Гибридная война: много шума из ничего

Всеядность «гибридной войны».

Начало 21 века характеризуется появлением в американской военной мысли такого понятия, как «гибридная война». Следующей задачей, что неизбежно, стало его наполнение смыслом, которое происходит до сих пор. Причиной такого положения вещей является то, что и до появления этого теоретического «новодела» военные теоретики США обильно описывали множеством красивых и звучных слов(прим.1) ту объективную военную реальность, которая складывалась в результате проводимой США агрессивной политики. Однако количество и разнообразие понятий, теоретизирующих объективную реальность в парадигме американской военной мысли, говорит о присущей этой реальности способности выходить за предлагаемые описания, что служит причиной большого количества дискуссий относительно адекватности ее описания. В этой ситуации предложенное (вброшенное) Джеймсом Н. Мэттисом и Фрэнком Г. Хоффманом понятие «гибридная война», в силу своей неопределенности, размытости и максимальной широты и вместимости не только явилось своеобразным «спасательным кругом» для американских военных теоретиков, но и попросту стало модным, в том числе и в России.

Таким образом, понятие «гибридная война» в настоящее время напоминает некую свалку или склад, на который военные теоретики (и не только они) несут все, что тем или иным образом попадает в поле их теоретизации того противостояния (в том числе «холодного» и «горячего»), в котором оказались страны Европы, США, Россия и Китай. Это неудивительно, так как понятие «гибридная война» оказывается зонтичным, способным вместить все, что под этот «зонтик» положат. Поэтому, на наш взгляд, к процессу бездумного «наращивания плоти» на это понятие следует подходить очень осторожно, постоянно задавая себе вопрос: а есть ли в этом понятии крайняя необходимость, заставляющая исследователей «множить сущности»? Перефразируем Оккама: следует ли обозначать «новыми» понятиями старые сущности?(прим.2) На наш взгляд, такое качество любой войны, как применение воюющими сторонами для победы над противником всех доступных сил и средств во всех их возможных сочетаниях(прим.3) (в чем, собственно и заключается современное понимание «гибридности» войны), известно очень давно ^[53]. Феномен «холодной войны» показал, что войны можно выигрывать и проигрывать и без прямого вторжения на территорию государства противника, а экономически, идеологически, информационно. Но никто не называл «холодную войну» «гибридной», и это несмотря на то, что она имела большинство признаков «гибридности» в их современном понимании. Заметим, что причины, ход и результаты любой войны обязательно и всегда подлежат глубокому анализу. Таким образом, «гибридность» как характеристика любой войны(прим.4) обязательно подвергалась теоретизации, хотя напрямую «гибридностью» не называлась и не выделялась в виде отдельного понятия. Очевидно, что это было попросту не нужно, потому что словосочетание «гибридная война» настолько же тавтологично, насколько тавтологичны сочетания «молодой юноша» или «старый старик».

Однако, на наш взгляд, следует все же прислушаться и к тем исследователям, которые считают, что точка зрения, отрицающая научность понятия и теории «гибридной войны» недостаточно обоснована и является следствием традиционно описательного – архаичного военно-исторического подхода к новой проблематике. По их мнению, в контексте более широкого (философско-исторического, культурологического) подхода гибридная война и как феномен, и как понятие научно-содержательны и имеют большой аналитический потенциал ^[17]. Конечно, следует признать, что такие смелые заявления также в основном либо слабо обоснованы, либо вообще бездоказательны, но на них стоит обратить внимание для того, чтобы попытаться разобраться в этой теме.

«Гибридность» общества как результат его деградации.

Несмотря на то, что Фрэнк Г. Хоффман в своей работе “Conflict in the 21-st century. The rise of hybrid wars” (Конфликт в XXI веке. Появление гибридных войн) ^[43], опубликованной в декабре 2007 г. утверждает, что концепция «гибридной войны» впервые была упомянута генералом Джеймсом Н. Мэттисом в сентябре 2005 г. на Конференции по обороне Института ВМС США и Ассоциации Корпуса морской пехоты, а затем опубликована 8 ноября 2005 г. в статье “Future Warfare: The Rise of Hybrid Wars” ^[51], понятие «гибридная война» упоминалось и ранее. К примеру, в июне 2002 г. Уильям Дж. Немет в магистерской диссертации “Future War and Chechnya: A Case for Hybrid Warfare” (Войны будущего и Чечня: пример гибридных военных действий) ^[54] использовал понятие «гибридного общества» (hybrid society), которое ведет «гибридную войну/военные действия» (hybrid warfare). В русле поиска истоков понятия «гибридная война» этот факт, приведенный в работе Я. А. Чижевского ^[36], более чем уместен, хотя У. Немет все же не был первым, кто употребил это понятие. Однако одного факта констатации использования понятий «гибридное общество» и «гибридная война» в диссертации У. Немета, как одного из «первооткрывателей» указанных понятий, на наш взгляд, недостаточно. Интересно содержание его диссертации, тот контекст, в котором эти понятия содержатся, и описанием чего являются. Дело в том, что упомянутая диссертация является, или должна являться, по сути, научной работой, предлагающей не только новые понятия, одно из которых в настоящее время стало мемом, интеллектуальным вирусом и идеологическим штампом, но и обоснования их употребления, методологический инструментарий, с помощью которого это было сделано, их проработку, примеры явлений, которые эти понятия должны обозначать, а также выводы, прогнозы и рекомендации. Однако при близком знакомстве с диссертацией У. Немета становится понятно, почему понятие «гибридная война», во-первых, получило статус концепции только после войны между Израилем и Хизбаллой летом 2006 года, а во-вторых, зажило своей жизнью и получило наполнение совершенно отличное от первоначального. Более того, как содержание, первоисточники, так и методы исследования, использованные У. Неметом в своей диссертации, заставляют усомниться в самой обоснованности существования указанного понятия как обозначения отдельного типа войны.

Контекст введения У. Неметом новых понятий следующий: в своей работе он констатирует, что между развитыми и развивающимися странами существуют значительные различия, как в уровнях развития технологий, так и в развитии социальной структуры. При этом развивающиеся страны практически не имеют шансов достичь уровня развитых. Отсюда, по Немету, развивающиеся страны не только постепенно отказываются от форм государственного правления, навязанных им в результате деколонизации, но и отвергают социальное развитие по западному образцу ^{[54, P. 2]}. Эти (в терминах Немета) деградирующие страны, в которых проходят процессы децентрализации и имеются свои вооруженные формирования, могут представлять проблему для развитых стран, с которыми у них естественно возникают противоречия. Поэтому, по заявлению Немета, его диссертация посвящена изучению взаимоотношений между деградирующими странами с их вооруженными формированиями и современной системой безопасности развитых стран. При этом, пишет автор, для понимания, во-первых, того, что собой представляют вооруженные формирования таких деградирующих стран(прим.5), а во-вторых, динамики создания новой парадигмы ведения военных действий, необходимо изучать порождающее их общество. Однако, по его мнению, упомянутые деградирующие общества трудно понять, а порожденные ими военные организации и формирования трудно победить. Поэтому, несмотря на то, что автор делает упор на изучение военных аспектов угроз со стороны этих деградирующих обществ, очевидно, что он сторонник комплексной и многомерной стратегии, которую необходимо разработать для противостояния опасности, исходящей от гибридных обществ. Таким образом, Немет называет деградирующими такие государства/общества, которые вернулись к более привычной им традиционной социально-политической организации и их деятельность осуществляется в рамках иного набора норм и правил, чем те, которым следуют развитые государства. Такие страны во всех аспектах своей жизни и деятельности являются нестабильными, законы в них (если таковые существуют) очень жестокие, в них преимущественно царит анархия, так как традиционные нормы и правила смешиваются с современными социально-политическими теориями, нормами и технологиями. Такие общества У. Немет называет смешанными, или гибридными. Гибридные государства/общества, представляя собой смесь современного и традиционного (до-государственного) укладов, в свою очередь, обуславливают появление гибридных военных организаций и воинских формирований. Гибридные вооруженные формирования представляют собой аналоги партизанских отрядов, по организации сходных с вооруженными отрядами догосударственных обществ, при этом имеющих современные (иногда – самые современные) средства ведения войны. Противостояние военной силе такого рода и будет в будущем представлять собой вызов развитому западному обществу в военной и дипломатической сферах ^{[54, P. 3]}.

С точки зрения современных западных подходов к организации вооруженных сил (ВС) и ведению боевых действий, гибридные ВС и формирования являются довольно неэффективными и плохо организованными. Однако они, по мнению Немета, для достижения победы смогли продемонстрировать свою способность оправляться от потерь, нанесенных им современными ВС и, в свою очередь, самим наносить последним значительные потери ^{[54, P. 18]}. Таким образом в будущем, считает Немет, возникнет необходимость бороться с угрозами ассиметричных гибридных военных действий. По мнению автора, следует помнить о том, что гибридные военные действия – это современная форма партизанской войны, которая является продолжением и развитием средств и методов ведения войны догосударственными образованиями (обществами). Они становятся все более эффективными благодаря использованию новейших технологий и современных методов мобилизации. Если не научиться эффективному противостоянию подобной асимметричной угрозе, то она вскоре из минимальной быстро станет главной угрозой Западу. Поэтому, по Немету, для эффективного противодействия гибридным военным действиям (для успешного противостояния в гибридной войне), необходимо понимание того, как гибридное общество организовано, как оно мыслит, как пользуется современными западными институтами, теориями и доступными технологиями ^{[54, P. 29]}(прим.6).

Хотелось бы обратить особое внимание на объяснение Неметом своего утверждения о том, что деградирующее/гибридное общество и его гибридные военные формирования трудно понять и победить ^{[54, P. 2]}. По его мнению, это сделать трудно потому, что (1) их основной тактикой являются рейды и засады, (2) они не испытывают угрызений совести убивая своих врагов, (3) они практически не делают различий между военными и гражданскими. Это и есть дихотомия, являющаяся сутью ассиметричной войны. Она, по Немету, дает представление о том, почему современное общество, ограниченное верховенством права, испытывает трудности в победе над гибридным обществом, использующим догосударственные методы войны. Это происходит потому, что в противоположность (асимметрично) гибридным военным формированиям (4) современные силы ограничены современными законами ведения боя, которые вытекают из современного взгляда на войну ^{[54, P. 27]}, (5) они всегда будет неэффективны, так как гибридные ВС не ограничены современным западным восприятием войны и законами войны. И наконец, (6) современная тактика и планирование чрезмерно централизованы, громоздки и сосредоточены на логистике и защите своих сил по сравнению с теми, что применяются в догосударственных и гибридных обществах. Хотя эти современные черты необходимы для борьбы с культурно и технологически схожими силами, они, как правило, не неэффективны против асимметричных угроз ^{[54, P. 28]}.

Проведя теоретизацию основополагающих идей своей работы, У. Немет обращается к иллюстрации действий гибридных вооруженных формирований на примере ведения боевых действий ВС самопровозглашенной Чеченской Республики (ЧР) преимущественно во время Первой чеченской кампании. Он считает, что Чечня в то время представляет собой хороший пример деградирующего к традиционному (тейповому) укладу государство, ВС которого используют тактику партизанских и разведывательно-диверсионных отрядов, сходную с тактикой вооруженных отрядов догосударственных обществ (Южной и Северной Америк, Африки, Ближнего и Дальнего Востока, Океании).

«Гибридная война»: сочетание «примитивной тактики» и «современного оружия».

