Кантовский подход в понимании пространства с позиции современного естествознания

Минасян Лариса Артаваздовна ORCID: 0000-0003-4302-5438 доктор философских наук профессор, кафедра физики, Донской государственный технический университет 344022, Россия, Ростовская область, г. Ростов-На-Дону, ул. Журавлева, 102/105, оф. 128 Minasyan Larisa Artavazdovna Doctor of Philosophy Professor, Department of Physics, Don State Technical University 344022, Russia, Rostovskaya oblast', g. Rostov-Na-Donu, ul. Zhuravleva, 102/105, of. 128 larmin1@mail.ru

Лещева Ольга Александровна ORCID: 0000-0001-6223-8899 старший преподаватель, кафедра физики, Донской государственный технический университет 34403, Россия, Ростовская область, г. Ростов-На-Дону, ул. Пл. Гагарина, 1, оф. 437а Leshcheva Ol'ga Aleksandrovna Senior Lecturer, Department of Physics, Don State Technical University 34403, Russia, Rostovskaya oblast', g. Rostov-Na-Donu, ul. Pl. Gagarina, 1, of. 437a olga_l_78@mail.ru

Хорошо известно распространенное определение пространства и времени как форм существования материи. Однако в науке данное определение не является обоснованным. В то же время в современной физике активно звучат заявления о возможности существования на ранних этапах эволюции Вселенной пустого пространства без материи ^[1,2]. Мы отталкиваемся от точки зрения, согласно которой вышеприведенное определение свою завершенность получило вследствие критики кантовского представления о пространстве и времени, в большей степени выполненной Гегелем, которое впоследствии получило распространение в марксистской философии. Содержательное исследование взаимоотношения и взаимообусловленности категорий сущности и формы в контексте поставленного вопроса будет нами рассмотрено в последующих работах. В настоящей статье выполняются две задачи: 1) каков путь, приведший Канта к постулированию пространства и времени в качестве чистых форм чувственного созерцания как принципов априорного знания ^{[3, с. 129]}; 2) обладает ли истинностью кантовская концепция и каковы границы ее применимости с точки зрения тенденций развития современной науки, или же она имеет только исторический интерес. Расшифровка приведенного выше определения ставит вопросы о том, что в понимании Канта является формой, чистой формой, априорным знанием.

Понятия формы и материи введены в научный дискурс Аристотелем. Говоря о способе определения природы, он отмечает, что она есть первая материя, лежащая в основе каждого из предметов, имеющих в себе самом начало движения и изменения. По другому способу она есть форма (morphn) и вид (eidos) соответственно определению вещи [4. Книга первая]. Эпистемологически форма Аристотеля - это идея, существующая в самих телах. В онтологическом срезе, форма - это "суть бытия", причина "ради чего" [4. Книга втоорая]. Форма в философии Аристотеля выступает как действующая сила, обеспечивающая становление материи, переход ее из возможности в действительность. Пространство Аристотеля - это совокупность мест, что не является ни материей, ни формой. Отождествление пространства с материей возможно для математики, для физики это недопустимо ^{[5, c.183]}. В эпоху Возрождения в развитие средневековой установки о том, что Вселенная создана Богом по математическому плану ^[6,7], возникает посредник между математикой и эмпирическими реалиями, как это глубоко представлено в работе ^[8]. В.М. Розин выделяет «учение о широте форм» в качестве посредника, медиатора, «который, с одной стороны, обладал свойствами, подобными математическим объектам математической онтологии, с другой – свойствами, позволявшими внести связи в эмпирию и организовать ее» ^[8]. Новое время продолжает акцент именно на математизации использования понятия формы. Этим отмечены труды и рационалистов, и эмпириков (сенсуалистов), в ряде случаев с сохранением тональности аристотелевской трактовки. При этом критической рефлексии понятия формы в их трудах не прослеживается.

