Влияние пандемии COVID-19 на изменения темпоральности и социальности: социально-философский анализ

Равочкин Никита Николаевич доктор философских наук профессор, кафедра истории, философии и социальных наук, Кузбасский государственный технический университет имени Т.Ф. Горбачева; доцент, кафедра педагогических технологий, Кузбасская государственная сельскохозяйственная академия 650000, Россия, Кемеровская область, г. Кемерово, ул. Весенняя, 28 Ravochkin Nikita Nikolaevich Doctor of Philosophy Professor, Department of History, Philosophy and Social Sciences, Kuzbass State Technical University named after T.F. Gorbachev; Associate Professor, Department of Pedagogical Technologies, Kuzbass State Agricultural Academy 650000, Russia, Kemerovo region, Kemerovo, Vesennaya str., 28 nickravochkin@mail.ru Другие публикации этого автора     Гилязов Ринат Шамилевич магистр, кафедра зоотехнии, ФГБОУ ВО "Кузбасская государственная сельскохозяйственная академия" 650056, Россия, Кемеровская область, г. Кемерово, ул. Марковцева, 5 Gilyazov Rinat Shamilevich Master's Degree, the department of Zootechnics, Kuzbass State Agricultural Academy 650056, Russia, Kemerovskaya oblast', g. Kemerovo, ul. Markovtseva, 5 ideologie@mail.ru

Щенников Владимир Петрович доктор философских наук профессор, кафедра гуманитарных и художественно-эстетических дисциплин, ГОУ ДПО "Кузбасский региональный институт повышения квалификации и переподготовки работников образования" 650070, Россия, Кемеровская область, г. Кемерово, ул. Заузелкова, 3 Shchennikov Vladimir Petrovich Doctor of Philosophy Professor, the department of Humanities and Artistic-Aesthetic Disciplines, Kuzbass Regional Institute of Advance Studies and Retraining of Educators 650070, Russia, Kemerovskaya oblast', g. Kemerovo, ul. Zauzelkova, 3 ideologie@mail.ru

Введение

На протяжении своего исторического развития человечество неоднократно сталкивалось с самыми различными по глубине и особенностям протекания кризисами. Однако, без преувеличения, никогда еще кризисы не были столь масштабными и всеобъемлющими, как в 2020 году, когда человечество столкнулось с пандемией COVID-19, беспрецедентными ограничительными мерами, прекращением сообщения между странами и самоизоляцией граждан большинства стран мира. Разумеется, столь глубокий кризис не мог не привести к изменениям жизнедеятельности общества, ментальности, восприятия сложившихся условий, переосмыслению пространственно-временных категорий, формированию новой темпоральности, трансформациям досуговых практик, смешению дома и рабочего места. Само время начинает восприниматься иначе и приобретает новые характеристики.

Становление новой темпоральности и социальности осуществляется непосредственно и происходит прямо сейчас на наших глазах, а сам процесс требует своего философского осмысления для лучшего понимания происходящих событий, выявления возможностей, рисков и угроз, следующих за изменениями пространственно-временных категорий. Соответственно, целью исследования выступает социально-философское рассмотрение и обобщение особенностей формирующейся под влиянием пандемии COVID-19 социальности и темпоральности.

Темпоральность: дефинирование и первые попытки философского осмысления

Для достижения поставленной цели, прежде всего, остановимся на научных подходах к пониманию темпоральности. Развитие комплексного взгляда на темпоральность было связано с признанием за ней, с одной стороны, статуса внутреннего индивидуального переживания субъекта (индивидуальное, субъективное, личностное время), с другой, – особой сущности, которая фиксируется и детерминируется при помощи внешних по отношению к человеку факторов. В современной научной литературе темпоральность интерпретируется как «противоречивое единство вечности, времени и мгновения», сущностная характеристика бытия ^{[20, с. 3]}, «временность, относительно которой происходит интерпретация и понимание бытия» ^{[7, с. 8]}, «своеобразное проживание и переживание временности и интенциональности субъективного в само бытие в реальности, темпоральность представляется особенностью и параметром самоотнесения внутри комплекса событий, то есть темпоральность предстает в качестве сущности по отношению к явлениям, формируя их динамические характеристики» ^{[7; с. 8-9]}. По сути, темпоральность – это особая объективно-субъективная категория, которая позволяет описывать не только процессуальность индивидуального проживания и переживания, но и связность различных уровней социального бытия. Иными словами, особенностью темпоральности (в отличие от астрономического времени) выступает возможность «схватывания» главным образом качественных, а не количественных свойств индивидуального и социального бытия ^{[23; с. 53]}.