Первое, на что стоит обратить внимание, обращаясь к методологической основе диссертационных утверждений Немета, это довольно странное базовое положение, объясняющее появление деградирующих/гибридных обществ. По его логике развивающиеся страны/общества отказываются от своей государственной системы (как результата деколонизации) и отвергают социальное развитие по западному образцу потому, что имеют мало шансов на достижение уровня современных развитых стран Запада. То есть, как оказывается, они «деградируют» не из-за проводимой западными странами (в частности, США) политики неоколониализма и постнеоколониализма(прим.7), при использовании концепции «управляемого хаоса» в тех странах, которые стремятся приобрести суверенитет. Оказывается, «деградация» происходит сама собой, просто потому, что у «деградирующих» стран нет шансов достичь уровня развитых стран. Вероятно, такова их судьба. Такой «диалектический» подход сразу же заставляет с осторожностью отнестись к высказываемым в работе мыслям автора.

Далее, в качестве основного методологического ориентира Немет выбрал работу Лоренса Кили “War before Civilization” ^[46] («Война до возникновения цивилизации»). В этой книге Л. Кили, помимо прочего, делает вывод о том, что примитивная война, т. е. способ ведения войны примитивными племенами (ее тактика, цели и практика), известная нам как партизанская война, с ее засадами, набегами, тотальной резней и грабежами, была нормальным способом существования догосударственного общества. Это также говорит о том, что человека догосударственного общества не следует рассматривать как простого, гармоничного с природой, доброго и благородного дикаря в стиле Ж.-Ж. Руссо. Такой человек, по мнению Л. Кили, зачастую живет во враждебной среде, в условиях практически постоянных боевых действий, сопровождающихся значительными жертвами. Таким образом, в догосударственном обществе, по мнению нео-гоббезианцев, насилие является частым и незаметным (скрытым) условием существования догосударственного общества ^{[46, Pp. 16, 25, 79]}. При этом, пишет Кили, современные партизанские отряды очень схожи со своими племенными/первобытными аналогами. Здесь и сочетание мирной и военной жизни, и слабая дисциплина легковооруженных добровольцев. Они предпочитают засады и скрытные нападения с быстрым отходом, в значительной степени полагаясь на мобильность, отличную разведку и знание местности, для того чтобы использовать преимущества скрытности и внезапности ^{[46, P. 79]}. Для борьбы с партизанами регулярной армии необходимо изменить тактику ведения боевых действий аналогично тому, как это происходило в те времена, когда регулярные армии противостояли воинам примитивных племен. Победить партизан только военными средствами практически невозможно, для этого почти всегда необходимо также использовать политические и экономические методы ^{[46, P. 80]}.

Однако здесь следует заметить, что для сравнительного анализа и доказательств своей правоты Л. Кили предлагает материалы исследователей, изучавших примитивные племена Австралии, Полинезии, Африки, Южной Америки, индейцев Северной Америки. И здесь возникают проблемы, которые заметно снижают ценность и достоверность работы Кили как методологического источника. Дело в том, что Кили зачастую использует этнографические данные довольно выборочно и в выгодном ему ключе.

В частности, недочеты работы Л. Кили достаточно точно отмечены Брайаном Р. Фергюсоном ^[42], который считает, что автор с самого начала неправ, делая заявление о том, что в течение последних пятидесяти лет в наиболее серьезных академических изданиях воцарился консенсус по поводу того, что первобытные войны были редки, безобидны и незначительны. Это неправда, пишет Фергюсон, потому, что за последние как минимум тридцать лет в развернувшихся дебатах о первобытной войне всего лишь несколько исследователей заявляли о незначительной роли войны в первобытном обществе. Практически никого из антропологов нельзя считать последователем руссоистского мифа о мирном первобытном обществе. Однако Кили, пишет Фергюсон, настолько убежден в обратном, что даже довел свои мысли до читателей ”New York Times review” (18 июля 1996 года), где настоящим «чудом» работы Кили выставлено его разоблачение такого самообмана антропологов. Уже здесь становится очевидно, что Кили для того, чтобы быть более убедительным, искажает факты, которые можно легко проверить.

Л. Кили, как пишет Б. Фергюсон, неохотно признает, что небольшие кочующие племена в местностях с низкой плотностью населения обычно, хотя и не повсеместно, жили вне состояния тотальной войны всех против всех ^{[46, Pp. 28, 31, 38, 119]}. А ведь это – состояние, в котором люди эволюционировали и жили несколько тысяч лет назад – является, по Фергюсону, принципиальным моментом, который Кили «эффективно хоронит» ^[42]. Но Кили «хоронит» не только это. Он не рассматривает войны между племенами вдоль их границ с «цивилизованным миром», не приводит многочисленных источников, описывающих трансформацию и интенсификацию войн, ведущихся племенами, не рассматривает использование европейцев одних племен для победы над другими племенами и пр. Помимо этого, завершающим штрихом критики выступает замечание Б. Фергюсона о совершенно некорректной попытке Л. Кили подогнать археологические данные к этнографическим, подобранным им же самим.

В свою очередь У. Немет также пытается сделать не очень удачный сравнительный анализ источников, в роли которых у него, с одной стороны, выступает Л. Кили, а с другой Г. Г. Тёрни-Хай ^[58] и Ф. К. Райт ^{[61, Pp. 80-85]}. Последние – серьезные ученые, работы которых основываются на обширном археологическом и этнологическом материале с привлечением сравнительно-исторического, этнографического и кросс-культурного методов. Однако они, в отличие от Кили, считали, что войны, ведущиеся догосударственными обществами (племенами) неспособны эволюционировать в тактическом отношении до уровня, присущего современному бою. Таким образом, эти ученые – исследователи примитивной войны, по мнению Немета, оказались неспособны понять законы развития войны и объявили примитивную войну неполноценной и несовершенной. Но на наш взгляд, это его мнение основано на том факте, что эти работы противоречат его теории, или, как минимум, не поддерживают ее.

К слову сказать, на наш взгляд, действительно, следует согласиться с Г. Г. Тёрни-Хай в том, что успешное ведение боевых действий является следствием совершенной социальной организации, а не результатом развития материальной культуры или применения современнейшего оружия ^{[58, P. 241]}. Но тогда отсюда логично предположить, что общество с оптимальной социальной организацией, даже не имея достаточно современного вооружения, может выиграть в военном противостоянии у общества с плохой социальной организацией, обладающей современным оружием. И следовательно, при военном столкновении обществ с аналогичной социальной организацией, выиграет то, у которого более совершенное и качественное вооружение. Здесь логика достаточно проста. Но даже с этой логикой Немет поступил своеобразно. Дело в том, что она противоречит логике Кили, и следовательно, логике работы Немета. Вот один из характерных примеров использования Неметом методологических источников в соответствии со своей собственной логикой. Так, он приводит цитату из Г. Г. Тёрни-Хай ^{[58, P. 31]}: «Социальная организация общества, способствующая производству экономических излишков за счет высокой культуры земледелия, а также средства транспортировки произведенного продовольствия так же необходимы для ведения войн, как и изобретение новой тактики. Без этого … военные кампании невозможны (Without it…campaigns are impossible)»(прим.8). Но Немет намеренно укорачивает цитату, которая в оригинале у Г. Г. Тёрни-Хай выглядит следующим образом: «Без этого война сведется к вылазкам и одиночным сражениям. Военные кампании невозможны…» (Without it war is confined to raids or to single battles. Campaigns are impossible…) ^{[58, P. 31]}. Для чего Немет поступает подобным образом? Дело в том, что Г. Г. Тёрни-Хай не устает повторять, что войны возможны только в обществах с высокой социальной организацией (гражданских обществах), при этом, чем выше организация общества, тем эффективнее война(прим.9). То есть, гражданское общество всегда ведет войну эффективнее родового общества ^{[58, Pp. 31, 227, 244]}. Нецивилизованный боец – это не солдат, его война – это не война, а бесполезная и примитивная бойня, потому что боевые действия, которые он ведет – не организованы, а руководство и командование развиты очень плохо ^{[58, Pp. 217, 227]}. Его стихия – засады, налеты, рейды, которые, в случае с примитивными племенами, являются не более чем вооруженным грабежом ^{[58, P. 30]}, а не ведением партизанских боевых действий. Аккуратно опуская часть текста, Немет фактически утверждает, что нецивилизованный боец – это все тот же солдат, он ведет войны, хотя при этом военные кампании невозможны.

Далее У. Немет пишет, что «современная военная наука делает ставку на победу в сражениях в надежде вынудить противника вступить в решающую битву, где он может быть побежден»(прим.10). И он заявляет это, соглашаясь с Кили, который считает, что «техника (тактика) ведения цивилизованной войны сосредоточена на победе в сражениях, в то время как техника (тактика) туземцев и партизан направлена на победу во всем остальном, и особенно в войнах» ^{[46, P. 80]}. Поневоле возникает вопрос: в каком веке живет майор корпуса морской пехоты США, и насколько древними источниками пользуется для построения своих размышлений о современной войне? Более того, Немет приписывает Тёрни-Хай то, что тот полностью игнорирует неэффективность войск, специально подготовленных для решающего сражения против вооруженных отрядов, которые отказываются участвовать в подобном сражении «западного стиля» ^{[54, P. 27]}. Это как раз совершенно не так, и Тёрни-Хай приводит примеры такой неэффективности войск, которая особенно ярко проявилась при ведении боя линиями пехоты, вооруженной дульнозарядным оружием. Его заряжание проходило достаточно медленно, дистанция эффективного выстрела была очень небольшой, для усиления плотности огня пехотинцам приходилось выстраиваться в колонны, что приводило к практически полной потере мобильности на поле боя. Такое построение пехоты было традиционным и ошибочным в противостоянии силам, избирающим партизанскую тактику. Так, к примеру, Тёрни-Хай приводит в пример британских генералов Э. Брэддока (битва при Моногахеле, 1755г.) и Э. Пакенхэма (битва при Нью-Орлеане, 1815г.), которые использовали в Америке тактику Фридриха Великого, что оказалось их фатальной ошибкой. При этом генерал Э. Пакенхем, по мнению Г. Г. Тёрни-Хай, «устроил у Нового Орлеана парад» и потерпел полное поражение от сборных сил Э. Джексона, в которые входили (помимо регулярных частей, милиции и пиратов(!)) также и индейцы. Тем не менее, так как американские индейцы не могли устроить привычный для европейцев парад в военной форме, их обвиняли в том, что они воюют не по правилам ^{[58, P. 127]}.

Здесь возникает вопрос уже к Л. Кили как идейному вдохновителю У. Немета. Он пишет, что не находит явных доказательств тактического превосходства цивилизованных способов ведения войны над примитивными. Преимущество всегда достигалось с помощью укреплений или численного преимущества. В большинстве случаев цивилизованные солдаты побеждали примитивных воинов только тогда, когда они перенимали тактику последних. В истории европейской экспансии солдатам неоднократно приходилось отказываться от своих цивилизованных методов и оружия, чтобы победить даже самых примитивных противников. Иными словами, цивилизованные способы ведения войны не только не имели преимуществ над примитивными, но во многих случаях воины примитивных племен привлекались к сотрудничеству, так как солдаты цивилизованных стран не были способны выполнить определенные задачи ^{[46, P. 74]}. Вопрос в данном случае возникает следующий: какой период истории человечества приводит автор в пример? Какое отношение имеет этот пример к настоящему времени и каковы основания для такой экстраполяции?

В свою очередь, Тёрни-Хай пишет фактически обратное, что цивилизованные солдаты чаще всего побеждали кочующих «варваров» тогда, когда хорошо соблюдали принцип сочетания приемов ведения боя и имели превосходство в организации и управлении. Но цивилизация была почти полностью уничтожена варварами (к примеру, кочующими племенами Мадьяр и Сельджуков) когда снизилась ее организационная эффективность ^{[58, P. 95]}.