Мы привели данную краткую историческую справку о докантовском функционировании понятия пространства в науке с целью подчеркнуть уникальность позиции кенингсбергского мыслителя. В философии Канта категория формы выступает узловым понятием, но прежде чем вести речь о той роли, которую играет это понятие в наследии ученого, следует сконцентрировать свое внимание на концепции существования априорного знания. Термин «apriori» (лат. – из предшествующего) используется для обозначения первичности какого-либо знания по отношению к опыту. Таково же вслед за своими предшественниками и использование этого понятия у Канта. Он дает определение априорного знания как безусловно независимого от всякого опыта; при этом усиливает это понимание, говоря что чистое априорное знание – знание, к которому «совершенно не примешивается ничто эмпирическое» ^{[3, с.106]}. В такой интерпретации сразу приходит на ум философия Платона о первичности идей и его учение о воспоминании (анамнезисе), интеллектуальная интуиция Декарта, опирающаяся на безусловную достоверность и всеобщность врожденных идей. Врожденные идеи Декарта получают последовательное развитие в классическом рационализме Нового времени, модифицируясь в концепцию существования априорного знания. Лейбниц пытается придать учению об априоризме статус «истин разума» в противоположность апостериорному знанию - «истины факта». Понятно, «истины разума» возводятся им в ранг наиболее значимых, поскольку определяются с использованием логического анализа и представляют собой априорные аналитические суждения ^[9]. Таким образом, априоризм рассматривается в одной связи с аналитическими суждениями, что требует особого рассмотрения.

Г.Г. Майоров отмечает, что XVII век в поисках прочной основы, на которой можно было бы воздвигнуть здание науки, в естественных науках находит ее в законах механики, а в философии – в понятии субстанции, которое рассматривалось как самодостаточное бытие, вкладывающее себя в качестве сущности в многообразие явлений. Этот подход и определил развитие аналитического метода: «Философской мыслью этой эпохи почти безраздельно правила аналитическая формула «предикат содержится в субъекте» («praedicatum inest subjecto»), в которой в качестве субъекта выступала субстанция, а в качестве предикатов - все многообразие свойств, положенных в ее понятии» ^[9]. Критика рационализма порождает направление сенсуализма, представители которого считают, что главную роль играет чувственное, опытное познание. Особенно убедительной выглядела критика врожденных идей, данная Локком, который указывает на то, что общее согласие по поводу каких-либо принципов не может рассматриваться как главный довод в пользу врожденности ^{[10, с. 103]}. Здесь следует подчеркнуть, и это подтверждается мнением большинства исследователей, что в рассматриваемом вопросе принципиального различия между направлениями сенсуализма и рационализма, нет. Так, и крыло рационалистов, и представители сенсуализма считали, что опыт не может полностью обеспечить безусловно всеобщее и необходимое (аподиктическое) знание; что истины математики имеют только интеллектуальное происхождение. А.В. Гулыга отмечает: «Ни та, ни другая школа не видела принципиальной разницы между двумя видами познания. Для сенсуалистов логическое познание было лишь усовершенствованной чувственностью < >, для рационалистов чувственность выступала как своего рода интеллект в потенции. Кант подчеркнул несводимость одного «ствола познания» к другому» ^{[11, с.53]}. И связано это было с критическим пересмотром Кантом понятия априорности.

Узловым моментом в кантовском перевороте является то обстоятельство, что его предшественники отвергали эмпирическое происхождение аподиктического знания в математике, но при этом априорность связывали с аналитической природой математики, и этот априоризм «касался только рассудка (интеллекта), а не чувственности»^{[3, с.34]}. Введение «Критики чистого разума» посвящено последовательной проработке мыслителем понятий, которые он кладет в основу предлагаемого им метода: 1) О различии между чистым и эмпирическим познанием, где он констатирует, что «никакое познание не предшествует во времени опыту, оно всегда начинается с опыта» ^{[3, с.105]}. 2) В качестве верных признаков априорного знания он указывает на необходимость и строгую всеобщность, неразрывно связанных друг с другом. 3) Но при этом, в отличие от своих предшественников, проводит различие между аналитическими и синтетическими суждениями, доказывая, что все эмпирические суждения являются синтетическими, так как «опыт сам есть синтетическое связывание созерцаний» ^{[3, с.113]}. Априорные синтетические суждения лишены такого вспомогательного средства, как опыт, между тем, все теоретические науки, основанные на разуме, содержат априорные синтетические суждения как принципы. Мыслитель проводит доказательство того, что все математические суждения по своей логической конструкции являются синтетическими. Естествознание включает в себе априорные синтетические суждения как принципы. Метафизика, согласно ученому, по своей цели состоит из априорных синтетических положений. Известна критика этой позиции Канта относительно пространства и времени ^[12]. В основе вывода ученого лежит его убежденность в абсолютной достоверности математических суждений ^[13]. Приведем здесь работу А. Эйнштейна «Замечания к статьям» ^[14], где он специально останавливается на посыле, на основании которого Кант выделяет априорные синтетические суждения в математике. Таким посылом служит евклидова геометрия, которая в ореоле кантовской эпохи рассматривалась как необходимое и абсолютно достоверное знание ^{[14, с. 306]}. Понятно, что о неевклидовых геометриях речь идти не могла. Между тем, приведем здесь работу В. Бажанова, где он говорит, что "идеи Канта об априорности некоторых математических категорий, связанных со статусом пространства и времени [геометрия и арифметика], подвергшиеся сомнению в результате открытия неевклидовых геометрий, оказались весьма востребованными и переоцененными в результате интенсивного развития когнитивной и культурной нейронауки ^{[15, с.50]}. Нам же важно подчеркнуть, что априорные синтетические суждения явились мостом к постулированию априорных форм чувственности.

