Second Vatican Council and Political Catholicism

Sardaryan Genri PhD in Politics Dean, the faculty of Governance and Politics; Docent, the department of Public Administration and Law, Moscow State Institute of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation  119454, Russia, Moscow, Prospekt Verdanskogo 76, office #3113 sardaryan.mgimo@gmail.com Other publications by this author

Джованни Баттиста Енрико Антонио Мариа Монтини, сменивший Иоанна XXIII в качестве Папы Римского в 1963 г., взял себе имя Павла VI. Он был широко известен в церковном мире, так как занимал важные позиции в государственном секретариате Ватикана, был одним из наиболее приближенных советников Пия XII, который назначил его архиепископом Милана в 1954 г. До избрания Папой, фигура Монтини продолжала оставаться предметом дискуссий среди различных течений Католической Церкви – одни считали его либералом, за призывы к одинаковому отношению как к католикам, так и некатоликам и нехристианам. Однако представляется, что именно его беспристрастность, наравне с нацеленностью на продолжение реформ Пия XII и Иоанна XXIII сыграли свою роль в его избрании.

Монтини, избранный Папой Римским, видимо в подтверждение приоритета глобализм в Церкви, обозначенного своим предшественником, взял себе имя Павла VI, в честь т.н. «апостола язычников», урожденного Саула из Тарса. Он стал первым понтификом за долгие века, который покидал территорию Святого Престола не по причине войны и революций, а для проповедей и миссионерской деятельности в самых разных концах света, объехав за время своего папства добрую половину мира.

Существует ошибочное мнение, что практически единственной темой, составлявшей предмет политической доктрины Церкви, рассматриваемой в ходе Второго Ватиканского Собора было восприятие ею светского характера государства, права на свободу вероисповедания и статуса некатоликов. Собор принял 4 конституции, 3 декларации и 9 декретов, в которых достаточно большое внимание уделяется и политическому, и экономическому устройству общества.

В Пастырской конституции о Церкви в современном мире «Gaudium et Spes^[1]», вызвавшей бурную реакцию среди участников, предлагавших даже исключить ее из рассмотрения, собор дает систематизированное представление о новых условиях, в которых предстоит существовать Святому Престолу, влиянии прогресса на статус религии в обществе, а также целый ряд других важнейших вопросов католической доктрины. Рассматривая мир, сложившийся к 1965 г., отцы собора сходятся во мнении, что требования о равенстве, справедливом доступе к ресурсам и достижениям цивилизации впервые за всю человеческую историю обрели всеобщий масштаб. Женщины выступают за равенство с мужчинами, представители различных рас борются с дискриминацией, развивающиеся страны требуют иного распределения мирового богатства. В действительности, 1960-е годы предстают периодом обретения независимости большинством африканских странах, началом т.н. «второй волны» феминизации, которая в отличие от «первой волны», сосредотачивавшейся на борьбе за равные избирательные права для женщин, концентрировалась на всех аспектах юридического и социального равенства и ликвидации дискриминации женщин как таковой^[2]. Несмотря на неоднозначные трактовки результатов упомянутой борьбы, масштабность самого явления в действительности была беспрецедентной.

Если до этого Ватикан в более мягкой форме заявлял, что все люди созданы равными перед Богом, однако они обладают разными способностями и потому обладать одинаковым уровнем жизни попросту не могут, то в данном случае он идет дальше и соглашаясь, что все люди не похожи друг на друга с точки зрения различной физической силы и разнообразия интеллектуальных и моральных ресурсов, Святой Престол, тем не менее, декларирует недопустимость любого тип дискриминации, будь то социальной или культурной, по признаку пола, расы, цвета кожи, социального положения, языка или религии, так как она противоречит намерению Бога.

Признание колоссальных различий между различными слоями населения, нациями, регионами, расами и цивилизациями – не ново для Ватикана. Традиционно, консервативная позиция Церкви предполагала, что упомянутые различия – естественный и непреодолимый факт, который в лучшем случае можно смягчить, однако полное его устранение невозможно, так как корни неравенства кроются в человеческой природе. На фоне подобной позиции Святой Престол позиционирует себя как единственную платформу для глобального компромисса. Пастырская конституция утверждает, что «в силу своей миссии и природы Церковь не связана ни с одной конкретной формой человеческой культуры, политической, экономической или социальной системой, она, благодаря собственной универсальности может быть очень тесной связью между различными человеческими сообществами и народами, если это доверить ей и действительно признать ее право на истинную свободу в выполнении своей миссии^[1]».

