Введение образа северного оленя в бытие и быт древнесаамского населения

Травин Илья Александрович инженер-исследователь, Центр гуманитарных проблем Баренц региона, Филиал Федерального государственного бюджетного учреждения науки Федерального исследовательского центра «Кольский научный центр Российской академии наук». 184200, Россия, Мурманская область, г. Апатиты, ул. Академгородок, 40а Travin Ilia Aleksandrovich Research Engineer, Center of Humanitarian Problems of the Barents Region – branch of the Kolsky Scientific Center of the Russian Academy of Sciences 184200, Russia, Murmanskaya oblast', g. Apatity, ul. Akademgorodok, 40a diletant101@list.ru Другие публикации этого автора

В культуре народа саами северный олень занимает особое место. Это и участник мифов и сказок, источник питания и тепла, работник в хозяйственно-бытовых делах, показатель финансового благополучия семьи и т. д. Ранее, северный олень целиком либо его части, использовались и в религиозных обрядах поклонения, т. е. животное имело значение, важное и в культе. Это может характеризовать также и то, что период введения оленя в культуру народа, очень удалён от современного времени.

Введение оленя в культуру находится в прямом взаимодействии с процессом формирования самой культуры народа. А это, в первую очередь, зависит от осознания народом своего места в окружающем ландшафте. Эта идея о влиянии окружающего ландшафта на формирование культуры, раскрыта в полной мере О. Шпенглером, который пишет: «Культура рождается в тот миг, когда из прадушевного состояния вечно младенческого человечества пробуждается и отслаивается великая душа, некий лик из пучины безликого, а нечто ограниченное и преходящее — из безграничного и пребывающего. Она расцветает на почве строго отмежеванного ландшафта, к которому она остается привязанной чисто вегетативно» ^{[15, с. 264]}. По О. Шпенглеру, душа культуры формируется на основе осознанного действия — имеется ввиду взаимодействие человека и того ландшафта, что его окружает.

Ландшафт Крайнего Севера (Скандинавия, Кольский полуостров) с его климатическими особенностями, ясно характеризуется присутствием в нём северного оленя. Поэтому факт присутствия северного оленя в культуре народа саами не может быть подвергнуть сомнению. В этой климатической зоне связь ландшафта и культуры несомненна. Причём связь эта прослеживается с периода мезолита. Как подтверждение этого, следует отметить петроглифы Скандинавии и Кольского полуострова с изображением людей, оленей, бытовых сцен. Н. Н. Гурина считает, что на Кольском полуострове «прослеживается генетическая преемственность элементов культуры от мезолита до эпохи металла включительно» ^{[1, с. 131]} и известно мнение Н. Н. Гуриной, что «следует согласиться с точкой зрения тех исследователей, которые происхождение саамов связывают с древним местным населением» ^{[1, с. 137]}. Без всякого сомнения, эти изображения доказывают использование оленя человеком в то время и акцентируют на важности оленя в жизни человека, т. к. изображения содержат большое количество фигур оленей и сцен взаимодействия человека с ними или присутствия рядом с животными. Введение оленя в бытие и быт саамского народа именно на территории Скандинавии и Кольского полуострова было бы определённо ясным, если бы не существовали концепции по вовлечению в генезис саамского народа южного финского компонента. В таком случае, наличие петроглифов с изображением оленя (лося) на Крайнем Севере подтверждает мысль, что связь ландшафта, животных и культуры народа была ясно осязаема именно в тот период и именно у того народа, который жил на севере и создавал эти петроглифы. Без сомнения, культура того периода, а точнее, декоративно-прикладное искусство, находились в определённой зависимости от ландшафта и населяющих его животных. Вероятно, это было также связано и с религиозными верованиями.