Существенный вклад в философское осмысление темпоральности внесен Ф. Броделем, выделявший три уровня течения времени:

1) Индивидуальное время, или субъективная темпоральность. Она отличается наиболее заметным влиянием смены событий повседневной жизни. Индивидуальное время характеризуется наибольшей динамичностью, эмерджентностью, нелинейностью, неопределенностью и непредсказуемостью: «Это история кратковременных, резких, пульсирующих колебаний» ^{[3; с. 20-21]}. Оно включает в себя время труда и досуга, рабочих и выходных дней;

2) Социальная история, или социальное время. Сюда относится история групп и различных коллективных образований;

3) Географическая история, или географическое время. По мнению Броделя, это «почти неподвижная история, история человека в его взаимоотношениях с окружающей средой; медленно текущая и мало подверженная изменениям история, зачастую сводящаяся к непрерывным повторам, к беспрестанно воспроизводящимся циклам» ^{[3; с. 20]}.

Таким образом, под темпоральностью, безусловно, являющейся комплексным феноменом, можно понимать совокупность развертывающихся и принципиально нелинейных накладывающихся друг на друга временных потоков, каждый из которых хотя и характеризуется своей скоростью и интенсивностью протекания, но в целом организует жизнь в единый поток и обусловливает дифференциацию (со)обществ ^[23].

Время существовало всегда и сопровождало человека, однако воспринималось по-разному. В античном и варварском понимании время было цикличным. Античный человек ценил каждый конкретный момент настоящего. Известная фраза «carpe diem» не только призывала к наслаждению жизнью и полноте бытия в настоящем, но и наглядно отражала картину мира античного человека ^{[13; с. 138]}. Греческий энциклопедист Аристотель полагал в качестве основной единицы исследования времени точку «теперь», которая не содержит продолжительности и представляет собой нечто неделимое ^[1]. Категория «теперь» не измеряет само время, существует множество «теперь», упорядоченных на временной шкале и следующих друг за другом, что приводит к формированию времени. Говоря другими словами, еще с Античности изучение времени и его интерпретации осуществлялись на основании восприятия текущего момента.

Конечно же, высокая ценность настоящего и осознание себя частью цикличной вечности во многом обусловлено самой мифологичностью античного мировосприятия. Согласно мнению Л. М. Сапожниковой, миф «не мыслится в отрыве от реальности, но переживается в момент настоящего» ^{[13; с. 139]}, позволяет личности осознать ценность себя в текущем моменте, тогда как интерес к процессу летоисчисления попросту отсутствует. М.Л. Гаспаров отмечает, что характерной чертой античного времени считалась антиисторичность, а само оно было похоже на одинаково вращающийся в прошлом, настоящем и будущем звездный небосклон ^[4].

Позднее, с принятием христианства цикличное время сменилось новым линейным: «Время Средних веков преобразуется в прямую, более того, в стрелу, выходящую из вечности и стремящуюся туда же вернуться» ^{[13, с. 140]}. Теперь время получило свое начало и двигалось к своему концу, к Страшному Суду и Апокалипсису, существование стало восприниматься как умирание, «медленное, но неуклонное, наступление Смерти. <…> А Смерть – это мгновенное время, а Время – длительная смерть»^{[13; с. 140]}. Осознание наличия начала и конца времен ознаменовало само вступление человечества в историю необратимого социального времени ^{[20; с. 3]}.

Тем не менее, цикличность античного времени все еще сохраняется, поскольку средневековое общество было подчинено ритмам традиционного общества, но «теперь на традиционно языческий характер аграрной культуры накладываются христианские религиозные смыслы» ^{[13; с. 139]}. При этом сами временные отрезки подвергаются сакрализации: 12 месяцев года ассоциируются с 12 апостолами, четыре времени года – с четырьмя евангелистами, год – с Исусом Христом ^{[8, с. 28]}. Такая связь привела к тому, что идея времени приобретает высокую религиозную составляющую ^[22]. Важно добавить, что на этом историческом отрезке формируются представления об индивидуальном времени: «Произошло окончательное отделение социального времени от физического абсолютного времени, и споры ученых осуществлялись по поводу существования отделенного от личности и общества физического времени» ^{[8, с. 27]}.

В темпоральной модели Средневековья мифологическое понимание времени в обыденной культуре органично дополняло интеллектуальные и философские интерпретации. В позднем Средневековье человек начинает осознавать свое прошлое, которое приобретает особую ценность, а сама Античность идеализируется и вообще расценивается как «золотой век» человечества, тогда как современность воспринимается негативно. Состояние средневекового мира – это, своего рода, знак приближения к Апокалипсису. Средневековое общество не жило в модусе настоящего, но существовало в прошлом и будущем, «в недоверии к жизни, в осознании упадка нравов и морали, в страхах и ожидании грядущего конца и новой, лучшей жизни»^{[13; с. 141]}.