Продолжая защищать свою теорию «гибридной войны», Немет пишет, что использование племенами современных технологий в сочетании с традиционной «догосударственной тактикой» было эффективным не только против других «догосударственных обществ», но также эффективно применялось против «современных вооруженных сил». «Выдающимся примером» такого гибридного сочетания примитивной тактики и современного оружия Немет ^{[54, P. 23]} считает использование индейцами Сиу многозарядных винтовок в битве при Литтл-Бигхорн. Однако, на наш взгляд, это пример крайне неудачен, так как эти «современные вооруженные силы» Дж. А. Кастера, вступившие в сражение при Литтл-Бигхорн (25-26 июня 1876) с индейцами, во-первых, численно значительно (иногда – на порядок) уступали последним, а во-вторых, в отличие от индейцев, преимущественно вооруженных достаточно скорострельными винтовками Винчестера, были вооружены гораздо менее скорострельными Спрингфилдами и Шарпсами.

Следует заметить, что упомянутых здесь генералов Э. Брэддока, Э. Пакенхэма и подполковника (генерала во время Гражданской войны в США) Дж. А. Кастера (а также других, подобных им) объединяет одно: пренебрежительное отношение к противнику – «варвару» и «дикарю», его недооценка и происходящие из этого фатальные ошибки. Это – характерные признаки так называемого «колониального мышления» европейцев, которые считали себя цивилизацией (так же, как, очевидно, считают себя автор диссертации и его методологический вдохновитель Л. Кили), а тех, кто ей противостоит – варварами.

«Бремя белого человека».

Европейская цивилизация всегда была не столько евроцентрична, сколько евроэгоистична. Она всегда гордилась, что она – цивилизация, а остальные – варвары. Этот взгляд на окружающий мир, который является ничем иным, как манифестацией своеобразной социальной патологии, носителями которой являлись переселенцы-колонисты Северной Америки, прижился и оказал огромное влияние на отношение этих переселенцев к местному населению – индейцам. Интересно то, что колонисты, обладая колониальным мышлением, используя труд рабов и сервентов, воюя с индейцами (по их разумению – дикарями и варварами) и захватывая их земли, смогли отстоять независимость колоний от метрополии, для которой они сами были маргиналами. Но будучи маргиналами, провинциалами, колонистами, они, тем не менее, осознавали себя цивилизацией. Следует заметить, что такая или аналогичная ситуация создавалась везде, куда бы ни приходил цивилизованный европеец. Там, куда он приходил, цивилизация в его лице сталкивалась с архаическим обществом, и возникал специфический вид социальной коммуникации, с характерными чертами, которые в совокупности определялись как варварство. Кто такой варвар, которого приведенные здесь исследователи первобытной войны противопоставляют цивилизованному солдату? Это – «человек, принадлежащий обществу, находящемуся на стадии архаической культуры, которое столкнулось с цивилизацией и испытало на себе ее воздействие» ^{[37, C. 69]}. Однако такое определение варвара дает человек цивилизации. Оно односторонне, в соответствии с ним варвары рождаются из архаического общества при столкновении его с цивилизацией. Именно человеку цивилизации (уже после того, как из цивилизация из человека архаического сделает варвара), «постепенно приходит понимание, что с варваром надо говорить по-варварски, что носители культуры, где человеческая жизнь оценивается по иным критериям, вообще невосприимчивы к либеральным принципам ^{[22, С. 72]}. Отметим, что такого понимания придерживаются и приведенные выше ученые, изучающие первобытную войну варваров с цивилизацией, а также и Немет. У Л. Кили это понимание выражено в идее, что варваров можно побеждать, если воевать с ними их же способами ^{[46, P. 80]} или использовать их в войне с другими варварами. Однако во многих случаях, как и в случае завоевания колонистами Северной Америки, как раз наоборот, приходящая цивилизация уже считает человека архаического варваром и с самого начала начинает говорить с ним по-варварски еще до того, как она его таковым сделает. Собственно этот «разговор по-варварски» как раз зачастую и делает его варваром. Это и есть проявление колониального сознания.

Варвар, пишут А. А. Пелипенко и И. Г. Яковенко, это медиатор, осуществляющий взаимопроникновение смыслов между цивилизацией и архаическим миром, варварский способ существования есть медиация между культурными мирами, доцивилизационным и цивилизационным, а варварская стратегия – медиативная стратегия ^{[22, С. 313, 314]}. Однако эта позиция требует уточнения. На наш взгляд, варварство – это «общий знаменатель» архаического и цивилизованного мира, этих полярных способов бытия. Варварством болеет как архаика, так и цивилизация. Более того, если в архаике проявляется варварство при столкновении с цивилизацией, то цивилизация и без столкновения с архаикой несет в себе множество элементов варварства. Она просто не может их изжить до конца, так как затухающее воспроизводство предшествующих форм сознания, по Яковенко, явление неустранимое, ведь исторически более поздние структуры культуры и психики надстраиваются над более ранними пластами ^{[39, С. 95]}, таким образом, при определенных ситуациях цивилизация регрессирует к варварству. И здесь, с одной стороны, только изъяв из истории архаика/архаику можно прекратить их противостояние цивилизации и таким образом покончить с варварством ^{[22, С. 314]}. Но для этого необходимо будет развести архаичное и архаическое ^{[25, С. 7]}, так как последнее не противостоит цивилизации, а прекрасно в нее вписывается. С другой стороны, очистить цивилизованное общество от маргинального и дисперсного варварства можно только тогда, когда это общество достигнет качественно иного уровня культурного развития, когда сама цивилизация перестанет быть паразитарной(прим.11). Поэтому столкновения архаического общества с цивилизацией, представленные в виде описаний тактики ведения боевых действий, взятых для примера Л. Кили и У. Неметом, также являются некорректными. С аборигенами, которых приходящая европейская «цивилизация» сразу определяет как дикарей и варваров, встречается периферия этой цивилизации, в которой в этот момент проявляется растворенное в ней маргинальное и дисперсное варварство. Иными словами, с архаикой сталкивается не цивилизация, а цивилизационное варварство. Армия, которую «цивилизация» применяет против дикарей, в этом случае является архаическим инструментом цивилизации, с помощью которого она экстенсивно расширяется, охватывает все новые пространства с целью их варварской эксплуатации(прим.12). Это универсальный инструмент, с помощью которого цивилизация воюет с архаикой, варварами, другими цивилизациями и сама с собой. Это варварское лицо цивилизации, отдушина, где цивилизация иногда может отдохнуть от себя цивилизованной. Здесь провозглашается гениальный в своей универсальности и абстрактности лозунг свободы. Однако если для цивилизации свобода – это свобода развития личности человека, то здесь, на периферии – это свобода, граничащая со вседозволенностью, являющейся средой обитания варварства, где оно из латентного(прим.13) становится явным. Поэтому Кили, а вслед за ним и Немет, фактически описывают не столкновение примитивных племен с цивилизованными военными подразделениями, а столкновение архаического человека с варваром, а затем и аборигена-варвара с колонистом-варваром.

Заметим, что все примеры первобытного/примитивного ведения войн взяты теоретиками из столкновения варварской составляющей/компоненты цивилизации с архаическими обществами Юго-Восточной Азии, Китая, Индии, Африки, Южной и Северной Америк. Однако это не примитивные племена в описанный ими период пытались завоевать Европу. Наоборот, экстенсивной стратегии развития придерживалась европейская «цивилизация». И по крайней мере в тот период, который берется Кили и др., западная, и в частности, англо-саксонская цивилизация (как и сейчас) обязательно содержит в себе варварство как некий внутренний импетус, заставляющий расширять свое влияние, власть, на иные территории, показывая свое превосходство, демонстрируя свою неизжитую и замаскированную варварскую сущность, не воспроизводя, а присваивая цивилизационный ресурс. Оборотная сторона европейской цивилизации – это европейское варварство ^[20],[31]. Более того, история человечества – это история постоянной борьбы цивилизации против варварства внутри самой себя ^{[5, С. 236]}. Но там, где не надо бороться с собой, в колониях в Юго-Восточной Азии, Китае, Индии, Африке, Южной и Северной Америках, варварство расцветает в полную силу. Именно этот период времени – времени экспансии европейской цивилизации на другие континенты и развития там колоний – берется как пример в методологических источниках У. Немета.

Здесь актуализируется утверждение Немета, о том, что армия – это часть общества, и следовательно, его отражение ^{[54, P. 18]}, со всеми его достоинствами и недостатками, которое в русле его диссертации в той или иной форме уже звучало у К. Оттербейна(прим.14) и Г. Г. Тёрни-Хай(прим.15). Отсюда, рассматривая цивилизованное общество периода, описанного в методологических источниках Немета (т.е. XVII-XIX вв.) как содержащее в своей структуре дисперсное варварство в латентном состоянии, мы можем выстроить модель вооруженной организации этого общества.

Прежде всего, это вооруженное сообщество, цивилизованное по форме, но варварское по сути. В нем существует свой варварский космос, своя культура, как тождественная, так и нетождественная культуре цивилизованного общества. Здесь присутствует кастовость, противопоставление одних родов войск другим. Здесь принятие в такой клан – это инициация. Но главная инициация – это война как приобретение опыта, который противопоставляется презренной теории и вообще воинской учебе. Война – единственное достойное мужчины занятие, при котором он также приобретает себе ресурс – добывает трофеи. Эта военная организация традиционно ничего не производит и может существовать только при условии расточения, потребления, упрощения сложного (в терминах И. Г. Яковенко) цивилизационного ресурса. Солдат такой армии, как и любой другой архаический субъект, по самой системе своих ценностей не принимающий предметность, забота о которой вменяется ему в обязанность, может создавать и поддерживать ее только в ситуации постоянного присмотра, жесткой муштры и страха наказания ^[37]. Этой военной организации присуща стратегия освоения нового через конфликт, со стороны командиров здесь не приветствуются новые и беспрецедентные модели поведения, самостоятельное принятие решений, только точное выполнение приказов вышестоящего командования. И даже тогда, когда это становится жизненно необходимым, командиры пытаются действовать так, как это было заведено ранее(прим.16). Вообще, консерватизм мышления не дает цивилизованному варвару видеть в противнике-аборигене, представителе архаичной культуры, человека, равного ему. Для него – это человек низшего сорта, если вообще человек(прим.17). Это, а также уверенность в своем превосходстве, спесь и пренебрежительное отношение к людям, населяющим так необходимый экстенсивно растущему цивилизованному обществу ресурс (новые земли, материки, острова), является основой колониального мышления. Такое варварство не только паразитарно, в онтологическом смысле это – хаотизирующее начало, субъект социальной энтропии.

В заключение следует сказать, что постоянное пренебрежение и профанирование ценности каждой отдельной человеческой жизни в псевдо-цивилизованном обществе и производной от него армии ясно указывает на то, что манифестируемая либерально-антропоцентрическая парадигма его существования на самом деле является либерально-эгоцентричной. Особенно яркой иллюстрацией такой подмены является периферия этого экстенсивно развивающегося общества. Вообще, экстенсивность, как характерная черта варварского общества, которое называет себя цивилизованным, очевидно проявляется и в стратегии, и в тактике ведения боевых действий военной организацией этого общества, описанной выше. Кстати, такой экстенсивной стратегии придерживались военачальники в Чечне, когда собирались силами одного полка ВДВ захватить Грозный и ввели в город танки. Но здесь необходимо обратиться к рассмотрению феномена Чеченских войн.