Возникает вопрос, а если отдельный компонент народа саами проживал южнее и пришёл на север в процессе миграции, то мог ли северный олень войти в культуру народа саами (носителей южного генетического компонента саамского языка) или «древнесаамского населения» также южнее, в самом географическом ареале формирования/проживания того древнесаамского населения? Какой был сам процесс этого действия и где географически он происходил, и когда? Для ответа на этот вопрос одних лишь данных по культурологии недостаточно. Ответ на вопрос о времени и месте появления образа оленя в бытие и быте народа саами можно дать лишь с помощью синтеза наук.

Сам вопрос о возможном первоначальном расселении саамов южнее, был ранее немного раскрыт как И. Шефферусом, так и Н. Н. Харузиным. Н. Н. Харузин пишет, что по его мнению «лопари загнаны на далёкий север неизвестными нам передвижениями народов и что, как в Скандинавии, так и в России они населяли места более южные, чем в настоящее время» ^{[14, с. 16]}. Н. Н. Харузин сообщает, что «одна из местностей Новгорода, которую занимала изгойская сотня, сохранила в своём названии воспоминание о лопарях, здесь некогда живших» ^{[14, с. 18]}. Про проживание саами в районе Онежского озера Н. Н. Харузин пишет, что «лопари долго жили в этих местах и если в XIV в. и прикочевывали лишь к нему, то предки их вероятно имели более долгое пребывание на этом озере» ^{[14, с. 19]}. Н. Н. Харузин приводит также другие сведения: «не безыинтересным является и то обстоятельство, что у русских крестьян, населяющих берега Водлозера (Пудожский уезд Олонецкой губернии) сохранилось воспоминание о приходе к Водлозеру “самояди и лопи”. По преданиям эти перекочевки представителей обоих племён происходили каждый год, в определённое время, причём обыкновенно самоядь, лопь и русские состязались в стрельбе из лука… С XV в. в пределах Повенецкого уезда семь погостов известны под именем “Лопских погостов”» ^{[14, с. 19]}.

Уже из этого можно сделать вывод, что в XIV-XV вв. на территории, географически совпадающей расположенной рядом с озёрами ареала Онежского озера были отмечены перекочёвки саами, а несколько ранее они жили тут более оседло. По словам Н. Н. Харузина, саами «прикочевывали» к озеру, т. е. вероятнее всего, обладали стадами оленей, с которыми и кочевали сами. В этом случае следует считать, что в XIV в. северный олень уже присутствовал в культуре народа саами и Н. Н. Харузиным приведены слова о наличии северного оленя у саами на берегах Онежского озера — на территории гораздо южнее современного ареала расселения народа. Были ли саами, живущие у Онежск ого озера потомками тех людей, что оставили петроглифы с изображениями лесных животных на его берегах ^[4] или же это другое население, зависит также и от того, жили ли ранее саамы в другом месте. Но в любом случае, на берегах Онежского озера в XIV в. у народа саами присутствовал северный олень в быту, и несомненно, в народной культуре и бытии.

Стоит рассмотреть ситуацию, в которой саами ранее XIV-XV вв. предположительно уже имели образ северного оленя в своей культуре. Для определения отправной исторической и географической точки можно взять информацию из работ по археологии. И. С. Манюхин пишет, что не позднее VI-V вв. до н. э. в районе Верхней Сухоны проходит разделение южного финского потока, и «вместе с Верхним Поволжьем это именно та территория, где древнесаамское население могло проживать непосредственно перед проникновением далее на Север» ^{[5, с. 21]}. Мог ли северный олень войти в бытие и быт древнесаамского населения в том ареале и в то время? Положительный ответ позволил бы определить место и время формирования основ культуры древнесаамского населения (носителей южного генетического компонента саамского языка), связанные с оленем. Т. к. если олень занимал весомое место уже в то время и в том географическом месте, то и мифология, связанная с северным оленем, имела все шансы сформироваться именно тогда и там же. Выражаясь точнее, древнесаамское население могло ввести северного оленя в свою культуру, только если он наблюдался в окружающем ландшафте.

