Три уровня восприятия социально-политического конфликта, или еще об одном повреждении человеческой природы

Гусев Дмитрий Алексеевич доктор философских наук профессор, Московский педагогический государственный университет; Московский университет им. С.Ю. Витте; Институт права и национальной безопасности, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации 115432, Россия, г. Москва, 2-й Кожуховский проезд, 12, стр. 1, оф. 317 Gusev Dmitrii Alekseevich Doctor of Philosophy Doctor of Philosophy, professor of the Philosophy Department at Moscow State Pedagogical University 115432, Russia, g. Moscow, ul. 2-Oi kozhukhovskii proezd, d. 12, str. 1, of. 317 gusev.d@bk.ru Другие публикации этого автора

Потатуров Василий Александрович кандидат исторических наук доцент, Московский университет им. С.Ю. Витте 115432, Россия, г. Москва, 2-ой Кожуховский проезд, 12, стр. 1, оф. 314 Potaturov Vasilii Aleksandrovich PhD in History Associate Professor, the department of Psychology, Pedagogy, and Socio-Humanitarian Disciplines, Moscow Witte University 115432, Russia, Moscow, 2-oy Kozhukhovsky Proezd 12, building #1, office #314 vpotaturov@mail.ru Другие публикации этого автора

1. О чем «говорят» факты?

Предметом авторского внимания и предпринимаемого исследования является отношение человека к происходящим социально-политическим изменениям, кризисам, потрясениям и конфликтам. Причем это отношение можно представить как проявляющееся на различных уровнях или ступенях, т.е. имеющее своего рода иерархическую природу.

Начнем с того, что в свете последних политических событий, – как в нашей стране, – так и в мире, все мы стали свидетелями разногласий, взаимонепонимания, конфликтов, ссор и даже вражды – не только между незнакомыми людьми, но и между коллегами, друзьями и близкими родственниками.

Обратите внимание, уважаемый читатель, на это первое предложение текста и ответьте себе на один вопрос, который, скорее всего, является риторическим, – а не ко всем ли событиям и во все времена полностью применимо только что прозвучавшее высказывание? В жизни общества (независимо от места и времени) происходят какие-то существенные изменения, и сразу же оно раскалывается на тех, кто с ними согласен, их поддерживает и дальше хочет идти именно тем путем, который эти события намечают, и – на тех, кто не согласен, не поддерживает и дальше так жить не хочет.

Здесь возможно вспомнить показательный эпизод из знаменитой повести А.П. Гайдара «Школа»: во время гражданской войны два молодых человека, независимо друг от друга, бегут на юг – в районы боевых действий и каждый искренне хочет послужить отечеству. Они случайно встречаются, знакомятся и даже начинают дружить, но потом оказывается, что благо отечества они понимают по-разному, – один «за красных», другой «за белых», и вот уже бывшие друзья становятся непримиримыми врагами: «Ты не сдох еще? – холодно спросил он. – Собака, нашел себе товарища! Я бегу на Дон, только не к твоему собачьему Сиверсу, а к генералу Краснову».

Независимо от места и времени, каждый раз мы видим, как бывшие друзья ругаются в «пух и прах», отказываются знать друг друга и становятся даже врагами; и все это сопровождается небывалым накалом эмоций, и – главное, – какой-то непостижимой и твердой уверенностью каждого в своей правоте. Последнее обстоятельство представляется особенно удивительным – люди живут в одном и том же мире, им доступны одни и те же источники информации, они являются свидетелями одних и тех же событий, или фактов. Так почему же тогда столь разнятся (до полной, как правило, противоположности) их представления о происходящем и, следовательно, – их отношение к нему? Примечательно как раз то, что каждая из сторон противостояния и конфликта ссылается именно на одни и те же факты, ошибочно полагая, будто бы из них (фактов) что-либо вытекает, они на что-то указывают или о чем-то говорят. Здесь хочется немедленно спросить, – а разве не так?

Скорее всего и, – к сожалению, – не так: если бы факты действительно о чем-то говорили или свидетельствовали, то разногласий между нами, наверное, не было бы.

Всем знакома ситуация, когда мама говорит ребенку: «Что это у тебя тут валяется?» На что он невозмутимо отвечает: «У меня тут не валяется, а лежит». Какой голый факт здесь имеет место? Некий предмет в неком месте находится. Мама интерпретирует этот факт как валяется, а ребенок – как лежит. Так и хочется спросить, – а на самом деле, – валяется этот предмет или лежит. Именно на этот-то вопрос и не представляется возможности ответить каким-либо определенным образом, т.к. для данного факта вполне подходит и та, и другая интерпретация.

Как будет называться сотрудник спецслужб, которого они внедрили в государственные органы другой страны для того, чтобы он добывал там государственные тайны? Здесь, наверное, каждый скажет, что, если они его к нам внедрили, то это – подлый шпион, а если, – мы его – к ним, то – героический разведчик, а ведь сами факты его профессиональной деятельности и в первом, и во втором случае остаются одними и те ми же, или являются как раз голыми.

А что собой представляет любовный союз мужчины и женщины, живущих вместе, но не регистрирующих свои отношения? Этот один и тот же факт имеет здесь целый ряд противостоящих друг другу интерпретаций, таких как, например, гражданский брак, совместное проживание, блудное сожительство; и, наверное, на этом все возможные варианты не будут исчерпанными.

Понятно, что для иллюстрации подобного рода соотношений фактов и их различных интерпретаций можно привести множество не менее явных и ярких примеров, которые все подводят нас к одному достаточно убедительному выводу: сами факты ни о чем не говорят, не свидетельствуют, ни на что не указывают, и ничего из них само собой не вытекает и не следует; они являются голыми, или безмолвными, – не они говорят о чем-то, а мы за них и вместо них о чем-то говорим путем построения их различных интерпретаций.

Сторонники идеи, согласно которой наука действительно познает мир и добывает истину, часто говорят, что она опирается на твердо установленные факты. Однако сами методологи науки давно и единодушно признали, что с первого «этажа» научного познания – эмпирического – на второй «этаж» – теоретический – не ведет удобная «лестница», т.е. от накопленных фактов к объясняющей их теории не существует никакого плавного и непосредственного перехода – именно потому, что факты ни о чем не говорят. Поэтому последователи сциентизма, или сторонники утверждения о безграничных возможностях научного метода, возможно, сами того не замечая, повторяют, как некую «мантру», то, что наука опирается на твердо установленные факты и при этом упускают из вида, что на эти же самые факты опираются и все иные формы культуры и общественного сознания, а не только наука.

Разве религия, например, не опирается на твердо установленные факты? Существование окружающего нас физического, материального, чувственного, телесного мира, или (для тех, кто в этом сомневается) – эмпирической реальности, или сферы нашего опыта – это ведь не что иное, как твердо установленный факт. Признает ли наука этот факт, исходит ли из него, опирается ли на него? Несомненно, – да. А религия разве не признает этот факт, не исходит из него и не опирается на него? Точно так же, как и наука, – и признает, и исходит, и опирается. Но что следует из самого факта существования мира? Только его собственное существование и ничего больше!

Следует ли из факта существования мира то, что он – результат самозарождения, саморазвития и эволюции, или, наоборот, что он – результат Божественного творения? Не следует. И первое, и второе представляют собой интерпретации или возможные варианты ответа на вопрос – почему мир существует, откуда он взялся, какова причина его бытия; однако именно из самого факта существования мира никакого определенного, однозначного, окончательного и единственно верного ответа на этот вопрос не вытекает. И первый, и второй ответ следует не из факта, а из нашего сознания (эволюционного или креационистского); причем как первый, так и второй ответ вполне удачно накладывается на сам факт, или, иначе говоря, – факт вполне вписывается и в тот, и в другой ответ ^[1].

Поэтому не удивительно, что, отталкиваясь от одних и тех же фактов, люди строят различные их интерпретации. Удивительно другое, – то, что эти интерпретации они выдают за истину, в основании которой будто бы лежат факты, недвусмысленно о ней свидетельствуют и на нее указывают. Здесь и происходит бессознательное, по всей видимости (а, возможно, и сознательное), нарушение одного из главных законов логики – закона тождества: незаметно (скорее всего) для себя мы отождествляем нетождественные объекты – сами факты и наши их интерпретации.

На этом отождествлении, вероятно, строится также наше доверие классической, или корреспондентской, или аристотелевской концепции истины, согласно которой истина – это соответствие наших знаний действительности. Недостаток этого простого и, кажется, верного утверждения заключается в том, что наши знания у нас есть, а вот действительности, как таковой, самой по себе, у нас нет, она, в отличие от наших знаний, нам не дана, т.е. то, как все обстоит на само деле, для нас всегда будет оставаться тайной за семью печатями.

Поскольку действительности у нас нет, постольку мы не можем сопоставить с ней наши знания на предмет их соответствия или несоответствия ей. Если же мы утверждаем, например, что некие наши знания соответствуют действительности, то опять же совершаем логическую ошибку, – непроизвольно выдавая наши знания за саму действительность, или наши интерпретации реальности – за реальность, т.е. отождествляем нетождественное.

