Человек в современном городе: от дихотомии сакрального и профанного к инновационному и провокативному

Кузьмина Наталья Валерьевна кандидат культурологии кафедра ЮНЕСКО, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации 119571, Россия, г. Москва, пр. Вернадского, 82 Kuzmina Natalia Valerevna PhD in Cultural Studies UNESCO Chair, Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration 119571, Russia, g. Moscow, pr. Vernadskogo, 82 nata.flor@mail.ru Другие публикации этого автора

Астафьева Ольга Николаевна доктор философских наук профессор, кафедра ЮНЕСКО, Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации 119571, Россия, г. Москва, проспект Вернадского, 82 Astafeva Olga Nikolaevna Doctor of Philosophy Professor, UNESCO Chair, Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration 119571, Russia, g. Moscow, prospekt Vernadskogo, 82 nv.kuzmina@igsu.ru

Введение

Сегодняшний день характеризуется ростом городов и численности их населения. Возрастают потребности в расширении территории и требования к условиям жизнедеятельности людей. В свою очередь, город динамично изменяется, а среда становится комфортнее. Однако вместе с этим смещаются и тонкие границы его складывающихся столетиями эстетических, в целом – культурных пространств, рассекаемых артериями-улицами и мощными архитектурными ансамблями, то распахивающихся бесконечному потоку людей, то сдерживающих толпу высокого социального напряжения. В таком внешне структурированном пространстве зачастую проступают черты хаотизированной (или эклектичной) социокультурной реальности. Это лишает культурную среду диалогичности и целостности ^[3].

Но тогда, какие смыслы считываются людьми в текстах огромных мегаполисов? Как достигается согласованность между пространством уникального и структурно одинакового, типологического? Всегда ли уникальное становится интересным или насыщается сакральным смыслом? И, наконец, насколько возможно в эпоху примата технологизма и стирания эстетических границ улавливать подлинность или провокативность инновационного?

Попытаемся ответить хотя бы на часть возникающих вопросов, исходя из того, что культурная среда современных городов, порой «несмотря и вопреки» жесткому давлению социально-экономических процессов, а также транснационализации и глобализации, как мировых трендов, сохраняющая свою уникальность, раскрывается человеку, включенному в средовой калейдоскоп повседневной культуры, посредством особого символического языка, который становится «существенным элементом реальности и обыденного понимания этой реальности» ^[5].

Ранее нами давалось обоснование в качестве одной из основных характеристик символического языка городских ландшафтов наличие «интересного», как философско-эстетической категории, многое объясняющей в тенденциях развития культуры города ^[4]. Напомним, интересное, как «привлекающее внимание» или «создающее проблемное напряжение» в культурной среде, связано с активным включением в городские ландшафты необычного и невероятного, будь то архитектурное сооружение или парковая зона, коммуникативное событие (концерты, фестивали, встречи, презентации и т.д.) или публичное состязание (конкурсы, «батлы», «ток-шоу» и т.д.). В большей или меньшей степени эти и многие другие современные культурные явления и процессы соответствуют тому базовому смыслу, который составляет суть понятия «интерес» (от латинского – «interesse»): буквально – это означает «быть в промежутке», «между».

Для культуры в целом это нахождение «на границе» (возможного, реального и невозможного, невероятного) предельно важно, поскольку позволяет передать динамику и изменчивость, ее потенцию к саморазвитию. Однако вполне очевидно, что стимулирования интереса и социокультурного «напряжения» явно недостаточно, чтобы гарантировать адекватное прочтение текста культуры, тем более – способствовать гармоничному включению человека в культурную среду города. Соответственно, обращение к изучению динамики переходов от дихотомии сакрального и профанного к инновационному и провокативному в современном городе позволит нам расширить представление не только о концепте «интересное», но и показать его влияние на процессы взаимодействия человека с городской средой и раскрыть риски разрушения ее целостности.

Мегаполис как репрезентант новых смыслов культуры: десакрализация пространств

Масштабная урбанизация, с одной стороны, актуализировала вопросы о ресурсах проектирования и возможностях регулирования этих пространств с целью недопущения утраты горожанами своего «я». Диссонанс между социокультурной, ценностно-духовной сторонами человеческого бытия и стремительными изменениями в технологической, политической, экономической сферах, в меньшей степени ориентированных на сохранение субъектного отношения к окружающему миру, оборачиваются углублением кризиса человечности и открытости людей друг другу.