У. Немет: чеченский конфликт как модель «гибридной войны».

Для иллюстрации своих идей о гибридном обществе, гибридных ВС и гибридной войне У. Немет предлагает рассмотреть пример чеченского конфликта 1994-1996 гг. Вторая чеченская война, пишет он ^{[54, P. 68]}, еще идет, и многие, такие, как А. Ливен(прим.18), считают, что происходит «афганизация» Чечни. Мнение А. Ливена интересно тем, что сейчас, по прошествии достаточного количества времени, мы можем оценить качество его прогнозов, и следовательно, оценить качество теоретических построений Немета. А. Ливен, пишет Немет, как и многие другие предсказывают дальнейшую деградацию чеченского общества и считают, что это неизбежно приведет к возвышению радикальных лидеров. Нация и дальше будет «балканизироваться», способствуя тому, что радикальные религиозные лидеры получат власть в этом государстве, продемонстрировавшем свое стремление к светскому правлению. Настоящее показывает, что такие предсказания были неверны.

Далее, для поддержания своей «гибридной» конструкции Немет слегка искажает реальность, во-первых, характеризуя Чечню уже не просто как «деградирующее общество», а как «догосударственное общество» ^{[54, P. 56]} из-за его тейповой организации и применяемой тактики. И во-вторых, в русле чтения диссертации становится очевидно, что он, в соответствии с западными мерками, оценивает вооруженную организацию Чечни как хорошо подготовленных и вооруженных партизан. В этом отношении он цитирует доклад О. Оликер(прим.19), опровергающей мнение генерала Г. Н. Торшева о том, что чеченские подразделения – это «хорошо подготовленная и профессиональная армия», и считающей, что это всего лишь хорошо вооруженные и экипированные партизаны, защищающие свою территорию.

Однако Г. Трошев в своей оценке ВС Чечни не одинок(прим.20). Р. А. Соловьев ^[26] приводит мнение другого профессионального военного, генерал-полковника в отставке Э. А. Воробьева, который считает, что Д. Дудаев создал небольшую, но сильную и боеспособную армию, способную к фанатичному сопротивлению. Она была хорошо подготовлена в военном и морально-идеологическом отношении, а также обладала боевым опытом. Кстати, профессионализм владения оружием личным составом чеченских формирований, прошедших подготовку еще в рядах Советской Армии, косвенно подтверждает и А. Ливен, цитату из которого приводит и сам Немет(прим.21). В. Ф. Цветкова также считает, что Дудаев в короткий срок смог создать дееспособную высококвалифицированную армию, которая обладала мощным арсеналом ^[35]. Немет, конечно же, просто так не может игнорировать очевидные факты, отмеченные другими исследователями, поэтому начинает искать компромисс, говоря о том, что чеченские вооруженные формирования, если попытаться дать им точное определение, не являются настоящими партизанами, но и не могут быть классифицированы и как регулярные войска. Им привычно сражаться и в качестве партизан, и в качестве регулярных подразделений, при этом преимущественно используя нетрадиционную тактику ^{[54, P. 54-61]}. На наш взгляд, Немет пытается таким образом «усидеть на двух стульях» потому, что как только он признает, что в Чечне была создана хорошо подготовленная, высококвалифицированная, профессиональная и боеспособная армия, то сразу же рушится взятый им за основу тезис о том, что армия является отражением общества. Таков чеченский парадокс: чеченские вооруженные формирования (которые, из-за анархии представляли собой, всё же, не совсем армию) имели организацию лучшую, чем породившее их «деградирующее» (в терминах У. Немета) общество. Или, (в терминах Г. Г. Тёрни-Хай) организационный и оперативный уровень чеченской армии соответствовали гражданскому обществу при внешней форме общества, свойственной родовому укладу. Некая несуразность такого вывода при соотнесении реальности и теоретических выкладок заставляет задать правомерные вопросы. К примеру, если, исходя из теории, успешное ведение чеченскими вооруженными формированиями/армией боевых действий является следствием совершенной социальной организации, то родовое/тейповое общество является идеальной социальной организацией? Если нет, то возможно эффективность чеченских вооруженных формирований на определенных этапах происходила из чего-то другого, а не из принадлежности/соответствия гражданскому или родовому обществу (или, к примеру, принадлежности/соответствия цивилизованности/варварству/архаичности)? И наконец, является ли успешное ведение чеченскими вооруженными формированиями боевых действий «заслугой» только самих чеченцев, или этим успехам помогла дезорганизованность федеральных ВС?

Однако, на наш взгляд, ответы на эти и другие вопросы следует искать не только в выбранной сторонами чеченского конфликта стратегии и тактике, но и в геополитике. Кавказские народы, в том числе чеченцы, пишет В. В. Ткаченко, на протяжении многих веков являются своеобразными заложниками столкновения на Северном Кавказе стратегических интересов России и ее геополитических оппонентов (Великобритании и США), а этнические, религиозные и социокультурные факторы, играющие существенную роль в других интерпретационных моделях чеченского конфликта, составляют лишь конфликтогенный фон ^{[28, C. 8-9]}. Геополитическое противостояние Запада и СССР привело к деградации и распаду последнего, а также к усилению центробежных и сепаратистских настроений, чему в немалой степени способствовала и центральная власть. Именно ею, по мнению В. Ф. Цветковой были порождены как Д. Дудаев, так и его режим ^[35]. Д. П. Мочалов приводит воспоминания Р. Мартагова, участника антидудаевской оппозиции, в которых тот утверждает, что Дудаева финансировала Москва, а сам чеченский конфликт был специально организован для списания расхищенного в ЗГВ оружия, а также многих других материальных ценностей ^[21]. По сути, писал А. А. Кадыров, чеченский конфликт – это, прежде всего, клубок закулисных игр, тайных контактов, соглашений и пр. В основе всех этих акций стоят не столько государственные и национальные, сколько личные и групповые корыстные интересы. В ходе конфликта решались и решаются вопросы принадлежности чеченской нефти, контроля над финансовыми потоками и т. п. В связи с этим многие эксперты именуют чеченский конфликт «коммерческой войной» ^{[11, C. 19-20]}. Центральная власть финансировала и вооружала не только Дудаева, но и внутреннюю чеченскую оппозицию ^[35]. Это ясно показывает, что конфликт в Чеченской Республике (ЧР) соответствовал не только интересам внешних деструктивных сил, но и корыстным политическим и экономическим интересам определенных представителей тогдашней российской элиты ^[32].

ВС ЧР имели на вооружении значительный арсенал, оставленный российской армией на складах(прим.22), в который, помимо прочего, в достаточно больших количествах входили танки, БМП, БТР, РСЗО «Град», артиллерийские орудия и минометы, средства ПВО и авиационная техника ^{[2],[7],[12],[29],[32],[35]}. Даже при том, что все это вооружение (особенно высокотехнологичное) иногда не могло быть использовано чеченскими вооруженными формированиями, а также при довольно высокой степени анархии, царившей в ЧР, её ВС имели морально-психологический настрой и организацию достаточную для успешного противостояния федеральным силам.

Далее, сам конфликт многие исследователи определяют как внутренний ^[11],[19], как гражданскую войну ^{[13],[21],[34]}(прим.23), потому, что борьба велась не только между отдельным субъектом РФ и Федерацией в целом, шла борьба за власть и внутри самой ЧР ^[11]. При этом ЧР, как пишет А. Ливен в сборнике «Время Юга: Россия в Чечне, Чечня в России», является признанной мировым сообществом частью российской территории, которая восстала против центральной власти ^{[18, C. 233]}. Таким образом, здесь отсутствует представленная У. Неметом схема, когда цивилизованное общество нападает на архаическое или деградирующее. При этом, учитывая события, происходящие на современной Украине, когда гражданскую войну на Донбассе власти Украины стараются выдать за агрессию России, можно сказать, что Немет в своих теоретических построениях о гибридной войне также исходил из того, что Россия является внешним агрессором по отношению к ЧР. Но тогда, в соответствии с его схемой, деградирующее общество ЧР должно противостоять цивилизованному обществу России. Однако, как только мы начинаем принимать в расчет реальное положение дел и мнения исследователей (в том числе мнение Президента Чеченской Республики А. А. Кадырова(прим.24), которому на месте было более ясно видно положение вещей, чем за океаном У. Немету), то становится очевидно, что внутригосударственный военный конфликт, который, по сути, является гражданской войной, не дает оснований разделить противостоящие силы на цивилизованные и деградирующие. Во всей Российской Федерации (как и во всех частях бывшего СССР) можно было наблюдать деградацию государственных и властных структур ^[35], кризисы легитимной государственной власти ^[3], криминализацию экономики, появление олигархов, которые своей деятельностью создавали угрозу национальной безопасности страны ^[27]. В условиях ведущейся против России идеологической/психологической/сетевой войны деградирует всё общество ^[15]. Яркая иллюстрация такой деградации – расстрел парламента в 1993 и чеченский конфликт.

Армия Российской Федерации как отражение общества также в это время находилась в плачевном состоянии. Она, по мнению исследователей, была не готова к ведению боевых действий, в том числе и на своей территории ^[7],[9], и помимо этого, по утверждению Г. Н. Трошева, в первой войне армия даже не собиралась воевать ^[30]. Морально-психологическое состояние и материально-техническое обеспечение личного состава находившейся в ЧР объединенной группировки, как и во всей стране, оставляло желать лучшего. Оно усугублялось еще и тем, что армия, которая в принципе была способна противостоять террористам и уничтожать их, являлась инструментом в политических и даже экономических играх. Чеченский конфликт 1994-1996 гг., пишет А. В. Усиков ^[32] с коллегами, называли «странной войной», потому что как только складывалась ситуация, когда армии оставалось лишь добить террористов, то тут же из Москвы поступал приказ остановиться, отвести войска. В этот момент боевики перевооружались, отдыхали, передислоцировались, т.е. эти «перемирия» и «переговоры» играли на руку боевикам. Известны случаи, пишет И. А. Астахов ^[2] с коллегами, когда подразделения федеральных войск узнавали о готовившемся перемирии из радиоперехвата переговоров дудаевцев, хотя сами еще не знали об этом. Г. Н. Трошев ^[29] откровенно писал, что эти «словно врагом спланированные остановки, эти украденные у армии победы – самая острая, после людских потерь, боль. Как воевать, если достигнутый кровью успех напрочь перечеркивался совершенно ненужными «переговорами»? «Кто наш главный противник: бандиты в горах или предатели в сановной Москве?» – приводил он вопрос генерал-майора В. В. Булгакова. Из этого создается впечатление, что государство боролось не с бандитами, а со своим народом и со своей армией.

Таким образом становится очевидно, что ЧР и ее вооруженные формирования, а также чеченский конфликт не могут быть иллюстрацией/моделью «гибридного общества», «гибридных вооруженных сил» и «гибридной войны» в соответствии со схемой Немета по нескольким причинам.

Так, чеченский конфликт был не столкновением цивилизованного и деградирующего общества, как это хотел представить Немет, а внутренним конфликтом Российской Федерации(прим.25) и гражданской войной ^{[11],[19],[34],[21],[13]}(прим.26). В диссертации Немета речь идет не о гражданской войне внутри одного общества, а о двух обществах – цивилизованном и деградирующем. На наш взгляд, не зря понятие «гибридная война» получило статус концепта после войны между Израилем и Хизбаллой летом 2006 года (после Второй ливанской войны). Именно в этом конфликте можно увидеть схему Немета, когда цивилизованный Израиль ввел войска в кризисный Ливан, а противостояла ему негосударственная военно-политическая группировка Хизбалла.

