«Верх» и «низ» политического пространства: особенности конструирования в российской политике.

Скиперских Александр Владимирович ORCID: 0000-0001-8587-7415 доктор политических наук профессор, кафедра философии и социальных наук, ЕГУ им. И.А. Бунина 399770, Россия, Липецкая область, г. Елец, ул. Свердлова, 13, кв. 27 Skiperskikh Aleksandr Vladimirovich Doctor of Politics Professor, Department of Philosophy and Social Science, Bunin Yelets State University 399770, Russia, Lipetsk region, Yelets, Sverdlova str., 13, sq. 27 pisatels@mail.ru Другие публикации этого автора

Введение

Политическое пространство может восприниматься двояко. Исходя из того, что оно являет собой определённое место власти, пространство может выступать достаточно цельным. То есть пространство принадлежит власти, и именно власть выступает его ключевым архитектором и местоблюстителем. Но есть и другая попытка описания политического пространства, представляющего собой совокупность элементов в рамках единого целого. Пространство в таком случае является бесконечно делимым, конфликтным и регулярно оспариваемым. Оба фокуса, определяющих пространство политики, в полной мере имеют место быть. И первый, и другой взгляд, в равно степени могут осмысляться с помощью различных интеллектуальных штудий и теорий. В данной статье мы попытаемся привести примеры того, как может конструироваться политическое пространство, и как оно может описываться в политической науке. Нас интересует диспозитив «верха» и «низа», отчётливо представляющий себя на различных уровнях политики. В качестве пространственного континуума будет выступать современная Россия, на примере которой и будут представлены различные сочетания верха и низа в политике.

Пространство политического: попытки деления

Попытки конструирования политического пространства можно увидеть в целом ряде политических текстов. Представленные оппозиции в сумме дают единое политическое целое. В частности, говоря о таких оппозициях, можно указать на одну и самых распространённых, разъединяющую политическое поле на «правую» и «левую». Подобная оценка политического пространства базируется на основании восприятия политических реформ. «Правое» и «левое» отчётливо конституирует себя в политическом партийном спектре, правда, содержание правой и левой политики может не совпадать в той или иной политической традиции. В частности, рассуждения о «правом» и «левом» в производстве политических мифов можно встретить у Жака Сегела. В частности, вспоминая кампанию Й. Антала в Венгрии, политический технолог вспоминал о шокирующем по своим эффектам ярлыке «леваков», «ассоциировавшихся с коммунизмом и имевших убийственную силу» ^{[15, с. 139]}.

Есть деление политического пространства и на публичную и непубличную сферу, проецирующееся, в частности, на дискурс партийного строительства. Неслучайно, у французского исследователя Мориса Дюверже можно увидеть деление пространства на «массовое» и «кадровое». Данный дискурс конституируется в зависимости от дисциплины, обеспечивающей единство формы, выступающее «единством партии, отсутствием в ней фракций и течений» ^{[6, с. 222]}.

Есть попытки разделения политического пространства на условный Запад и Восток. В частности, такое разделение было предпринято французским философом Цветаном Тодоровым, когда речь шла о влиянии просвещения на политические процессы, в связи с чем, западные политии определялись им, как в большей степени, открытые к инновациям и в большей степени готовые к демократическим преобразованиям ^[17].

Существуют и попытки описания общества на предмет его открытости, транспарентности. Общества могут развиваться, как в режиме «осаждённой крепости», равно, как и в открытом режиме. Истоки подобного взгляда на общественную структуру и доминирующую в обществе идеологию можно встретить ешё и в Античности, экстраполировав древнегреческие схемы на современные практики. Подобные подходы можно увидеть в диспозиции открытое/закрытое у Карла Поппера ^[12,13].

Безусловно, могут существовать и другие оппозиции, легко приобретающие политический характер с помощью авторской деконструкции. Но, как мы уже говорили, нас интересует диспозиция «верха» и «низа», утверждающая себя везде, где существует политика.