Про присутствие северного оленя в изучаемом регионе в исторический период, В. И. Фертиков пишет: «До XVIII в. северный олень был довольно обычным в Костромской губернии, где местами встречался чаще лося... В 30-х гг. XIX в. на северного оленя ещё охотились в Весьегонском уезде Тверской губернии, но в 1850-м — 1860-м годам здесь отмечались лишь случайные заходы. Однако на севере Ярославской и Вологодской губерниях в эти годы ещё существовали его скопления… Довольно обычен и широко распространён северный олень был только в Костромском крае, где в 1895 г. насчитывалось до 2000 животных, а стада нередко достигали 100-150 особей» ^{[13, с. 205]}. Также в таблице «Костные остатки в археологических памятниках Центрального региона Европейской части России» В. И. Фертиков указывает, что в археологических памятниках Ярославской области V-III вв. до н. э. присутствуют кости северного оленя ^{[13, с. 200]}.

На возможность нахождения в тот период в ареале Верхней Волги, или спуска любящего холодный климат, оленя, с севера до Верхней Волги и Верхней Сухоны также указывает факт существования похолодания раннего субатлантического времени. В. В. Клименко пишет, что похолодание раннего субантлантического времени было в рамках 650–280 гг. до н. э. ^{[3, с. 13–19]}. В этот период стада северного оленя имели все предпосылки переместиться южнее и достичь Верхней Волги.

Датировка похолодания раннего субантлантического времени по В. В. Клименко и данные В. И. Фертикова, вкупе с информацией И. С. Манюхина дают все основания предполагать о возможности встречи древнесаамского населения (носителей южного генетического компонента саамского языка) с северным оленем на территории между Верхней Сухоной и Верхней Волгой в период середины I тыс. до н. э. Таким образом, становится возможным определить время и географический ареал этой встречи. Теперь необходимо рассмотреть непосредственно сам вопрос возможности введения оленя в бытие и быт народа в то время.

По совокупности полезных свойств для человека, особенно в период природопользования посредством охоты, рыбной ловли и собирательства, олень акцентируется как важнейший источник питания — пищи для конгломерации людей, живущих в локальном сообществе. С точки зрения получения мяса с туши оленя и учитывая стадность оленя, охота на оленя наиболее выгодна. При этом, неагрессивное поведение животного не несёт явного риска для жизни охотника. Стоит отметить, что количество голов убитого оленя должно было быть стабильным в соответствии с количеством людей в локальном сообществе. Если повысить производительность охоты и получать мяса кратно больше — мясо не может быть съедено, оно может пропасть, испортиться (особенно, летом). Кратное уменьшение производительности охоты приведёт к голоду в локальном сообществе людей. Количество мяса/особей оленя, добытого в пищу, должно быть постоянным и достаточным. Ведь любые колебания в сторону стабильного уменьшения поступления питания в виде мяса оленя очень чувствительны для сообщества людей, получающих питание посредством охоты на оленя.

Введение образа оленя в культуру должно было оставить этот след в мифологии. Хрупкое равновесие доступного питания посредством охоты должно было быть обосновано заботой Оленя или Главного Оленя, либо некоего Существа/Силы о человеке. Олень не понимает язык человека, но видит, что человек за ним охотится. При этом олень не уходит прочь (глобально, массово). Некоторая сила не даёт человеку попасть в ситуацию, в которой он останется без предмета охоты, и соответственно, пищи. Кто же направляет оленей к человеку-охотнику? Это должно быть существо или сила, понимающая человека, его язык, его быт и природопользование — прямую зависимость жизни человека от питания олениной. Несомненно, это должен быть тот, кто или очень тесно связан с человеком (и оленем), либо сам был человеком и стал зверем, но по-прежнему понимает проблематику жизни людей. В мифологии саамского народа есть персонаж Мяндаш, который имеет возможность становиться человеком или оленем — либо был человеком, но стал оленем. В любом случае, именно Мяндаш понимает зависимость человека от пищи в виде мяса северного оленя, и направляет оленей к человеку. Образ человека-оленя Мяндаша мог возникнуть в культуре древнесаамского населения как ответ на вопрос о причине регулярного появления оленей рядом с охотниками, учитывая, что охотники открыто убивали животных. Можно предполагать возникновение у древнесаамского населения культа этого животного, который посредством культурной преемственности, дошёл до мерянского населения в виде поклонения «синим камням». М. Я. Диев проводит параллели этого мерянского культа к культу Велесу (скоту) и свидетельствует о приметных больших камнях недалеко от г. Кострома ^[8]. Дальнейшее восприятие образа Мяндаша большей частью уже как человека, приводит к появлению антропоморфных элементов орнамента в саамском декоративно-прикладном искусстве. Стоит отметить, что эти элементы визуально тесно связаны с антропоморфными элементами в искусстве более южных по отношению к ареалу современного проживания народа саами, регионов ^[9]. Вероятно, их ассимиляция в декоративно-прикладное искусство проходила на фоне миграционных процессов на север.

