К вопросу о перспективах трансграничного правого популизма в Европейском Союзе

Стракевич Анастасия Алексеевна аспирант кафедры европейских исследований, Санкт-Петербургский Государственный университет 191060, Россия, город федерального значения Санкт-Петербург, г. Санкт-Петербург, ул. Смольного, 1/3, 8 подъезд Strakevich Anastasia Post-graduate student, the department of European Studies, St. Petersburg State University 191060, Russia, gorod federal'nogo znacheniya Sankt-Peterburg, g. Saint Petersburg, ul. Smol'nogo, 1/3, 8 pod''ezd a-stra.tomsk@yandex.ru Другие публикации этого автора

Несмотря на то, что «угроза» правого популизма в последние годы превратилась в «модную» тему, активно обсуждаемую как в средствах массовой информации, так и в академических кругах ^[14], сам феномен популизма едва ли можно назвать новым. Первые профессиональные исследователи популизма – участники дискуссии, инициированной Лондонской школой экономики в мае 1967 г. – искали его идейные истоки в работах философов романтизма. В академической среде закрепляется традиция рассматривать в качестве первых примеров популистских практик деятельность российских «народников» и представителей американской «Народной партии» во второй половине XIX в. ^{[12, c. 154-155]} Обращаясь к историческим примерам, исследователи 1960-ых гг. выделяли знакомые каждому современному теоретику популизма черты: миф о минувшем «золотом веке», воспевание «простого человека», стремление представить социальное противостояние в качестве столкновения гомогенных групп, вера в возможность простых решений сложных проблем, а также представление о заговоре элит как причине текущего положения вещей. ^{[10, c. 16-18]}

Следует, впрочем, отметить: применяя сформулированные на базу исторического материала конструкции к современным им явлениям, политологи 1960-ых гг. преимущественно говорили о левом популизме. Ситуация изменилась в 1990-ые гг., когда в центре внимания оказался популизм правого спектра. В чем преимущественное отличие двух видов? Хотя отдельные авторы и указывают на отказ популистов от традиционных политических делений (в т.ч. дихотомии левые/правые) ^{[13, c. 12]}, мы полагаем возможным провести условную разграничительную линию между видами популистских практик. Согласно замечанию Н. Боббио, правый дискурс в своем классическом, зародившемся после Французской революции варианте, апеллировал к привилегированным слоям, нормализуя существующее неравенство, тогда как левые практики обращались к угнетаемым группам и признавали неравенство искусственным. ^{[3, c. 33]}

В современном мире все большее значение обретает неравенство, связанное с миграционным опытом, этничностью, гендером. ^{[18, c. 1-13]} Следовательно, теоретическая модель современной правопопулистской дискурсивной практики должна включать в себя как представление об угнетенности группы, так и идею ее привилегированности. Левопопулистская практика, напротив, не нуждается в последнем из элементов. Совместить прямо противоположные факторы в случае с правым популизмом помогает введение в теоретическую модель двух групп «Других»: условных «угнетателей» (которыми могут объявить, к примеру, международные или внутригосударственные элиты, традиционные политические партии и т.п.) и «чужаков» (угнетаемую группу, появление которой предположительно угрожает «мы»-группе – к примеру, иммигрантов). В модели левого популизма «чужаки» рассматриваются скорее как союзники против «угнетателей».

Объявляя «чужаков» одним из неотъемлемых элементов модели правого популизма, мы будто бы сознательно признаем ограниченность внегрупповых контактов соответствующих сил. Так действительно ли правый популизм, пересекающий государственные границы, является невозможным perse? Контекст политического пространства Европейского Союза является особенно интересным для исследователя, задавшегося данным вопросом, поскольку к вопросу о трансграничном правом популизме справедливо добавить вопрос о популизме наднациональном, т.е. существующем в рамках той самой европейской политической системы, которой ЕС и стремится стать.