«Верх» и «низ» в российской политике:

исторические и культурные основания разделения

Политику от других сфер общественной жизни отличает власть. Наличие власти буквально вертикализирует пространство. Именно поэтому, зачастую, политическое представляется сужающейся наверху фигурой – пирамидой, треугольником. Это вершина холма, пик, самая высокая точка, которая предполагает остановку – выше только небо и Бог.

Разрывы «верха» и «низа» будут очевидны в том смысле, в котором мы можем политически воображать реальность. У данной асимметрии существуют исторические корни, заложившие основания для последующего социального неравенства. Социальное неравенство превращается в политическое неравенство. Что касается современной России, то истоки социального неравенства можно увидеть в существовавшей в империи «Табели о рангах», разделявшей русских чиновников на 14 классов. Так как каждый следующий класс становится влиятельнее предыдущего, то мы увидим, что на вершине социальной пирамиды присутствует совершенно немногочисленный слой высшей чиновничьей знати – государственных людей.

Нужно отметить, что разделение существовало и в военной и придворной лестнице. При этом, именно «военная служба считалась преимущественно дворянской» ^{[9, с. 35]}. Как мы видим, даже среди представителей тех или иных иерархических моделей могло существовать определённое размежевание, спроецированные на различные тексты русской культуры. Судя по ним, можно увидеть присутствие диспозиции «верха» и «низа». Вспомним, как в «Станционном смотрителе» А.С. Пушкина ротмистр Минский похищает Дуняшу, совершенно не озадаченный последствиями своего поступка в отношении представителя самой низшей ступени статской лестницы рангов. Подобное поведение в сознании ротмистра является вполне нормализованным. Скорее всего, как верно отмечает Ю. Лотман, в сознании русского человека чиновник «ассоциировался с крючкотвором и взяточником» ^{[9, с. 37]}. Офицер всегда мог противопоставить такой незавидной роли самого себя, доблесть и символический капитал военной службы.

В «Смерти чиновника» А.П. Чехова мы увидим курьёзный случай в театре, произошедший с чиновником Червяковым, чихнувшим на лысину генерала, сидящего перед ним. После нескольких попыток извинения перед генералом, чиновник умирает от страха. Всё разыгрывается в духе чеховской иронии. В данном рассказе показательна изначальная диспозиция героев в театре. Чем выше общественный статус, тем лучше место в театральном зале. Нужно отметить, что в Российской империи у некоторых влиятельных людей могли существовать едва ли не пожизненные места, закреплявшиеся за ними и за их семьями.

Проводя исторические параллели с советским временем, мы увидим уже такое явление, как номенклатура, которое, так же, как табель о рангах, могло пронизывать весь общественный и политический ансамбль. Номенклатура появляется после системных политических трансформаций. В случае СССР – после революции. Но насколько она может быть однородна социально? Попытки разобраться в этом вопросе были предприняты многими исследователями. В частности, югославский интеллектуал Милован Джилас в тексте «Нового класса» высказал важную мысль о том, как конструируется номенклатура. По его мнению, в ней, наряду с харизматическими революционерами, всё равно, так или иначе, будут присутствовать хозяйственники, потому как задача создания новой экономик требует мозгов профессионалов. Поэтому, к их услугам обычно прибегали после того, как «революционный взрыв и революционное насилие становились помехой для хозяйственной жизни сразу же после свержения старого режима» ^{[5, с. 35]}.

Анализируя советский кейс, М. Восленский говорит о номенклатуре – «перечне руководящих должностей, замещение который производит не начальник данного ведомства, а вышестоящий орган» ^{[3, с. 83]}.

Появление номенклатуры в СССР объяснялось руководящей ролью КПСС, доминировавшей в политическом и идеологическом пространстве государства. Неслучайно, в истории советской номенклатуры, рассказанной М. Восленским, так много социальных перегородок, разграничивающих номенклатуру и простых советских людей. Разграничение происходит на невидимой ширмой – пропаганда делает всё, чтобы были незаметны существующие внутри номенклатурной реальности специальные столовые и буфеты, санатории и дома отдых, госдачи и магазины. Жизнь советской номенклатуры прекрасно показана в х/ф П. Чухрая «Водитель для Веры» (2004). Право на привилегии прочно закреплено в сознании едва ли не каждого члена советской номенклатуры. Существование номенклатуры доказывает стратификацию советского общества не только в контексте политических различий, но и экономических.