Тактика партизанской и диверсионной войны, избранная чеченскими вооруженными формированиями, не зависит от уровня развития общества – архаичного, варварского, деградирующего или цивилизованного(прим.27). Это наиболее рациональная тактика вооруженных формирований в условиях, когда малочисленные силы противостоят превосходящему по численности противнику. Более того, можно сказать, что на территории даже самого цивилизованного государства, захваченной противником, сопротивление, скорее всего, оформилось бы как партизанское движение, избегающее открытого противостояния. Конечно, У. Немет, как представитель западной цивилизации, вряд ли считает Россию (СССР) цивилизованным обществом, но именно здесь существует традиция партизанского движения, которая не зависит ни от исторического времени, ни от социального строя, ни от уровня развития экономики. И тогда, исходя из этого, по иронии, У. Немет (как, впрочем, и Л. Кили) своей концепцией гибридной войны (в том виде, как он ее представил в диссертации) косвенно утверждает, что Россию практически невозможно победить с помощью конвенциональных армий и оружия.

Потери и поражения, которые несли федеральные войска на определенных этапах ведения боевых действий, помимо прочего, являлись следствием не столько применения чеченскими формированиями партизанской (всесильной, по Л. Кили и У. Немету) тактики, сколько плохой организации объединенной группировки, преимущественно бездарного командования и, фактически, предательства центра. Вспомним знаменитое обещание П. С. Грачева взять Грозный за два часа силами одного полка ВДВ при условии, что война будет вестись по всем правилам военной науки. В приведенных выше иллюстрациях генералы Э. Брэддок и Э. Пакенхэм также хотели, чтобы противник воевал по всем правилам существовавшей тогда военной науки, то есть, на их условиях. Однако противник не учел желания генералов и не дал им возможности проявить свои таланты, а воевал так, как воевал, т.е. не по правилам. Случись так, что на месте этих генералов оказались бы другие, более адекватные, – у Немета не было бы дополнительных аргументов в пользу его теории гибридности, а также непобедимости партизанской тактики.

Так как обе стороны конфликта происходили из единого «деградировавшего» (в терминах Немета) общества (бывшего СССР), обе они представляли собой «деградирующие» общества, или части единого «деградирующего» общества. Отсюда градиента, взятого за основу Неметом при описании схемы гибридной войны «цивилизованное общество – деградирующее общество» не было.

В чеченском конфликте одна из сторон («Москва»), фактически, финансировала и вооружала другую сторону. Здесь, отчасти, была бы возможна параллель с ситуацией вокруг упомянутой выше битвы при Литтл Бигхорн, когда индейцам были проданы современные в то время многозарядные винчестеры, однако следует упомянуть, что индейцы купили это оружие за свои средства. Помимо этого ВС «цивилизованной» (как это хотел представить Немет) стороны («Москвы») оказались не готовы к ведению боевых действий на своей территории. Немет же описывает противостояние развитых стран с деградирующими на территории последних.

Одна из сторон конфликта («пятая колонна» в Москве) постоянно подыгрывала другой стороне, начиная «переговоры» и «перемирия», и таким образом затягивая конфликт, предпринимала шаги, защищающие свой «бизнес-проект». Она же через свои СМИ способствовала оправданию и героизации чеченских боевиков, таким образом помогая им выигрывать информационно-психологическую войну.

Организация чеченских вооруженных формирований/армии не соответствовала породившему их «деградирующему» (в терминах У. Немета) чеченскому обществу. Таким образом, тезис Немета о том, что армия является отражением общества в данном конкретном случае, на наш взгляд, не находит подтверждения. При очень слабой, практически отсутствующей централизованной власти в ЧР того периода, вооруженные формирования ЧР имели довольно хорошую организацию даже при высоком уровне анархии, представляя собой, по мнению исследователей и участников конфликта, настоящую армию.

Когда Немет представил свою диссертацию, уже довольно долгое время шла вторая чеченская кампания, о которой он упомянул, но в виде иллюстрации не рассматривал. И это неспроста. Дело в том, что ее результаты опровергают тезисы Немета о том, что «гибридные вооруженные силы» трудно победить и что они могут наносить поражение высокотехничным ВС ^{[54, Pp. 2, 69]}. Конечно, эти тезисы Немета могли быть опровергнуты еще в ходе первой чеченской кампании, когда федеральные ВС были не очень-то и «технологичными» и боеспособными по сравнению с чеченскими вооруженными формированиями. Чеченское «гибридное общество» и его «гибридные вооруженные силы» (в терминах Немета) не устояли бы против федералов еще тогда, если бы не непоследовательность и коррумпированность центральных властей и определенных кругов, фактически, предававших своих военных, зарабатывающих на войне и таким образом превращающих ее в «странную» и «коммерческую». Таким образом, чеченский конфликт, будучи организован с совершенно определенными целями, на наш взгляд, не соответствует теории Немета и не может быть для нее иллюстрацией и примером (case study). Более того, второй конфликт 1999-2000 был федералами выигран, но такое развитие чеченского конфликта входит в противоречие не только с теорией гибридного общества/вооруженных сил/войны У. Немета.

«Развитая страна» начинает и проигрывает.

Еще раз повторим: Немет утверждает, что деградирующее/гибридное общество и его гибридные военные формирования трудно понять и победить(прим.28). Действительно, трудно объяснить, почему деградирующее общество может победить развитое общество только используя тактику партизанской войны. Для победы в таком противостоянии явно этого недостаточно, и должны быть какие-то иные, чем сугубо тактические, причины. И они, действительно, существуют. Но для того, чтобы рассмотреть их, следует провести небольшое расследование. Дело в том, что среди ключевых слов в исследовании Немета есть такие, как информационные операции/война, психологическая война и ассиметричная война. Информационно-психологическое противостояние чеченских вооруженных формирований с федеральными силами было выиграно чеченской стороной ^[29]. Помимо прочих приемов информационно-психологической войны, таких как психологическое воздействие на федеральные силы, успешная медиакомпания, пропаганда, дезинформация и др., она включала в себя сильное давление НПО на российское руководство, которое не знало как противостоять такому давлению, и вообще для него было непривычно такое положение дел ^{[54, Pp. 57-59, 74]}. Не готово к такому информационному давлению оказалось и общественное мнение России ^[7]. Тем не менее, Немет признает, что хотя информационная кампания чеченской стороны и была успешной с тактической точки зрения, она, как и психологическая, не имела стратегического успеха, поскольку не привела к поддержке или признанию ЧР со стороны западных государств ^{[54, P. 57]}. И здесь Немет, на наш взгляд, ошибается, потому что, во-первых, основной целью следует ставить не поддержку и признание ЧР со стороны иностранных государств, которые просто не могли этого сделать, так как (мы выше об этом говорили) центром конфликта была территориальная целостность России, а не интервенция в соседнюю страну ^{[11],[18],[19, C. 233]}. Основной целью являлось прекращение войны на условиях боевиков, что и считалось их победой. Во-вторых, Немет в исследовании делает упор на то, что федеральные ВС проигрывали чеченским формированиям из-за применения последними партизанской тактики, присущей (по Немету) гибридным ВС гибридного/деградирующего государства (что Немет подтверждал примерами из XIX века). Федералам же мешала неповоротливая и громоздкая иерархическая структура российских ВС. То есть, Немет не принимает во внимание тот факт, что Первая чеченская война была остановлена не потому, что федеральные ВС были разбиты чеченскими вооруженными формированиями, а по приказу из центра, следовательно за этим приказом могут скрываться причины поражения, о котором Немет либо не знает, либо просто умалчивает для того, чтобы не разрушить свою концепцию. Более того, по Немету, иерархическая структура имеет тенденцию мешать талантливому лидеру полностью раскрыть свой потенциал. Бюрократия, предназначенная для того, чтобы сделать иерархическую структуру управления эффективной, тормозит все изменения, необходимые для противодействия разнообразным угрозам, и позволяет асимметричным силам, подобным тем, которые используют партизанскую войну, быть более эффективными, чем того требуют их размеры или возможности ^{[54, P. 26]}.

Асимметрию в военном противостоянии Немет рассматривает как противопоставление современных стратегий и тактик ведения боевых действий партизанской/гибридной войне, основным тактическим приемом ведения которой являются рейды и засады. Современные военные, по его мнению, плохо подготовлены к борьбе с силами, которые не испытывают угрызений совести по поводу убийства своих врагов и которые делают мало различий между гражданскими и военными. Это, по его мнению, суть асимметричной войны. Асимметрия содержится и в отличиях того, что допускается и приемлемо в противостоящих друг другу обществах/государствах. Действия современных ВС, по Немету, ограничены законодательством развитых стран и всегда будут неэффективны при использовании против гибридных ВС, которые не ограничены современным западным пониманием войны и законами ведения войны ^{[54, P. 27-28]}. Асимметрия в бою проявляется не только в использовании различных боевых возможностей или тактик, но и в отличии социальных норм воюющих сторон, а также в исполнении ими международного законодательства ^{[54, P. 75]}. Асимметрия в выборе стратегии и тактики боевых действий возникает из-за растущей зависимости современных ВС от технологий, что облегчает гибридным ВС нанесение им неожиданных ударов с использованием способов и методов, которые не применяются современными вооруженными силами. То есть, современные и гибридные ВС действуют в разных плоскостях, и каждая из них имеет явное преимущество в своей нише. Современные государства, по Немету, должны понять, что борьба с гибридными ВС предполагает противостояние стратегии, тактике и сильным сторонам противника, а не просто формальное применение военной доктрины, предназначенной для противостояния негибридному противнику с абсолютно другими сильными сторонами ^{[54, P. 75]}. Упомянутая выше громоздкость управления федеральными силами против упрощенного управления в чеченских формированиях, которые Немет считает гибридными, также, по его мнению, представляют собой асимметрию.

Гибридные государства, по Немету, пользуются этими преимуществами своих гибридных ВС и слабостью противника, освещая ее в СМИ. Широкое освещение преимуществ и успехов гибридных (в данном случае – чеченских) ВС в СМИ необходимо, чтобы «завоевать умы и сердца» на Западе и посеять страх в России ^{[54, P. 58]}. Однако Немет при этом не уделяет этому асимметричному средству военного противостояния достаточно внимания, и это странно в свете того, что именно сформированное СМИ общественное мнение о военном конфликте в ЧР можно назвать одной из главных причин поражения России в первой чеченской войне ^{[10, C. 9]}. Но на наш взгляд, Немет и не ставил себе задачу показать весь механизм влияния этого асимметричного средства на формирование общественного мнения, приведшего, помимо прочего, к проигрышу федеральных ВС в войне. Ведь для этого ему просто необходимо было бы обратиться за теоретической поддержкой к Э. Маку, который еще в 1975 году описал технологию асимметричной войны. Но в этом случае Немету пришлось бы признать, что гибридность деградирующего государства и гибридность егоВС, использующих партизанскую тактику здесь не важны. А это сразу же сделало бы его диссертацию бессмысленной.