В чем может заключаться возможная причина такой ошибки? Вполне вероятно, что в ее основе лежит наше желание, чтобы нечто было устроено именно так, а не иначе, чтобы действительность была такой, какой мы, – даже бессознательно, – хотим ее видеть. Для этого мы создаем (вольно или невольно) различные способы нашего ее видения, и с этой целью поворачиваем имеющиеся голые факты в нужном нам направлении, задаем их смысловую ориентацию.

Для иллюстрации данного утверждения приведем пример-аналогию. Представим себе цифру «9» или «6», но расположенную не вертикально, а горизонтально, – так, что без поворота ее на 90° невозможно сказать, является эта цифра девяткой или шестеркой. Также представим себе, что эта цифра является выпукло-рельефной, закреплена на демонстрационной доске в учебном кабинете и может свободно вращаться в любую сторону вокруг своего крепления. Далее – в этом кабинете перед доской стоят два человека и один из них, отвечая на вопрос, – что это за цифра, – поворачивает ее в определенную сторону на 90° и говорит, что это точно «9». Другой человек поворачивает цифру на 180° и утверждает, что это, несомненно, «6». Первый, в свою очередь, поворачивает ее обратно на 180° и говорит, что это очевидно девятка. Другой так же поворачивает ее на 180°, и в такой же степени очевидно становится, что это шестерка. Теперь зададимся вопросом, – так все-таки на самом деле это девятка или шестерка? Никакого вразумительного ответа здесь получить невозможно.

В данной аналогии горизонтально расположенная на доске цифра – это и есть действительность сама по себе, или – на самом деле, – такая, о которой ничего определенного сказать нельзя, кроме того, пожалуй, что она есть, или существует. Поворачивание цифры в некое вертикальное положение – это наше подстраивание нейтральной, или никакой (для нас) действительности под наши желания и предпочтения, а получившаяся «девятка» или «шестерка» – это наши интерпретации реальности, которые противостоят друг другу, но одновременно являются вполне «убедительными», чуть ли – не «очевидными» и, конечно же – «соответствующими» действительности.

2. Сегрегация и «партийный квазинацизм» как проявление общечеловеческого повреждения

Итак, понятно, что в результате любых крупных социально-политических изменений в обществе появляется глобальный конфликт и раскол на тех, кто «за» эти изменения и тех, кто «против» них. Причем, чем существеннее изменения, тем глубже и масштабнее конфликт и раскол. В данном случае, как правило, появляются две противоборствующие социально-гуманитарные картины мира, которые становятся идейной основой противостояния политического, культурного, экономического, и даже военного.

Следует обратить внимание на то, что, вне зависимости от принадлежности к определенной стороне конфликта, его участник представляет своего оппонента, разумеется, сильно «заблуждающимся» и пытается всячески переубедить его; а когда видит, что тот только еще больше упорствует в своем «заблуждении», то начинает воспринимать его как в какой-то мере неполноценного субъекта («все же настолько просто и очевидно, а раз он не понимает этого, значит – непроходимый и законченный глупец, с которым не только невозможно дружить или иметь некие отношения, но и вообще – вступать в любую коммуникацию»); отсюда упомянутые выше раздоры, ссоры, разрыв длительных и некогда прочных товарищеских, приятельских и даже родственных связей.

Также обратим внимание на то, что видящий «неполноценность» оппонента, нисколько не сомневается в своей собственной «полноценности». Часто ли мы можем задать себе искренний вопрос: «А если все же он прав?» Такой вопрос обычно даже не появляется в моем сознании, потому что я «точно знаю», в чем правда и истина и на основе этого «знания» осуществляю сегрегацию людей на «разумных» и «неразумных», «нормальных» и «ненормальных», «правильных» и «неправильных».

Вот эта сегрегация – явная или неявная, сознательная или бессознательная, более или менее масштабно выраженная, – и является своего рода «партийным квазинацизмом». Партийным – том смысле, что некая часть (лат. partis – часть, группа) людей, например, я и мои единомышленники, каким-то странным образом (хотя для нас это не странно, а вполне «очевидно») считает, что знает истинные причины событий и явлений и на основе этого «знания» может сегрегировать (лат. segregation – отделение, обособление, удаление, разделение), или отделять от себя тех, кто с нами не согласен – как каких-то, в лучшем случае, неразумных, а, скорее, – именно неполноценных, ущербных, ненормальных, «не понимающих элементарных вещей», которых поэтому мы можем форматировать, принуждать различными способами к согласию, а в пределе – даже уничтожать, т.к. их совсем не жалко, потому что они, в отличие от нас, вроде как и не являются в полном смысле этого слова людьми (если «тупо» отказываются понимать нечто «само собой разумеющееся»).

Такого рода ментальная установка, как видим, имеет много общего с основными характеристиками нацистского сознания и мировоззрения, но поскольку в общественной интеллектуально-речевой практике давно устоялось определенное содержание понятия «нацизм», то, в данном случае можно говорить о квазинацизме (лат. quasi – якобы, как будто), где латинское «квази» означает, однако, не «мнимый», или «ненастоящий», а – «близко», «почти», «очень похоже».

Что же получается? То, что мы, скорее всего, незаметно для себя, посредством самообольщения относительно того, что нам известно истинное положение дел и вещей, встаем, по сути, на человеконенавистническую точку зрения, тем самым нанося и другим, и себе огромный вред, т.к. движемся не по пути самосовершенствования и социального процветания, а, напротив, идем гибельной дорогой, – в сторону личных страданий и общественных бедствий.

В данном случае мы отчетливо видим еще одно проявление удивительной человеческой особенности, или поразительного свойства человека – совершать самовредительство, т.е. – придерживаться утверждений, высказывать мысли, иметь намерения, испытывать желания, питать надежды, ставить цели и совершать действия, которые являются разрушительными для него. Почему было сказано, – еще одно проявление? Потому что эта, в высшей степени странная, человеческая особенность проявляется во множестве других областей и эпизодов нашей жизни.

Зададимся вопросом – злиться, ругаться, раздражаться, гневаться, завидовать, ревновать, обижаться, осуждать, тщеславиться, унывать, роптать и т.д. – все это полезно или вредно для человека? Несомненный ответ – вредно, причем – не только с религиозной, но и, в не меньшей мере, – со светской точки зрения. А между тем именно это человек в своей жизни и делает, – независимо от пола, возраста, национальности, эпохи, социального происхождения и образования. Он знает, что это не следует делать, – в его же интересах и для его же блага, – и при этом с поразительным постоянством и упорством делает это.

Возьмем любого среднестатистического человека и спросим его, слышал ли он и знает ли о том, что не следует рубить сук, на котором сидишь. Любой из нас скажет, что слышал и знает. Далее спросим его, – согласен ли он с этим утверждением. Вне всякого сомнения, каждый из нас ответит, что согласен. И что же? Редкий человек на всем белом свете и во все времена не рубит сук, на котором сидит. Большинство же людей в своей жизни именно это и делают, жестоко от этого страдают, понимают это, и все равно делают… Не правда ли, – удивительно, поразительно и непостижимо?!

Знаком ли ты с утверждением и согласен ли с ним – «не плюй в колодец, пригодится воды напиться»? Знаком и согласен. Следуешь ли ты ему (этому утверждению и данной рекомендации)? Нет, я, честно говоря, только и делаю, что плюю в колодец, из которого потом придется пить. Почему ты это делаешь? Не знаю. Как не знаешь?! У меня так получается. И еще – ничего не могу с собой поделать.

Знаешь ли ты и согласен ли с тем, что если любишь кататься, люби и саночки возить; без труда не выловишь и рыбку из пруда; если назвался груздем, полезай в кузов? Знаю и согласен. Стараешься ли ты жить в соответствии с этими правилами? Нет, я делаю все с точностью наоборот: кататься люблю, а саночки возить не люблю; очень был бы не против выловить рыбку из пруда безо всякого труда; груздем нередко называюсь, а в кузов лезть не хочу. Почему? Не знаю…, у меня так получается.

Приведем совсем простой и в высшей степени бытовой пример. Я решил больше не опаздывать и с точностью до минуты рассчитал необходимое время своего выхода из дома и … все равно опоздал, т.к. вышел позже запланированного момента. Какие случились форс-мажорные обстоятельства? Что тебя задержало? Что помешало тебе выйти вовремя? Ничто не задерживало, и ничто не мешало. Как же так получилось, что ты твердо решил не опаздывать и тут же вновь опоздал? Я не знаю, как так получилось, как-то само собой…

Я решил больше никогда не ругаться, не гневаться, не злиться, не завидовать, не обижаться и не осуждать, и сразу же опять поругался, прогневался, обозлился, позавидовал, обиделся и осудил. Являешься ли ты взрослым, адекватным, субъектным, дееспособным, нормальным? Кажется, да. Пребываешь ли ты в здравом уме и в твердой памяти? Вроде бы – пребываю. Как же так получается, что, действуя подобным образом, ты будто бы (а может – и не будто бы), наоборот, находишься не в здравом уме, не в твердой памяти и не являешься нормальным и субъектным? Не знаю…, так получается…, ничего не могу с собой поделать. Выходит, ты – больной? Выходит, что так…

Можно было бы привести множество других примеров и ситуаций в контексте той же самой темы, а частота их появления, повсеместная распространенность, неотвратимость и неискоренимость вполне определенно указывает на то, что человек (любой, фактически, человек) болен, или является поврежденным, ведь любая болезнь – это некое повреждение, большее или меньшее отклонение от нормального состояния в сторону ненормального. Только это не физическая, а метафизическая болезнь, не телесная и даже не душевная, а духовная: сплошь и рядом наблюдается такая ситуация, когда при телесном и душевном (психическом) здравии и благополучии человек духовно нездоров и не благополучен. «Не плоть, а дух растлился в наши дни, и человек отчаянно тоскует» (Ф.И. Тютчев).