Следует отметить, что наличие особого слоя внутри политической элиты, который сосредотачивает в своих руках всю полноту власти, подтверждается политологами. Речь идёт о верхушке пирамиды власти. Принятие решений внутри власти осуществляется строго ограниченным кругом лиц. Отсюда, возникает феномен «кокуса», концептуализированного М. Острогорским. «Кокус», по большому счёту, внутри политического института и есть та самая «горсточка людей», способная влиять на мнение большинства ^{[11, с. 168]}. Данная мысль впоследствии будет развиваться и в других политических теориях. В частности, О. Крыштановская считает, что в современной российской политической элите особенно выделяется самый верхний слой, который исследовательница называет «топ-элите», являющейся «всё более закрытой, чем острее угол политической пирамиды» ^{[8, с. 79]}. Подобная политическая конструкция легитимируется на внешней периферии с помощью лояльных западных экспертов. Именно с их поддержкой, как говорит Л. Шевцова «происходит процедура создания позитивного имиджа российской власти» ^{[18, с. 64]}.

Вообще, изначально, размежевание на «верх» и «низ» не является результатом природной гармонии, а выступает следствием «насильственно установленной реальности», о чём говорит немецкий теоретик культуры Алейда Ассман ^{[1, с. 184]}.

Равно, как и мир политической элиты, в российской практике также может быть структурирован мир её обслуги. Сложная анатомия элиты экстраполируется и на общество слуг. В русской культуре можно увидеть, в какую сложную систему выстраиваются их образы, начиная от чичиковского слуги Петрушки, и заканчивая старичком Фирсом. Прерогативы «верха» могут быть неплохим мотиватором для представителей социального «низа». Стратификация может быть перевернута наоборот. Вспомним, сюжет х/ф «Слуга» Вадима Абдрашитова (1988). Слуги могут сделать и головокружительную карьеру, со временем осуществив инкорпорацию в мир влияния и богатства.

Легитимация диспозиции власти в современной России:

экономические, социальные и культурные основания

Сложившаяся диспозиция между политическими акторами в современной России является достаточно устойчивой. Подтверждением этого тезиса может являться практическое отсутствие каких-либо громких скандалов, связанных с «отлучением» от власти представителей российской топ-элиты. Это говорит о достаточно сильной её консолидации и доверии друг к другу. В то же время, в регионах, на местах мы можем периодически видеть различные перемещения, создающиеся иллюзию активной и конкурентной политической жизни.

Сложившаяся политическая конструкция утверждается как некая объективная реальность и в глазах общества. Всякий раз, когда в каких-либо источниках приводится информация о доходах того или иного губернатора и главы города или муниципального района, происходит легитимация существующей политической модели. Высокая стоимость наручных часов, автомобилей, яхт и недвижимости богатых россиян становится вполне обычной реальностью, к которой постепенно привыкают россияне. Всё выглядит вполне резонно и не подлежит обсуждению. Достаточно спокойно и нераздражительно об этом могут говорить и сами представители власти. В их логике ничего странного не происходит. Политическое управление требует надлежащего оснащения.

Вообще, нужно понимать, что язык власти является языком больших цифр. В дискурсе власти жонглирование большими цифрами является самим собой разумеющимся, в то время, как общественные низы живут в режиме постоянных ограничений и минимумов. Минимальный размер оплаты труда, минимальный набор продуктовой корзины – актуальность этих концептов для россиянина, по большому счёту, может свидетельствовать о достаточно низкой степени экономической свободы. Недовольство своей зарплатой большинства россиян не кажется чем-то удивительным. В частности, в 2018 г. по данным исследования Ромир, только 58% россиян могли назвать размер своей зарплаты удовлетворительным ^[14].