Таким образом, можно сделать промежуточный вывод, что темпоральность представляет собой особое восприятие течения временного потока. Еще раз заметим, что по причине неоднородности времени темпоральность не является универсальной. Каждая из перечисленных разновидностей времени воспринимается и интерпретируется человеком специфически.

Темпоральность индустриального общества

Понимание особенностей трансформаций темпоральности под влиянием пандемии представляется невозможным без выявления характеристик «привычной» темпоральности, которая, по нашему мнению, сформировалась в Новое время и связана со становлением индустриального общества. Модерн в целом породил множество прототипов современности. Индустриализация требовала синхронизации операций, осуществляемых машинами и человеком, тем самым предполагая ментально-социальную модель восприятия времени. Исследователи отмечают, что время выступало «векторным и мерным», а само капиталистическое производство сформировало особую темпоральную дисциплину: время было опредмечено в календарях, ежедневниках, механических часах, железнодорожных расписаниях – все это позволило повысить организованность слаженность действий миллионов людей, вовлеченных в производственные процессы, что сказалось на изменениях жизнедеятельности ^{[9;11;12;16;18;25]}.

Социальное время становится квалитативным и квантитативным и направлено на унификацию социального времени, а его ритмика определялась спецификой коллективных интеракций и, прежде всего, производственной деятельности ^[15;25;27]. Само время носило ярко выраженный социальный характер, словно универсалия цивилизации, отраженная в хронометрических системах и выступавшая своеобразным синхронизирующим механизмом ^{[8, с. 19]}. Структуры времени (циклы, режимы, уровни) детерминируют протекание социальных процессов (утверждение часов работы учреждений и институтов, периодичность сменяемости власти, графики отпусков) и «в конечном итоге оказываются базовыми и наиболее значимыми для поддержания привычного социального порядка того или иного общества»^{[23, с. 54]}. Темпоральность несла в себе характеристики линейности и изменения сочетания биологических и социальных отношений ^{[7, с. 78]}. Можно сказать, что конструирование темпоральности стало средством творения социальной архитектоники.

Именно темпоральная выверенность и упорядоченная последовательность времени индустриального общества осуществила вовлечение человека в нормированные производственные процессы. Все это привело к изменениям способа мышления и культуры поведения, предопределив тип субъективности человека индустриального общества и сформировав характерный для Нового времени историзм мышления ^{[10; 25]}. В рамках историзма настоящее понимается как следствие прошлого, что позволило рассматривать современность в качестве «грядущего прошлого» и основания будущего ^{[12; 25]}. Стало быть, все три модальности времени начинают восприниматься как взаимосвязанные и взаимообусловленные, а под влиянием идей нововременной мысли будущее приобретает особое ценностное значение. Идеалы и утопии, надежды и чаяния человека проецировались в будущее, превращая его в «нечто лучшее, чем настоящее» ^{[12; с. 145]}. Любопытно, что это привело к негативизации проживаемого сейчас момента: «Само по себе настоящее время бессмысленно и бесполезно. По этой причине оно несовершенно, дефектно и неполно. Значение настоящего находится впереди; оно воспринимается и оценивается как еще не осуществившееся, как то, что еще не существует» ^{[2; с. 168-171]}.

Время и пространство понимались как стабильные, единожды установленные, необходимые и неотделимые друг от друга условия человеческого восприятия и опыта (И. Кант), а пространственно-временной континуум воспринимался как застывший и выкристаллизованный (М. Бахтин). В эпоху Модерна произошло слияние времени и пространства, которые, плавно перетекая друг в друга, сходятся в «Гомеровской битве» (Ф. Джеймсон). В итоге можно сказать, что со становлением индустриального общества время приобретает весьма высокую значимость, оформляется его функциональный потенциал. Темпоральность становится средством регулирования и упорядочивания производственных и социальных процессов, а под влиянием произошедших изменений появляется историзм миропонимания.

Постиндустриальная темпоральность

С наступлением Постмодерна восприятие темпоральности кардинально изменилось. Если ускорение времени выступает общей характеристикой развития человечества, то в купе с антропологической акселерацией они становятся ключевыми характеристиками восприятия времени в наши дни ^[29]. В качестве мегатрендов Постмодерна следует назвать процессы цифровизации и информатизации, которые затронули все без исключения аспекты жизнедеятельности общества, более того Информационные технологии уже «не просто создают определенные временные режимы, но, по сути, детерминируют специфику социума, в котором применяются»^{[23; с. 54]}. Масштабное распространение «цифры» позволяет говорить о появлении новой темпоральности – виртуальной ^[7], что, вне всякого сомнения, приводит к усложнению индивидуальной, субъективной и социальной темпоральности.