Обеспечение подобной связи Церковь видит посредством не просто признания демократии оптимальным политическим режимом, но и собственного лидерства в ее распространении по всему миру. С одной стороны, Ватикан открыто заявляет о своем желании принимать непосредственное участие в развитии тех общественных институтов современного общества, которые несут в себе справедливость, добро и истину, уточняя, что для нее является приемлемой любая власть, которая признает права человека и соответствует требованиям общего блага. Таким образом, поддержка и сосуществование с властными структурами, не признающими данных принципов для Церкви не является возможным. Частная собственность, традиционно признаваемая Святым Престолом одним из неотъемлемых прав человека, также удостаивается отдельного внимания, являя собой один из столпов свободы человека, которую защищает Церковь, при этом отмечая, что допускает возможность национализации имущества, но только в случае справедливой компенсации и в интересах общего блага. Последнее, в свою очередь, подталкивает людей к созданию политического сообщества, так как полноценное достижение общего блага вне его практически невозможно. То есть, Церковь в определенной степени склоняется к теории общественного договора, как основной модели возникновения государства. При этом, предлагается следующая формула – власть и политическое сообщество основаны на человеческой природе, поэтому соответствуют порядку, созданному Богом, однако выбор конкретного политического режима и правителей осуществляется свободной волей граждан.

Подобная позиция не только позволяла Церкви максимально расширить сферы влияния и активизировать политическое участие католиков в странах с различными формами правления, но и поддерживать оппозиционные движения внутри стран т.н. «социалистического лагеря», при этом не доводя противостояние с коммунистическими лидерами до полного разрыва отношений. Для стран, где граждане угнетены государственной властью, выходящей за пределы своей компетенции, Ватикан призывает католиков не протестовать против того, что объективно необходимо для общего блага, при этом подчеркивая, что для них законно защищать свои права и права своих сограждан от злоупотребления государственной властью собственными полномочиями. То есть, избран путь не революционных восстаний в странах «Восточного Блока», а формирования гражданских движений среди католиков, которые должны оказывать давление на власть по вопросам демократической повестки.

При этом, в отличие от либерального идеализма, католическая политическая доктрина не испытывает иллюзий насчет возможности существования универсальных политических, экономических и правовых моделей общества. Собор признает различия в менталитете народов и их историческом развитии, что, соответственно, может приводить к различиям в организации структур и органов государственной власти. Признавая универсальные ценности – защиту прав человека, его достоинства и возможностей развития, Ватикан, при этом, также признает, что это может достигаться посредством различных форм, отвергая либеральную идею о единой и универсальной модели политической системы. Как утверждает Собор, отношения между социализацией, автономией и развитием человека могут пониматься по-разному, в зависимости от региона и уровня развития народов.

Для этого, однако, необходимо, чтобы само формирование системы происходило в демократических условиях. В соответствии с позицией Святого Престола, в государстве должны существовать политико-правовые структуры, обеспечивающие возможность свободно и активно участвовать в создании юридических основ политического сообщества, в определении направления развития общества, в установлении круга ведения различных государственных органов и в выборах политических лидеров. То есть, речь идет об установлении государственного строя путем конституционного референдума, либо принятия конституции учредительным собранием, парламентом или надпарламентским учреждением. При этом сама конституция должна обязательно предусматривать надлежащее разделение функций различных ветвей власти и создание эффективной и независимой системы для защиты прав человека.

Говоря о государственной власти, Ватикан не отступает от традиционной для себя поддержки различных социальных групп, общественных движений, ассоциаций и всего, что принято считать составной частью принципов субсидиарности и солидарности. С одной стороны, государство не должно мешать развитию семейных, культурных и общественных групп, однако, что представляется еще важнее, граждане, со своей стороны, индивидуально или коллективно, не должны приписывать чрезмерную власть государственным органам и не преувеличивать ее, уменьшая, таким образом, ответственность индивидов, семей и социальных групп. Церковь относит возникновение гражданского общества в первую очередь к самому социуму, а государство, в данном случае, должно ему в этом не мешать.

С этой целью, в представлении Ватикана, христиане должны активизировать собственное участие в политическом сообществе, демонстрируя, как власть может быть совместима со свободой и личной инициативой, признавая легитимность различных мнений, не допуская при этом, чтобы устанавливался приоритет личных интересов над общим благом.

В развитие рассмотренной выше конституции Собор принимает декларацию о религиозной свободе «Dignitatis Humanae», в которой касается вопросов статуса религиозных организаций в государстве и их взаимоотношений между собой. Тезис Католической Церкви о свободе вероисповедания некоторые ученые называют «величайшим разворотом в ее учении, отказом от политических привилегий, теократии и переходом к защите прав и свобод человека^[3]», «принятием позиции либерализма о недопустимости роли государства как арбитра в определении религиозной истины, неспособностью Церкви примирить свою позицию с предыдущей позицией Папы Римского^[4]».