Коварная асимметрия: как побеждать проигрывая

В своей (на наш взгляд, очень интересной и важной) работе «Почему великие державы проигрывают малые войны: политика асимметричного конфликта» Э. Мак ^[50] рассматривает асимметрию, которую У. Немет упомянул, но аккуратно обошел пристальным вниманием (не упомянув и не включив эту работу Э. Мака в список использованной литературы), чего она на самом деле заслуживает. Э. Мак начинает раскрывать суть асимметричных военных действий и причины их эффективности с замечания о парадоксе, который имел место в ХХ веке. До Второй мировой войны сопротивление стран третьего мира империалистической экспансии там, где оно вообще существовало, было быстро и эффективно подавлено. В это время прочно утвердилось широко распространенное мнение о том, что превосходство в военном потенциале является основой победы в войне. Однако после Второй мировой войны ситуация изменилась и военное и технологическое превосходство перестало быть надежной гарантией победы в войне. Так в Индокитае (1946-1954), Индонезии (1947-1949), Алжире, Кипре, Адене, Марокко и Тунисе национально-ориентированные силы победили в вооруженном противостоянии с промышленно-развитыми державами, обладающими подавляющим превосходством в военном потенциале. Причем подобное положение вещей оказалось характерно не только для колониальных войн, о чем свидетельствует проигрыш США войны во Вьетнаме. В течение двадцати лет огромная военная машина США сначала поддерживала во Вьетнаме экспедиционный корпус французов в количестве около двухсот тысяч человек, а потом вступила в войну сама, доведя численность своего экспедиционного корпуса до более полумиллиона человек. И тем не менее, США проиграли войну и вынуждены были отступить ^{[50, P. 175]}. Возможно, полагает Э. Мак, легче объяснить почему повстанцы не были разгромлены, чем ответить на связанный с этим более интересный вопрос – как и почему внешняя сила вынуждена была уйти. Прежде всего, пишет Мак, приводя в пример цитату из Мао Цзэдуна, поражение повстанцев, вооруженных устаревшим оружием, в войне против модернизированных сил противника неизбежно, если они сражаются с ним на его условиях. Поэтому первое условие для того, чтобы избежать поражения, – это отказ повстанческих сил от противостояния такому противнику на его условиях. Для изучающих стратегию эти войны представляют интерес потому, что их результат опроверг упрощенное, но когда-то превалировавшее положение о том, что в войне всегда побеждает тот, кто обладает обычным военным превосходством в силах и средствах. Эти положения созвучны идее Немета о том, что гибридные/чеченские ВС не сражаются с превосходящим их противником на его условиях и поэтому побеждают. Однако далее становится ясно, что превосходящие повстанцев войска технологически развитой державы (метрополии в терминах Э. Мака) проигрывают и уходят не поэтому. Или, скажем иначе, войска технологически развитой державы проигрывают и уходят не потому, что повстанцы применяют естественную для слабого тактику партизанской и террористическо-диверсионной войны. Интересно то, пишет Э. Мак, что хотя ВС метрополии не победили в военном отношении, но они и не потерпели военного поражения. Действительно, военное поражение метрополии было невозможно, так как повстанцы не имели возможности вторжения на территорию самой метрополии ^{[50, P. 177]}. В отношении чеченского вооруженного конфликта можно сказать практически то же самое. Несмотря на то, что некоторые чеченские командиры и вынашивали планы бомбардировок российских городов и даже вторжение на территорию соседних им регионов РФ, на самом деле, они не смогли бы нанести военное поражение ВС РФ, более того, они не могли нанести военное поражение ВС РФ и на территории ЧР. Мир, как мы помним, был подписан по иным причинам. Во всех случаях, считает Э. Мак, успех повстанцев проистекал не из их победы в боевых действиях – хотя военные успехи, возможно, и способствовали этому, – а из постепенного истощения политической способности их высокотехнологических противников вести войну. В таких асимметричных конфликтах повстанцы могут одержать политическую победу в патовой ситуации или даже при военном поражении ^{[50, P. 177]}. В этом отношении можно вспомнить слова Г. Н. Трошева о том, что у армии постоянно отнимали победу. А потом она «проиграла» не победив, но ведь ей и не было нанесено поражения. Чеченские вооруженные формирования победили, не победив, а фактически проиграв.

Вьетнамская война, пишет Э. Мак, подчеркнула огромное значение, которое партизанское командование придаёт «затяжной войне». Не имея технологического потенциала или основных ресурсов для уничтожения военного потенциала внешнего врага, они должны по необходимости стремиться к уничтожению его политического потенциала. Если «воля» внешней державы-метрополии к продолжению борьбы слабеет, то ее военный потенциал – каким бы мощным он ни был – становится совершенно бесполезным ^{[50, P. 178-179]}. Как уже было сказано, ни в одном из асимметричных конфликтов повстанцы не имели возможности вторгнуться в метрополию. Из этого неизбежно следует, что повстанцы могут достичь своих целей только в том случае, если политическая способность их противников вести войну будет уничтожена. Это верно независимо от того, являются ли повстанцы революционерами или правыми националистами, полагаются ли они на партизанскую войну, городской терроризм или даже ненасильственные действия ^{[50, P. 179]}.

Уничтожение сил метрополии на поле боя не создает никаких существенных ресурсных препятствий для мобилизации дополнительных ресурсов в ее тылу и направлении их на фронт. Причины для срыва и противодействия мобилизации носят политический, а не организационный или ресурсный характер. Во всех конфликтах подобного рода, когда метрополия боролась с партизанами в своей колонии, она мобилизовала всего лишь малую часть всего потенциала своих военных ресурсов. Таким образом политика, если перефразировать Клаузевица, может стать продолжением войны другими средствами. Поэтому военное противостояние должно оцениваться не с точки зрения успешного или неуспешного применения той или иной тактики, а с точки зрения его политического воздействия на метрополию ^{[50, P. 179]}. Становится очевидно, что под асимметрией при ведении военных действий, следует иметь в виду именно такое противостояние: со стороны метрополии – это военное давление, со стороны колонии (повстанцев) – это политическое давление. При этом повстанцам необходимо держаться и не дать себя (полностью) разбить как можно более длительное время.

Далее, асимметрия выражается также в том, что для повстанцев война «тотальна», тогда как для метрополии она обязательно «ограничена». И здесь также спрятана некая «ловушка», в которую попадает метрополия. Для повстанцев война становится тотальной потому, что столкнувшись с оккупацией своей территории внешним противником, они способны извлечь выгоду из такого внутреннего потенциала, как национализм. По сути это означает, что разрозненные и иногда конфликтующие национальные группы могут найти общее единство – национальный интерес – в противостоянии общему врагу, внешней угрозе, что и получилось в Чечне. В этом случае возникшая сплоченность является лишь косвенным следствием асимметрии ресурсной силы: ее социальные и психологические связи проявляются в общей враждебности по отношению к внешнему врагу ^{[50, P. 182]}. И если, как мы заметили, это описание алгоритма сплочения населения колонии (в терминах Э. Мака) очень похоже на процессы, происходившие в ЧР перед и во время первого чеченского конфликта, то почему У. Немет пренебрег таким аргументом при написании своей диссертации? При этом опять создается впечатление, что он попросту избегал упоминания теоретических положений Э. Мака, в которых понятие гибридности является попросту ненужным.

Итак, в метрополии война воспринимается как «ограниченная» потому, что противник считается «слабым» и, как кажется, не может представлять прямой угрозы, пишет Э. Мак. Здесь ведение войны как цель не является автоматически первичной перед другими целями, стоящими перед правительством, различными чиновниками или другими политическими группами-конкурентами в борьбе за государственные ресурсы. Однако в ситуации тотальной войны, которую ведут повстанцы, ведение войны как цель автоматически берет верх над всеми другими целями. И здесь, в условиях тотальной войны, применение «кнута»-оружия автоматически получило бы приоритет в дискуссиях о «кнуте и прянике», или выборе стратегий отношений с метрополией. В метрополии же, в ситуации ограниченной войны, ее противникам приходится конкурировать за ресурсы (людские, экономические и политические) – с представителями других интересов (правительственных, бюрократических, экономических и т. д.). И это могло бы привести к расколу в политической среде метрополии в том случае, если война не будет быстро прекращена (выиграна) и если будет существовать подозрение, что победа не принесет определенные выгоды (как в случае мини-войн колониальной экспансии). Но это опять-таки ведет к констатации того факта, что если повстанцы хотят победить, они не должны проиграть ^{[50, P. 184]}. Созвучно этому Г. Киссинджер еще в 1969 году так писал в своей статье, посвященной войне США во Вьетнаме, которая оказалась пророческой: «мы сражались в военном противостоянии; наши противники – в политическом. Мы стремились к их ресурсному истощению, наши противники – к нашему психологическому истощению. При этом мы упустили из виду одну из главных максим партизанской войны: партизан побеждает, если не проигрывает. Армия проигрывает, если не выигрывает. Северные вьетнамцы использовали свои ВС так же, как тореадор использует свой плащ, заставляя нас атаковать в направлениях, имеющих незначительное политическое значение» ^[47].

В этом же духе Э. Л. Катценбах ^{[45, P. 18]}, ранее, в 1962 году описал общий стратегический подход Мао Цзэдуна следующим образом: фундаментальным для всего остального, считает Мао, является убеждение, что страны, в которых государственная власть разделяется на ветви (законодательная, исполнительная, судебная), просто не могут вести войну на истощение, ни финансово, ни психологически. Действительно, сам факт существования многопартийной структуры делает стремление к долгой войне настолько политически самоубийственным, что она становится совершенно невозможной – когда финансовое бремя из месяца в месяц увеличивается, протест против войны сам по себе ослабит способность войск сражаться. Война, которую предполагает теория Мао – самая дешевая для него и самая дорогая для противника ^{[50, P. 185]}.

Техника противостояния повстанцев метрополии состоит в следующем: чтобы избежать поражения, повстанцы должны сохранять хотя бы минимальную степень неуязвимости. Для того чтобы победить, они должны быть в состоянии навязать своему противнику устойчивое накопление «издержек»(прим.29). Они должны не только быть непобежденными, но и выглядеть непобежденными. Стратегическая цель повстанцев должна состоять в том, чтобы спровоцировать метрополию на эскалацию своих сил в колонии. Это само по себе повлечет за собой экономические и политические издержки метрополии. Прямые издержки, которые повстанцы налагают на внешнюю власть, будут обычными издержками войны – это уничтоженные живая сила и техника. Но конечной целью повстанцев не является уничтожение военного потенциала их противников. Такая стратегия была бы безумием для небольшой державы третьего мира, столкнувшейся с крупной индустриальной державой. Прямые издержки приобретают стратегическое значение тогда и только тогда, когда они переводятся в косвенные. А косвенные издержки – это издержки психологические и политические. Их цель – усилить противоречия во вражеском лагере ^{[50, P. 185]}.

В метрополии война с противником, который не представляет прямой угрозы, да еще и без видимого результата, будет подвергаться все большей критике по мере роста боевых потерь и роста экономических издержек. Очевидно, что в метрополии все еще будут существовать политические группировки, идеологические обязательства которых заставят их продолжать поддерживать военную политику правительства; другие (к примеру, производители боеприпасов) могут поддерживать войну, потому что они в ней заинтересованы материально. Но если боевые действия резко активизируются, как это произошло в Алжире и Вьетнаме, то такое обострение окажет определенное влияние на распределение экономических и политических ресурсов, которые в ином случае могли бы быть выделены, к примеру, на повышение общественного благосостояния. Для покрытия расходов на войну может потребоваться увеличение налогов, введение призыва. Наверняка вырастет уровень инфляции. Такие расходы рассматриваются как составляющая «цены, которую необходимо заплатить» (necessary price), когда безопасность нации находится под прямой угрозой. Когда нет прямой угрозы, основа для консенсуса в метрополии исчезает. В условиях ограниченной войны тем группам, чьи интересы ущемляются, совершенно непонятно, зачем нужны такие жертвы ^{[50, P. 186]}. Отсюда те силы в метрополии, которые выступают против войны, независимо от их субъективной политической позиции, объективно являются стратегической поддержкой повстанцев.