Доминирование интеллектуального и производственного прогресса стало причиной сверхбыстрого развития глобального социума и ускорения времени: «Оба феномена – одномоментный в историческом масштабе приход цифровой цивилизации и практически скачкообразное увеличение скорости перемен — неразрывно связаны» ^{[24, с. 3]}. Дигитализация стала тем явлением, которое одномоментно преобразовало социум в цифровое общество, ярко демонстрируя всю специфическую темпоральность самих технологий. Единое цифровое производство, впечатляющая скорость транспортировки товаров, услуг и информации сжали настоящее до беспредельно малой величины, превращая его в тотальное «сейчас» ^{[2; 19; 25]},что лишает темпоральность прошлого и будущего, а историзм прошлого заменяется презентизмом настоящего ^[9].

Следует сказать, что «презентизм» можно интерпретировать как режим историчности, характеризующийся расширением и гипертрофированностью настоящего, наглядно демонстрируя нам всю временную логику глобального капитализма ^[30]. Постмодерн пребывает в реальном и «мгновенном» мире, в ситуации «тирании момента», или предложенного канадским историком Т. Бертманом «тепертизма» («nowism»). Темпоральные представления людей эпохи Постсовременности ограничиваются исключительно настоящим, прошлое и будущее отсутствует, человек «не ждет долгосрочного результата, все интересно только сегодня, сейчас…» ^{[14; с. 40]}.

Изменения темпоральности обусловили изменения условий и особенностей производственной и трудовой деятельности. Общеизвестно, что теперь работодатель оплачивает не рабочие часы и проведенное работником на трудовом месте время, но достижение результата ^[11;16]. Можно согласить, что сама трудовая деятельность превращается в «хитрый прием мастера, ловкача, нацеленный на близкие по времени результаты и вдохновленный и ограниченный ими, в большей степени сформированный, чем формирующий, в большей степени результат погони за удачей, чем продукт планирования» ^{[2; с. 150]}.

Интенсивность время возрастает и в условиях новой темпоральности ускоряющегося мира изменениям подвергается абсолютно все: «Человеческие тела, животные, растения, идеи, чувства, вещи, тексты, знания, верования, технологии, транспортные средства, финансы, образы» ^{[6; с. 142]}. Время сжимается и фрагментаризируется, происходит разрыв линейной связи «прошлое – настоящее – будущее». Настоящее изолируется от прошлого и будущего, полностью подчиняя их себе: «Прошлое и будущее если и не исчезают совсем из актуально функционирующей культуры, то низводятся до уровня эпифеноменов» ^{[6; с. 142]}. Человек живет настоящим. Теперь он меньше склонен предаваться воспоминаниям о прошлом и все реже планирует будущее, поскольку захвачен проживаемым и переживаемым моментом. В целом, личность эпохи Постмодерна в большей степени сосредоточивается не на временных, но на пространственных категориях: «Модернисты были одержимы тайной времени, а постмодернисты - тайной пространства» ^{[36, с. 697]}. Трансформации, произошедшие в привычной жизнедеятельности постиндустриального общества, усложнили темпоральность, обусловив возникновение новых уровней и измерений, которые, к тому же, рассогласованы и десинхронизированы ^{[7, с. 78]}: индивидуальное, социальное и географическое время начинают существовать отдельно. Кульминацией понимания современного пространства выступает обновленный и облагороженный постурбанистический город с толпами людей на улицах, а также музыка, включенная в звучащих районах и времени ^{[36; с. 696-697]}.

Итак, начиная с античности и вплоть до 2020 года темпоральность прошла четыре основных стадии:

1) «Аграрная»: античность, антиисторический период развития человечества, когда время было статичным, цикличным, повторяемым и неизменным и сводилось к текущему моменту,;

2) «Городская» / «Ремесленная»: ее формирование происходит в эпоху Средневековья, при этом время стало линейным, а мышление и культура приобрели эсхатологичность; человек стал жить прошлым и будущим;

3) «Индустриальная»: время остается линейным, все надежды, устремления и экспектации личности переносятся в будущее;

4) «Информационная»: усиление роли и значения современных ИКТ; отличается зацикленностью человека на текущем моменте ^{[8, с. 18]}.

Темпоральность, идеи времени и его восприятия менялись, тем самым обусловливая изменения общества и жизни самого человека как «наиболее временного из известных нам существ» ^{[20, с. 3]}. Особенности мировосприятия постиндустриального общества и специфика его жизнедеятельности постоянно актуализируются под влиянием информационных технологий, которые также изменяют условия и создают новые каналы коммуникации.