Исследуя вопрос об условиях достоверности математического знания, Кант приходит к выводу о том, что пространственное созерцание есть чувственная интуиция, но эта интуиция не может быть созерцанием эмпирическим, иначе все положения математики лишились бы безусловной необходимости и всеобщности. Таким образом, в основе синтеза математических суждений должна лежать априорная форма чувственности, то есть мыслитель впервые ставит вопрос о существовании априорных форм чувственности. При этом особо подчеркивает, что речь идет не о содержании, а именно о форме: «То в явлении, что соответствует ощущениям, - пишет мыслитель, - я называю материей, а то, благодаря чему многообразное в явлении может быть упорядочено определенным образом, я называю формойявления. Так как то, единственно в чем ощущения могут быть упорядочены и приведены в известную форму, само в свою очередь не может быть ощущением, то, хотя материя всех явлений дана нам только a posteriori, форма их целиком должна для них находиться готовой в нашей душе a priori и потому может рассматриваться отдельно от всякого ощущения» ^{[3, с.128]}. Существуют две чистые формы чувственного созерцания как принципы априорного знания – это пространство и время. Кант сознательно идет по пути отрыва формы от материи, в определенном смысле, даже в направлении противопоставления этих понятий. Рассмотрим предпосылки и причины этого в кантовской философии.