В отличие от «открытых» («демократических», «свободных») обществ, где инакомыслие разрешено, пишет Э. Мак, в «закрытых» или «тоталитарных» обществах инакомыслие подавляется. Поэтому тоталитарные общества не раздираются внутренними противоречиями и не сдерживаются внутренними ограничениями, как это было, к примеру, с американским обществом и политиками во время войны во Вьетнаме. Асимметричные конфликты, в которых внешняя сила успешно сокрушила оппозицию (по мнению Э. Мака), это Венгрия (1956), Чехословакия (1968) и войны Португалии в Африке. В этих случаях режим метрополии (как внешней силы) можно охарактеризовать как «закрытый», «центристский», «тоталитарный» или как-либо еще, но в любом случае там отсутствует внутренняя оппозиция. К тому же, власти таких стран могут скрывать информацию о реальном положении дел ^{[50, P. 186-189]}. После таких заявлений неудивительно, что Запад считает Российскую Федерацию авторитарным государством, а президента В. В. Путина – авторитарным лидером. Он выиграл вторую чеченскую кампанию (у «колонии» в терминах Э. Мака), и при этом вооруженным формированиям ЧР не помоги ни мирная передышка, ни переформирование, ни информационная война. Именно поэтому вторая чеченская война также не укладывается в логику диссертационной работы У. Немета, который (создается впечатление) постарался ее защитить, пока вторая чеченская война еще шла и не могла исказить смысл диссертации. Однако здесь, на наш взгляд, интересно будет вспомнить тезис Г. Г. Тёрни-Хай о том, что успешное ведение боевых действий является следствием совершенной социальной организации, а не результатом развития материальной культуры или применения современнейшего оружия ^{[58, P. 241]}. Если рассматривать с такой позиции Вьетнамскую войну США, то можно сделать (скажем так, нестандартное) заключение о том, что США (как того времени, так и современные, судя, хотя бы, по ситуации в Афганистане, Ираке и Сирии) имеют несовершенную социальную организацию. Иными словами, выходит, что демократический строй в США несовершенен, а вот Северный Вьетнам, следовательно, обладал более совершенной, чем США, социальной организацией. Обращаясь к России, следует также заметить, что она (судя по Чечне, Северной Осетии и Сирии) при всем приписываемом ей авторитаризме, имеет социальную организацию более совершенную, чем в США. Позволим себе улыбнуться: авторитарные режимы в колониях и развивающихся странах оказываются организационно более совершенными, чем развитые демократические.

Итак, из проведенного обзора позиции Э. Мака по поводу партизанской войны, которую он, прежде всего, считает асимметричной войной, становится очевидно, что как таковая, тактика партизанской войны не ведет к победе в противостоянии в развитой державой. Но У. Немет в своей диссертации придерживается прямо противоположной позиции для сохранения концепта «гибридная война». Нам же следует согласиться с мнением Л. В Дериглазовой ^{[8, С. 214]}, которая в своей монографии на тему асимметричных конфликтов делает заключение о том, что вряд ли возможно говорить об исключительной новизне применения партизанских тактик слабым противником против сильного. Добавим: независимо от того состояния, в котором находится государство и общество слабой стороны, т.е. является ли оно развивающимся или «деградирующим» (в терминах У. Немета). Понимание партизанских стратегий как асимметричных, считает Л. В. Дериглазова, когда противоборство неравных по силе и статусам противников заставляет слабого уклоняться от прямого столкновения с сильным и обращаться к непрямым формам борьбы для достижения победы, соответствует логике феномена асимметричного конфликта. Но выделение только стратегических параметров борьбы в отрыве от других составляющих является некорректным и может привести к заведомо ошибочным умозаключениям. Именно такое положение дел можно наблюдать и в работе У. Немета, который упоминает сопутствующие боевым действиям формы борьбы, такие как использование СМИ, НГО и некоторых других, но как будто избегает вплотную касаться этой темы. Здесь следует согласиться с тем, что исключительное внимание к стратегическим факторам сводит проблему асимметричного конфликта к военной сфере, тогда как современные войны все более становятся явлением политическим, а победа в войнах не определяется только зоной боевых действий ^{[8, С. 216]}.

Таким образом, партизанская тактикаявляется естественной и обычной тактикой борьбы малочисленных вооруженных отрядов против превосходящего их (в том числе и технически) противника. Более того, такая тактика является и сравнительно малозатратной, однако противоположную сторону она как раз и принуждает к затратам. При этом выбор партизанской тактики повстанцами не зависит от того, являются ли они представителями развивающегося или «деградирующего» государства. Это делает ненужной классификацию государств/обществ У. Немета, в которой он разделяет их на развитые и деградирующие. Отсюда понятие «гибридные вооруженные силы» следует понимать как имеющие в своем составе смешанный контингент, использующие любые (в том числе и относительно современные) виды вооружения, как штатного, так и захваченного у технически превосходящего их противника, что обычно бывает при ведении малочисленными вооруженными отрядами партизанской войны.

Выводы

Из рассмотрения магистерской диссертации У. Немета “Future War and Chechnya: A Case for Hybrid Warfare” (Войны будущего и Чечня: пример гибридных военных действий), посвященной теоретической проработке понятия гибридной войны, можно сделать несколько пессимистических заключений. Прежде всего следует отметить, что она как таковая не имеет какой-либо научной ценности. По крайней мере, она не подводит нас к пониманию каких-то принципиальных особенностей этого манифестируемого явления. Применяемая Неметом методология, в том числе сравнительно-исторический метод себя не оправдывает, будучи применен некорректно. Сравнивая примитивные, развивающиеся и развитые общества, автор старается не замечать, что феномен партизанской войны и применяемая в ней тактика, в конечном счете, характерны для любой малой силы, противостоящей превосходящему противнику. Выбор тактики в таких условиях не зависит от уровня развития общества.

Теоретические источники подобраны Неметом таким образом, чтобы обосновать свою точку зрения независимо от качества исследований военных теоретиков. Вообще, источниковая база (за исключением отдельных авторов), а следовательно, и уровень теоретизации Немета достаточно слабы для магистерской диссертации. Научные руководители Н. Немета – Гордон МакКормик и Хай Ротштайн – допустили отсутствие в списке источников многих работ, напрямую относящихся к теме диссертации и способных повлиять на ее качество. К примеру, такому основополагающему качеству «гибридной войны», как асимметричность, у Немета уделено очень мало внимания, а ведь партизанская тактика сильна как раз своей асимметричностью в совокупности с идеологической, психологической и информационной войной. У Немета об этих составляющих «гибридной войны», которые в синтезе с партизанской тактикой дают кумулятивный эффект, приводящий к проигрышу сильной стороны, говорится подозрительно мало. Из этого также можно сделать выводы о том, что понятие «гибридная война» Немет попытался привлечь для обоснования своей теории возникновения «гибридного общества» и его «гибридных вооруженных сил». Или, скажем иначе, основная новизна его исследования состоит в теоретическом описании генезиса понятия гибридной войны, уже к тому времени довольно часто применяющегося в теоретических исследованиях, через концепт «деградирующего» общества». Однако для усиления новизны исследования он постарался обойти вниманием те источники, которые и ранее, до него, описывали гибридные силы и гибридную войну. Как раз эти источники, а также работа Э. Мака и раскрывали сущность гибридности и механизм успешного противостояния партизанских сил мощной и технологически развитой державе-агрессору. Однако при включении подобного рода теоретических источников и исследований в рассматриваемую диссертацию, она бы стала еще слабее, чем есть, из-за снижения степени новизны. Очевидно, что Немет прекрасно это понимал.

Помимо всего сказанного, как сама диссертация Немета, так и часть тех источников, которыми он пользовался, не являются строго объективными. Они деформированы политическими предпочтениями, эмоциями, стереотипами и прочим информационным шумом, мешающим адекватному анализу и искажающим соответствующие выводы. В тексте диссертации при описании чеченских вооруженных формирований скрыта иногда довольно заметная симпатия Немета боевикам. Это также может свидетельствовать об определенной необъективности работы.

В русле анализа также становится понятно, что Немет сконструировал свою теорию для того, чтобы описать чеченский конфликт, а отнюдь не привлек последний в качестве иллюстрации, как это было заявлено. Становится также понятно, что его теория «деградирующего общества» с его «гибридными вооруженными силами» с большой натяжкой годится для описания только первой Чеченской войны, но не второй, которая не укладывается в рамки этой теории и не может быть ей описана.

В итоге, при обобщении рассмотренного материала, можно достаточно уверенно утверждать, что диссертация Немета, защищенная в июне 2002 года, вряд ли могла послужить основой для представленной Джеймсом Н. Мэттисом концепции «гибридной войны» в сентябре 2005 года. Вряд ли Дж. Мэттис, даже при его расположенности к самообразованию и стремлению быть в курсе новинок в сфере военной теории, мог положить в основу своей концепции слабую магистерскую диссертацию майора У. Немета(прим.30). Следовательно, идея «гибридности» войны и ВС уже должна была существовать и быть достаточно обыденной для военной мысли США(прим.31). Но рассмотрение релевантности этой гипотезы мы оставим для другой статьи.

Coda

Повторим еще раз: гибридная война является понятием, которое описывает сущность любой (конвенциональной) войны, так как для достижения победы противники стремятся использовать все свои преимущества, применяя различные сочетания (гибриды) стратегий, тактик, сил и средств ^{[41],[52],[57],[1, С. 250]}. Поэтому вряд ли уместно выделять одну из характеристик войны как феномена (гибридность) и изобретать новый вид войны (их и так придумано очень много, часть из них бесполезна или они описывают одно и то же явление, см. прим.1). Исходя из этого, термин гибридная война, на наш взгляд, не является необходимым. Однако даже самые ранние теоретические работы, исследующие это понятие все же ценны тем, что дают понимание динамики изменения его смыслового наполнения.

Заметим также, что мы уже упоминали ^[24] про анализ применения в военном дискурсе США понятия «гибридная война», проведенный Счетной Палатой США, которая является верховным аудиторским органом Конгресса США^[26]. Расследование по этому вопросу длилось 10 месяцев, с января по сентябрь 2010 г. Оно было инициировано из-за злоупотребления высокопоставленными военными понятием «гибридная война». Счетная Палата исследовала два важных вопроса: (1) существует ли определение «гибридной войны», данное Министерством обороны США и есть ли отличие «гибридной войны» от других типов войн, а также (2) употребляет ли Министерство обороны США это понятие в своих основных документах стратегического планирования. В ходе этого расследования были опрошены представители тринадцати организаций, входящих в структуру МО США. Помимо этого, на основании рассмотрения большого объема фактического материала было установлено, что Министерство обороны США не давало определения гибридной войны и в ближайшее время не собирается этого делать, так как оно не считает гибридную войну новым типом войны ^[59]. Само Министерство обороны США в комментариях к этому расследованию выразило свое полное одобрение и согласие с его результатами ^[60]. Этот факт также свидетельствует о слабой аргументации за необходимость выделения гибридной войны как отдельного типа войны. Исходя из этого, на наш взгляд, следует выразить умеренный оптимизм по поводу адекватности экспертов МО США.