Трансформации темпоральности и социальности в период пандемии COVID-19

Как уже отмечалось, в 2020 году человечество столкнулось с масштабным кризисом, который, по сути, превосходит все те события, с чем людям приходилось иметь дело ранее. Недолгий период полного локдауна в ряде мировых стран стали днями, в которые были сжаты 20 лет ^{[39; с. 468]}. Важно понимать, что сегодня любая эпидемия уже не только медико-биологическое явление. Экономика, повседневная жизнь, организация образовательной деятельности, досуга, личные свободы и права граждан – все, что подверглось изменениям, говорят о комплексном характере коронавирусной пандемии ^[34;49]. Наверное, никогда до этого власти различных стран не призывали оставаться дома и ограничить пребывание в общественных местах такое количество человек, да еще подразумевая за это жесткие санкции ^[43]. Таким образом, пандемию как исторически новое событие не может быть рядоположено и сопоставлено с чем-либо вообще, поскольку она явило собой качественно новое явление, которое невозможно вписать в какие-либо имеющиеся рамки ^{[38; 40]}. Этим опровергается распространенное мнение Г. Люббе, который утверждал, что «ни одна новая историческая ситуация не является абсолютно новой ситуацией, не имеющей аналогов» ^{[12; с. 21]}.

COVID-19 разделил глобальный мир и его пространственно-временной континуум на «до» и «после» ^{[45; с. 218]}. Разумеется, в условиях текущего кризиса вполне допустимо говорить о каких-либо аналогах, но при этом ни в коем случае невозможно применение прошлого опыта для четкого понимания истоков и особенностей наличной кризисной. Пандемия и введенные на этом фоне государственные меры привели к тому, что карантинный мир стал выглядеть более фантастическим и нереальным, чем, пожалуй, самая смелая антиутопия прошлого. В той или иной степени карантинные меры и самоизоляция граждан сохраняются и в 2021 году.

Принимая во внимание вероятные сценарии по поводу волн пандемии COVID-19, и допуская распространение новых заболеваний, можно смело говорить о том, что к своему прошлому состоянию мир уже не вернется. Кратчайший в своем историческом плане период времени привел к становлению новой социальности, не только изменившей виды профессиональной деятельности, но и, вне всякого сомнения, сказавшейся на переосмыслении пространственно-временных категорий.

Одной из отличительных характеристик новой социальности следует назвать усиление значимости «надомной» формы трудовой деятельности. В свою очередь необходимость работать в условиях самоизоляции приводит к тому, что человеку все труднее провести разделительную линию между буднями и выходными: «Ловлю себя на мысли, что с каждым днем мне все труднее различать – рабочий это день, выходной или праздничный, так как я работаю дома – и из дома, удаленно по отношению к аудитории и кафедре, которые в то же время приблизились на расстояние до монитора/клавиатуры» ^{[25, с. 136]}. Границы между днем и ночью, работой и развлечением, если и не стерлись совсем, но уж точно стали едва видимыми ^{[18, с. 246]}. Ощущение самых первых моментов пандемии можно передать через следующую цитату: «Распались распорядок дня, различие рабочих часов и свободного времени, будней и праздников, частного (приватного) существования и существования публичного» ^{[17; с. 35]}, публичным временем и временем-для-себя ^{[16; 41]}.

Пожалуй, самые заметные метаморфозы произошли с культурой потребления, выступавшей до прошлого года сущностной характеристикой Постсовременности. Вместе с этим изменились представления о публичной деятельности и общественном поведении личности. Современные представления о публичном пространстве и времени зародились в XIX столетии, когда европейские граждане прогуливались по центральным улицам Парижа, Лондона, Барселоны и были очарованы красивыми витринами ^[47]. Прогуливающиеся в ту пору жители, как правило, были знакомы друг с другом и выходили для того, чтобы «себя показать и на других посмотреть» ^[44]. COVID-19 бросает вызов этой установке поведения личности в городе, тем самым способствуя пересмотру самой идеи общественного пространства. Изменяется само восприятие города как кульминации постмодернистского пространства и времени с его современными улицами, многолюдностью, о которой сегодня пришлось забыть и музыкой, которая организовывала звуковое сопровождение.

Существенным воздействием COVID-19 на массовое сознание становится изменение восприятия времени. Фактически у людей, вынужденных работать и пребывать дома днями и ночами, удлиняется продолжительность рабочего дня. Налицо противоречие, при котором, с одной стороны, человек не ходит на работу, но при этом он будто работает весь день. Нельзя не согласиться с мнением Е. М. Шульман в том, что «люди перестанут ходить на работу, парадоксальным образом означает, что они будут работать все время» ^{[28; с. 46]}. Труд, потребление и досуг в новой темпоральности сливаются воедино, «диффундируют друг в друга, так что все труднее понять, где/когда в пространственно-временном отношении заканчивается одно и начинается другое» ^{[25, с. 137]}.