3. Тайна человеческой природы

Рассмотренные выше примеры – это гуманитарный эмпирический материал, или – те самые факты, сбор, накопление, наблюдение, перечисление и констатация которых составляет содержание первого «этажа» познания. Переход от него на второй – теоретический – «этаж» представляет собой попытку объяснения имеющихся фактов. Наиболее важная задача, в данном случае, – постараться ответить на вопрос о причинах вышеуказанной человеческой болезни, или поврежденности, т.к. только знание подлинных, а не мнимых причин позволяет говорить и о надежных способах лечения болезни, исцеления человека.

Если принять во внимание основные концепции природы человека, среди которых биологизм (человек – это «апгрейд обезьяны» (термин А.П. Никонова)) ^[2], социологизм (человек – это «совокупность общественных отношений» (К. Маркс)), онтологический рационализм, или антропоцентический панлогизм (человек – это частица безличной мировой разумности и целесообразности (пантеистическая традиция от античности до Г. Гегеля)), то следует отметить, что ни в одной из них мы не сможем найти хоть сколько-нибудь удовлетворительное объяснение той поврежденности человека, о которой идет речь.

Если исходить из того, что человек – «дитя природы», то его поврежденность никак не выводится из нее и к ней не сводится, – всем объектам и существам живой природы, – от наиболее примитивных до высокоразвитых, – совершенно не свойственно то самовредительство, которое характерно для человека. Возможно, что какие-то, а, возможно, и многие проявления, свойства, качества, особенности человека объясняются его родством с живой природой, но – только не его патологическая склонность постоянно наносить вред самому себе, причем – не только бессознательно, но и сознательно.

Если человек – «совокупность общественных отношений» или хотя бы существенно связан с ними, тогда мы не наблюдали бы то, что наблюдаем, – в истории человечества сменило друг друга великое множество различных типов, видов, форм общественных отношений (менялись общественно-экономические формации, социальные структуры, политические режимы, культурные парадигмы), а природа человека в рассматриваемом нами аспекте всегда оставалась одной и той же – «он к свету рвется из ночной тени и, свет обретши, ропщет и бунтует» (Ф.И. Тютчев).

Кроме того, социологизаторские концепции чреваты порочным кругом: если поврежденность человека обусловлена поврежденностью общественных отношений, то какова тогда, в свою очередь, причина их поврежденности? Если эти отношения – результат деятельности людей, то получается, что их поврежденность имеет своим источником изначальную поврежденность человека. А если даже это не так, то возможно ли предположить, что все типы и формы общественных отношений – за несколько тысячелетий человеческой истории – были поврежденными и неизменно влекли за собой поврежденность каждого, – за крайне редкими исключениями, – конкретного человека?

Если человек – высшее проявление мировой логосности, или разумности, то его самовредительские проявления вообще не могут иметь место, – именно по причине их – даже не внеразумности, или неразумности – а настоящей безумности. Усмотреть здесь гегелевскую хитрость разума или незаметный элемент мировой гармонии вряд ли возможно, т.к. иначе придется предположить, что из всеобщего безумия каким-то образом рождается всеобщая разумность, или, – что еще более странно, – всеобщее безумие есть проявление всеобщей разумности, – все-таки рождение порядка из хаоса, которое хотя бы как-то можно предположить, не тождественно появлению разумного из безумного.

В контексте противостоящей гегельянству философии жизни, где и мир, и человек – проявление не разума, а воли, которая, будучи внеразумной, все же не является безумной и направлена к своему развитию, умножению, усилению, но – не саморазрушению. Таким образом, в смысловых координатах иррационалистических концепций устройства человеческой природы, как и в рационалистических, мы не найдем объяснений того удивительного гуманитарного феномена, о котором идет у нас речь.

Что же остается? Только одно, последнее (не по значимости, а в порядке упоминания) объяснение человеческой природы – религиозное, теистическое, христианское. Далее, говоря о теистической религии, будем иметь ввиду христианство как наиболее соответствующее самой природе религиозного сознания понимание мира и человека, если исходить из того, что ре-лигия (лат. re-ligare) – это восстановление утраченной связи, или возвращение блудного сына – человека – к своему Отцу Господу Богу, в свой Отчий дом, на Небесную родину – Царствие Божие. Говоря о христианстве, будем разуметь под ним православие как его исторически первую и аутентичную форму, как полноту христианского учения о мире и человеке, его жизни, смерти и бессмертии. Об этом объяснении мы говорим после иных объяснений, имеющихся в арсенале многовековой культуры человечества, во-первых, потому что оно принципиально содержательно им противостоит, а, во-вторых, потому что именно в его смысловом поле может быть дан вполне удовлетворительный ответ на фундаментальный вопрос о причине общечеловеческой поврежденности, а значит – и указан действительный путь и действенный способ ее преодоления; что мы и постараемся далее обосновать – с соблюдением всех общепризнанных требований логики и научного дискурса, трактуемого в ключе преобладающего в современной эпистемологии когерентного понимания истины, а не корреспондентского, об определенной слабости которого было упомянуто выше.

Однако прежде следует сделать одно принципиальное замечание и разъяснение, т.к. у читателя, который придерживается материалистических, атеистических, эволюционных и сциентистских представлений может возникнуть недоумение и даже возмущение, – почему в статье появляется теологический дискурс. Такая реакция объясняется именно материалистической и атеистической мировоззренческой ориентацией ее носителя. Наука, сама по себе, как разновидность культурной деятельности и форма общественного сознания является мировоззренчески нейтральной, – в силу своей инструментальной природы. Об этом и идет речь в знаменитом и странном, на первый взгляд, высказывании М. Хайдеггера о том, что «наука не мыслит», т.е. не ставит перед собой вопросы метафизического и мировоззренческого характера, – как выходящие за рамки ее компетенции и эвристической области.

Возможно утверждать, что словосочетание «научное мировоззрение» есть оксюморон, т.к. наука не может быть мировоззрением, или последнее не может быть научным; сциентистским или антисциентистским, например, оно вполне может быть а вот научным или ненаучным быть не может. И с этим согласятся все эпистемологии и методологи науки, если только они не нарушают закон тождества и не отождествляют науку как форму общественной интеллектуальной деятельности, с одной стороны, и сциентизм как определенное мировоззрение, с другой стороны ^[3].

Если же читатель придерживается противоположной материализму, атеизму и сциентизму мировоззренческой ориентации, то при появлении в научном исследовании теологического дискурса, он нисколько не удивляется и не возражает, несмотря на то, – к удивлению его оппонента, – что является представителем научного сообщества. Так, например, не удивились бы этому дискурсу, – не просто ученые, – а отцы-основатели науки Нового, а значит и – Новейшего времени (современной науки), выдающиеся представители строгого математического и естественнонаучного знания Н. Коперник и Г. Галилей, И. Ньютон и И. Кеплер, Б. Паскаль и Л. Эйлер, А. Ампер и М. Фарадей, У. Гершель и Т. Эдисон, Р. Броун и Л. Пастер, М. Борн и А. Беккерель и многие другие.

Кроме того, отметим, что теология в последнее время является научной дисциплиной, и только, – опять же, – у представителей сциентизма это вызывает яркое и яростное несогласие (по той причине, что их сциентизм обусловлен, в первую очередь, атеизмом, а не наоборот) их же оппоненты никаких нарушений интеллектуально-научного жанра здесь не видят.

Понятно, что теология не может считаться наукой в эпоху, которая идеологически и политически ориентирована секулярным, или светским образом; но в эпоху постсекулярную ничто не препятствует теологии быть гуманитарной научной дисциплиной, а одной их принципиальных ментальных характеристик современности является, по общему признанию, постсекуляризм, в смысловых координатах которого эвристические возможности теологического и внетеологического дискурса находятся, как минимум, в соотношении 1:1; т.е. религиозное объяснение мира и человека не является менее обоснованным, когерентным, удовлетворительным и убедительным, чем противоположное ему ^{[4, 5]}.

Или же, уважаемый читатель, у вас есть неопровержимые доказательства в пользу того, что сверхприродный мир в его личностном понимании не существует, что душа человеческая смертна так же, как и тело, а евангельские события имеют всего лишь культурно-историческое измерение и – никак не онтологическое? Хотим мы того или не хотим, но всем нам приходится признать, что материалистически-атеистические утверждения, равно как и противоположные им – ни подтвердить, ни опровергнуть невозможно.

