Черты творчества Р. Киплинга в натуралистской прозе Ф. Норриса

Гадылшин Тимур Рифович ORCID: 0000-0001-7293-9277 Аспирант Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова 119991, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1 Gadylshin Timur Rifovich PhD student, Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, Moscow, Leninskie Gory str., 1 tgadylshin@inbox.ru

Фрэнк Норрис (Norris, Frank, 1870–1902) – американский писатель, один из основоположников натурализма в литературе США. За свой недолгий, но насыщенный творческий путь Норрис успел создать семь романов и опубликовать множество рассказов и литературно-критических статей. Мировоззрение писателя вбирает в себя целый ряд художественных традиций и философских представлений, с которыми он начал свою профессиональную карьеру. Одним из тех, кто существенно повлиял на творческое развитие Норриса, стал английский писатель Редъярд Киплинг (Kipling, Rudyard, 1865–1936), автор романов «Свет погас» (The Light That Failed, 1891), «Ким» (Kim, 1901) и целого ряда рассказов. От Киплинга с его неоромантическими ориентирами Норрис наследует интерес к темам колонизации и иммиграции. Писатель демонстрирует, как разнородные культуры и этнические суеверия соединяются в американском «плавильном котле». В этой враждебной и полной предубеждений среде с неизбежностью возникают разногласия, зачастую приводящие к насилию. Норрис как писатель-натуралист считал своим долгом досконально исследовать причины конфликтов и говорить о криминальных происшествиях со всей откровенностью, невзирая на социальные табу: «С героями натуралистской повести должны происходить ужасные вещи. Они должны быть вырваны из тихого, небогатого событиями круга повседневной жизни и брошены в муки безбрежной, страшной драмы, состоящей из вырвавшихся страстей, крови и внезапной смерти» ^{[1, p. 1107]}.

Однако Норрис не сразу нащупывает тот характерный натуралистский стиль, которого будет придерживаться, будучи уже зрелым автором. В начале своей писательской карьеры он обнаруживает совершенно иную манеру письма. Воспитанием будущего писателя занималась преимущественно мать, Гертруда Норрис (Norris, Gertrude, 1844–1919). Именно от неё, талантливой артистической натуры, воспитанной на викторианских идеалах, маленький Фрэнк наследует любовь к литературе, театру и музыке. Для своих детей Гертруда регулярно устраивала «домашние чтения – романов, повестей, поэм и фрагментов из драм» ^{[2, p. 50]}. Страсть Норриса к балладам и поэмам о Средневековье укрепляется после поездки в Париж, где юноша поступает в Академию художеств Жюлиана в июле 1887 г. Во французской столице его особенно восхищают готические соборы, а также Музей артиллерии в Доме инвалидов, где молодой человек дотошно изучает средневековое вооружение. Апогеем этого юношеского увлечения становится рыцарская поэма Норриса «Ивернелл: Легенда феодальной Франции» (Yvernelle: A Legend of Feudal France), завершённая им к ноябрю 1890 г. и опубликованная спустя год, в 1891 г. Произведение, повествующее о любви девушки по имени Ивернелл к рыцарю, сэру Каверлею, представляет собой длинную поэму, написанную восьмисложником, и по своему содержанию напоминает баллады У. Скотта и А. Теннисона. Поэма стала поводом для насмешек однокурсников в университете Беркли и вызвала презрительную оценку отца писателя, Бенджамина Норриса (Norris, Benjamin Franklin, 1836–1901). Юный Норрис переживает творческий кризис: он осознаёт несовершенство созданного и в итоге начинает воспринимать своё поэтическое творение как досадное недоразумение. Фрэнк пытается отыскать и сжечь как можно больше «томов в элегантном переплёте, сделанном из сафьяновой ткани, с золотым тиснением» ^{[2, p. 137]}. Норрис болезненно оценивает «Ивернелл» как ошибку юности и в дальнейшем не упомянет книгу в беседах с интервьюерами и коллегами.