Особую актуальность эта проблема приобретает в современных мегаполисах – пространствах культурного бытия человека, где необычайно возрастают экзистенциальные, духовно-нравственные вызовы, которые буквально «испытывает» личность в условиях углубляющейся урбанизации; в целом – интенсифицируются угрозы личностному началу. Ввиду этого обостряются запросы общества на повышение роли личности и расширение места для самореализации человека в социокультурном пространстве российского мегаполиса. Можно констатировать, что современный мегаполис, с одной стороны, нуждается в человечности, с другой – мало приспособлен для её воспроизводства.

Значимую функцию в конструировании социокультурной картины мира у жителей мегаполиса, формировании коллективной идентичности и обретении горожанином устойчивости своей личности играет окружающая его семиотика урбанистического пространства. Это связано, во-первых, с тем, что конституирующим основанием осмысления жизни культурой выступает формирование образа мира – «пространственной модели универсума» ^[10]. Во-вторых, город как особо структурируемое пространство, где архитектоника подразумевает различие (соседство) смыслов предстает репрезентантом культуры, отделяющее бытие человека от натуры – «предметно существующий мир смыслов» ^[8].

Принимая эти основания и, опираясь на ресурсы семиотического подхода, наше отношение к городской среде как средоточию значимого бытия человека, в свою очередь, актуализирует исследование проблем становления городской коллективной идентичности жителей российских мегаполисов, которая основывается на человекоцентричной позиции и позволяет раскрыть единство аксиологического, деятельностного и индивидуально-творческого аспектов культуры, где главным субъектом является личность горожанина.

П.А. Флоренский считал, что реальность – субъективно переживаемый окружающий мир – строится из символов, и поэтому познаётся с помощью них и через них. По мысли философа, символы представляют собой «органы нашего общения с реальностью. (…) Изображением мы видим реальность, а именем – слышим её» ^[18]. Исходя из этого, можно сделать вывод, что динамика социокультурного пространства городов тесно связана с развитием символических «очагов культуры». Это раскрывается при картировании социокультурного пространства любого города, отражающей различия энергийной силы зональных пространств.

«Культурными очагами» в городе длительное время, согласно Б.В. Маркову, выступали три центрирующих городскую жизнь объекта культуры: замок, храм и рынок, воплощавших дихотомию сакрального и профанного в социокультурном пространстве города. Храм был местом не только отправления религиозного культа, но и формирования человека, «где производят самое важное — границу между виной и законом, грехом и добродетелью» ^[12]. Иными словами, храм организовывал внутренний мир горожанина, воспитывал в нём нравственные идеалы, обеспечивал воспроизводство человечности, соучастие и единство социума.

В свою очередь, на рынке (рыночной площади) горожанин складывался как автономный индивид, конкурирующий с другими, что способствовало формированию у него таких чувств как агрессия, зависть, жадность. Иначе говоря, площадь выступала бинарной оппозицией храма, разрушала собираемое в нём моральное единство. Кроме того, она служила пространством активизации социальной силы: на ней устраивались как бунты и восстания, так и парады и шествия.

Храм нацеливал человека на глубоко личное обращение к Богу, высокие смыслы, нравственные идеалы, обретение гармонии и единства. Площадь, где складывалась индивидуальность горожанина, фиксировала феноменальное бытие, обыденность повседневной городской жизни. Так, сакральное и профанное центрировало жизнь горожанина, придавало смысл его бытию, устойчивость его личности.

Как показывает история, урбанистическое развитие России, западных и восточных стран осуществлялось с опорой на эти смысловые константы. В зависимости от времени и пространства менялись лишь их символы – сакральное могли представлять и православные церкви, и мечети, и дацан, и т.д., профанное могло быть воплощено и площадью, и ярмаркой, и иными общественными пространствами. Опираясь на эту традиционную систему координат, горожанин ощущал целостность своей жизни, он был внутренне устойчив, что связано с потребностью личности к упорядочиванию, центрированию своего бытия, социальных коммуникаций.

Однако XX век обозначит ослабление роли храма, вплоть до его полного разрушения. Во многом это обусловлено приходом постмодернизма как нового типа мировоззрения, ориентированного на формирование такого жизненного пространства, в котором главными ценностями становятся тотальная свобода, спонтанность деятельности, игровое начало. Вечные ценности любви, добра, справедливости, веры стали вытесняться стремлениями к наживе, агрессивности и конкурентности.