4. Два мира, или концепция альтеризма

Одним из мировоззренческих спутников материализма и атеизма является эволюционизм, а спутником теизма – креационизм. Эволюционизм является важным элементом естественной истории, в то время как одно из оснований Священной истории – креационизм. Естественная история простирается от Большого взрыва до сегодняшнего состояния вселенной, Священная история – от Творения мира до завершения земной истории и вечного Царствия Божия. Как соотносятся эти две истории?

С точки зрения материализма и атеизма – никак не соотносятся, потому что естественная история представляет собой реальность, или действительность, а Священная история является человеческим вымыслом, мифом, фантазией, в лучшем случае – «красивой сказкой». Понятно, что ни подтвердить, ни опровергнуть такое представление невозможно, т.к. для этого надо знать ответ на фундаментальнейший вопрос – что есть действительность, которого (ответа) никто не знает. С позиций теистических и естественная история, и Священная история являются реальностью, причем Священная история – реальность первого порядка, а естественная история – второго, т.к. является производной от нее. Вновь обратимся к придирчивому и, возможно, несогласному с этим взглядом читателю с вопросом, – есть ли у него какие-либо возможности и варианты опровержения данного утверждения?

Так же обратим здесь внимание на то, что если Священная история и естественная история обладают онтологическим статусом, то они соотносятся как прямая и отрезок, лежащий на ней. Такая аналогия представляется вполне иллюстративной, точной, яркой и ясной, – как длина любого отрезка, лежащего на прямой, по сравнению с «длиной» этой прямой равна нулю, так и временные интервалы естественной истории равны нулю по сравнению с «временными интервалами» Священной истории. Иначе говоря, события естественной истории и Священной истории несопоставимы и несравнимы между собой по временным, пространственным и прочим характеристикам, т.к. относятся к разным «мирам», «измерениям», «исходным условиям», «базовым принципам», «начальным параметрам» и т.д., в силу чего полностью лишены оснований любые утверждения о несостыковках, расхождениях, противоречиях, и даже антагонизме религиозных идей и научных теорий.

С завидным постоянством на протяжении столетий воспроизводятся аргументы о несовместимости и противоречивости религиозных и научных представлений, например, о происхождении мира и человека. Эта несовместимость и противоречивость является мнимой, но – то ли непроизвольно, то ли умышленно, – подчеркивается и культивируется … представителями материализма, атеизма, сциентизма, эволюционизма и антроповолюнтаризма; в то время как их оппоненты подчеркивают именно данную мнимость и исходят из нее. Каким образом?

Начало Священной истории – творение Богом мира невидимого, ангельского и видимого – материального, телесного, физического. Сотворенный Богом материальный мир был ли таким, каков он сейчас, каким мы его ныне воспринимаем и изучаем с помощью научного метода? Нет, не был, т.к. он был совсем другим – совершенным: свойства материи сотворенного мира являются несопоставимыми с материальным содержанием и состоянием окружающей нас сегодня действительности. Материя сотворенного мира была нетленной, бессмертной, неизменной, находилась вне деградации, самоорганизации, эволюции и, возможно, – вне пространства и времени – в нашем нынешнем их понимании; той природе чужды были вражда, агрессия, страх, взаимопоедание (трофические цепи), конкуренция, борьба за существование, естественный отбор и т.д. И таким же совершенным – бессмертным, безболезненным, бесстрастным – был человек, сотворенный Богом. Совершенный человек в совершенном мире – вот результат Божественного творения.

Понятно, что никакими познавательными естественными усилиями и научными возможностями мы не сможем даже заглянуть в то недоступное нам сейчас и непостижимое для нас ныне состояние материального мира и человека в нем. Сегодня мы имеем дело совсем с другим миром и с другим человеком, и этот другой мир и другой человек как раз представляют собой объект изучения наук – естественных и социально-гуманитарных. Куда же делся тот самый первый, – от сотворения – совершенный мир и человек, то удивительное состояние материальных, или телесных, физических объектов, малейшая часть которого является недосягаемым идеалом возможностей современной науки, техники, технологий и совершенно поражает наше естественное воображение?

Этот мир и такой человек были утрачены в результате следующего за творением человека событием Священной истории – грехопадением человека, которое и представляет собой грандиозную катастрофу, ставшую водоразделом между сотворенным миром и миром нынешним и положившей начало естественной истории ^[6]. Грехопадение явилось не только причиной бесконечного по степени повреждения человеческой природы и отпадения человека от Бога, но и – причиной глобального повреждения и изменения всего материального мира, вверенного Господом человеку в попечение. Через грехопадение человек стал болезненным, страстным, несчастным, немощным, смертным, и в состояние некогда безупречного материального мира так же вошла смерть, деградация, разрушение, вражда, агрессия, взаимопоедание и «происхождение видов путем естественного отбора».

Традиционно в литературе Творение мира как событие Священной истории сопоставляется с Большим взрывом – событием естественной истории. «Идея рождения мира «из точки» в огненном пекле Биг Бэнга, – говорит известный отечественный физик-ядерщик В.С. Барашенков, – нашла среди ученых признание далеко не сразу. С энтузиазмом ее встретила лишь католическая церковь, объявившая новую теорию научным подтверждением библейского мифа о сотворении мира. Мне как-то пришлось видеть статью в популярном американском журнале, где говорилось буквально следующее: «Когда с большим трудом ученые поднялись на вершину знаний о Вселенной, они с удивлением встретили там давно поджидавших их теологов». Редкая статья или книга, посвященная религиозной трактовке современной науки (а таких изданий за границей выходит множество), обходилась тогда без ссылок на теорию Большого взрыва» ^{[7, с. 106]}.

Однако если Творение мира сопоставить с Большим взрывом, получится, что Священная история и естественная начинаются «одновременно», а выше мы говорили о том, что естественная история, скорее всего, – малая часть Священной истории, соотносится с ней как отрезок, лежащий на прямой, начинается в ней и – через нее – в определенное мгновение, и этим мгновением является грехопадение человека. Иначе говоря, Большой взрыв как начало естественной истории можно и нужно сопоставить не с Творением мира, а с грехопадением человека.

В данном случае сразу же возникает решительное возражение и «закономерный» вопрос – от Большого взрыва до появления человека в естественной истории проходят миллиарды лет, а от человека непадшего до падшего в Священной истории – мгновение, т.е. не отождествляем ли мы при таком воззрении миллиарды лет с мгновением? Отождествляем – и совершенно обоснованным образом, – если естественная история – отрезок, лежащий на прямой, которой является Священная история, а длина любого отрезка по сравнению с прямой равна нулю, то миллиарды лет от рождения вселенной до появления человека вполне могут быть равны мгновению от непадшего до падшего человека.

Еще раз подчеркнем, что при таком взгляде, во-первых, все утверждения сторонников материализма, атеизма и сциентизма о несоответствии религиозной и научной картин мира лишаются своих оснований, а, во-вторых, исчезает необходимость примирения, синтеза, гармонизации, взаимообоснования религиозных представлений и научных идей, о чем говорят сторонники согласования эволюционизма и креационизма ^[8].

Итак, начало Священной истории, которая является объектом осмысления религии, но не науки, – сотворение Богом совершенного мира и в нем – совершенного человека. Это совершенство мира и человека было разрушено и утеряно грехопадением человека, с которого начинается естественная история, являющаяся объектом изучения науки, но не религии. Как наука не ставит вопросы о специфике материального состояния мира и человека до грехопадения, поскольку они находятся в ведении религиозного мышления, так и религия не занимается вопросами материального устройства природы после грехопадения, потому что они составляют содержание научного поиска и исследования. С этими утверждениями достаточно тесно пересекаются знаменитые слова Г. Галилея о том, что «Библия учит нас не тому, как устроено небо, а тому, как взойти на небо».

Концепция двух несовместимых и несопоставимых материальных миров – докатастрофического и посткатастрофического (до грехопадения и после него) находит определенное свое обоснование в одновременном обращении к началу Священной истории и к концу естественной истории: «В начале сотворил Бог небо и землю», – говорится в книге Бытия (Быт. 1:1); «И увидел я новое небо и новую землю...», – говорится в Откровении Иоанна Богослова. (Откр. 21:1). Является ли то Небо и Земля, с которых начинается Священная история, теми же небом и землей, которые сейчас нас окружают, т.е. – тем физическим миром, к которому мы слишком привыкли и считаем его единственно существующим? По всей видимости, – не являются. А что могут представлять собой те новые Небо и Земля, появлением которых заканчивается естественная история? Возможно, что – новый материальный мир, который по своим свойствам несопоставим с нашим нынешним миром, но похож на совершенный мир, существовавший от сотворения до грехопадения.

Здесь можно увидеть гегелевскую триаду и отрицание отрицания: мир после грехопадения – отрицание мира от сотворения, а новый мир, грядущий в конце времен на смену нынешнему, – отрицание его. Только, наверное, правильнее было бы говорить не о гегелевском отрицании отрицания, а о триаде Священной истории, которая, видимо, и вдохновила немецкого мыслителя на триадическое построение универсальной философской системы.