Впрочем, скептицизм исследователей начинается уже на уровне простых трансграничных взаимодействий. Еще в 2000 г. теоретик Р. Штёсс высказал идею, что основными преградами на пути сотрудничества европейских крайне правых сил являются как многочисленные частные противоречия (конфликтность интересов отдельных националистически настроенных сил, персональные противоречия лидеров), так и отсутствие международных устремлений в их идеологической базе. Р. Штёсс ссылается здесь на известного представителя правых сил Германии, Ф. Шёнхубера, отмечающего: в отличие от левых партий, стремящихся заменить существующие порядки новыми интернациональными нормами, правые выступают за сохранение национальных границ. Как следствие, пишет Ф. Шёнхубер, «единственное, что объединяет многие европейские правые партии, их и разъединяет». ^{[21, c. 2]}

К. Шори Лианг указывает на неодинаковость ответов, предлагаемых правыми популистами разных стран на, казалось, общие для них вопросы. Действительно, и немецкие «Республиканцы», и итальянская «Лига Севера» выступают против европейской интеграции, однако первые видят в ней инструмент контроля над Германией со стороны США (т.е. подчеркивают первичность именно немецких интересов перед лицом неевропейского актора), а вторые – акцентируют проблему диктатуры евробюрократов, называя европейские институты «Советским Союзом Европы» и «логовом коммунистов». ^{[19, c. 12]} Продолжая заданную К. Шори Лиангом тематику, мы можем отметить, что некоторые заявления французского «Национального фронта»/«Национального объединения» кажутся откровенно антигерманскими. Так, в 2015 г. заместитель председателя партии Ф. Филиппо сетовал, что Германия «никогда не прекращает диктовать свою волю Европе, будь то евро, миграционная политика или бюджет». ^[7] Указанная тенденция рискует стать особенно серьезной проблемой в случае получения правыми популистами реальной политической власти, что предусматривает необходимость перехода от критики действий других к выработке собственной позитивной стратегии.

По мнению Д. Алмейды, оценивать потенциал трансграничных взаимодействий конкретных сил следует с оглядкой на их внутриполитическое положение. Согласно его теории, партии, находящиеся у власти или стремящиеся заполучить доступ к ней, скорее ограничат свои контакты с крайне правыми силами других стран, поскольку курс на умеренность и построение внутренних коалиций является несовместимым с активизацией борьбы на европейской арене. В то же время оппозиционные партии, напротив, стремятся обрести легитимность через налаживание трансграничных контактов. ^{[1, c. 247]}

Прямым подтверждением теории Д. Алмейды может считаться, к примеру, выход «Национального Фронта» из «Альянса европейских национальных движений» в 2012 г. После того, как во главе «Национального Фронта» встала М. Ле Пен, партия взяла курс на нормализацию. Как следствие, объединение в составе представителей французского и бельгийского «Национальных Фронтов», итальянского «Трехцветного пламени», венгерского «Йоббика» и шведских «Национал-демократов» было сочтено слишком радикальным для потенциального союзника. ^[20]

Схожий по своему содержанию внутренний конфликт пережила десятилетием ранее и «Австрийская партия свободы»: в то время как ее более радикальное крыло во главе с Й. Хайдером выступало за укрепление трансграничных связей с европейскими правыми, более умеренное крыло настаивало на полноценном закреплении в правящей коалиции. В 2005 г. раскол достиг своего пика: несколько крупных фигур АПС во главе с Й. Хайдером покинули партию, чтобы основать «Союз за будущее Австрии». В результате все члены правительства и большинство членов парламента от АПС сменили партийную принадлежность. ^{[9, c. 241-246]}