Знакомство Норриса с прозой Киплинга и первые попытки стилизации

После завершения работы над «Ивернелл» в ноябре-декабре 1890 г. Норрис начинает экспериментировать в «более демократическом и современном методе повествования, претендующем на массовую аудиторию» ^{[2, p. 137]}. Новая манера связана с именем Редъярда Киплинга – одного из самых успешных англоязычных авторов в период 1880–1890 гг., ставшего крайне популярным и среди американских читателей. Проза Киплинга, безусловно, не имела ничего общего с вектором, заданным Норрисом в его сентиментальной поэме. В молодости Норрис обнаруживает своего рода одержимость книгами британского писателя: его чрезвычайно захватывают полные брутальности, изображающие насилие, окрашенные восточным колоритом истории Киплинга, «откровенно, даже агрессивно маскулинные» ^{[2, p. 138]}. Он впервые отступает от стиля «изящного рифмоплёта» и в газете «Оксидент» (Occident) публикует рассказы «Лотерея Коверфилда» (The Coverfield Sweepstakes, декабрь 1890 г.) и «Приговор лейтенанта Оутвейта» (The Finding of Lieutenant Outhwaite, март 1891 г.). В них молодой автор увлечённо имитирует стиль Киплинга, насыщая речь персонажей характерным жаргоном. Описывая манеру английского писателя, А. А. Долинин отмечает: «Его рассказчик-репортер как бы транскрибирует реальность, а не переводит ее на другой, более привычный язык — в текст вводятся непонятные, «заумные» для читателя индийские слова, профессиональные термины, местные географические названия, арготизмы, что создает иллюзию полной достоверности, «жизни», а не искусства» ^{[3, с. 11]}. Схожей цели добивается и Норрис: в своих первых рассказах он создаёт искусственный диалект – смесь американского аналога кокни и ирландского акцента, на котором говорят и персонажи сборника рассказов Киплинга «Три солдата» (Soldiers Three, 1888). Копируется и нарративный метод: в ранней экспериментальной прозе Норрис нередко передаёт нить повествования в руки ненадёжного рассказчика. Как отмечают Дж. Крислер и Дж. Макэлрот, американский писатель адаптирует «выдержанный нарратив Киплинга, где ответственность за необычайную историю несёт не рассказчик-скептик, а человек, от которого он впервые его услышал» ^{[2, p. 140]}. Норрис активно использует подобную форму изложения в ранних новеллах, также ею насыщен роман «Спрут» (The Octopus, 1901), чьи испаноязычные легенды и предания долины Сан-Хоакин станут художественным украшением романа.

В «Приговоре лейтенанта Оутвейта» герой по имени Вандовер олицетворяет собой тип «многоречивого прядильщика, подробно распутывающего нить своей повести» ^{[2, p. 139]}, свойственный манере Киплинга. Отвечая на вопрос собеседника «Кто та полная женщина, сидящая на красном диване?», Вандовер излагает длинную историю лейтенанта Оутвейта. Этот персонаж должен был жениться на девушке по имени Дениз Эннемонд, но в возрасте шестнадцати лет отправляется служить в Алжир и забывает о невесте, которую никогда не видел. Для пересказа Вандовера характерны избыточные детали, описывающие длительное пребывание Оутвейта за границей. Вернувшись на родину спустя десять лет, лейтенант случайно знакомится с Дениз. Молодые люди мгновенно влюбляются друг в друга, не догадываясь о связывающем их прошлом. Таким образом, вместо того чтобы произнести краткое «Это жена мистера Оутвейта» в ответ на вопрос «Кто эта женщина?», Вандовер существенно растягивает рассказ. Несомненно, Норрис не столько льстит английскому писателю, сколько иронически воспроизводит особенности его письма.