Вызванные пандемией изменения в трудовой и производственной деятельности также усугубили финансовое и социальное расслоение. В целом же, пандемия предоставила дополнительные возможности для одних отраслей (социальные сети, медицинская сфера, электронная коммерция), тогда как другие (производства, сфера товаров и услуг), наоборот, пришли в упадок, а большинство занятых людей столкнулись с бедностью. При этом переживание времени изменилось для всех без исключения: одни группы исключаются из производственных процессов и практически выключаются из системы социальных взаимодействий, другие же, наоборот, находятся «в плену» у видеоконференций и вынуждены постоянно работать на домашних девайсах, что, конечно же, удручает своей рутинностью ^{[45; с. 219]}. По этому поводу полезно обратиться к проведенным эмпирическим исследованиям. Согласно их данным, что работники с низкими доходами зачастую продолжали выходить на улицу в разгар пандемии, тогда как квалифицированные работники с более высокими доходами находились в «режиме онлайн-работы» ^[33;48].

Разумеется, пандемия пробудила творческие способности людей, связанные главным образом с пребыванием на самоизоляции. Общение с балконов и домашние концерты, онлайн-челленджи и всевозможные спонтанные акции – все это помогло развить гибкость и высокие адаптационные способности к сидению дома ^[42]. Также карантин способствовал более тесным неформальным контактам между членами семьи, снижению интенсивности транспортного движения, что позволило человечеству лучше увидеть и ценить мир вокруг себя и в первую очередь такие элементарные проявления, как пение птиц, смех соседей ^{[45; с. 217]}. Тем не менее, по причине серьезной зависимости человека от современных информационных технологий, которые фактически остаются единственным средством взаимодействия с миром, зачастую можно увидеть, что, существуя физически, люди все же полностью укоренены в виртуальном измерении, соответственно, публичное пространство заменяется цифровым миром ^{[45, с. 219]}.

Пандемия COVID-19 привнесла значительные изменения и во внешний облик общества. К примеру, требование по поводу обязательного ношения масок превращает любые национальные группы в «общество анонимов». В свою очередь ритуал ношения масок становится не только средством личной защиты, но и символом альтруизма, социальной солидарности и заботы о других ^[32]. Хотя казалось, что еще до недавнего времени правительства многих европейских государств боролись с ношением масок на собраниях и демонстрациях, а порой дело доходило до культурных обычаев, связанных с правом женщин закрывать лицо по религиозным причинам. Более того, ношение паранджи, хиджаба, чадры, вуали и вовсе оказалось под запретом в Австрии Германии, Франции.

Нормализация ношения масок в условиях коронавирусной эпидемии трансформировала принципы коммуникативного поведения личности в пространстве и времени. Как известно, сами процессы межличностных взаимодействий в большей степени зависят преимущественно от невербальных знаков ^[37;46;50]. Получается, ношение масок не только затрудняет процессы различения и идентификации людей, но и мешает адекватной интерпретации отражающих эмоции невербальных средств общения. Изменения восприятия окружающего мира личностью приводят к снижению спонтанности и минимизируют риски «столкновения» с другими, формируя новые манеры публичного поведения ^{[45, с. 218]}. Таким образом, усугубление анонимности, да еще в реалиях обязательности масок могут способствовать возрастанию реализации неадекватных поведенческих паттернов, следствием которых становятся агрессия, отчуждение, фрустрация и т.д.

Изменения психических состояний взращивают страх и все чаще свидетельствуют о том, что COVID-19 все дальше отводит мир от осознанного, понятного и прогнозируемого будущего, параллельно сказываясь на росте случаев проявления антисоциального поведения и ксенофобии. Буквально по всему миру в 2020м году находились группы людей, которых на основании цвета кожи, особенностей внешнего вида, национальной принадлежности и даже социального статуса маркировали как «переносчиков болезни», некоторые из которых повергались нападениям в общественных местах. В частности, в период разгара пандемии в США наибольше опасности подвергались выходцы из Китая, тогда как в Китае – американцы, причем нападавшие стороны обвиняли в распространении вируса друг друга ^{[33, с. 42]}. Так или иначе, коронавирусная пандемия привела к «темпоральному вывиху», изменениям в пространстве и социальном поведении, обострив существующие конфликты и проблемы и обозначив появление новых императивов, а также вызовов и угроз.

Приход любого вируса в общепланетраном масштабе всегда создает особое время и очерчивает условия для создания лекарств и вакцин, однако в анализируемом периоде процессы производства заслоняются бременем маркетинга еще не созданных продуктов, поскольку в современном мире «все на продажу» ^{[17; с. 36]}. В качестве товара-симулякра человеку сегодня могут предлагать не только вакцину или лекарство, но и «продукты» власти в виде законов, распоряжений, штрафов, средств индивидуальной защиты, социального дистанцирования, которые «продаются» под видом средств установления безопасности. По словам П. Д. Тищенко, у рассматриваемых симулякров далеко «не всегда может быть реальная потребительская стоимость в виде полезности для индивида или общества, но должно быть главное – аттрактивный товарный знак» ^{[17; с. 36]}. Конечно же, благом особого ранга становится экспертное знание. Ранее специалисты должны были конкурировать между собой с опорой на научную обоснованность транслируемого знания, что позволяло определять верную траектории необходимых для совершения действий. Однако сегодня на просторах Интернета знатоком может стать практически каждый. В свою очередь люди, относящие себя к институту экспертизы, зачастую превращаются в «раба на информационных “галерах”, зависящий от <…> лайкающих, подписчиков, ботов и прочих акторов рынка коммуникативных услуг» ^{[17; с. 37]}.