Введение оленя в бытие древнесаамского населения могла произойти на территории между Верхней Сухоной и Верхней Волгой в период середины I тыс. до н. э., потому что вероятнее всего, ранее и южнее, южный компонент саамского народа не имел возможности регулярно и массово встретиться с оленем в природе и вести массовую охоту на оленя. Вероятно, несколько ранее и южнее, олень встречался древнесаамскому населению эпизодично, в период прохождения древнесаамским населением территории древнемарийского населения. Но именно те встречи и осознание удобности использования оленя в качестве добычи, и положили началу введения северного оленя в культуру — в быт (как доступный и удобный источник пищи и тепла), и одновременно, в бытие народа. В подтверждение этого предположения следует привести топонимию географического ареала, расположенного в непосредственной близости от р. Кострома, вверх по течению реки от г. Буй Костромской области. В этот ареал древнесаамское население могло прийти только через территорию древнемарийского населения.

Касательно следов марийской топонимии в саамской, А. К. Матвеев считает, что топонимия марийского языка предшествовала саамской, либо была одновременно с ним. А. К. Матвеет пишет: «Показательны гидронимические соответствия... пучо, пучы «олень» — Пучега, Пученьга, Пучозеро» ^{[7, с. 37]}. Также Г. М. Керт указывает значение слова «пудзе» — по-саамски это «олени» ^[2]. В локальном ареале, расположенного в непосредственной близости от р. Кострома (описано выше), имеющем в топонимии следы, явно перекликающиеся с ареалами современного северного проживания народа саами ^{[10, с. 47-48]}, можно обнаружить гидроним «печенга», вполне вероятно, имеющий корни в слове «пучо» (марийское — олень), и эта река изначально носила название «оленья».

И. С. Манюхин пишет: «Выясняется, что в основе саамского языка лежат два генетических компонента: дофинский северный и древнефинский южный. Территория северного компонента связана с озерно-ледниковыми ланшафтами, распространяющимися севернее 60 параллели северной широты. Территория южного компонента расположена между границами дофинского и древнемарийского населения в пределах Верхней Волги и северных ее притоков от южного Белозерья до районов Ярославского и Костромского Поволжья» ^{[6, с. 233]}. И. С. Манюхин сообщает, что «весь комплекс лингвистических, в том числе топонимических, исторических и этнографических сведений показывает, что территория расселения марийских и мордовских народов не выходила существенно за пределы их современного расселения... основная марийская топонимия простирается к северу примерно до линии Кострома — Котельнич... Территория между южной границей дофинского населения и северной границей древних мари... являлась зоной расселения носителей саамской речи» ^{[6, c. 55-56]}. Следовательно, марийское слово «пучо» могло проникнуть на северо-запад от Костромы только вследствие миграции древнесаамского населения, которое прошло через территорию древних мари, встретилось там с северным оленем и адаптировало марийское слово, обозначающее этого животного.