В настоящее время употребление понятия «гибридная война» становится поистине неконтролируемым. Более того, само понятие в определенном контексте перестало быть хоть сколько-нибудь операциональным, и стало идеологическим конструктом. То есть, идеологическим оружием стало само понятие, а его содержание стало вторичным и не важным. Причем наблюдается тенденция к одностороннему употреблению этого понятия: понятие гибридной войны практически не применяется и никогда не будет применен по отношению к Западу, пишет С. Клименко ^[14]. Хорошей иллюстрацией этого мнения является, к примеру круглый стол «Гібридна» війна Росії – виклик і загроза для Європи» ^[6], где слово «гибридный» повторяется так же часто, как и нецензурные слова-связки в речи малокультурного человека. Общий смысл, который несет в себе понятие гибридной войны в этом контексте – это что-то недостойное, низость, подлость нецивилизованнось, нечестность, варварство. Именно поэтому западные страны и их сателлиты и пособники никогда не применят это понятие по отношению к себе. Именно поэтому МО США не давало определения «гибридной» войны и не собирается это делать, так как в этом случае им придется применять это понятие и по отношению к себе.

Примечания

(1) 4GW (войны четвертого поколения),compound war, remote warfare. Asymmetric warfare, Network-centric warfare, low intensity conflict, violent non-state actor, lawfare, ‘grey zone’ warfare, full spectrum wars

(2) Т. Хубер указывал на то, что последнее является новым определением для старого феномена ^{[44, Р. 16]}.

(3) Это признают и те, кто так или иначе поддерживают или критикуют понятие «гибридной войны», говоря о применении большого разнообразия сил и средств ^[41], о применении полного спектра сил и средств, как в физическом, так и в концептуальном измерении ^[52], о сложности и многокомпонентности войны ^[57].

(4) Гибридность оказывается разлита везде, что делает сложным создание концепции, которая была бы аналитически полезной ^{[1, С. 250]}.

(5) Через три года после написания этой диссертации Джеймс Н. Мэттис в своем упомянутом без отсылки к У. Немету выступлении употребит вместо «деградирующего» такое выражение, как failedstate, а также еще несколько «маячков», которые поразительно похожи на те понятия, которые употреблял Немет. ethnically motivated paramilitary force, remnants of the fielded army of a rogue state, they may employ conventional weapons in very novel or nontraditional ways, sympathetic groups of non-state actors,

(6) Мнение Немета дано в такой интерпретации, учитывая, что он приводит как иллюстрацию гибридной войны действия ВС РФ в Чечне.

(7) Понятие постнеоколониализм также может быть применено не только для описания взаимоотношений США с развивающимися странами, но и с развитыми странами Европы (Евросоюза). В этом отношении интересно мнение М. В. Леденёвой ^{[16, C. 1-16]}, которая справедливо полагает что «граница между неоколониализмом и постнеоколониализмом датируется 15 августа 1971 г., когда президент США Ричард Никсон, выступая по телевидению, объявил о полной отмене золотого обеспечения доллара, после чего эмиссия мировых валют начала производиться по принципу финансовой пирамиды». Отсюда, по мнению автора, под современным неоколониализмом (скажем, постнеоколониализмом) понимаются «завуалированные формы перераспределения национальных богатств, в которых ведущую роль играют финансовые инструменты». Именно эти факторы (помимо прочих) способствуют отношению США к развитым странам Европы (Евросоюза) как к колониальным странам.

(8) ^{[58, P. 21]}. Здесь сохранена орфография У. Немета, цитирующего Г. Г. Тёрни-Хай.

(9) О том, что ведя партизанскую войну, аналогичную примитивной войне, невозможно победить регулярные войска в открытом бою, если только партизан не будут поддерживать такими же регулярными войсками или политическими действиями, писал и У. Андерсон, критик Г. Г. Тёрни-Хай ^[40].

(10) ^{[54, P. 27]}. Однако на предыдущей странице он писал, что военные отряды догосударственного общества предназначены для проведения тактических операций, а современные вооруженные силы предназначаются для проведения военных кампаний в русле долгосрочной стратегии. Нет ли в этом противоречия? Исходя из этого, создается стойкое впечатление, что У. Немет постоянно называет современными ВС Великобритании и США XVIII-XIX веков, а не XX или XXI веков. Или, по крайней мере, постоянно подменяет одни другими. На наш взгляд, Немет в своей работе значительно принижает способность современных нам вооруженных сил быстро адаптироваться для ведения боевых действий. И делает он это специально для того, чтобы подчеркнуть эффективность ведения ассиметричных/партизанских действий «гибридных» вооруженных сил «деградирующего»/«гибридного» государства/общества. Иначе бы диссертация не состоялась.

(11) Маргинальное и дисперсное варварство – понятия И. Г. Яковенко ^[38].

(12) Эти слова я практически дословно процитировал из произведения А. А. Пилипенко и И. Г. Яковенко ^{[22, С. 315]}, которые так были применены для описания номадизма как исторически первой формы социальной самоорганизации варварского общества. Приходится с сожалением констатировать, что эти же слова прекрасно подходят и для описания цивилизованного общества.

(13) Понятие В. П. Будановой ^[5].

(14) Идея о прямой связи уровня социально-политической организации общества с уровнем военной организации. См.: ^{[56, P. 4]}

(15) Идея о том, что успешное ведение войны зависит не столько от обладания современным оружием, сколько а от уровня и качества социальной организации. См.: ^{[58, P. 241]}.

(16) В этом отношении как раз и показательны действия упомянутых выше генералов Э. Пакенхэма, и особенно Э. Брэддока, который при естественном желании своих солдат разомкнуть строй и вести огонь, спрятавшись за деревьями, как это делал противник, заставлял их опять следовать самоубийственной тактике линейного боя и становиться в строй, и при этом бил их плашмя своей саблей.

(17) Примером может служить процесс (дискуссия) в Вальядолиде в 1550-1551 гг. между Хуаном Хинесом де Сепульведой и Бартоломе де Лас Касасом.

(18) Питер Пол Анатоль Ливен британский политолог, писатель, журналист. Немет в своей диссертации довольно часто приводит его аналитику чеченских конфликтов из ^[48],[49]. На наш взгляд, время показало, что его предсказания возможного будущего Чеченской республики оказались несостоятельными, что говорит об уровне и качестве аналитики.

(19) ^{[55, P. 72]}. Доклад, кстати, достаточно поверхностный, не затрагивающий многие факторы чеченского конфликта, что на наш взгляд характеризует качество анализа ситуации.

(20) Можно обнаружить достаточное количество компетентных мнений по поводу количества, качества и вооружения чеченский армии, к примеру: ^{[2],[4],[12],[32]}.

(21) ^{[53, P. 73]}. Ранее Немет также приводит мнение (примем его как субъективное) С. Радуева, который называет вооруженные формирования Чечни армией: ^{[54, P. 67]}.

(22) В соответствии с приказом П. С. Грачева № 316/1/0308ш от 28 мая 1992 г. Чеченской Республике из 173 гвардейского ОУЦ было передано 50% от общего количества боевой техники и вооружения, по два боекомплекта боеприпасов, и 1-2 % инженерных боеприпасов.

(23) Следует упомянуть и интервью Бислана Гантемирова, опубликованное в журнале «Огонёк» №15 от 19.04.1998. «Оружием и деньгами Дудаева снабжала Москва».

(24) События в Чечне (…) можно классифицировать как внутригосударственный военный конфликт, который носит ярко выраженный политический характер. борьба велась не только между отдельным субъектом РФ и Федерацией в целом, шла борьба за власть и внутри самой Чеченской Республики. (…) Большинство коренного населения выступает за Чечню как «суверенную республику в составе Российской Федерации» ^[11].

(25) В. В. Ткаченко считает, что действия чеченской стороны нельзя интерпретировать в рамках международного права даже как национально-освободительную борьбу, т.к. в соответствии с «предохранительной оговоркой» ООН принцип самоопределения народов не применяется в случаях, касающихся расчленения и нарушения территориальной целостности суверенных государств, в данном случае, Российской Федерации ^{[28, C. 20]}.

(26) Здесь также следует упомянуть интервью Бислана Гантемирова, опубликованное в журнале «Огонёк» №15 от 19.04.1998. «Оружием и деньгами Дудаева снабжала Москва».

(27) Следует также сказать, что ведение партизанской войны «гибридными» вооруженными формированиями не зависит от типа архаического мышления. В приводимых Неметом примерах индейцы – носители физиогенного архаического сознания. Представители вооруженных формирований Чеченской Республики – носители социогенного архаического сознания. (о физиогенном и социогенном типах архаического сознания см.: ^[23]) Тем не менее, они выбирали аналогичные способы ведения боевых действий.

(28) Для доказательства Немет приводит упомянутые нами аргументы: (1) они используют рейды и засады, (2) без жалости уничтожают противника, (3) не делают различий между военными и гражданскими, (4) современные силы ограничены современными законами ведения боя, (5) гибридные вооруженные силы не ограничены современными западным законами войны, (6) современная западная тактика и планирование чрезмерно централизованы, громоздки и чрезмерно сосредоточены на логистике и защите своих сил, они неэффективны против асимметричных угроз ^{[54, P. 2, 27-28]}.

(29) Здесь следует вспомнить знаменитую фразу «Россия заплатит цену» (Russia will pay the price). Ее в разное время произносили разные политики, грозя России издержками: Э. Абрамс за Венесуэлу, Б. Обама за присоединение Крыма, Дж. Хант за инцидент в Солсбери, за выход России из договора РСМД, Э. Картер за действия ВКС РФ в Сирии, Д. Трамп за поддержку Россией Сирии, Г. Р. МакМастер за поддержку Россией Ирана, Х. Клинтон за поддержку Россией Сирии, Ф. Хаммонд за «действия России на Украине». На самом деле это как раз является манифестацией того, чего они сами боятся. Речь идет о немаловажном факторе, который, по нашему мнению, оказывал и до сих пор все в большей степени оказывает влияние на решимость Запада вести войны. Об этом в докладе РАНД упоминает О. Оликер ^{[55, P. 83]} https://www.rand.org/content/dam/rand/pubs/monograph_reports/2001/RAND_MR1289.epub; https://www.rand.org/content/dam/rand/pubs/monograph_reports/2001/RAND_MR1289.mobi

Она уверена, что Россия, как и любая другая воюющая сторона, заинтересована в сведении к минимуму любых сообщений о неудачах, нарушении прав человека, а также в приуменьшении жертв. Это не является необычным для современных военных. Но количество жертв, о которых сообщалось во второй чеченской кампании (даже будучи занижено), оставалось намного выше значений, с которыми большинство западных военных могли бы смириться. В этом, на наш взгляд, кроется признание того, что они не готовы вести боевые (и иные) действия, если «цена», которую они должны будут «заплатить» будет для них неприемлема. В этом, на наш взгляд, кроется разница с иной позицией: «нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим». В любом случае, мы полагаем, что определение уровня неприемлемых Западом потерь представляет собой достаточно перспективную тему для изучения.

(30) Здесь следует учесть, что в 2005 году уже был довольно ясен результат второй Чеченской войны и понятно, что теория Немета неспособна его описать. Поэтому концепция гибридной войны пережила второе рождение только после войны между Израилем и Хизбаллой летом 2006 года.

(31) В этом отношении, по мнению О. Фридмана, понятие «гибридная война» на самом деле описывает феномен давно существующий ^[33]. Кстати, в этой же работе автор выражает мнение, противоположное мнению Г.Е. Логиновой ^[17], утверждая, что в России теория «гибридной войны» более проработана, чем на Западе, так как она опирается на более широкую философско-теоретическую базу, которой не хватает на Западе из-за инструментального отношения к войне. И судя по количеству работ на тему гибридной войны, которые можно найти в Научной электронной библиотеке E-library, О. Фридман прав.