Обобщая вышесказанное, авторы отмечают, то COVID-19 не только и не столько стал ключевым фактором генезиса новых социальных проблем, сколько обострил уже существующие, придав им масштабность и рельефность. По нашему мнению, самая главная проблема заключалась в том, что вопреки многочисленным предупреждениям большинство национальных государств так не были подготовлены к кардинальной смене жизнедеятельности общества. Да, меняется (само)сознание личности, трансформируются ценности и основополагающие принципы государства. По сути, господствовавшие на протяжении длительного периода времени, как минимум, с начала 90-х годов прошлого столетия либерально-демократические ценности и права человека были отодвинуты пандемией, а наибольший приоритет был отдан необходимости защиты самого общества: «В качестве приоритетной начинает выступать ценность выживания, прежде всего конкретной человеческой общности (например, населения региона, государства или даже человечества), а уже во вторую очередь – ценность личного выживания и благополучия» ^{[17; с. 37-38]}.

Оценки измененной темпоральности и социальности

Несомненно, в определенном смысле пандемия и самоизоляция обусловили становление измененной темпоральности, которая, если ее рассматривать как исторический вызов, вполне справедливо воспринимается многими в качестве «пробного шара». Тем не менее, допускается и то, что логичней говорить не о становлении новой темпоральности в полном смысле этого слова, но о сочетании ее допандемийного варианта с тем, что сопровождают возвращение человечества в до- или же раннеиндустриальную эпоху. Именно в этот период дом, рабочее место, труд и отдых, приватное и официальное дифференцировались минимально. Весомыми аргументами в пользу приведенного нами допущения являются многочисленные факты того, что крестьяне и ремесленники не знали ни пенсий, ни отпусков, а чередование работы и отдыха регулировалось отнюдь не трудовым законодательством, но временем года или же церковным календарем в купе со сложившимися традициями и укладом. Рабочий день совпадал со световым, а его продолжительность на протяжении года варьировалась, количество нерабочих дней колебалось от 55 до 165. Работники проживали на территории предприятий, что приводило к слиянию производственной и жилой зон ^[5;25;26]. Иными словами, до индустриальной революции домашняя работа была нормой и, если соглашаться с мнением А.В. Шипилова, то, по сути, сегодня «мы возвращаемся туда, откуда пришли» ^{[25, с. 138]}.

По нашему мнению, в измененной темпоральности формируется некоторая противоречивость: с одной стороны, высокая зависимость человека от современных ИКТ еще больше повышает значимость настоящего и влияние «террора момента», с другой, жизнь всего человечества в неравных частях поделилась на жизнь «до» и «после» пандемии, что позволило темпоральности вновь приобрести черты прошлого. В то же время «нормальная», то есть допандемийная, темпоральность, которая сегодня подвергается идеализации, относится к пока недостижимому будущему, с чем человек связывает свои надежды: «Кризис COVID-19 изменяет природу презентизма, поскольку в наше расширенное и бесконечное настоящее внезапно вторглось как прошлое (ограничение и вирус вызывают ситуации, которые мы связываем с великими пандемиями прошлого), так и будущее (которое внезапно появляется в виде бездны и грядущей катастрофы)» ^[30].

Попробуем разобраться в морфологических особенностях измененной темпоральности. Итак, мы уже зафиксировали, что в структуре сегодняшних реалий элемент прошлого расширяется, включая в себя палитру темпоральностей – от недавней «нормальной» вплоть до «средневеково-ренессансной» ^[23;31]. Как и на нижней точке отсчета, сегодня мор и эпидемии сопровождают общественную жизнь не только отстающих, но и самых развитых стран, что в контексте борьбы с пандемией в планетарном масштабе существенным образом делает менее четкими границы между национальными государствами, заменяя при этом былые претензии на международное сотрудничество.

