Мифологема сибирской ссылки в русском искусстве XIX – середины ХХ века

Руцинская Ирина Ильинична ORCID: 0000-0002-4033-8212 доктор культурологии профессор, кафедра региональных исследований, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (МГУ) 119191, Россия, г. Москва, Ленинские горы, 1, стр. 13 Rutsinskaya Irina Doctor of Cultural Studies professor of the Department of Regional Studies at Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, Moscow, Leninskie gory 1, Bldg. 13-14. irinaru2110@gmail.com Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-012-00540.

Мифологема сибирской ссылки и ее место в структуре национального сознания в последние десятилетия пристально изучаются культурологами, философами, литературоведами. Однако проблема визуальных репрезентаций данной мифологемы, которая, казалось бы, в условиях современного «визуального поворота» должна была привлечь к себе повышенное внимание гуманитариев, до сих пор остается за пределами научных исследований. В статье впервые выявлен и выстроен хронологический ряд знаковых и значимых произведений отечественного искусства, охватывающий полуторавековой период изобразительных фиксаций сибирской каторги и ссылки, позволяющий отследить основные трансформации создаваемых визуальных образов на разных этапах отечественной истории.

Работа имеет культурологический характер, поскольку построена на выявлении и анализе общих тенденций, общий закономерностей указанного процесса, не претендуя на детальный искусствоведческий разбор отдельных работ.

Произведения искусства, выступающие источниками исследования, рассматриваются как наглядное отражение бытующих в российском социуме представлений о сибирской ссылке и одновременно как способ их формирования и закрепления. Выделяются соотношения «известное по собственному опыту» – «сконструированное на основании бытующих мифов», эмоциональное – информативное, которые увязываются с темпоральными параметрами и степенью критичности работ.

В современной гуманитаристике не существует единого взгляда на понятие «мифологема». Даже признание различными исследователями общей исходной установки («мифологема – структурная составляющая мифа») не обеспечивает дальнейшей близости интерпретаций. В данной статье мы будем опираться на понимание термина, предложенное литературоведами: «мифологема означает стойкие, часто повторяемые в мифологических системах образы и мотивы, перекочевавшие в художественные тексты» ^{[1, с. 63]}. С той, однако, поправкой, что мифологема «может актуализовываться, помимо литературного текста, в иных формах культурной деятельности человека (в играх, обычаях, ритуалах)» ^{[3, с. 8]}, в том числе – в изобразительном искусстве.

Признавая наличие «сибирского мифа», о котором так много написано и сказано за последние десятилетия, логично выделить сибирскую ссылку в качестве его мифологемы, то есть в качестве одного из «часто повторяемых образов и мотивов» данной системы. Согласно формулировке В.И. Тюпы, «Сибирь с ее каторгами, пересыльными тюрьмами, принудительными поселениями… в национальном сознании мифологизировалась, стала достоянием «доксы», общепонятным хронотопическим образом некоторого способа присутствия человека в мире» ^{[2, с. 27]}; то есть мифологема «Сибирь – край каторги и ссылки» является не просто одним из элементов сибирского мифа, но одним из его центральных и, надо сказать, достаточно мрачных, элементов.

Изучение того, как мотив сибирской ссылки представлен в литературе, ведется достаточно активно. Репрезентация же данного мотива в изобразительном искусстве редко привлекает внимание искусствоведов и культурологов. Исследуются только отдельные аспекты темы (например, творчество ссыльных декабристов). Как правило, сделанные наблюдения не соотносятся с понятиями «сибирский миф», произведения изобразительного искусства не рассматриваются как элементы, отражавшие, закреплявшие и корректировавшие образ Сибири.

Данная статья не претендует на всесторонний анализ темы, ее задача намного скромнее – акцентировать отдельные аспекты заявленной проблематики, рассмотреть как менялись основные подходы к визуализации сибирской ссылки в отечественной живописи XIX – первой половины XX века.