Рассматриваемая концепция двух миров – до и после грехопадения – также известна, как альтеризм (лат. alter – другой, иной) – материальный мир и человек в нем изначально были другими, не такими, каковы они сейчас, а нынешнее состояние и человека, и мира – результат грехопадения. По словам известного российского палеонтолога А.В. Гоманькова, «термин «альтеризм»…позволяет объединить множество взглядов, основывающихся на книге епископа Василия (Родзянко) «Теория распада Вселенной и вера Отцов», в основу которой положен курс лекций, прочитанных владыкой в Московской духовной академии в 1994 году» ^[9,10].

5. Человек падший: кто виноват, и что делать?

Возвращаясь к основному предмету нашего исследования – общечеловеческой родовой поврежденности, которая не имеет никакого вразумительного объяснения в смысловых координатах светского, или секулярного сознания, отметим, что ее (поврежденности) причина отчетливо просматривается с позиций христианского понимания человеческой природы, которая, будучи изначально – от сотворения – безупречной и совершенной, сильно изменилась, испортилась, повредилась грехопадением человека, явившимся следствием губительного и саморазрушительного выбора свободной человеческой воли.

В контексте такого антропологического воззрения свойственное всем нам упорное самовредительство становится понятным, не вызывая удивления, недоумения и возмущения. Некогда совершенный человек перестал таковым быть, став, напротив, удобопреклонным ко греху, т.е. – к нанесению вреда и ущерба самому себе, т.к. грех есть не что иное, как духовное членовредительство. Когда человек сам наносит себе физические раны, мы считаем его ненормальным, отправляя на принудительное лечение, но когда различными согрешениями он наносит себе раны духовные, для нас это вполне нормально, потому что такого рода членовредительством, чаще всего даже не замечая этого, занимается, в той или иной степени, каждый из нас; из чего следует, что мы все являемся больными и нуждаемся во Враче и лечении.

Примечательно, что сторонники светского мировоззрения найдут последнее утверждение, по меньшей мере, «надуманным», а по большей сочтут его «мракобесием», при этом продолжая наносить себе духовные раны, оставаться несчастными и жить бессмысленной жизнью, заканчивающейся абсолютным нулем небытия.

Совокупность материалистических и атеистических, равно как и – светских, – представлений о мире и человеческой жизни является перевернутой системой христианских воззрений; а также – и наоборот. Для светского сознания окружающий нас мир и человек – такой, какой он сейчас есть, – нечто совершенно естественное, а для сознания религиозного – противоестественное, т.к. естественное состояние мира и человека – то, которое было до катастрофы грехопадения.

Быть смертным – естественно и необходимо, а бессмертным – противоестественно и невозможно, – утверждает материалист и атеист; его же оппонент исходит из обратного, – быть смертным – противоестественно, а бессмертным – естественно. Как то ни удивительно, второе положение более логично, чем первое: соглашаясь с Парменидом в том, что бытие есть, небытия же нет, невозможно не признать, – когда мы утверждаем, что наше нынешнее бытие обернется небытием, то, в соответствии с логическими законами, должны считать, что ныне происходящее с нами – это уже небытие или же, наоборот, – что в итоге нас ждет не небытие, а именно бытие. В противном случае мы нарушаем и закон тождества, и закон противоречия.

Обратим внимание, – когда атеистически настроенный человек говорит, что он, например, любит детей, то для него было бы совершенно последовательно и логично, – в силу этой любви, – принять решение никогда не рожать детей, ведь, согласно его мировоззренческим представлениям, ребенок рождается не для вечной жизни, а для вечной смерти (мгновение жизни – какой бы продолжительной она не была – и далее бесконечная смерть). С точки же зрения христианина как раз наоборот, – чадолюбие и чадородие – не просто возможны, но и поощряемы, потому что, согласно христианскому мировоззрению, ребенок рождается не для вечной смерти, а для вечной жизни, семя которой сеется в таинстве Святого Крещения, представляющего собой не обычай, традицию, культурно-историческую практику, а, – без преувеличения, – богослужение материнского счастья ^[11].

Как видим, бритва Оккама, неплохо работающая в имманентной области научных исследований, становится не просто бесполезной, но опасной и даже самоубийственной в трансцендентной сфере поиска ответов на смысложизненные вопросы: отсекая ей сверхъестественный мир в его личностном понимании, человек лишается возможности ответов на вопросы,

«… что нам делать с розовой зарей

Над холодеющими небесами,

Где тишина и неземной покой,

Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать…» (Н. Гумилев)

Продолжая поэта, можно продолжить, – что нам делать с нашими слабостями, страстями, пороками, грехами, тоской, унынием, печалями, скорбями, несбыточными желаниями, неисполнимыми мечтами, недостижимыми ожиданиями, – с самой нашей жизнью, и, главное, – с нашей смертью? Для ответов на эти вопросы надо к бритве Оккама применить…бритву Оккама, т.е. отсечь отсекание и умножить сущности, но – не сверх необходимости, а – по самой острой метафизической необходимости. И одно из проявлений этой необходимости – требование ясного понимания причины фундаментальной, или «системной» поврежденности нашей природы.

Итак, секулярное сознание, «обработанное» бритвой Оккама, не может удовлетворительно объяснить вышеуказанный феномен, в то время как в рамках христианской мировоззренческой позиции дается вполне определенный ответ на поставленный вопрос с последующим не менее ясным указанием на то, что делать с имеющимся положением вещей. Причиной нынешнего несовершенного, испорченного, помраченного, немощного, порочного, страстного, болезненного и смертного состояния человеческой природы является общечеловеческая поврежденность, обусловленная грехопадением, являющаяся его следствием и тяготеющая над человеком и человечеством на протяжении всей естественной истории.

В свете многочисленных примеров и ситуаций, приведенных в начале статьи, а также в результате пристального наблюдения самого себя и собственной жизни, наверное, любой читатель, в том числе и совершенно светски настроенный, или не религиозно ориентированный, не станет отрицать факт всеобщей человеческой поврежденности, которая, помимо всего прочего, проявляется также и в том, что каждый из нас может поймать себя на следующей мысли, – то, что мне нужно делать, и что я хотел бы делать, – полезное, нужное, важное, хорошее для меня, – я почему-то не делаю, а вот то, что мне не нужно делать, что я не хочу делать, – каким-то непостижимым образом, – делаю, из чего следует, что со мной явно что-то не то. Скажите честно, уважаемый читатель, узнаете ли вы себя в данных словах? А знаете ли вы, кому принадлежит эта мысль, высказанная два тысячелетия назад, но необыкновенно современная и актуальная, потому что поразительно точно характеризует любого из нас? Она принадлежит апостолу Павлу: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех...Бедный я человек!» (Рим. 7:19–24).

Что же делать нам с самими собой и своей жизнью? Секулярный и светский ответ на этот вопрос, – ничего не делать, прожить жизнь, так ничего про себя не поняв и ничего в себе не изменив, и сгинуть навечно в небытии. В данном случае светскому сознанию можно предложить вполне закономерный и столь же светский вопрос, – если безвозвратно исчезнет каждый из нас, а далее – все человечество, согласно эволюционным законам, прекратит свое существование как один из биологических видов, и наша планета, и Солнечная система когда-то погибнут, и даже вселенная, по некоторым физическим и космологическим прогнозам схлопнется в гравитационном коллапсе, то тогда каков смысл во всем происходящем с человечеством и каждым человеком? Не обнуляется ли и не обессмысливается ли все существующее в связи с неотвратимо надвигающимся на все и на всех небытием? Перед лицом такого вопрошания секулярное сознание становится совершенно растерянным и встает в очевидный тупик, будучи не в состоянии изобрести ничего, кроме позитивистского отказа от поиска ответов на метафизические вопросы как «бессмысленные».

Совершенно иначе на вопрос, – что делать, – отвечает христианское учение. Ре-лигия (лат. re-ligare) потому и является восстановлением утраченной связи, или возвращением блудного сына, что у человека есть благодатный шанс, дарованный ему Господом Богом, исправления, исцеления, преображения своей падшей природы, восстановления ее в изначальном, совершенном – от сотворения – состоянии. Не только первоначальный, безупречный, безболезненный, бессмертный, счастливый человек, но и – первозданный совершенный телесный, или материальный мир утрачен нами не безнадежно и не безвозвратно, – через Вочеловечение Господа нашего Иисуса Христа, Его земную жизнь, Его Крестную смерть и Его Святое тридневное Воскресение, через наше покаяние, исправление нашей жизни и прилепление к Нему, причащение Ему мы можем в конце времен обрести наши обновленные и нетленные тела и далее – наследовать то самое новое Небо и новую Землю, благое бессмертие, вечное Царствие Божие.

6. «Не руби сук, на котором сидишь»

В смысловом поле христианского мировоззрения у каждого человека есть все возможности, средства и инструменты спасения – благого бессмертия, вечной жизни и бесконечного счастья. Этими возможностями являются искренняя православная вера и ее исповедание, стремление следовать воле Бога и исполнению Его заповедей, участие в таинствах Святой Церкви.