В складывающейся ситуации «верх» бравирует своим состоянием и доходами, в то время, как «низ» живёт в совершенно иной экономической реальности. Политический процесс в современной России, по мере своего развития, не способствует сокращению установившихся диспропорций. Более того, они только углубляются, что способствует радикализации протестных настроений. В частности, это может быть заметно и на поведении российской молодёжи, что, естественно, не ускользает от внимания некоторых российских исследователей ^{[2, с. 649-655]}. Достаточно ярко на общем фоне всегда смотрится студенческая молодёжь ^[7]. Показательно выглядели и российские протесты в начале 2021 г., в которых приняли участия многие молодые россияне, как в столице, так и в регионах.

Законотворчество в РФ сегодня направлено на закрепление существующей диспозиции, что доказывают попытки ужесточения контроля над высказываниями россиян о власти в Интернет-пространстве. Власть пытается максимально сохранить своей право говорить с обществом «сверху», с позиции силы.

Экономические диспропорции, расслаивающие российское общество сегодня, проецируются и на различия в социальных гарантиях. Не вызывавший активной критики в СССР, сегодня, всё чаще у многих россиян вызывает нарекания уровень развития медицины в регионах и муниципалитетах, в то время, как доступ к своевременной и качественной медицинской помощи для большинства россиян может быть попросту ограничен. Ограничения COVID-19 подтвердили существующие социальные размежевания среди россиян, раскрыв огромную разницу в качестве жизни жителей столиц и провинции. Провинциальный быт сегодня выглядит достаточно непривлекательно, потому как изначально связывает своего поклонника многочисленными инфраструктурными ограничениями.

Политическое разделение на «верх» и «низ» находит себя и в образовательном дискурсе, когда мы видим, насколько частные детские сады и школы могут отличаться от государственных образовательных учреждений. Культурный дискурс конструируется теми же размежеваниями, что и экономический. Становится, что платные услуги дошкольных образовательных учреждений, школ, спортивных секций могут позволить себе, скорее, состоятельные россияне. То же самое можно сказать и о стоимости инкорпорации в культурную сферу. Стоимость посещения музеев и галерей, театров и кино сегодня становится очень затратным делом. Всё реже студенты на занятиях могут рассказывать автору исследования о своих путешествиях. Низкая степень экономической свободы закрепляет человека «на земле», делая его оседлым и ограниченным в мобильности.

Вообще, нужно понимать, что «верх» - это средоточье высокой культуры и образцового жизненного стиля, это некая подчёркнутая элитарность. «Низ» - более массовый, народный, и потому более грубый. Хорватский интеллектуал М. Михайлов, посещавший Москву в 1960-х гг. отмечал, что «люди в отношениях между собой невероятно грубы» ^{[10, с. 3]}. Видим в это грубости, отмечающейся на низовом уровне, можно увидеть некую компенсацию за чрезмерное лицемерие и подобострастие, отмечаемое представителями «низа» в отношении сильных мира сего.

Вместо заключения

Таким образом, следует отметить остаточно высокую степени иерархизации политического пространства в современной России. Сложившаяся иерархия успешно контролируется властью, которая, в свою очередь, предпринимает постоянным попытки утверждения существующих диспропорций в общественном сознании. Для российской власти сегодня важно приучить общество к пониманию своего подчинённого положения, в свою очередь, экстраполирующегося на серьёзные различия в качестве жизни и доступа к благам и инфраструктуре. Со временем, складывающаяся диспозиция постепенно легитимируется обществом, несмотря на тот факт, что с помощью неё утверждаются серьёзные различия в политических и экономических свободах «верха» и «низа». Право на «низ» начинает конструироваться как некая установленная сверху данность, поэтому, человек, следуя меткому замечанию Г. Гачева, «соотносит себя с землёй, как со своим роком» ^{[4, с. 77]}. В соотнесённости себя с землёй русская культура смыкается и с европейской, несмотря на некоторые принципиальные различения в определении собственного места в легитимации властной конструкции ^[16].

Политическое пространство в России является чётко установленной реальностью, берущей свои основания в историческом и культурном прошлом. Неслучайно, политическим классов современной России сегодня так много внимания уделяется практиками работы с памятью об империи. Легитимация власти предполагает одобрение уже существующей властной иерархии как единственно возможной и справедливой.