В июне 1891 г. в издании «Аргонавт» (The Argonaut) выходит рассказ Норриса «Сын шейха» (The Son of the Sheik). Герой произведения – Баб Аззун, уроженец Алжира, представитель племени кабилов – народа берберской группы, проживающего на севере страны. Отец и дед персонажа входили в число лучших полководцев племени, защищавших землю от чужаков. В десятилетнем возрасте Баб Аззун переезжает в Париж и удачно ассимилируется в новой среде. Он становится успешным политиком и дипломатом, публикует научные книги. Карьера персонажа оказывается под угрозой после проигрыша крупной денежной суммы на лошадиных скачках. Чтобы восполнить утраченное, Баб Аззун в составе французского военного подразделения отправляется на родину, в Алжир. В насильственной попытке покорить арабские племена французы уподобляются киплинговским англичанам, которые «смиряют несговорчивое индийское население во имя прогресса» ^{[2, p. 139]} или подавляют восстание махдистов в Судане, описанное в романе «Свет погас». Характеризуя кабильский народ, Норрис насыщает текст незнакомой читателю лексикой. Заменяя слово «кабилы», Норрис использует многочисленные синонимы – «bournous», «haiks», «douars» и «yataghans». Подобные определения, которыми автор наполняет повествование, не поддаются дословному переводу. Эта черта стиля Киплинга станет визитной карточкой Норриса в его литературных оммажах.

Французские солдаты, изображённые в «Сыне шейха», выступают носителями имперского духа: они смотрят на алжирцев свысока и всячески унижают их достоинство. Слыша, как оскорбляют его народ, Баб Аззун несколько странным образом рассуждает о патриотизме: «Арабов недостаточно учат быть истинными патриотами» ^{[4, p. 6]}. На изысканного, пресытившегося жизнью в Париже героя, отмечает У. Диллингэм, «навевают скуку столь приземлённые понятия, как “патриотизм”» ^{[5, p. 52]}. На лагерь французов неожиданно нападает кабильский отряд. В этом эпизоде Норрис подчёркивает элементы атавизма, впервые становящиеся очевидными герою: в нём пробуждается ранее дремавший животный инстинкт. В грозных криках воинов Баб Аззун слышит, если выражаться языком Дж. Лондона, «зов предков»: «Он больше не был парижанином, «продуктом цивилизации». В одно мгновение все долгие годы образования и культуры оказались стёрты» ^{[4, p. 6]}. Таким образом, «Сын шейха» становится одним из первых рассказов, где фоном для развития сюжета выступает экзотическая реальность в духе Киплинга.

В дальнейшем интерес Норриса к Киплингу не ослабевает, что демонстрирует книга «Перевранные рассказы» (Perverted Tales, 1897), где автор иронически имитирует стили коллег по писательскому цеху. Рассказ под названием «Случайно найденный рикша» (The ’Ricksha That Happened, к заголовку добавлена подпись «By R––D K––G») можно считать своеобразной вершиной американского писателя в искусстве стилизации. Как и в ранних оммажах, посвящённых Киплингу, во вступлении к рассказу герой Норриса предупреждает о возможной недостоверности повествования и передаёт нить последнего своему товарищу по имени Маллигатони, излагающего историю убийства рикши. Норрис не вникает в подробности происшествия и ограничивается описанием образа жизни подозреваемого в преступлении, которого зовут Стептерфетчет. Произведение, несомненно, является родом насмешки над читателем, поскольку сюжетная составляющая не играет существенной роли. Текст рассказа насыщен характерной для Киплинга лексикой и подчинён лишь одной цели: он призван подчеркнуть мастерство Норриса-стилиста. Многочисленные арготизмы и профессиональные термины, заимствованные автором из индийских языков (бенгальского и хинди), такие как doggo (готовый), ekka(одинокий), shikary(охотник) и др., ничуть не приближают читателя к разгадке тайны убийства рикши, и любая попытка проникнуть в замысел создателя произведения обречена на неудачу. Таким образом, Норрису удаётся добиться задуманного эффекта: смещая акцент с содержания на форму, он, таким образом, демонстрирует умение «препарировать» особенности письма знакомого ему автора.