В работе Канта «О первом основании различия сторон в пространстве» ^[16], датированной 1768 годом, ученый останавливает свой взгляд на таком свойстве, как пространственная неконгруэнтность. Он вновь обращается к этому вопросу в своей диссертации в 1770 году и в «Прологоменах» (1783), в «Метафизических началах естествознания» (1786) и в работе «Что значит ориентироваться в мышлении» (1786). А. Нуццо, анализируя отношение Канта к проблеме асимметрии для неконгруэнтных предметов, отмечает, что мыслитель относит это не к наблюдению как таковому, а к «изначальному внутреннему чувству собственного тела» ^{[17, с. 163]}: «Ведь только посредством соотнесения всякого воспринятого внешнего предмета с нашей левой и правой стороной руками мы можем познать различие, которое составляет сущность пространства и которое одно служит полным определяющим основанием внешних предметов» ^{[17, с. 164]}. В.В. Васильев отмечает, что этот важный аргумент, повлиявший на концепцию Канта о пространстве и времени, не вошел в центральный блок доказательств его диссертации и был полностью исключен из «Критики чистого разума» ^{[18, с.9]}. Этот аргумент вновь появляется в «Пролегоменах». Следует сказать, что Кант изначально не разделял лейбницевский подход на природу пространства, согласно которому любые отношения в пространстве сводятся к деятельности рассудка. Но уже со времени своих ранних работ он не принимает и ньютоновскую версию абсолютного пространства. Так, в статье «Новые понятия движения и покоя» (1758) ^[19] Кант отмечает: «Теперь я начинаю понимать, что в выражениях движение и покой мне чего-то не хватает. Я всегда должен понимать его не в абсолютном, а в относительном смысле. Я никогда не должен говорить, что тело находится в состоянии покоя, не прибавляя, по отношению к каким именно телам оно находится в покое, и никогда не должен говорить, что оно движется, не указывая в то же время те предметы, по отношению к которым оно изменяет свое положение. И если бы даже я захотел представить себе математическое пространство, свободное от каких бы то ни было предметов, как некое вместилище тел, то и это мне нисколько не помогло бы. Ибо каким образом я могу отличить части этого пространства и различные места в нем, коль скоро они не заняты ничем телесным?» ^{[19, с.378]}. В очерке «О первом основании различия сторон в пространстве» Кант как раз впервые обсуждает свойство неконгруэнтности, но берет его за основу антилейбницевской критики в пользу как раз реальности ньютоновского абсолютного пространства: «В самом деле, положение частей пространства относительно друг друга предполагает определенное направление, по которому эти части расположены именно так, а не иначе; это направление, взятое в самом абстрактном смысле, заключается не в отношении одной находящейся в пространстве вещи к другой, что, собственно, составляет понятие положения, а в отношении системы этих положений к абсолютному мировому пространству» ^{[16, с.371]}. И далее, «именно потому, что абсолютное пространство не есть предмет внешнего восприятия, а представляет собой одно из основных понятий, которые только и делают возможными все такие предметы, мы можем все то, что в фигуре тела зависит только от отношения к чистому пространству, узнавать, лишь сопоставляя его с другими телами» ^{[16, с.377]}. Колебания мыслителя приводят его к конкретизации понятия формы, о чем, собственно, свидетельствует название диссертации Канта «О форме и принципах чувственного воспринимаемого и умопостигаемого мира» (1770). Прежде всего, как было уже отмечено, Кант разделяет понятие материи и формы. Материя – это части, которые принимаются за субстанции. Форма состоит в координации субстанций, но ни в коем случае не в подчинении их. «Дело в том, - пишет мыслитель, - что вещи, координированные относятся как дополнения до целого, а подчиненные как действие и причина» ^{[20, с.386]}. Мир, через все следующие друг за другом состояния, оставаясь все тем же миром, сохраняет одну и ту же форму. Разделяя вслед за Бруно идею о множественности миров, Кант подчеркивает, что «в каждом мире дается некоторая форма, присущая природе его, постоянная, неизменная, как бы вечный принцип какой угодно случайной и преходящей формы, которая относится к состоянию мира» ^{[20, с.387-388]}. При этом координацию он понимает как реальную и объективную. Иное дело, пространство и время. Философ специально подчеркивает различие принципов формы умопостигаемого мира и формы чувственно воспринимаемого мира: «Форма умопостигаемого мира допускает принцип объективный, то есть некую причину, благодаря которой существует связь между вещами. А мир, рассматриваемый как феномен, то есть по отношению к чувственности человеческого ума, допускает один только формальный субъективный принцип, < > благодаря которому необходимо, чтобы все, что может быть объектом чувств (по их качеству), по необходимости представлялось относящимся к одному и тому же целому» ^{[20, с.396]}. И выделяет два таких формальных принципа мира феноменов – время и пространство, рассматривая их в качестве схем и условий всего чувственного в человеческом познании. Итак, пространство, по Канту, не есть эмпирическое понятие, выводимое из внешнего опыта, а есть форма всех явлений внешних чувств, то есть субъективное априорное условие чувственности. Мыслитель подчеркивает, что только с точки зрения человека мы можем говорить о пространстве, о протяженности. Акцент мыслителя на понятии формы требуется для того, чтобы подчеркнуть, усилить объективность и реальность явлений, данных в опыте, доопытны только формы знания. Потому Кант говорит о реальности пространства в отношении всего, что может встретиться нам вне нас как предмет, но в то же время показывает и идеальность пространства в отношении вещей, если они рассматриваются сами по себе, т.е. безотносительно к свойствам нашей чувственности ^{[3, с. 134]}. И это весьма важное замечание, поскольку философ подчеркивает, что имеет значение, каким субъектом созерцаются вещи, которые являются нам внешне. «Мы не можем судить о созерцаниях других мыслящих существ, подчинены ли эти существа тем самым условиям, которые ограничивают наше созерцание и значимы для нас» ^{[3, с. 134]}. Таким образом он четко указывает границы применимости своего положения - это единственно возможная в условиях нашей Вселенной априорная (врожденная) чувственная способность Человека. С позиции современных теоретических поисков в фундаментальной физике, имеющих в основе своих изысканий концепцию многомерности пространства-времени, из которых только три пространственных измерения расширились вместе с Вселенной, обуславливая ее приспособленность к появлению Человека, можно сказать, что кантовская трансцендентальная эстетика является гениальным предвидением. Понятно, что современное Канту естествознание было еще очень далеко даже от намека на подобного рода проблематику. В современной космологии и физике элементарных частиц приоритетной является программа построения единой теории поля, включающей в свое рассмотрению концепцию суперструн, базирующуюся на идее о многомерности пространства-времени. Стоит еще раз привлечь внимание к тому обстоятельству, что Кант разделял представление о существовании множественности миров. И если, как это предполагается в одной из моделей построения единой теории поля, какие-то пространственные измерения компактифицировались, а именно три измерения расширились, то это составляло необходимое условие возникновения Жизни и Разума конкретно нашей Вселенной с Человеком, который по своим физиологическим особенностям способен познавать этот мир явлений наглядно только в трехмерных проекциях. А проникновение в сущность геометродинамических особенностей форм существования всего физического многообразия нашей Вселенной – это основная интрига и задача современного естествознания. Подобная постановка проблемы апеллирует уже к диалектике материи и формы, к постановке вопроса, каким образом форма присоединяется к сущности, а это напрямую ведет к гегелевской методологии ^[21]. В таблице категорий Канта ^[3,с.175] пара категорий сущности и формы или содержания и формы отсутствует. Она вводится впоследствии Гегелем. Диалектика материи и формы, сущности и формы может стать методологическим ключом в вопросе статуса энергодоминантно нарушенного вакуума, претендующего на роль исходной абстракции в физической теории ^[22]. Главный вопрос - как взаимообусловлены механизм цепочки спонтанных нарушений симметрии вакуума, приведших к возникновению и становлению всего многообразия физического мира нашей Вселенной, и механизм замыкания на себя (или компактификации) дополнительных пространственных измерений. Какова роль каждого из этих измерений, каковы временные и топологические масштабы их свертывания, как это предопределяет окачественность материальных объектов нашего мира, в чем загадка расширения именно трех пространственных измерений. Можно сказать, что поставленные в науке задачи дают весомые предпосылки для определения пространства-времени как формы существования материи. Главный подтекст здесь в выявлении, каким образом форма присоединяется к сущности.