Не слишком внятная по своей структуре темпоральность обусловливает алармистские страхи перед будущим, которые ввиду усугубляющейся неясности вообще грозит «смертью времени» ^{[36; 45]}. Разумеется, что большую часть людей такое будущее пугает. Они убеждены, что «завтра» потерялось – и мир движется к концу; другие же, наоборот, ожидают его постковидную позитивизацию, надеясь, что это трудноуловимое и практически непрогнозируемое «завтра» сменит ужас настоящего ^[31]. Тем не менее, общее отсутствие уверенности в будущем и возможностях возвращения к пространственно-временному континууму «доковидных» времен преобразовывает саму сущность темпоральности. Так, начиная с установления «линейной стрелы», время выступало средством социального нормирования и согласования деятельности субъектов, неуверенность и утрата надежд на завтра неизбежным образом ее изменяет, нивелируя связанные с феноменом времени регулирующие функций, что попросту трансформирует Постсовременность в эпоху «безвременья». Выходит, что в реалиях коронавирусной пандемии «настоящее движется быстрее, прошлое кажется еще более удаленным, а будущее кажется совершенно непредсказуемым» ^{[33, с. 36]}.

Основные выводы

Подчеркнем, что глубина и масштабный характер продолжающегося сейчас, без преувеличения, коронавирусного кризиса, с которым человечество начало активную в 2020 году, затрагивает все уровни темпоральности:

1) На индивидуальном уровне изменения затронули все аспекты проявления времени, сказавшись на стирании границ между трудовой деятельностью и досугом, рабочими и выходными днями, днем и ночью.

2) На уровне социального времени трансформируется уклад жизнедеятельности национальных сообществ. При этом повышается значимость (широко)профильных специалистов, могущих осуществлять свой вид деятельности удаленно. Важно, что на этом уровне темпоральности изменения коснулись не только организации производственной деятельности, но и сказались на сроках сменяемости власти и функционировании правительственных режимов, что по анализу итого позволяет отдельным исследователям говорить о полной остановке времени ^{[45; с. 219]};

3) На уровне исторического, или географического, времени хотелось бы отметить, что распространение коронавируса далеко не первая пандемия, с которой сталкивается человечество. На деле, этот аспект отражает собой цикличность, которую можно наблюдать на данном уровне темпоральности при одновременном сжатии мира до такой «тесноты», что ни одна пандемия не может быть рядоположена с COVID-19, как по темпам и масштабам своего распространения, так и медиаосвещения. В этом мы усматриваем весомый вклад глобализации, которая, как известно, сопровождалась повышением транспарентности границ между странами и повышением мобильности граждан. Однако сегодня аксиологически конгруэнтные большинству населения и принятые на вооружение правительствами национальных государств либерально-демократические идеи порой приносятся в жертву сдерживающим карантинным мерам.

Самоочевидно, что «вывихи» времени существенно искажают пространства – и это произошло несмотря на разные подходы, которыми руководствовались государства при организации ограничительных мер. Независимо от страны проживания, превалирующая часть городских жителей, почувствовав реальную опасность, изменили свой образ жизни, значительно ограничив привычные пространства ^[23;35]. Прежние координаты сузились, но аккумулировали в себе большинство достижений предыдущих периодов, которые призваны помочь в преодолении недостатков сегодняшней социальности. По большому счету, в пространстве повседневности сама пандемия уже давно перестала восприниматься как стихийный процесс, но за прошедший год стала чем-то вроде катализатора информационного внимания и одновременно с этим став невидимым консультантом-надзирателем по вопросам и проблемам гигиены, санитарии, эпидемиологии, а также ответственного поведения и социальной психиатрии: «Каждый день информационные каналы открываются сообщениями о том, кто вырвался вперед по заболеваемости, а кто – по смертности, кто лидирует и вот-вот перегонит всех с созданием и применением вакцины» ^{[17; с. 35]}.

Изменения, затронувшие виды деятельности и перестроившую хабитуализированную систему социальных взаимодействий и пространственно-временных категорий, вскрыли не только социально-экономические слабые стороны, но и заставили усомниться в вере в авторитет науки и научного знания ^[33;45]. В то же время следует помнить, что любой кризис всегда имеет другую сторону – возможности. В данном случае налицо созревшие потребности пересмотра интеракций в рамках глобального социума, а также ремоделирования наличной системы сложившихся и до прошлого года в определенной степени удачно функционировавших в различных контекстах институциональных сред. Стало понятно, что жить в прежнем моменте больше не получится, поэтому упрощение и выхолащивающая формализация социальных отношений недопустима, тем более при назревшей необходимости прояснения действительности. Как здесь не согласиться с мнением, что любые кризисы раскрывают те скрытые потенции и наделяют новыми смыслами те свидетельства, которые в докризисные периоды воспринимались как должное ^[30;31]. Сегодня все больше исследователей подчеркивают, что пандемия может мотивировать человечество к изменениям образовавшихся и масштабировавшихся разрывов доковидной социальности и, в некотором роде, стать поворотным моментом при переходе в завтрашнее будущее. Здесь мы в позитивной модальности оцениваем инициацию и проведение самых различных международных дискуссий, которые главным образом направлены на ревизию и конструктивную критику того, что было сделано в борьбе с пандемией COVID-19.