Экзотическое и маскулинность. Идеи Киплинга на американской почве

Киплинг стал одним из первых писателей, по-настоящему близко познакомивших европейского читателя с диковинной индийской культурой, её нравами и обычаями. В молодости он трудится репортёром в городе Лахор, где обнаружил важные для литератора качества – «ненасытную жажду нового, непомерное любопытство, искреннюю, неподдельную симпатию к людям» ^{[6, с. 13]}. Молодой журналист знакомился с представителями различных профессий и социальных классов Индии и писал на всевозможные темы – о нищете и богатстве, войнах и бунтах, эпидемиях холеры и криминальных происшествиях. Киплинг постепенно приобрёл известность как пристальный исследователь жизни низов: «Я бродил до рассвета по всевозможным случайным заведениям: рюмочным, игорным притонам и курильням опиума, которые совсем не таинственны и загадочны; я наблюдал за уличными танцами и кукольными представлениями» ^{[7, p. 61]}. Он без обиняков писал об обыденном насилии на улицах индийских городов и поселений. Норрис чрезвычайно ценил талант Киплинга-наблюдателя и его умение работать с первоисточниками. Он любил читать рассказы кумира вместе со своей супругой Жанетт, даже отразил это в романе «Бликс», где герои, Конди и Трэвис, делают чтение Киплинга почти что ритуальным. Среди любимых произведений пары Норрис упоминает «Необычайную прогулку Морроуби Джукса» (The Strange Ride of Morrowbie Jukes, 1885) и «Возвращение Имрея» (The Return of Imray, 1891). На закате викторианской эпохи эти рассказы поражали читателя своей бескомпромиссной жёсткостью, изображением варварских нравов обитателей восточного мира. В «Морроуби Джуксе» больных лихорадкой отправляют умирать в кратер посреди зыбучих песков, из которого невозможно выбраться. Лагерь «живых мертвецов», олицетворение чумного барака, тщательно охраняется военными, которые расстреливают любого, кто пытается отсюда сбежать. Чтобы добыть пропитание, заражённые убивают ворон и образуют «республику диких зверей, обречённых жрать, драться и спать у подножия ямы» ^{[8, с. 165]}. Подобное пространство смертоносно для сахиба, «представителя господствующей нации» ^{[8, с. 159]}, который, очутившись там, попадает в полную зависимость от туземцев. Морроуби Джуксу чудом удаётся вырваться на свободу, а его предшественника вероломно пристреливает бывший брахман Ганга Дас.

Рассказ «Возвращение Имрея» начинается со слов: «Имрей совершил проступок, не поддающийся пониманию. Совсем ещё юный, столь успешно начавший карьеру, он, не посвятив никого в свои намерения, необъяснимо исчез из этого мира – если быть точным, из маленького индийского городка, где располагался его гарнизон» ^{[9, с. 365]}. Герой-рассказчик и англичанин Стрикленд, поселяются в доме Имрея и спустя четыре месяца обнаруживают его труп на чердаке, кишащем змеями. Убийцей оказывается суеверный слуга по имени Бахадур, который винит Имрея в гибели сына: «– Он сказал: «Какой хороший мальчик», – и погладил его по голове; после этого мой сын умер» ^{[9, с. 375]}. Вина несчастного оказывается лишь в том, что он «не понимал психологию восточного человека и не соотносил поведение со вспышками осенних и весенних лихорадок» ^{[9, с. 377]}.

Исследовать поведение и предрассудки восточного человека – одна из основных задач Киплинга-писателя. Находясь в Индии, он долго и тщательно изучает местный быт и индуистские ритуалы. Как отмечают Н. Я. Дьяконова и А. А. Долинин, рассказы Киплинга «широко раздвинули границы канонической литературности, и ошеломлённому читателю открылся в них непривычный мир, где экзотика и героика проступали сквозь густой, жёстко выписанный “низовой” быт» ^{[10, с. 9]}. В орбиту внимания писателя попадают не только индусы, но и многочисленные народы, проживающие на территории страны, – бенгальцы, маратхи, сикхи и др. Апофеозом этнографического исследования Киплинга становится роман «Ким» (Kim, 1901), в котором стремительно, словно в калейдоскопе, меняются место действия и окружение героя. Шаг за шагом читатель следует за повесой Кимом и путешествует с ним по всей Индии. В этом крайне коварном и опасном пространстве, где развёртывается «Большая игра», важнейшими оказываются умение отличить «своего» от чужака. Узнав правду об отце-ирландце, погибшем на войне, герой начинает сомневаться в своей культурной принадлежности. Весь роман Ким стремится установить свою идентичность и примеряет множество масок: уличного попрошайки, ученика ламы, воспитанника католической школы и в финале – британского разведчика. Дихотомия «свой-чужой» и проблема деления людей по признакам (этническому, культурному, социальному) имеют большое значение во вселенной Киплинга и обретут первостепенную значимость в творчестве его ученика, Норриса.