Большинство крупных исследователей философии Канта неоднократно подчеркивают, что априорное у Канта не означает врожденное ^{[11, с. 52]}. Т.И. Ойзерман приводит два аргумента в доказательство этой точки зрения. Первый касается отличия кантовского понимания априорных суждений от представлений его предшественников, так как именно Кант теоретически нагружает границы возможного опыта ^{[23, с .192]}. Второй аргумент состоит в том, что полученные априорные знания предполагают последующее соответствие, согласие предметов с априорными понятиями или суждениями, к которым они относятся ^{[23, с. 193]}. Действительно кантовский подход отличается от платоновского анамнезиса и от врожденных идей Декарта, и это прямо относится ко всем формам умопостигаемого мира. Но другое дело – формы восприятия чувственного мира. Соглашаясь с приведенными выше аргументами, еще раз напомним о том удивлении, которое невозможно не испытывать по поводу обсуждаемых в современной физической науке, в антропном принципе, идей о том, что особенности сигнатуры пространства-времени предопределили особенности сценария расширения нашей Вселенной именно в трех пространственных измерениях и именно в направлении появления трехмерно-телесного человека. Трехмерность формы чувственного восприятия человека есть предопределяемая сам факт возможности его существования специфическая для нашего мира врожденная характеристика человека.

В плане настоящего исследования из всего арсенала заявленных Кантом проблем следует выделить те, которые играют трансцендентальную роль в современной физической науке.

Первое. Кант, как это отмечено Гегелем, кладет начало понятию материи как реальности, существующей до опыта и независимо от человеческого сознания. В работе «Всеобщая естественная история и теория неба» ^[24] философ характеризует материю как составляющую первичное вещество всех вещей, действующую согласно необходимым законам, которые он сводит к двум силам – силе притяжении и силе отталкивания. И хотя Кант не отворачивается от концепции господства над этой материей некоей первопричины, то есть бога, сам факт самостоятельного выделения категории материи является значимым достижением в научном осмыслении действительности.

Второе. Кант вводит в научный дискурс наблюдателя (в терминологии физической науки), по существу, принцип относительности. Конечно, трудно сделать вывод о том, каким образом произошел и имел ли вообще место синтез физических проблем и концепции кантовского наблюдателя в гениальной одухотворенности автора теории относительности. Эйнштейн называл философию своей второй любовью, внимательно изучал труды величайших мыслителей и, по свидетельству А. Пайса, интересовался философией Канта с юношеских лет ^{[25, c.46]}.

Третье. Кант под влиянием бунтарских идей Джордано Бруно принимал концепцию существования множественности миров. И он подчеркивает, что только с позиции человека нашего мира, мира, который нам явлен в опыте, можно высказывать о нем какие-либо суждения и исследовать его закономерности. В других мирах возможно нечто совсем другое. Современное перепрочтение кантовской трансцендентальной эстетики свидетельствует о постановке проблемы человекомерности конкретно нашей Вселенной. И дело здесь не в субъективном идеализме, а в особенностях физической организации нашего мира.