Проблема секулярного сознания заключается в том, что оно, как правило, крайне негативно воспринимает призыв следовать религиозным заповедям, потому что глубоко ошибочно оценивает их как систему мрачных запретов, в то время как заповеди есть не что иное, как система добрых предупреждений. Такого рода заблуждение является результатом, как ни странно, на первый взгляд, это прозвучит, религиозной непросвещенности и, следовательно – религиозной безграмотности. Последнее понятие может показаться особенно странным, – но, опять же, – только с позиций атеизма и сциентизма, представители которых, следуя секулярной традиции Нового времени, не признают никакого иного просвещения, кроме просвещения научного, в то время как оно (просвещение) может, в не меньшей мере, быть, например, художественным, философским, религиозным; причем все возможные виды просвещения не исчерпываются этим перечнем.

Точно так же, как существует, к примеру, юридическая безграмотность, экономическая, техническая и какая-нибудь еще, можно, с не меньшими основаниями, говорить и о религиозной безграмотности, которая выражается и существует в виде совершенного незнакомства человека с основными принципами, положениями, основаниями религиозного учения и сознания, как уже говорилось, – христианского, – в результате чего он под религией понимает не те идеи, которые она действительно утверждает, а их искаженные и карикатурные представления и интерпретации, почерпнутые им из материалистических, атеистических и сциентистских источников, не имеющих к религиозности, как таковой, никакого отношения.

Одной из причин такой безграмотности является, по всей видимости, наследие секулярной эпохи, понимаемой не только в качестве нескольких десятилетий советского научного атеизма, но и шире – как нескольких столетий нарастающего безбожия Нового времени; а одним из проявлений данной безграмотности выступает как раз восприятие религиозных заповедей в качестве системы мрачных запретов, не дающих человеку «по своей глупой воле пожить» (Ф.М. Достоевский).

Для человека светского, или далекого от религии можно представить основное содержание заповедей (наставлений, советов, рекомендаций относительно того, что делать человеку и чего ему не делать) в виде аналогии – не прыгай с пятого этажа, ты все себе переломаешь; не засовывай пальцы в розетку, т.к. тебя ударит током; не ходи босиком по битому стеклу, потому что в кровь изрежешь себе ноги; не клади руку в пламя костра, ведь сильно обожжешься и т.п. Если обобщить вышесказанное, то рекомендация следовать религиозным заповедям фактически означает для человека разумный и добрый совет не совершать духовного членовредительства (так же, как и не следует совершать членовредительства физического), не калечить и не губить себя. Человеку именно не запрещено, или можно делать все, что он хочет, – и прыгать с пятого этажа, и совать пальцы в розетку, и ходить босиком по битому стеклу, и класть руку в пламя костра, но ему не следует этого делать, т.к. все действия подобного рода являются губительными для него. Об этом идет речь в словах апостола Павла: «Все мне позволительно, но не все полезно» (1 Кор. 6:12).

Обратим внимание, любой юридический кодекс, например, ничего не запрещает человеку, но только предупреждает его, потому что в силу такого фундаментального человеческого свойства, как свобода воли, человеку ничего нельзя запретить, но можно только предупредить его, посоветовать, порекомендовать, предложить. Так и религия ничего не запрещает человеку, но только предупреждает его, – не руби сук, на котором сидишь; не перерезай страховочный трос, на котором висишь над пропастью; не делай пробоины в лодке, на которой плывешь через океан.

7. Самопознание, покаяние, смирение

Христианское миропонимание предполагает следование как ветхозаветным Десяти заповедям Моисея, данным ему Господом Богом (Исх. 20:2–17; Втор. 5:6–21), так и заповедям Нового Завета, или Заповедям блаженства, данным людям Господом Иисусом Христом в Нагорной проповеди (Матф. 5:2–12; Лук. 6:20–23). Ветхозаветные заповеди говорят человеку о том, что следует ему делать и чего не следует, а Заповеди блаженства – о том, каким человеку надлежит быть – для его блага, или счастья, причем – не только будущего, трансцендентного, но и – уже здешнего, земного, имманентного, христианское понимание которого, как уже говорилось, является противоположным светскому, или секулярному представлению о нем.

Обратим внимание на то, что светское счастье является несамостоятельным, т.е. зависит от множества привходящих, или внешних факторов и обстоятельств человеческой жизни, а, следовательно, – непостоянным: оно существует в неком «мерцающем режиме», – то есть, то нет, – в силу чего не является подлинным. Счастье же, даруемое человеку исполнением Заповедей блаженства, автономно, – ни от каких внешних жизненных обстоятельств не зависит, и поэтому является постоянным, а значит – подлинным, настоящим, действительным.

Десять заповедей относятся, главным образом, к внешней стороне человеческой жизни, и здесь важно то, что, даже соблюдая их, выполняя все данные ими предписания, я могу по внутреннему, духовному своему состоянию оставаться таким же, каким был до того, как стал руководствоваться ими. Возможно, поэтому Десять заповедей Ветхого Завета дополняются Заповедями блаженства Нового Завета, следование которым предполагает полное переструктурирование человеческой личности, изменение и преображение человека, его рождение заново. И если нам непросто исполнять даже ветхозаветные заповеди, то, тем более, кажется невозможным, следовать заповедям Евангелия, ведь в первом случае от человека требуется его определенное действие, а во втором – духовно-нравственное состояние: делать или не делать что-то я, может быть, как-то с горем пополам и могу, но вот быть или не быть таким, а не другим, не могу. Как мне быть нищим духом (смиренным), плачущим (о своих беззакониях), кротким, алчущим и жаждущим правды, милостивым, чистым сердцем, миротворцем, изгнанным ради правды, поносимым и гонимым за Господа Иисуса Христа, если мое действительное духовное расположение представляет собой полную противоположность тому состоянию, которое предполагается евангельскими заповедями?

Тем не менее, христианский гуманизм, бесконечно превосходящий все возможные виды светского гуманизма, дарует человеку уверенность в том, что путь, указанный Заповедями блаженства, будучи узким, тернистым, трудным и сложным, не является все же для него невозможным, недоступным и навсегда закрытым. Иисус Христос Сын Божий Сам предлагает нам идти этим путем: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Матф. 7:13–14). Понятно, что для следования путем Христовых заповедей от человека требуются немалые усилия: «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Матф. 11:12). Но где или откуда взять несчастному и слабому человеку эти столь необходимые и нужные ему силы?

Такие силы он не может почерпнуть из самого себя, т.к. у него их нет, но они могут быть дарованы ему Господом по его просьбе и молитве; однако искренняя молитвенная просьба уже является для человека определенным и немалым усилием. Светское сознание укажет здесь на порочный круг: для обретения сил следовать путем Заповедей Господних надо молиться, но для того, чтобы искренне молиться уже требуются усилия.

Здесь можно возразить, что одно дело – это силы следовать Заповедям, другое дело – усилия для молитвы о даровании таких сил. Однако у падшего, заблудшего и немощного человека, как правило, нет никаких сил, поэтому ссылка внерелигиозного сознания на порочный круг не является безосновательной.

Расширенный вариант данного круга предполагается в вопросе о том, как человеку обрести веру, если у него ее нет, но он хотел бы, чтобы она была. Сам по себе взять и уверовать он не может, настоящая вера даруется человеку Господом, значит, для того, чтобы уверовать, он может и должен просить Господа Бога о таком даровании, но ведь для того, чтобы усердно просить в молитве об этом, ему уже надо быть верующим.

Несмотря на все вышеприведенные соображения, которые, как может показаться секулярному сознанию, указывают на противоречия религиозного мировоззрения, данный порочный круг разрывается и преодолевается в его «слабом звене», представляющем собой одно из оснований христианского учения о мире и человеческой жизни. Этим звеном или отправной точкой является покаяние, по-гречески – метанойя (греч. metanoia). Один из возможных переводов этого греческого слова на русский – сожаление о совершившемся по моей вине, или – изменение образа мыслей (греч. meta – изменение, перемена и nus – мысль, ум, разум). Таким образом, покаяние и является преобразованием, или преображением человека, рождением его заново, или перерождением личности, духовным воскресением, в результате которого он может начать жить другой жизнью, наполненной иными (как правило, прямо противоположными прежним) ценностями и смыслами, надеждами и ожиданиями, намерениями и устремлениями желаниями и чувствами ^[12].

Однако как мне испытать сожаление о произошедшем, иначе посмотреть на случившееся, раскаяться и изменить образ мыслей, если я не чувствую за собой никакой вины и даже, – более того, – собой вполне доволен? Здесь нам следует обратиться к одному межмировоззренческому, или трансдискурсионному понятию, т.е. – в одинаковой степени знакомому и важному как для религиозного, так и секулярного, или атеистического сознания, – понятию совести. Наверное, на белом свете нет ни одного человека, вне зависимости от его мировосприятия, которому совершенно чужды и неведомы были бы угрызения совести и чувство стыда. Совесть – это тот самый мостик, по которому вполне можно переправиться с атеистического мировоззренческого берега на противоположный ему.