Введение образа северного оленя в быт и бытие (природопользование, топонимия, мифология) после прохождения ареала расселения древних мари должно было отразиться и в культуре древнесаамского населения. В декоративно-прикладном искусстве можно встретить следы этого процесса. В орнаментах саамских декоративных вышивок одним из наиболее часто встречающихся элементов вышивки является ломаная линия, образующая собой цепь равнобедренных треугольников с углом при вершине треугольника от 70 до 90 градусов. Следует заметить, что у народа мари есть узор в виде треугольника и он выражает оленя. Вероятнее всего, древнесаамское население адаптировало в свою культуру не только марийское слово «олень» для использования его в названии реки, но и визуальный геометрический символ оленя, используемый в культуре древних мари. Более того, этот символ был способен остаться в декоративно-прикладном искусстве саами лишь в случае регулярной «подпитки» визуальным наблюдением северного оленя и присутствием его образа в культуре народа. Следует отметить, что метаморфозы треугольного орнамента в сторону антропоморфности и антропоморфных фигур могли проявиться позднее, примерно лишь к середине I тыс. н. э. - концу I тыс. н. э. А в середине I тыс. до н. э. этот узор скорее всего, применялся в виде треугольника и цепи треугольников, без следов антропоморфности.

Изображение северного оленя в виде графического символа треугольника распространено также и у народа, с самых ранних времён занимающегося охотой на оленя — у эвенов. В декоративно-прикладном искусстве эвенов есть отдельный элемент — ломаная линия, представляющая собой цепь треугольников, и этот элемент отображает копыто или копыта оленя (в зависимости от количества «треугольников»). Налицо выражение образа северного оленя посредством геометрических фигур — треугольников. Вряд ли древнесаамское население использовало бы для этого выражения иной символ, нежели тот, что был, по-видимому, актуален у древних народов, и к тому же, применялся у древнемарийского населения, через территорию проживания которого мигрировало древнесаамское население. Треугольники в саамском орнаменте становятся не просто геометрическим заполнением декоративной плоскости, а визуальный элементом образа оленя и его перемещения, либо перемещения стад оленя. В этом смысле треугольник и вошёл в декоративно-прикладное искусство древнесаамского населения изначально, прочно закрепив образ северного оленя в бытие и быте населения.

В дальнейшем, эти треугольные элементы в виде линии из треугольников посредством культурной преемственности переходили из поколения в поколения различных народов и остались в декоративно-прикладном искусстве региона, т. к. «треугольные декоративные элементы пришли в декор славянских строений региона после культурного заимствования и трансформации декоративно-прикладного искусства народов до-славянского периода, вплоть до периода проживания в регионе древнесаамского населения» ^{[12, с. 5]}. В пример можно привести наличие у народа меря треугольных декоративных элементов в декоративно-прикладном искусстве, и наличие их же у славян-язычников. Культурная преемственность донесла треугольные элементы в декоративно-прикладном искусстве региона до настоящего времени. «Ряд треугольников в настоящее время прослеживается в декоре стенных подзоров и причелин, наблюдаемые сейчас в пропильной декоративной резьбе северо-запада Костромской области» ^{[11, с. 7]}.

Таким образом, имеются все логические основания для признания возможности введения образа северного оленя в бытие и быт древнесаамского населения (носителей южного генетического компонента саамского языка) на территории между Верхней Сухоной и Верхней Волгой в период около середины I тыс. до н. э. В этом же регионе и в этот же период вполне возможно формирование в культуре древнесаамского населения образа Мяндаша — человека-оленя. Графическим образом, изображающим оленя или оленей в декоративно-прикладном искусстве, стал треугольный элемент, а в множественном числе — цепь треугольников. Прохождение треугольного элемента через сменяющие друг друга народы и их культуры, подтверждает значимость образа животного, которому народы, живущие в удалённое от сегодняшнего дня время, обязаны получением высококалорийного питания в условиях ведения охоты как главного источника питания. Наличие треугольных элементов в декоративной домовой резьбе региона следует считать подтверждением этому, и как следствием, доказательством проживания древнесаамского населения в регионе между Верхней Сухоной и Верхней Волгой, и введением образа северного оленя в культуру этого населения.