Нравственные характеристики повседневной жизни бесермян в "Опыте этнографического исследования" Н. П. Штейнфельда

Робустова Елена Витальевна кандидат исторических наук заведующая кафедрой социальных и общегуманитарных дисциплин НОЧУ ВО "Высшая школа сценических искусств" ("Театральная школа Константина Райкина") 129594, Россия, г. Москва, ул. Шереметьевская, 6 корп. 2 Robustova Elena Vital'evna PhD in History Head of the department of Social Disciplines and Humanities, Konstantin Raikin's Graduate School of Performing Arts 6/2 Sheremetevskaya Str. Moscow 129594 robusta22@list.ru

В современном мире – цифрового общества, рационального мышления, высоких технологий и неистовых скоростей, ещё сохранилось немало мест, где жизнь во многом протекает по старине. Как правило, это жизнь деревенская. И хотя она по-прежнему выглядит оторванной от цивилизации, её отнюдь нельзя назвать пасторальной. Это – Русь уходящая.

«Красивые люди здесь жили когда-то.

А нынче – другая эпоха.

Прогнившие избы глядят виновато

На заросли чертополоха.

И улица бывшая, будто печалясь,

Кугой заросла да пыреем.

Столбы от ворот заскрипели, качаясь:

"Стареем, ребята, стареем..."» ^[8].

«Ах, Россия, Россия…», – с горечью передавал свою тревогу за судьбу малой родины бесермянский поэт Михаил Федотов, поэтическими строками из произведений которого бесермяне сообщают о себе миру: «Нас мало, но мы есть» ^[8].

В настоящее время осталось не более десятка населённых пунктов бесермян. Все они расположены в северных и северо-западных районах Удмуртской республики и представляют собой поселения смешанного типа, где наряду с бесермянами проживают удмурты, татары, русские, представители других национальностей. При этом обращает на себя внимание то, что «бесермяне антропологически отличаются от окружающих их народностей: татар, удмуртов, русских. Они считают себя особой народностью, отнюдь не смешиваются с соседними народами» ^[6].

В новейшей истории бесермяне активно заявляют о собственной уникальности, их имя включено в Единый перечень коренных малочисленных народов Российской Федерации ^{[5; 1]}. Данный факт даёт основания к пристальному изучению исторических источников, помогающих пролить свет на прошлое и объяснить настоящее этого самобытного народа, о котором сохранилось очень мало письменных исторических свидетельств из дореволюционной эпохи. Именно в таком аспекте интересен анализ рассматриваемого нами этнографического сочинения, обладающего, как следует из современной его характеристики, «огромной ценностью» ^[4], ввиду того, что оно содержит наиболее полное из известных на сегодняшний день описание культуры бесермян в исторических условиях имперской России.

Этот источник – статья, напечатанная в сборнике «Календарь и Памятная книжка Вятской губернии», автором которой является Николай Павлович Штейнфѐльд – не лишенный писательского дарования тридцатилетний государственный служащий, обобщивший в своих заметках о бесермянах личные впечатления от посещения их мест ^[9].

Штейнфельд представлял бесермян как «незначительный остаток одной загадочной народности» ^{[9, с. 220]}, сохранившей «в редкой чистоте свой особый патриархальный быт и нравы» ^{[9, с. 235]}. Автор отмечал, что, по отзывам всех, кому приходилось часто иметь с ними дело, они даже при поверхностном взгляде производят впечатление работящих и спокойных людей ^{[9, с. 235]}. Справедливость данного мнения подтверждает современный уклад жизни бесермян, восходящий к традиционным устоям трудового сословия, так как сегодня основное бесермянское население по-прежнему сосредоточено в деревнях. При этом интересно отметить, что их жители не только трудятся в соответствии с представлениями о ценностях крестьянской жизни, но и проводят свой досуг в духе исконных понятий, создавая в своих небольших селениях уникальные музеи старины, с республиканским размахом отмечая национальный бесермянский праздник Кырбан, развивая традиции оригинального песенного искусства крезей. И в этой связи этнографическое исследование, осуществлённое в конце XIX века Н. П. Штейнфельдом и представленное нами в его отдельных фрагментах, может явиться важнейшим источником информации в деле сохранения этнического культурного наследия.

При этом назвать сочинение Штейнфельда строго научным будет неверно. Сам автор счёл своим долгом подчеркнуть тот факт, что его статья есть результат не столько специализированных изысканий, сколько личных наблюдений, произведённых в мае 1894 года в Глазовском уезде с целью «на месте изучить бесермянскую народность» ^{[9, с. 222]}.