Подобная позиция представляется в корне противоречащей самому духу и сути католического политического учения. Во-первых, формулирование тезиса о религиозной свободе стало логическим развитием учения, а не его разворотом, а где и когда авторы разглядели стремление Церкви к теократии – сказать сложно. Папацезаристская модель государственно-конфессиональных отношений в действительности исторически имела место в политической модели европейских государств, но теократией это назвать достаточно сложно. Что же касается популярной и широко распространенной позиции о том, что Святой Престол принял тезис либерализма о роли государства в конфессиональных отношениях – это уже прямое противоречие самому смыслу католического политического учения. Со времен Великой французской революции, в паре церковь/светское государство во вмешательстве во внутренние дела партнера можно было бы бесконечно обвинять либеральные власти, но никак не Папу Римского. Именно либеральная государственная власть после французской революции заставляла священников приносить клятву на конституции, а не Евангелии, всячески ограничивала полномочия и функции Католической Церкви. Даже после конкордата с Наполеоном, который воспринимался неоднозначно и внутри самой Церкви, но который безусловно являлся попыткой компромисса, именно светская власть нарушила его условия и фактически изгнала Папу Римского из вечного города.

На протяжении столетий Святой Престол настаивал, что государство не должно вмешиваться в вопросы, связанные с духовной сферой, так как подобная роль власти – «религиозного арбитра», в первую очередь вредила ей самой.

В конечном счете, подобный формат рассмотрения данной проблемы связан и с позитивистским стремлением либеральных мыслителей свести все к универсализму, выстраивая следующую логическую связь – если католики якобы отрицали право на религиозную свободу, однако затем посредством одного-единственного собора ее же провозгласили и, тем самым, пресекли возможность осуществления религиозной дискриминации в отношении последователей других вероисповеданий. Соответственно, для изменения ситуации, скажем, в исламском мире, где смена вероисповедания может караться смертной казнью^[5], речь якобы идет о таком же процессе эволюции и достаточно будет дождаться проведения «своего Второго Ватиканского Собора», который внесет изменения в религиозную доктрину.

В действительности это не так. Ватикан не совершал разворота в собственном учении, он оформил в единое понятие свою позицию, складывавшуюся на протяжении тысячелетий, имеющую в своем корне принципиально иное начало, предполагающее подобное развитие.

Сама декларация в действительности имеет важное значение, но не по тем причинам, которые ей приписываются со стороны отдельных групп ученых. Церковь предъявляет требования по конституционному закреплению ограничения государственной власти, в особенности в части ее полномочий в религиозной сфере. Собор постановляет, что человеческая личность имеет право на свободу вероисповедания, предполагающую, что все люди должны быть защищены от принуждения со стороны отдельных лиц или социальных групп и любой власти к действиям, противоречащим их собственным убеждениям. Правительство, в данной связи, должно учитывать религиозную жизнь граждан и проявлять к ней благосклонность, поскольку функция правительства заключается в обеспечении общего благосостояния, при этом, командовать или препятствовать действиям, которые являются религиозными она права не имеет. Причем речь не идет сугубо об убеждениях верующих. Религиозным общинам, в соответствии с декларацией, должны предоставляться права, не допускающие воспрепятствование со стороны власти процессу отбора, обучения и назначения функционеров религиозных организаций, контактам с общинами за рубежом, возведению зданий религиозного культа, приобретению имущества, а также проповеди социальной доктрины. Как часть этого права рассматривается и получение детьми религиозного образования, при этом родительские права будут считаться нарушенными, если они полагают, что занятия и дисциплины, посещаемые школьниками, не соответствуют их религиозным убеждениям. Подробнее о католическом образовании, функционировании католических школ и университетов Собор рассуждает в декларации «Gravissimum Educationis^[6]».

Из текста декларации становится во многом очевидно, что основная задача, которую она должна была решить – обозначение рамок взаимоотношений Ватикана с авторитарными и тоталитарными странами, в которых проживали католические общины. Как и за несколько веков до этого, разделение Церкви и государственной власти воспринимается Святым Престолом в первую очередь как недопустимость вмешательства государства в духовные вопросы. В тексте декларации, когда речь идет о недопустимости влияния государства на духовный выбор человека, основным подтекстом является случай, когда власть пытается не допустить его участия в жизнедеятельности христианской общины. Как следствие, это распространяется и как общее правило на случай его желания и не быть частью этой общины, но, представляется, что целеполагание у декларации было именно направленное на возможность верующих католиков исповедовать религию в странах, где власть этому препятствовала.

Собор достаточно однозначно обозначает свою позицию по данному вопросу, говоря о том, что существуют формы правления, при которых, несмотря на то, что свобода религиозного богослужения получает конституционное признание, действия правительства направлены на то, чтобы ограничить право граждан на отправление религии и осложнить жизнь религиозных сообществ^[7].

