, облекается на протяжении всей истории в различные хилиастические теории и настраивает на ожидание исторического чуда. Однако обретение «иного царства» должно знаменовать не торжество земного счастья, но теургический акт «излияния божественной силы» на человека ^{[9, с. 312]}, в котором можно ощутить подлинное блаженство бытия. Данный процесс пытался представить в своем проекте воскресения мертвых и Н.Ф. Федоров, но, как замечает С.Н. Булгаков, с долей излишнего смешения областей хозяйства и теургии ^{[9, с. 314]}.

В философии Николая Александровича Бердяева образ «Миллениума» как Царствия Божия так же помещен в метафизическое измерение и трактуется как совершенно иное бытие, которое в своем истинном предназначении несоизмеримо с понятиями земных благ, сытости и удовольствия ^[5]. Его перенесение в материальную плоскость грозит превращением Царства Духа в Царство Кесаря, то есть в отождествление с миром, где жажда власти, господства и управления выше, чем желание обрести духовную общность. Н.А. Бердяев иллюстрирует этот процесс таким примером: «коммунистическое царство» провозгласило «мессианскую» идею освобождения от гнета эксплуатации, но вместе с тем обрело форму радикального этатизма и тоталитаризма ^[3]. Принципу «безликого коллективизма» философ противопоставляет «коммюнотарность» – построение таких взаимоотношений между людьми, которым чуждо насилие, порабощение и анархизм. Именно такой тип общности будет олицетворением «Миллениума» на земле. Так, по Н.А. Бердяеву, несмотря на недостижимость воплощения «Царствия духа», к его реализации можно приблизиться с помощью организации такой общности, в основе которой лежат незыблемые идеалы справедливости, любви и братства.

Еще одним путем, благодаря которому можно достичь Царствия Божьего на земле и возвратить «утерянный рай», служит преобразовательная деятельность человека. Н.А. Бердяев отмечал, что катастрофа грехопадения не только стала точкой отсчета для проявления первого акта человеческой свободы, но и предвосхитила осознание утраты человеком его первозданной чистоты. Это породило в нем чувство глубокой вины, ощущение богооставленности и оторванности от высшего мира, которые стали принимать форму утопии земного рая ^[4]. Охватывающая человеческое существо экзистенциальная печаль и скука, «тоска по трансцендентному», согласно позиции Н.А. Бердяева, должна преодолеваться творческим порывом, имеющим эсхатологический смысл. Творчество для русского философа — это основное орудие против нависающей бездны отчуждения, сила преодоления косного мира и возможность преображения материи в некую идеальную форму божественного «первообраза». Через творческую деятельность сама человеческая сущность обретает образ Бога-Творца: осуществляются прорыв в Царство духа, «победа над небытием» и продолжение «миротворения» ^[4].

Таким образом, архетипический образ Земли Обетованной в философии Н.А. Бердяева обнаруживается через представление о Царстве Духа как о недостижимой действительности, с которой можно соприкоснуться через акт человеческого творчества и организацию коммюнотарной общности. Экзистенциальная тоска по «горнему миру», онтологически укорененная в человеке, обращает его к вечному поиску Земли Обетованной — места, лежащего по ту сторону добра и зла.

Заключение

В широком смысле архетипический образ Земли Обетованной в русской утопии транслирует различные коллективные чаяния на обретение такого места или состояния, в котором будет достигнуто наилучшее устройство общественного бытия. Он функционирует в литературной и философской утопии как устойчивый мотив, восходящий к переживанию «потерянного рая» и вечному поиску места восстановления утраченной целостности. Это место должно соответствовать упованиям и надеждам человека на счастливую жизнь не только в метафизической, но и в наличной реальности. Анализируя различные сюжеты о «неведомом граде», можно выделить устойчивые компоненты, которые составляют смысловое ядро архетипического образа Земли Обетованной: 1) поиск или обнаружение иного/таинственного места; 2) изолированность от реальной действительности; 3) непричастность к злу и бедам; 4) наличие позитивных ожиданий и иллюстрация жизни, наполненной благами; 5) в отдельных случаях присутствие фантастических описаний.

Обращаясь к утопиям М.М. Щербатова, В.Ф. Одоевского, Н.Ф. Федорова, С.Н. Булгакова, Н.А. Бердяева и А.А. Богданова, мы видим, что архетипический образ Земли Обетованной прослеживается через описываемые авторами схематичные портреты «невиданных» мест, которые являются образцом оптимального миропорядка. Помимо репрезентации коллективных упований, в утопиях М.М. Щербатова, В.Ф. Одоевского и А.А. Богданова данный образ также указывает на пространство разворачиваемых событий: «Земля Офирская», «Северное Царство», «Марс». Являясь стартовыми точками сюжетных линий, изображаемые авторами миры создают функциональное поле, очерчивая четкие границы истории повествования и определяя пространственно-временную локализацию утопического образа. В философских утопиях Н.Ф. Федорова, С.Н. Булгакова и Н.А. Бердяева образ Земли Обетованной предстает через описания «Новой земли» (космического пространства), «Миллениума», «Царства духа», которые отражают надежду на преобразование всего мира (воскрешение мертвых, преображение духа), его совершенного состояния в будущем, приближенного к божественной сверхреальности.

Таким образом, мы видим, что социальные надежды на обретение «необыкновенного» места находят воплощение в моделях, коренящихся в пластах коллективного бессознательного, а поиск нового порядка возвращает ищущих к неизменным мыслительным схемам. Архетипические структуры сознания способствуют упорядочиванию целей и ожиданий общества, привнося элементы определенности и конкретности в представления об отдаленной перспективе. Как мы смогли заметить, архетипический образ Земли Обетованной в русской утопии содержит в себе позитивные ожидания и отражает через описания различных мест спектр возможностей совпадения коллективных надежд с реальной действительностью.