И.А. Ильин писал: «Без любви человек или лениво прозябает, или склоняется к вседозволенности. Ни во что, не веруя, он становится пустым существом, без идеала и без цели. Ум и воля человека приводятся в духовно-творческое движение именно любовью и верою» ^[17]. Так, сакральное, предполагавшее культуру самоограничения, оказалось погребенным под постмодернистским культом вседозволенности.

Важно отметить, что потребительское, утилитарное отношение к миру, вытеснившее бытийные смыслы человеческой жизни, посягнувшее на то, чтобы стать новой религией, стало лишь симулякром храма, пародией на него. Постмодернистская концепция, провозглашающая, что мир хаотичен, лишён причинно-следственных связей и ценностных ориентиров, фрагментарен, плюралистичен и деконструирован, способствовала тому, что диалектика религиозного и мирского в социокультурном пространстве мегаполиса уступила место «напряженности» другого порядка – в системе координат эмоционального, чувственного и рационального, интеллектуального. Это обозначило переход от дихотомии сакрального и профанного к инновационному и провокативному.

В контексте рыночных отношений «купи-продай» (как товар, так и себя), где социальные отношения имеют денежный эквивалент, человек оказался лишён свой субъектности, которая, по П.А. Сорокину, формируется путём ориентации личности на безграничное созидание, устойчивости социальных отношений, определяемых «качеством общественных связей, наполненностью сотрудничеством, солидарностью, альтруизмом» ^[16]. Как утверждали представители экзистенционализма во главе с Ж.-П. Сартром, человек – всегда «проект», сущность которого – в переходе от того, чем он является в настоящее время, к тому, чем он ещё не был, отрываясь от прошлого к будущему, открытому для его свободы и творчества ^[15].

Однако характерные для господствующего рынка при ослаблении роли сакрального нерегулируемые индивидуальные устремления практически исключают возможность устойчивых и гармоничных социальных взаимодействий в той же мере, в какой конструирование социокультурного пространства приобретает характер принуждения, если оно не опирается на ценностно-смысловую сферу личности и её субъектность, включённость как базовую характеристику.

Трансформация профанного в интересное: от городской площади к общественному месту

Неизбежное в этих условиях культурное доминирование провокативного, эпатажного способствовало тому, что почти ритуальным вступлением ко всем дальнейшим оценкам творческого воображения, в том числе критическим, стало «интересное». Эта эстетическая категория, проработанная в трудах Я.С. Голосовкера, востребована сегодня при анализе культуры постмодернизма, когда субъективная оценка окружающего мира, замыкание человека в области его субъективных переживаний восторжествовали над признанием объективной реальности в лице истории, Бога и природы.

В отсутствие ценностных нравственных опор и трансформациях «сакрального» интересное стало отражением неутомимой жажды нового в качестве нового, погони за иллюзией счастья и ускользающей полноты жизни. А почему же «инновационные проекты» так привлекательны? Хотя подчас они не более, чем калька с уже известного, но модного городского события, тиражируемого и потому близкого и узнаваемого…

Мифология, креативность, инновационность стали маркерами современного городского текста, закрепляемыми в нем технологиями социокультурного проектирования в качестве прорывных «дизайн-решений». Станут ли они частью имагинативной реальности, то есть интереснымиили только инновационными, трудно сказать определенно. С одной стороны, это своего рода «вызревание» нового в непрерывной динамике преобразований снимает сдержанное отношение к традиции со стороны сторонников постмодернизма. С другой стороны, если бы так не было, то нашелся бы кто-то, кто был бы способен оценить «является ли что-то новое таковым лишь внешне или же оно вообще фальшиво» ^[13]. Однако подобная симуляционность усиливает власть симулякров и подталкивает к погоне за новым, которое должно завладеть вниманием каждого человека, независимо от его эстетического вкуса и культурных потребностей, а также независимо и от позитивной или негативной оценочной реакции. Так интересное начинает воспроизводится ради интересного, имеющего порой лишь косвенное отношение к креативности как способности порождать культурные ценности.