В восточном мире, изобилующем насилием и жестокостью, не находится места женщине. Пожалуй, неслучайно в рассказе «Белый котик» (The White Seal, 1893), входящем в цикл «Книга джунглей», Киплинг уподобляет общество фауне, где, мужчины, словно морские котики, должны драться за место под солнцем: «– Ох вы, мужчины, мужчины, – сказала Матка. – Почему вы не можете быть благоразумны и спокойно занимать места на лежбище?» ^{[11, c. 444]}.

Женщина у Киплинга находится в стороне от мужских распрей, а её активное вмешательство делает мужчину слабым и уязвимым для врагов. В произведениях писателя в любовный конфликт, как правило, вовлечены мужчина-британец и женщина с Востока, и их связь априори обречена на неудачу. Новелла «За оградой» (Beyond The Pale, 1888) открывается характерной фразой: «Что бы ни случилось, человек должен держаться своей касты, расы, своего круга. Путь белых – к белым, чёрных – к чёрным» ^{[12, с. 173]}. Персонажи Киплинга с завидным постоянством подтверждают резонность приведённого тезиса. Лиспет, героиня одноимённого рассказа, – представительница горного народа паха́ри, живущая в семье христианского пастора. Когда ей исполнилось семнадцать, Лиспет влюбляется в британского солдата и строит мечты о скорой свадьбе. Мужчина же не настроен серьёзно и под влиянием приёмного отца Лиспет обещает жениться – чтобы девушка не расстроилась, когда он её покинет. Англичанин принимает благоразумное решение, которое наверняка спасает ему жизнь: он отправляется в Англию, где его ждёт невеста. Лиспет покидает приёмных родителей из-за их обмана и возвращается к своему народу, «словно желая возместить с лихвой все те годы, что чуждалась его» ^{[13, с. 48]}.

Наивность и слепая вера в слово мужчины присущи женским персонажам Киплинга. Упомянутый рассказ «За оградой» изображает изуверства, на которые способны подчиняющиеся предрассудкам жители провинции. Между англичанином Триджего и индианкой Бишешой, в шестнадцать лет ставшей вдовой, завязывается тайный роман. Укрытый покрывалом герой регулярно приходит к девушке на свидания под покровом ночи. Вскоре об их связи становится известно общине, и герои становятся жертвами местных варварских нравов: Бишеше отрубают кисти рук, а Триджего после избиения становится хромым. Во вселенной Киплинга женские чары губительны для мужского персонажа: став рабом любовной страсти, он обрекает себя на скорое наказание.

Такого рода созависимость становится предметом интереса и Норриса. В новелле «Вслед за странными богами» (After Strange Gods, 1894) рассказчик повествует историю, услышанную от знакомого цирюльника, китайца по имени Кью Вен Лунг: «В цену бритья входит очистка зоны вокруг век щепкой из черепашьего панциря, которую Кью Вен цепко держит кончиками пальцев» ^{[14, p. 375]}. В подобной экспозиции, несомненно, проявляется стремление автора эпатировать публику: изображённая в произведении перспектива лишиться глаза одновременно притягивает и отвращает неискушённого зрителя. Пролог предваряет трагическую историю любви мужчины-француза и девушки-китаянки. Героиня заражается оспой. Боясь, что болезнь изуродует ей лицо и после этого молодой человек бросит её, девушка принимает импульсивное решение ослепить его. Цель достигнута: патологическая страсть китаянки оставляет утратившего зрение любовника рядом с ней. Новелла завершается фразой: «Эту историю поведал мой друг, Кью Вен Лунг, the gong-toi. Лично я не очень в неё верю, но можете вы, если посчитаете её достойной этого» ^{[14, p. 375]}.

Примечателен рассказ «Девушка Банди Галлагана» (Bandy Gallaghan’s Girl, 1896), также шокировавший читателя натуралистическими деталями. В районе Чайнатаун (Сан-Франциско) у героя по имени Банди Галлаган крадут пять долларов, и он преследует китайца со следами проказы на лице. В ходе погони Банди попадает в странное место: «Всё заволокло едким дымом. На койках спали трое китайцев, четвертый свернулся на тюфяке – он лениво курил и был в полуобморочном состоянии. В самый разгар событий Банди очутился в опиумном притоне» ^{[16, p. 19]}.