Формирование визуального мотива «сибирская ссылка» проходило не синхронно с историей развития самого феномена. Потребовалось время, чтобы созрели необходимые условия, в том числе, чтобы появились люди, которые не только могли, но и хотели бы фиксировать данный сюжет. Такими людьми стали не наблюдатели со стороны, а непосредственные «действующие лица»: декабристы, чья судьба оказалась надолго связанной с этой стороной сибирской реальности. Визуальный образ рождался на пересечении дворянской культуры с маргинальным пространством. Данный факт предопределил многие особенности формируемого образа на первом этапе его существования.

По своему характеру и функциям процесс создания изображений декабристами был близок процессу создания дневниковых записей: фиксировалось все увиденное и пережитое, чтобы сохранить его для памяти, для истории. Изображения были сфокусированы на настоящем и не предполагали прямой апелляции к прошлому. Тем не менее, их темпоральные параметры были шире поскольку содержали много мотивов, далеких от сиюминутности. У Н.А. Бестужева, Н.П. Репина, А.И. Якубовича, Д.И.Завалишина и других авторов панорамные виды пейзажей, замедленные темпоритмы коллективных портретов, остановленное действие интерьерных изображений апеллировали к вечности, выходили за узкие границы актуального настоящего. Неспешность, упорядоченность и эмоциональная сдержанность – важные характеристики создаваемой художниками-декабристами картины мира. Авторы стремились к объективности и не вносили в свои работы повышенного трагического накала, изображения ужасов сибирского бытия, «плача по загубленной жизни».

Взгляд на ссылку и каторгу глазами самих ссыльных и каторжан долгое время оставался основным при формировании визуального образа. Однако со временем к произведениям, написанным непосредственно в Сибири, добавились работы, выполненные по возвращении из ссылки. Соответственно, к графическим фиксациям добавились живописные, от передачи непосредственного впечатления художники перешли к продуманному, концептуальному выстраиванию композиции и образного строя полотен.

Работа по памяти напоминала уже не дневники, а мемуары. А это значит, что категория времени все активнее вторгалась в образ сибирской ссылки. Взгляд из другого времени и пространства предопределил в том числе усиление оценочных характеристик художественных образов.

Примером могут служить произведения польского художника А.Сохачевского, сибирская ссылка которого продолжалась более двадцати лет (1864-1884 гг.). Сибирское пространство на них утратило самостоятельность и самодостаточность существования, а, следовательно, уже не могло обладать объективной красотой: оно – место тягот и лишений, сцена, на которой разворачиваются человеческие страдания («Прощание с Европой», «Вечер. Заковывают в кандалы»). В таких работах ощутимо усиливалось повествовательное начало, а вместе с ним и пафос обличения, и призыв к сочувствию (которого не просили и к которому не взывали декабристы).

Но даже эти эмоционально-обличительные работы, созданные очевидцем, выглядят сдержанными на фоне полотен польских художников, которые никогда не были в Сибири – Я. Мальчевского («Смерть на этапе», «Сибиряк» и др.), А. Гроттера («Сибирь», «Путь в Сибирь»). Мир, освобожденный от реальных наблюдений, построенный по законам мифа, нес в себе концентрированное выражение человеческой муки и боли. В нем люди влачили жалкое существование, страдали, предавались отчаянию, умирали.

Такие же трансформации происходили и в русской реалистической (по большей части – передвижнической) живописи второй половины столетия.

Отражением нарастающего процесса мифологизации, процесса закрепления стереотипизированных общественных представлений о сибирской ссылке стало формирование устойчивых визуальных формул. Самой распространенной среди них во второй половине XIX столетия стала дорога. Она снова и снова появляется на десятках живописных полотен. Ссыльные и каторжники могли ехать по дороге на телеге («По Великому Сибирскому пути. В ссылку» Н.Е. Сверчкова, «Привал арестантов» В.Я. Якоби), но чаще пробирались по снегу и грязи пешком, выстраиваясь в длинные унылые колонны («Копеечку подали», «По пути на каторгу» Н.Н. Каразина, «В Сибирскую ссылку» В. Прушковского и др.). Заснеженные поля, безлюдность и бескрайность окружающего пространства формировали образ «окраины мира». Художники никогда не изображали дорогу домой – только дорогу в Сибирь. Отказ от передачи надежды на избавление, желание сфокусировать внимание исключительно на теме беспросветного и мрачного человеческого существования было одним из свидетельств того, что мифологема сибирской ссылки окончательно сформировалась, вобрав в себе самые мрачные аллюзии и смыслы.