Фактически, о других религиях в декларации говорится в контексте, того, что если одному религиозному сообществу предоставляется особый статус в конституционном строе общества, то в то же время необходимо признать право всех граждан, представляющих иные религиозные общины, на свободу вероисповедания. Вопрос отношения Ватикана к нехристианским вероисповеданиям подробно рассматривается в другой декларации – «Nostra Aetate», в которой дается характеристика крупнейших религиозных конфессий мира – индуизма, буддизма, ислама и иудаизма, с точки зрения их соотношения с христианскими ценностями и попытки найти общие основы для диалога. При этом, в декларации особенно подчеркивается долгая история конфликтов и столкновений с исламом, которые Ватикан призывает преодолеть^[8].

Таким образом, рассмотрев основные документы Собора, можно с уверенностью сказать, что основной его задачей в контексте политической доктрины являлось:

1) Четко обозначить границы взаимоотношений со странами, где у власти находились авторитарные социалистические режимы;

2) Выстроить модель поведения католических общин в подобных странах;

3) Сформулировать приемлемую модель демократического государства, обозначив себя в качестве лидирующей силы по ее эволюционному внедрению в странах мира;

4) Придать Церкви глобальный статус, посредством более гибкой позиции по вопросам региональных и этнических различий новых католических общин;

5) Кодифицировать и установить содержание признаваемых прав и свобод человека, в том числе права на религиозную свободу.

О том, что Церковь не совершала никаких разворотов в сторону либерализма свидетельствует не только отсутствие подобного содержания в текстах Второго Ватиканского Собора, но и прямое порицание либеральной идеологии в энциклике Павла VI, написанной уже после его завершения. В обращении «Populorum Progressio» от 1967 г., он, в частности, говорит о том, что неограниченный либерализм в конечном счете приводит к диктатуре, а говоря о перспективах развития технологий отмечает, что «завтрашняя технократия может принести обременительного зла не меньше, чем вчерашний либерализм^[9]».

Критика либерализма обретает и экономическое измерение, когда Павел VI выражает сомнения в справедливости исключительно рыночных механизмов регулирования торговых отношений как внутри стран, так и между государствами. Господство свободной торговли могло бы иметь смысл, если речь шла о примерно равных по уровню развития странах, но когда подобная конкуренция возникает между столь дифференциированными в своем развитии государствах, то конечным итогом подобного процесса станет экономическая диктатура, как ее называет понтифик. И здесь он отмечает, что речь идет о несостоятельности самого принципа, составляющего одну из основ либерализма – регулирования коммерческой деятельности.

Таким образом, становится очевидно, что речь вовсе не идет о «развороте в сторону либерализма», «исторической победе либерализма» и пр. Об этом говорит и профессор Оксфордского университета, Джон Финнис, отмечающий сильное преувеличение оценок в отношении методологических различий политической доктрины до и после Второго Ватиканского Собора^[10].

В этот же период в Латинской Америке начинается интересное по своему содержанию движение за антиимпериалистическую политику, которое активно поддерживается представителями местных епархий Католической Церкви. Перуанский священник Густаво Гутьеррес становится одним из основных проповедников т.н. «теологии освобождения», однако сама идеология стала вскоре приобретать откровенный левый уклон и сильно выпадала из общего вектора католического политического учения, в результате чего и Папа Иоанн Павел II и Папа Бенедикт XVI (как кардинал Ратцингер) осудили движение.

Таким образом, подводя итоги реформ, осуществленных Иоанном XXIII и Павлом VI, в первую очередь посредством Второго Ватиканского Собора, в сфере политической доктрины можно однозначно подтвердить «aggiornamento» во всем, что касается определения конкретных терминов и процессов, четкое оформление перечня требований к государственной власти, то есть, если провести параллель с конституционным развитием стран, речь не идет о смене конституционного строя, а скорее о кодификации существующих норм и принятии ряда основополагающих конституционных законов, действующих в развитие самой конституции. Так же и тут – ни один из принципов, выдвигаемых Церковью не противоречил ее предыдущему учению, не отменял решений предшествующих Пап и не признавал явлений, до этого осуждаемых Ватиканом. Более того, именно стремление представить Второй Ватиканский Собор как радикальный разворот в учении Святого Престола создает иллюзию о возможности реализации кардинальных реформ, направленных на демократизацию религиозных течений и конфессий, посредством отдельно взятых соборов и конференций, что безусловно не так. Демократия возникла на территории христианского мира, потому что он нес в своем основании принципы устройства общества, необходимые для ее возникновения, а оно, в свою очередь, сформулировало их в отдельные политические институты, механизмы и процессы, что получило признание и согласие Церкви, ставшей одной из главных движущих сил демократизации в мире.