Отсюда герою удаётся вызволить из плена одурманенную девушку испанского происхождения. Он надеется помочь ей избавиться от порока и вскорости влюбляется в неё. Однако любовная история со столь оптимистичной завязкой завершается мрачно: героиня, ставшая в притоне проституткой, не в силах одолеть опиумную зависимость и вскоре совершает самоубийство. Норрис подчёркивает болезненный эффект, который смерть любимой производит на Банди: «Я много думал об этой девушке. Кажется, из-за неё я выставил себя ужасным дураком. Когда она умерла, было очень больно. Я полагал, что никогда не смогу преодолеть это» ^{[16, p. 32]}.

Тема мужской слабости получает изощрённое развитие в рассказах «Топпан» (Toppan, 1893, также известном под названием «Неравное ярмо» – Unequally Yoked) и «Лев в клетке» (A Caged Lion, 1894). В них показано, как прославленный на весь мир полярный исследователь по имени Топпан прекращает занятия наукой – такова цена за право находиться рядом с любимой женщиной: «Мужчина, величественный лев, превращается в комнатную собачку героини» ^{[2, p. 141]}. В этих двух рассказах можно увидеть прообраз будущего романа Норриса – «Мужней жены» (A Man’s Woman, 1899), где Уорд Беннет, возглавляющий экспедицию на Северный полюс, также в определённой степени оказывается «порабощён» любимой женщиной.

В ранее упомянутом рассказе Норриса «Случайно найденный рикша» повествователь сообщает, что у мужчины, прибывшего в Индию, есть три вероятных жизненных сценария: «Либо он быстро умирает, что плохо, либо быстро живёт, что хуже, либо женится – что является наихудшим вариантом» ^{[16, p. 1120]}. Данное высказывание о браке автор, несомненно, заимствует у Киплинга, и оно в лишний раз подчёркивает стремление обоих писателей объяснить любовь как своего рода патологию, некое заболевание, которое нуждается в клиническом исследовании. В своих произведениях Норрис неизменно заостряет внимание на поступках мужчины, на кодексе его поведения, герой его произведений – крайний индивидуалист, ценящий свободу, воплощение маскулинности и агрессии. Сблизившись с женщиной, он рискует поставить под угрозу своё существование, как нередко демонстрирует автор в своей малой прозе. Мужчина у Норриса воплощает собой животное начало, а его честолюбие помогает ему динамически изменять, преобразовывать мир. В своём понимании маскулинности американский писатель, безусловно, повторяет Киплинга, предложившего аудитории «непосредственную программу поведения, идеальную модель, на которую следовало ориентироваться в повседневной деятельности» ^{[10, c. 8]}.

Эстетические взгляды Киплинга и Норриса

В чём же состоит программа поведения, сформулированная в произведениях Киплинга? Как отмечает В. М. Толмачёв, смысл понятия «неоромантизм» указывает на «его полемику с различными версиями романтизма XIX в.» ^{[17, с. 433]}. Писатели рубежа XIX–XX вв. осознают необходимость избавиться от присущего романтикам поэтического многословия и борются за «концентрацию, сжатость языка» ^{[17, c. 433]}, и в этом им помогают «ценности, связанные с образом порядка, ритуала, образцовости» ^{[17, с. 433]}. В случае Киплинга это образ имперской государственности. Британская империя, убеждён писатель, несёт подлинные ценности более слабым и отсталым государствам Азии и Африки: «В формулировке Киплинга «бремя белых» — это покорение низших рас ради их же собственного блага, не грабеж и расправа, а созидательный труд и чистота помыслов, не высокомерное самодовольство, а смирение и терпение» ^{[3, c. 15]}. Соответственно, в своей прозе Киплинг как «бард империализма» прославляет героев нации, проливающих за неё кровь на просторах чужеземных территорий, и всех тех, кто призван способствовать ассимиляции местных жителей: колониальных чиновников, строителей, врачей, офицеров. Небезынтересно, что взгляды Киплинга, поддерживавшего захватнические войны Британской империи в Судане (1881–1899 гг.) и ЮАР (1899–1902 гг.), некоторым образом перекликаются с позицией Норриса по межэтническому вопросу. Американский писатель, родившийся в респектабельной семье, был сторонником теории расового превосходства. Норрис клеймит чужаков и вместе с тем гордится своим англосаксонским происхождением. В публицистике писатель воспевает достижения американского военного дела: в частности, его восхищают корабли – броненосец «Орегон» (Oregon) и китобойное судно «Город Эверетт» (City of Everett). Норрис без колебаний отправляется в Йоханнесбург в 1895 г., чтобы поддержать англичан в их борьбе с бурами. Таким образом, с Киплингом Норриса сближают не только художественные идеалы, но и политико-философские убеждения.