Не менее ярко они отражались и в других устойчивых визуальных мотивах: прощания, бесконечно длящегося ожидания, смерти.

Важным свидетельством завершившегося процесса формирования мифологемы можно также считать обретение исторического измерения в изображениях сибирской ссылки. К визуальной трактовке сюжета подключились произведения исторического жанра («Путешествие Аввакума по Сибири» С.Д. Милорадовича, «Меньшиков в Березове» В.И.Сурикова и др.), связав его со столь важным для мифологизированного восприятия определением «глубь веков».

Исторический жанр привнес еще один важный аспект – разработку темы личности, яркой человеческой индивидуальности. В центре внимания оказывалось не страдание «маленького человека» (переведенное в категорию «страдание народа»), а образ «героя русской истории», в отношении которого сибирская ссылка из факта личной биографии вырастала до составной части эпохальных событий в жизни страны.

Таким образом, на протяжении XIX – начала ХХ вв. оформилась, обретя устойчивые черты, мифологема сибирской ссылки. Изобразительное искусство активно участвовало и одновременно фиксировало данный процесс, отражая его важнейшие этапы. Оно прошло путь от изображений, претендующих на объективность визуального свидетельства, к созданию обобщенного эмоционального образа человеческих страданий; от созерцания – к нарративу; от фиксации настоящего времени – к максимальному расширению темпоральных параметров образа; от индивидуальных композиционных решений – к формированию устойчивых визуальных формул.

Значительная актуализация, но вместе с тем и трансформация темы сибирской ссылки произошла в живописи 1930-1950-х годов. В этот период она перестала быть просто предметом общественного внимания, превратившись в важный элемент государственной идеологии, в наглядный и яркий способ обличения «кровавого царского режима». Изобразительные трактовки сюжета утратили параметры настоящего времени, превратившись в исключительно исторический нарратив (советская ссылка не могла появиться в живописи). Из него не убирали тему народных страданий, но в изобразительном искусстве она была серьезно потеснена темой «революционеры в ссылке». Пантеон изображаемых героев был предельно жестко очерчен, включал персонажей школьных учебников: от Радищева до декабристов, дальше, к Чернышевскому и народовольцам и, наконец, к главным персонажам – большевикам. Безусловными лидерами по количеству изображений были Ленин и Сталин.

Одновременно с этим был сформирован набор иконографических схем. Он включал ранее неизвестные мотивы или же мотивы, достаточно сильно трансформированные в соответствии с идеологическими задачами:

- герой в дороге («И.В. Сталин на пути в ссылку в Туруханский край» К.К. Керимбекова);

- герой работает (читает или пишет) в избе («В.И. Ленин в Шушенском» И. Ильинского);

- герой общается с местными крестьянами («В.И. Ленин среди крестьян села Шушенское» В.Н. Басова);

- герой на фоне сибирского пейзажа («И.В. Сталин в сибирской ссылке» И.В.Титкова);

- герой в противостоянии с представителями власти («Отказ Н.Г.Чернышевского от подачи прошения о помиловании» С. Бойма).

На полотнах сталинской эпохи не педалировалась тема страданий, тоски, отчаяния. Ей на смену пришел героический пафос. Надежда, отсутствовавшая в произведениях художников эпохи критического реализма, оборачивалась твердой «уверенностью в светлом будущем». Однако советская мифологема все же не перечеркивала те смыслы, которыми наполнили сибирскую ссылку предшествовавшие поколения. Напротив, она ее не демонстративно, но все же достаточно явно эксплуатировала: оптимистичный пафос советских визуальных образов не мог бы зазвучать героически, если бы за ним не стоял устойчивый, закрепленный в исторической памяти народа, образ человеческих мук и страданий.