Городская площадь, лишившись своего изначального профанного значения и не приобретя сакральной ценности храма, стала местом поиска новых смыслов, нового содержания городской культуры. В этом отношении её можно назвать пространством срединной культуры, поскольку она обозначила переходный тип городского социокультурного развития. Отметим, что первые представления о срединной культуре стали появляться в русской философской мысли начала прошлого столетия. В самом общем виде она представляет собой результат саморефлексии культуры, её концептуального переосмысления, нестабильности, поиска утраченного внутреннего единства. По мысли А.П. Давыдова, такой тип культуры «возникает как синтез небесного и земного, трансцендентного и имманентного, абсолютного и относительного, происходит расширение сферы медиации» ^[6]. Применительно к урбанистической среде это значит, что площадь оказывается чрезвычайно открытой к изменениям, в т.ч. деструктивным, и нечувствительной к подлинно консолидирующим городской социум смыслам.

Так, Красная площадь приобрела в общественном сознании статус главной туристической точки, своего рода Мекки для туристов, посещение которой – строго обязательно. Но что стоит за этим стремлением прикоснуться к современной площади? Почувствовать себя частью великой истории России, сделать фотографию на фоне достопримечательности, поставив «галочку» в списке мест, «обязательных к посещению», приблизиться к властно-политическому дискурсу? Ответ у каждого свой, но очевидно, что сакрализация этого пространства – не превращение его в храм, а лишь постмодернистский симулякр, всё более мифологизирующийся от увеличивающегося цитирования в многочисленных культурных текстах (СМИ, акциях, литературных произведениях и т.п.).

Потеряв своё изначальное значение, площадь стала уязвима от провокативных акций, например, помещения огромных размеров саквояжа известной торговой марки на Красную площадь в Москве в 2013 году. Целью акции было вряд ли только привлечение внимания и рекламирование французского дома моды. Это было интересно и возмутительно (для одних) и восхитительно (для других). Павильон-сундук (иначе – саквояж) не только преградил исторические панорамы в силу своих размеров (9 метров в высоту и 30 метров в длину), но и стал инородным в культурном тексте сакрального, наполненного глубоким историческими смыслами места, являющегося объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО. Так, произведение рекламного искусства, вызвавшее безусловный интерес как у граждан и туристов, так и у властей, оказалось чужеродным в символико-семиотическом пространстве Красной площади.

В результате широкого общественного резонанса этой постмодернистской акции (а налицо и деконструкция текста культуры, и полистилистичность, и смешение знаков и символов, свойственные постмодернизму) в Интернете появилось огромное количество «фотожаб», пародирующих фотографии с этим саквояжем на Красной площади (чемодан с узнаваемым логотипом то трансформировался в мавзолей, то на месте гигантской сумки вдруг возвышалась не меньших размеров клетчатая хозяйственная сумка-баул и др.), что и вовсе породило массовую иронию за счёт множественных отсылок к другим культурным событиям-явлениям-текстам, неприемлемую, однако, по отношению к историко-культурному месту. Красная площадь, ставшая пространством сложной художественной и семиотической коммуникации, порождённой указанным арт-объектом, оказалась, по терминологии Е.В. Николаевой, подвержена виртуализации. В итоге такое пространство «становится все более «сложнопересеченным», смешивающим «реальную» и виртуальную реальности и то и дело перебрасывающим зрителей/участников из одной реальности в другую» ^[14]. Подобное смешение брендов-символов (Красной площади как сакрального символа России и саквояжа как популярного символа массовой культуры и рекламы, выполненного к тому же в определенной фирменной стилистике) порождает социокультурную энтропию и свидетельствует о культурном паразитировании.

Однако трансформация площадей, которые всегда были публичными пространствами с сильными сакральными центрами и насыщенными символикой текстами, подобно Красной площади, во многом созвучна тенденции к разрушению традиционных текстов городской культуры и формированию креативных общественных мест.