Покаяние начинается с голоса совести и тесно связано с такой важной способностью человека, как самопознание, к которому способен каждый, кто является субъектным и вменяемым. Не случайно знаменитый античный императив «познай самого себя» сегодня актуален для нас не менее чем две с половиной тысячи лет назад. В данном случае под самопознанием разумеется осознание, понимание, видение, различение человеком своего настоящего, подлинного духовного состояния. Конечно же, нам намного проще обманывать себя относительно того, что я ничего такого плохого не сделал и вполне собой доволен; но так же мы хорошо понимаем, что у любого из нас есть возможность внимательно и пристально посмотреть на расположение своего сердца, чтобы увидеть, что оно совсем не настолько удовлетворительно, как нам обычно, на первый или поверхностный взгляд, представляется, а – совсем неудовлетворительно, – намного хуже, печальнее, бедственнее, чем может казаться ^[13].

Наверное, каждый когда-то с удивлением, стыдом и самонеприязнью ловил себя на следующем: вместо того, чтобы, например, искренне порадоваться радости своего ближнего, наоборот, расстроился из-за нее; а, вместо того, чтобы искренне расстроиться печали ближнего, напротив, порадовался ей. Возможно ли, чтобы кому-то не было бы знакомо такое самооткрытие, как, например, – оказывается, я завистлив, ревнив, обидчив, горделив, тщеславен, гневлив, немилосерден, ленив, раздражителен, неблагодарен и злонравен? «Свинья я был ужасная и воображал себе, что я ангел», – говорит в своей стихийной исповеди главный герой повести Л.Н. Толстого «Крейцерова соната» Василий Позднышев ^{[14, с. 200]}. После таких открытий, откровений и прозрений первое, что мы можем – ужаснуться и содрогнуться своему действительному духовному устроению, а потом, – захотеть его исправления и преображения.

Такого рода опыт может быть проиллюстрирован следующей аналогией. Посмотри на парту, за которой сидишь, и скажи, – чистая ли она. Кажется, что – чистая, – ничем не облита, не заляпана, не усыпана и т.д. А теперь возьми белый листок бумаги или салфетку и с силой потри ее поверхность, – к твоему изумлению, на белом листочке будут, без преувеличения, черные пятна и полосы. Скорее всего, после этого ты немало и неприятно удивишься, а потом схватишься за влажную тряпочку и начнешь мыть парту. То же самое происходит и в процессе действительного христианского самопознания: сначала мне кажется, что я хороший, но стоит внимательно посмотреть на состояние своей души, как понимаешь, что не только – не хороший, а, по сути, – негодник, первый среди грешников. Сначала я почти лучше всех, а присмотреться к самому себе, – почти хуже всех. Сначала, когда я обвиняю кого-то, говорю себе, как правило, горделиво, – я бы такого никогда не сделал; но если честно задуматься о себе, то содроганием сердца понимаешь, что сделал бы не только так же, как он, но и – намного хуже.

Результатом такого самопознания и покаяния является особенное благодатное состояние души, которое называется духовной нищетой и является первой среди Заповедей блаженства: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Матф. 5:3; Лук. 6:20). Духовная нищета также может быть также названа смирением, которое представляет собой следствие понимания человеком своего настоящего плачевного духовного состояния, – нечистого сердца и помраченного ума, – а также – осознания того, что он не может исправить это только своими силами, но может – с благодатной помощью Божией.

Смирение противоположно таким светским ценностям, как здоровые амбиции, определенная гордость, умеренное тщеславие, самоуважение, самолюбие и т.д., которые, как мы знаем, необходимы для личностного роста. Если задуматься, то, даже со светской точки зрения, следование этим ценностям волей-неволей приводит человека к самомнению и превозношению его над ближним, а в результате делает несчастным. Почему – несчастным? Потому что, если меня хвалят – радуюсь, если критикуют – расстраиваюсь, внимательно слежу, что обо мне говорят, думают, как оценивают; меня легко поймать на лести, спровоцировать на агрессию, обмануть и запутать; я стремлюсь быть успешнее, удачнее, выше, – кого-то обогнать, превзойти, чего-то добиться, т.е. я постоянно напрягаюсь и беспокоюсь, а также – обижаюсь, осуждаю, завидую, ревную и т.д. Какое уж тут счастье?

Если же следовать противоположному ценностному ориентиру – смирению, все получается наоборот, – хвалят ли меня, критикуют ли, ругают ли даже незаслуженно, я не радуюсь и не расстраиваюсь; не слежу за тем, что про меня говорят, думают, как оценивают; меня не поймать на лести, не завести на агрессию; мне не надо быть успешнее и удачнее, я не стремлюсь кого-то обогнать, превзойти и чего-то добиться из последних сил, мне чуждо самомнение и превозношение; а это значит, что я, как минимум спокоен и безмятежен. В дополнение к этому я не обижаюсь, не осуждаю, не завидую, не ревную и т.д. Разве такое состояние человека не есть счастье, причем именно – автономное и постоянное?

Теперь вернемся к тому, о чем шла речь в начале статьи, – «партийному квазинацизму» и сегрегации людей на «полноценных» и «неполноценных», «правильных» и «неправильных», «все понимающих» и «ничего не понимающих», что, несомненно, является еще одной мощной преградой на пути человека к счастью, а общества – к процветанию.

Как уже говорилось, каждая сторона любого крупного социально-политического конфликта страдает «партийным квазинацизмом» и связанной с ним тягой к сегрегации, которые вполне можно признать одним из многих проявлений поврежденной человеческой природы, одной из множества общечеловеческих родовых метафизических, или духовных болезней.

В свете вышесказанного понятно, что такой недуг в полной мере обладает светским сознанием, которому чужда религиозная ценность смирения; а также становится очевидным, что верное и действенное средство излечения и уврачевания данной болезни, исцеления человека – это именно христианское самопознание, покаяние и смирение.

Как я могу считать другого «неполноценным» и «ненормальным», если, прежде всего, хорошо понимаю, что неполноценным и ненормальным являюсь я сам? Как могу думать, что мой оппонент «заблуждается» и «ничего не понимает», когда отчетливо осознаю, что сам заблуждаюсь и ничего не понимаю, причем – более, чем кто-либо? Как могу осуждать ближнего, будучи сам – первым подсудимым? Станет ли один больной в больнице критиковать и ругать другого больного в той же больнице – за то, что он больной? Напротив, он будет сочувствовать ему, – как товарищу по несчастью, – и стараться поддержать и помочь.

А если я даже и захочу как-то поправить или исправить ближнего, то твердо знаю, что для этого мне надо, прежде всего, исправить самого себя: «И что ты смотришь на сучек в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или, как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучек из глаза твоего»; а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! Вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучек из глаза брата твоего» (Матф. 7:3–5). Таким образом, плоды смирения – это терпение, прощение, кротость, милосердие и великодушие.

8. Три ступени внутреннего состояния человека

Какой вывод можно сделать из всего сказанного? Отношение человека к происходящим в кризисные эпохи политическим и социальным изменениям и потрясениям можно представить как иерархически трехчастное, или трехсоставное. Первый уровень такого отношения, – наиболее простой, или низший, – может быть назван эмоциональным, на нем как раз и происходит создание человеком собственной или выбор определенной имеющейся картины социально-гуманитарной реальности – не на основе знания о том, как все обстоит на самом деле, а на основе, как уже говорилось, его желания (более или менее осознаваемого), чтобы все было именно так, как ему хочется. На этом уровне каждый «точно знает», какова «действительность» и «истинные причины» событий, и поэтому уверен в своей «правоте» и в «непроходимой глупости» оппонента. Здесь происходит разделение людей на тех, кто «за» и тех, кто «против», которые – и с той, и с другой стороны, – готовы, как минимум, яростно спорить, далее – разрывать все связи и расставаться, и, наконец, – враждовать и уничтожать друг друга, т.е. – проявляется в полной мере мировоззренческая сегрегация и «партийный квазинацизм».

Следующий уровень, – более высокий, или «продвинутый», – можно назвать теоретико-методологическим, на нем происходит понимание того, что действительность нам не дана, и каждая из противостоящих социально-гуманитарных ее картин не имеет к ней, по сути, никакого отношения, т.к. является всего лишь интерпретацией голых и безмолвных фактов, которые с успехом вписываются в каждый из возможных способов видения реальности. На этом уровне уже нет «партийного квазинацизма», а на его месте появляется скептицизм, понимаемый не как несогласие, отрицание, ниспровержение, а как сомнение (греч. sceptikos – сомневающийся) в истинности всех противоположных утверждений и следующая из него необходимость ничего, в равной мере, не утверждать и не отрицать. На этом уровне уже нет разобщения и разъединения, ссор, конфликтов, и вражды, но нет еще объединения; при условии пребывания сознания в светской, или секулярной парадигме, – еще очень далеко до установления действительных братских отношений между людьми.