Наконец, вписывается в теорию Д. Алмейды и кейс нидерландской «Партии свободы». В 2008 г. лидер молодой, стремительно взлетающей партии Г. Вильдерс заявил в интервью The Guardian, что не видит в лице своих союзников «фашистские группы» вроде тех, что возглавляют М. Ле Пен и Й. Хайдер. ^[22] Однако уже в 2013 г. М. Ле Пен и Г. Вильдерс договорились в Гааге о формировании коалиции в будущем составе Европейского парламента – с целью единения сил в борьбе с «монстром из Брюсселя». ^[5] На предшествовавших соглашению досрочных выборах 2012 г., само проведение которых последовало за отказом «Партии свободы» поддержать предложенные правительством меры экономии, партия Г. Вильдерса потеряла 9 из 24 завоеванных в ходе прошлых выборов парламентских мест. ^[17]

Впрочем, абсолютизация теории Д. Альмейды едва ли представляется рациональной. Выявленная им закономерность в большинстве своем основана на эмпирическом материале, собранном в условиях, когда участвующие во взаимодействии партии не просто находятся в оппозиционном положении по отношению к действующей власти, а не встречают по-настоящему широкой поддержки и понимания в рамках своей страны. Создавая теоретическую конструкцию, в которой те, кого принято называть крайне правыми популистами, выражают разделяемые значительной частью населения идеи, мы попадаем в терминологическую ловушку. Действительно, «нормализованная» правопопулистская партия перестает соответствовать критериям популизма, принятым в среде теоретиков: находясь у власти, такая партия не может быть в полной мере антиэлитарной; высказывая господствующие идеи – не может разрушать дискурсивные табу.

Выходом из данного теоретического тупика может послужить частичная интеграция в наше исследование тезисов, выдвинутых политологом Э. Лакло. В своих работах постмарксистский теоретик Э. Лакло стремится не сформулировать определение популизма, а деконструировать данное понятие. Выводом из его построений становится тезис, согласно которому приписываемые популизму черты присущи многим социально-экономическим отношениям.^{[11, c. x-xi]} Полностью восприняв точку зрения Э. Лакло, мы должны были бы предположить, что популизм представляет собой некую стигму, позволяющую «конвенциональным» политикам дистанцироваться от политиков «неконвенциональных». Придя к власти и даже получив поддержку значительной части населения, подобные силы не утрачивают своей «неконвенциональности» с точки зрения старых элит – следовательно, по-прежнему могут называться «популистами».

Опираясь на доступный нам на сегодняшний день эмпирический материал, мы едва ли можем надежно спрогнозировать, по какому сценарию будут развиваться трансграничные отношения в Европе в случае одновременного прихода к власти новых правопопулистских элит сразу в нескольких ключевых странах. Абстрагировавшись от весьма ограниченной вероятности такого события, мы можем попытаться спроецировать сегодняшние наблюдения на данный теоретический конструкт.

В условиях закрепления правых популистов у власти произойдет значимое изменение политического фона их деятельности: сколь либо долговременное управление не может строиться на оппозиции ушедшим элитам и идеям. Следовательно, возникнет необходимость выработки позитивной политической повестки. Между тем, опыт взаимодействия правопопулистских сил Европы на протяжении последних десятилетий демонстрирует их хроническую неспособность продвинуться дальше общих лозунгов. На пути взаимодействий – и здесь нам следует вновь вспомнить тезис Р. Штёсса – зачастую встают противоречащие представление о национальных интересах.

Так, созданная в 1980-ые гг. «Техническая фракция европейских правых» показала свою слабость еще на этапе переговоров о формировании коалиции, когда вплетенная в идеологию одних партий идея национального самоопределения натолкнулась на идею территориальной целостности, являющуюся приоритетом для других. ^{[2, c. 139]} Возникшая двумя десятилетиями позже группа депутатов Европейского парламента «Идентичность, традиция, суверенитет» громко заявила о необходимости защиты христианских ценностей и неприятии европейского супер-государства, однако распалась спустя всего полгода после основания, когда партия «Великая Румыния» покинула альянс в ответ на резкие высказывания А. Муссолини. ^[15]