Обратим внимание, что в работах зарубежных авторов используются синонимичные понятия – «общественное место» и «публичные пространства» ^[11], На наш взгляд, необходимо внести уточнения, когда речь идет о России, где наметилась уникальная тенденция «перехода»: публичные пространства становятся «общественными местами», открытыми для культурно-досуговой деятельности и разных культурных акций, в которых основным акцентом становится интересное, с элементами развлекательности. Футбольные матчи между командами «звезд» и чиновников высшего эшелона в дни Чемпионата мира по футболу, ежегодное проведение Международного Военно-музыкального фестиваля «Спасская башня», функционирование общедоступного катка, строительство ледового городка, проведение рождественских ярмарок, привлекающего огромное число молодежи и туристов. Под общественным местом в таком случае понимается «определенная городская территория, сложившаяся благодаря историческим, культурным, социальным и прочим признакам, созданная для общественного пользования» ^[2]. Доступность и открытость таких площадей несет на себе также и семиотическую нагрузку, но сакральность в контексте развлекательности наделяется иными смысловыми коннотациями. В результате городская культура ориентирует личность на новый тип поведения в публичных местах ^[7].

Предлагая человеку особую модель проявления себя через профанное (скажем, проведение свободного времени с друзьями на катке), город втягивает человека в процесс постижения смыслов нового символического пространства, которое трансформирует сакральное, представленное в ее исторической динамике. Ослабляющийся контекст места, но акцентирующий внимание на интересном, которое усиливается особостью самого факта включенности в событие/действие. Мощная волна самоорганизационного начала приводит к тому, что желание и потребности сообщества горожан и задачи культурной политики относительно вектора развития территории со стороны властных структур уже не всегда противоречат друг другу. Постепенно в риторике властей мегаполиса происходит вытеснение нежелательных дискурсов, но не только и не столько путем запретов (как в случае с саквояжем, описанном выше), а посредством расширения пространства интересного (не подменяемого развлекательным), что, в конечном счете, изменяет акценты в символических текстах города – от полного разрушения сакрального до вовлечения сообщества индивидов в образующиеся общественные места, подлинность которых не вызывает сомнения. Одним словом, каждый человек выступает центром притяжения и целью всех происходящих изменений.

Заключение

Выскажем три основных идеи, которые нам хочется предложить в качестве итоговых для данной статьи, но промежуточных и открытых для дальнейшего исследования.

Во–первых, в условиях постмодернистского преумножения провокативного и эпатажного человек утрачивает смыслообразующие центры своей жизни, вследствие чего он ощущает себя ещё более одиноким в «каменных джунглях» современных городов. Чтобы обрести психологическую устойчивость, эмоциональные и ценностные ориентиры, горожанин пытается утонуть во всеобъемлющей развлекательности, проводя свободное время в торговых центрах, набирающих день ото дня всё большую популярность, в игровых залах, на зрелищных стадионных событиях и т.д. Понимая это, рынок с геометрической прогрессией расширяет пути эскапизма за счёт увеличения развлекательных услуг. Подобная тотальная развлекательность – самый простой способ приспособления индивида к стремительно меняющейся действительности. Однако это лишь симулякр целостности и полноты бытия, не стимулирующий личность ни к рефлексии, ни к деятельностно-творческому отношению к миру.

Во–вторых, в культуре современного города нет привилегированного субъекта, потому что формирующиеся через СМИ, моду, рекламу стандарты поведения и ценностные иерархии разрушается самим же субъектом посредством включенности в конкурентные среды, стимулирующие личностную самоорганизацию. Это представляется нам принципиально важным, поскольку в культуре современного города, которая явно демократизируется, усиливаются риски маргинализации среды; продолжается пополнение городов сельскими жителями и мигрантами, носителями разных типов культур, что не может не сказываться на состоянии городской культурной среды и, тем более игнорироваться властью. И хотя это очень дискуссионный вопрос, тем не менее без инновационных подходов к «программированию субъективности» решений горожанин рискует оказаться в ситуации личностного кризиса и ценностно-смыслового вакуума, несмотря на пресыщенность и разнородность урбанистического культурного ландшафта.

В-третьих, ставшие привычными для современных городов постмодернистские столкновения возвышенного и низменного в городском тексте, наступление всесильной массовой культуры, наиболее отчетливо проявляющейся в «омассовлении» культурной информации и приводящей к смысловому переформатированию традиционных ритуалов и событий, приводят к расширению рекламных пространств, оттеняющих некогда привлекающих внимание скульптурных композиций и природных ландшафтных решений.

Правомерным в этом смысле становится вопрос: способна ли гармонизация традиции и новации, диалектики дихотомий сакрального-профанного и инновационного-провокативного стать условием сохранения метафизики города, которая складывается если не столетиями, то уже точно не одним десятилетием и измеряется жизнью не одного поколения горожан?