Наконец третий, последний уровень, – высший, – может быть назван метафизическим, или религиозным, а правильнее, – христианским. На нем происходит осознание человеком своего действительного духовно-нравственного состояния, – испорченного, помраченного и поврежденного, – изменение и преображение личности в покаянии и достижение (или хотя бы попытка достижения) смирения, которое единственно и может стать основой отношения к другому, как к самому себе, но не – светско-философского, декларативно-лицемерного, а – искреннего, подлинного, евангельского, которое не обретается сугубо человеческими усилиями, но является Божиим даром, стяжаемым не всеми, а теми, кто по-настоящему ищет его; в чем и проявляется христианский провиденциализм, противостоящий как материалистическому антроповолюнтаризму, так и пантеистическому фатализму. На этом уровне происходит метафизическое, или трансцендентное, а, как следствие, и «физическое», или имманентное реальное объединение людей в благодатное братство, человек становится действительно счастливым, а общество – процветающим; где один за всех, и все за одного…что делают? – молятся!

Обратим внимание на то, что Священное Писание, будучи теоцентричным и антропоцентричным, является, кажется, полностью внесоциальным, т.е. мы не найдем в книгах Ветхого и особенно Нового Завета идей, рассуждений, проектов, связанных с общественным устройством и переустройством. Однако такой взгляд является опять же полностью секулярно-позитивистским, где лишается онтологического статуса метафизическая реальность; а это представляет собой произвольный выбор материалистического и атеистического сознания, основные установки которого невозможно, по определению, ни подтвердить, ни опровергнуть.

Взгляд с противоположной материалистическому позитивизму позиции приводит к совершенно иным выводам: социальное содержание христианского учения можно увидеть, если отказаться от культурно-исторического, а не онтологического восприятия идей и событий Священного Писания. Изменение и преображение человека на основе покаянного самопознания и обретение смирения представляет собой не только провиденциальное, антропологическое и экзистенциальное событие, но и, – в не меньшей мере, – социальное, т.к. новый человек предполагает и новое общество, личное изменение – основа общественного преобразования. Об этом идет речь в знаменитых словах преподобного Серафима Саровского: «Стяжи дух мирен, и тогда тысячи душ спасутся около тебя»; и об этом же говорит святой Максим Исповедник, что «человек может превратить в рай всю землю только тогда, когда он будет носить рай в себе самом».

Здесь отметим, что идея личного изменения как основы общественных преобразований, будучи религиозной, является так же, отчасти и внерелигиозной, по меньшей мере, она понятна светскому сознанию и вполне воспринимается и разделяется им. Однако у этой идеи есть еще и сугубо религиозное, провиденциально-мистическое измерение и наполнение. Вспомним про покаяние всех, во главе с правителем, жителей ветхозаветного города Ниневии, наполнившегося их грехами и беззакониями. Пророк Иона по повелению Божию проповедовал в этом городе, говоря «сорок дней, – и Ниневия будет разрушена!» (Ион. 3:3–4). Иона думал, что его проповедь вызовет только злые насмешки и горькие оскорбления погрязших в грехах жителей, но, к его удивлению, ниневитяне поверили пророку и ужаснулись своей будущей участи. Они объявили пост, стали каяться, и даже царь вместе со всеми «оделся во вретище и сел на пепле», провозгласив, «чтобы ни люди, ни скот, ни волы, ни овцы ничего не ели, не ходили на пастбище, и воды не пили, И чтобы покрыты были вретищем люди и скот и крепко вопияли к Богу, и чтобы каждый обратился от злого пути своего и от насилия рук своих. Кто знает, может быть, еще Бог умилосердится и отвратит от нас пылающий гнев Свой, и мы не погибнем» (Ион. 3:5–9). Весь город погрузился в покаянный плач пред Господом, моля Его о снисхождении грешникам, отвращающимся от своих беззаконий. Ниневия была помилована, – всеобщее покаяние спасло жителей от неминуемой, казалось, гуманитарной катастрофы; что это, как не отчетливо, явно и ярко выраженный имманентно-социальный результат трансцендентно-провиденциальных событий? ^[15]

История покаяния и спасения жителей Ниневии является мифом, культурно-историческим феноменом? В истории Древнего мира ничего подобного не происходило? Это кем-то, когда-то, как-то достоверно установлено (что не происходило)? По этому поводу есть определенные доказательства (что установлено)? Данные вопросы адресованы представителю, разумеется, светского сознания, – человеку «современному», «здравомыслящему», «рационально ориентированному», привыкшему опираться на «твердо установленные факты», на которые также «твердо опирается» наука, и полагающемуся на «эвристические возможности научного метода». На все эти вопросы он, возможно, к его большому сожалению, вынужден будет ответить отрицательно.

В данном случае наш оппонент, скорее всего, возразит, что доказывать надо как раз наличие событий, а не отсутствие их; и этот тезис будет частным случаем известного утверждения о том, что бремя доказательства лежит на сторонниках идеи существовании чего-то, а не на тех, кто утверждает обратное – несуществование того же самого. Это положение исходит из крайней ассиметричности верификации и фальсификации существования и несуществования объектов, явлений, событий и т.п. Например, для того, чтобы верифицировать идею существования черных лебедей, достаточно только одного объекта (т.е. предъявления одного черного лебедя); для того же чтобы фальсифицировать эту идею, следует охватить бесконечное множество объектов, или – исчерпать все возможные миры, что невозможно. Точно так же, для того, чтобы верифицировать идею несуществования черных лебедей, надо исчерпать неисчерпаемое, а для фальсифицирования ее достаточно предъявления одного единственного объекта. Однако при всей справедливости такого рода утверждений, как правило, упускают из вида, что они всецело относятся к миру естественному и совершенно неприменимы к сфере сверхъестественного, или трансцендентного, что, кстати, точно так же касается и знаменитого чайника Рассела, как «убедительного» атеистического аргумента. Получается, что, если речь идет об объектах мира сверхъестественного, то указанная ассиметрия уступает место полной симметрии, и стороны дискуссии, согласно своим представлениям, в одинаковой степени должны доказывать как существование, так и несуществование этих объектов или же – не должны доказывать ни то, ни другое.

Таким образом, именно с внерелигиозной, секулярной точки зрения достоверность двух противоположных интерпретаций покаяния Ниневии, – как исторического вымысла и как исторической реальности, – соотносятся как 1:1. А если есть настолько большая – пятидесятипроцентная – вероятность того, что все может обстоять не только так, как то представляется в материалистически-атеистической парадигме, но и, – в равной мере, – в теистически-провиденциальной, то возникает один вполне справедливый вопрос. Почему нам не стоит попробовать, – для изменения в лучшую сторону своей собственной жизни и общественного благоустроения, – пойти вторым путем, т.к. все возможности первого давным-давно реализованы, перепробованы и полностью исчерпаны? За несколько десятков столетий напряженной работы социально-философской мысли, бесчисленных попыток общественных построений и перестроений, реформ, революций, войн и восстаний, ничего, по сути, не изменилось, – сегодня, как и много ранее, человек отчаянно страдает, а общество бедствует, и никто не знает, что со всем этим надо делать ^[16].

Пойти вторым путем, – личного и коллективного покаяния, – последовать примеру помилованных ниневийцев, – разве не представляется возможным? Всеобщее покаяние, несомненно, избавило бы нас от тех конфликтов, потрясений и ужасов, которые наполняют ныне (и наполняли ранее) жизнь человечества, убежден известный отечественный мыслитель, профессор богословия А.И. Осипов ^[17]. Материалист и идеалист может поиронизировать относительно действенности такого предложения, но важно то, что этого никто и никогда не пробовал делать. В истории общества, – для гармонизации социальной жизни, – пробовали все, что угодно, а принести коллективное покаяние не пробовали никогда, поэтому говорить о возможной результативности или бесперспективности такого пути, – без эмпирического подтверждения или опровержения того и другого, – невозможно; а ведь именно за опытное подтверждение или опровержение идей ратует секулярно и сциентистски настроенное сознание. Почему же тогда оно столь решительно отвергает возможность проверки данного совета, – в условиях, когда все остальные способы и рекомендации давно уже не работают?

Итак трехсоставное отношение человека к масштабным социальным кризисным явлениям предполагает первый, эмоциональный уровень, на котором неизбежно появляется «партийный квазинацизм» и личностная сегрегация, – «я точно знаю и понимаю, что происходит на самом деле, а мой оппонент не знает и не понимает или отказывается понимать, и поэтому он или идиот, или негодяй»; второй, теоретико-методологический уровень, – «никто ничего не знает и не может знать, и поэтому следует воздерживаться от любых утверждений и отрицаний, – как равносильных по своему правдоподобию»; и третий, последний, метафизический, христианский уровень, – «Господи, прости нас помраченных, недостойных, окаянных, помилуй нас, грешных!»

В силу наличия такого фундаментального, обязательного, неотъемлемого, человекообразующего признака, или свойства, как свобода воли, у всех субъектных представителей человечества есть возможность подниматься, или возрастать, – для их же блага и в их же интересах, – с первого уровня до третьего; причем возможность эта для каждого из нас всегда остается открытой.