Перелома не произошло и после выборов 2014 г., отметившихся беспрецедентными успехами правых популистов. М. Ле Пен и Г. Вильдерсу, договорившимся о сотрудничестве накануне выборов, не удалось сформировать фракцию с первой попытки – в то же время часть их потенциальных сторонников оказалась в составе другого евроскептического альянса, возглавляемого Н. Фараджем. ^[23] Однако долгожданное единство не было достигнуто и после формирования второй фракции. Согласно данным исследования, проведенного франко-итальянской группой ученых (М. Кавалларо, Д. Флахер, М.А. Занетти), западноевропейские парламентарии от крайне правых демонстрировали заметно меньший уровень сплоченности, чем восточноевропейские – при этом наибольшая синонимичность достигалась в традиционных для них вопросах миграционной политики и политики в отношении меньшинств. ^{[6, c. 332]}

Представляется справедливым предположить, что разброс взглядов правопопулистских партий на способы решения основных проблем станет серьезным препятствием на пути их сотрудничества – даже в том случае, если внутренний фон будет благоприятствовать их развитию. Впрочем, неспособность правопопулистских партий образовать формализованную наднациональную общность отнюдь не означает провал их трансграничных усилий как таковых. По мнению алармистски настроенных исследователей (к примеру, Х. Граббе и Н. Грут), распространение правопопулистских идей способствует демонтажу европейской инфраструктуры, ориентированной на защиту прав человека. На другом конце спектра оказываются Ф. Николи и Н. Брэк: согласно их точке зрения, распространение популизма способствует превращению ЕС в «префедеративную политию» и даже легитимизирует интеграцию ^{[16, c. 11-18; 4, c. 346-347]}. Развивая оба представленных тезиса, мы можем отметить, что правопопулистские партии вводят в европейский дискурс новые нарративы (к примеру, нарратив об общем «Другом» – иммигранте, евробюрократе и т.п.). В свою очередь, оценка данного события в качестве признака большей демократизации или, напротив, свертывания демократии во многом является отражением личных воззрений наблюдателя.

Вернувшись к нашей модели правого популизма (предусматривающей, напомним, представление об одновременной привилегированности и угнетенности целевой группы), мы можем предположить, что закрепление представления об общем «Другом» может позитивно сказаться на перспективах транснационального сотрудничества правых популистов. Мы едва ли можем ожидать синонимичности подходов отдельных сил в условиях, когда «национальные интересы» остаются одной из доминант их риторики. Тем не менее, распространение и нормализация идеи об общем внешнем противнике способна, как представляется, частично снизить накал традиционных противоречий, но одновременно, как отмечалось ранее – лишить популистскую повестку протестного элемента и превратить их в очередную элитарную группу.

***

Понятие популизм является предметом множества споров в академической среде; в политической практике отдельных государств оно способно становиться инструментом стигматизации отдельных сил. Параллельные электоральные успехи правых популистов, а также развитие интеграционных процессов в Европе вынуждает как политологов, так и журналистов внимательно присмотреться к трансграничным взаимодействиям соответствующих групп и даже предположить возможность формирования некой наднациональной общности.

Действительно, популистам удается достичь определенных успехов: европейские крайне правые/правые популисты регулярно заявляют о создании более или менее формализованных коалиций, поднимающих недостаточно обсуждавшиеся прежде темы. Тем не менее, расхождение позитивной повестки партий, а также естественно присущее им представление о собственной привилегированности и приоритетности интересов своей группы заметно осложняют взаимодействие. В результате большинство известных нам по европейской арене примеров сотрудничества правых популистов – временные коалиции, созданные в условиях внутриполитических поражений.

Имеющийся эмпирический материал позволяет нам уверенно судить лишь о ситуации, когда популистская повестка является оппозиционной. Всякая же попытка предположить широкую нормализацию популистских тезисов приведет нас к парадоксу: по-настоящему успешные правые популисты перестают быть популистами в полном смысле этого слова, а значит – утрачивают системообразующий элемент своей платформы.