Можно заметить, что наставник и ученик сближаются в, пожалуй, более важном аспекте – в своём отношении к искусству и художественной правде. Герой романа Киплинга «Свет Погас» (The Light That Failed, 1891) Дик Хелдар произносит фразу, способную определить творческое кредо как самого автора, так и Норриса: «Стоит нам только помыслить об успехе, о том впечатлении, какое наша работа может произвести на публику, допустить хоть малейшую мысль о дешёвой популярности – и сразу же мы теряем свою творческую силу, свежесть манеры и всё прочее» ^{[18, c. 104]}. На примере Дика, художника и военного корреспондента, променявшего свой талант на признание публики, английский писатель демонстрирует, к чему может привести погоня за наживой. Внезапная слепота персонажа может быть сочтена одной из центральных метафор творчества Киплинга, не понаслышке знакомого с физической стороной такого рода болезни: в детстве маленький Редъярд временно утратил зрение после тяжёлого нервного срыва. Писатель находит достойный исход для своего персонажа: Дик Хелдар возвращается к источнику своего вдохновения, на Восток, где сразу же отправляется в бой, чтобы погибнуть и «доказать себе право сильной личности диктовать судьбе свои правила не только в любви, но и в ратном деле» ^{[17, с. 437]}. Страх лишиться таланта вовсю присутствует и в творческом сознании Норриса, окончившего Академию Жюлиана и прекрасно знавшего цену истинному художественному дарованию. Чувством тревоги за своё литературное будущее пронизано всё творчество писателя, в особенности романы «Спрут» (The Octopus, 1901) и «Вандовер и зверь» (Vandover and The Brute, 1914). В этих произведениях представлены вариации трагедии современного художника: если обучающийся живописи Вандовер, вместо того чтобы развивать свой талант, растрачивает себя на вечеринки с обилием алкоголя и женщин, то причина неудач поэта Пресли кроется в его творческом и умственном бесплодии. Герой «Спрута» не пытается по-настоящему помочь фермерам долины Сан-Хоакин, которым посвятил свою поэму «Труженики», принесшую ему популярность. На примерах своих героев Киплинг и Норрис доказывают свою приверженность искусству, чья главная ценность может быть обозначена следующим образом: «Художник не имеет права льстить, приукрашивать, заискивать; он в долгу не перед толпой, враждебной гению, а перед своим талантом, ниспосланным ему свыше» ^{[10, с. 14]}.

Таким образом, не будет преувеличением предположить, что Р. Киплинг на долгие годы вперёд наметил вектор творческого развития Ф. Норриса. Он стал одним из тех, кто невольно вынудил юного писателя отвергнуть сентиментальную поэзию, стилизующую эпоху Средневековья, и обратил его внимание на неоромантическую новеллу и отражённые в ней «пустоту мира и “ужас заброшенности” в него человека» ^{[17, с. 437]}. В эпоху, когда викторианское сознание постепенно стало давать трещину, Киплингу, как отмечают Н. Я. Дьяконова и А. А. Долинин, удалось «разглядеть обширную лакуну, разгадать потребность в современном романтическом герое, в новом моральном кодексе, в новом мифе, который был бы созвучен дарвиновской теории эволюции: “Выживает сильнейший”» ^{[10, с. 7]}. Норрису, одним из первых в американской литературе заострившему внимание на понятиях естественного отбора и атавизма, несомненно, удалось стать достойным продолжателем этой традиции.