Характеризуя повседневную жизнь бесермянских селений Балезинской, Ёжевской, Люкской и Нижнеуканской волостей Вятской губернии, где ему приходилось бывать в силу служебной необходимости ^{[9, с. 222]}, исследователь подчёркивал, что она протекает «без тени того разгула», который присущ населению торговых сёл, заводов «и тому подобных пунктов кабацкой цивилизации», как обозначал автор свою эпоху рубежа XIX – XX столетий ^{[9, с. 235]}. Цельность и самобытность патриархального морального уклада жизни бесермян показалась ему достойной самого пристального изучения, вызвав намерение пролить свет на прошлое и настоящее этого неведомого народа, самоё имя которого, по меткому выражению автора, «не всегда знакомо даже составителям энциклопедических словарей» ^{[9, с. 259]}. Причина того, почему данный народ остался без внимания кабинетных учёных, представлялась Штейнфельду очевидной: его малочисленность и замкнутость проживания – почти исключительно в пределах Глазовского уезда Вятской губернии ^{[9, с. 220]}.

Исследователь приводит сводную таблицу численного состава бесермян по тем волостям Вятского края, где ему удалось получить от земств статистические сведения, давшие основание обозначить Ёжевскую, Нижнеуканскую, Юмскую, Балезинскую, Понинскую, Гыинскую и Люкскую волости в качестве мест, в которых в конце XIX века регистрировалось основное бесермянское народонаселение ^{[9, с. 222–224]} численностью «около десяти тысяч душ обоего пола» ^{[9, с. 220]}.

Заметим, что современная статистика приводит иные сведения: согласно последним официальным данным (2010 г.), на территории России идентифицирует себя с бесермянами 2201 человек ^[1], что более чем в три раза меньше в сравнении с ситуацией дореволюционной эпохи. Причём места компактного расселения бесермян географически совпадают с прежними – это деревни и сёла в Юкаменском, Ярском, Глазовском и Балезинском районах Удмуртской республики ^[7].

В XIX веке, в период, когда был написан рассматриваемый этнографический очерк, основным занятием в этих краях был крестьянских труд ^[10], дававший возможность бесермянам, по оценке Штейнфельда, жить «в общем зажиточно» ^{[9, с. 225]}. Автор объяснял это тем, что «каждый бесермянин – усердный хлебопашец, и хотя хлебопашеская культура стоит здесь не выше, чем у окрестного населения, но при трудолюбии бесермян их поселки выглядят далеко не бедными» ^{[9, с. 225]}.

Характеризуя известные ему крестьянские домохозяйства, исследователь показывает весьма значительный численный состав семейств, когда под одной крышей уживается не менее трёх поколений, а патриархальная семейная организация предполагает главенство старейшего члена рода. Автор упоминает в этой связи семью некоего Гурия Антуганова – незрячего старца почтенных лет, «державшего в строгом повиновении всех взрослых сыновей». При этом его непререкаемый авторитет среди домочадцев строился не на властной натуре, а на добром личном примере – несмотря на слепоту и преклонный восьмидесятилетний возраст, он первый выходил на полевые и другие хозяйственные работы. «"Примерный мужик и примерный семьянин", – аттестовал его мне местный священник» ^{[9, с. 225]}, – пишет исследователь.

При отсутствии отца семейства, обязанности главы семьи, как правило, со всей ответственностью брал на себя старший из братьев.

Несмотря на патриархальный уклад, слово в семье имели и женщины. Штейнфельд зафиксировал их численное преобладание над мужчинами, доходившее в его время в отдельных бесермянских селениях до соотношения 17:11 ^{[9, с. 224]}. Характеризуя нравы, автор отмечает, что бесермянки бережливы и весьма скромны. Они чтут старину, в одежде предпочитая «русским фасонам» старинный национальный костюм, который создают своими руками из домотканых материалов, превращая его, благодаря причудливому крою и вышивке, в настоящее произведение искусства. «По большим праздникам, впрочем, некоторые бесермянские щеголихи порываются блистать яркими дешёвыми ситцами фабричного изделия, но это большинством бесермян не одобряется, как нарушение известных традиций старины. Да и на самом деле национальный бесермянский костюм женщины гораздо красивее» ^{[9, с. 232–233]}.

Соблюдение патриархальных устоев не может не сказываться, по мнению Штейнфельда, на отношениях полов, которые, по его словам, хотя и «довольно свободны» ^{[9, с. 235]}, но без тени предосудительного. Автор отмечает, что мужчины и женщины соблюдают сдержанность и мягкость друг к другу, благодаря чему бесермяне выглядят людьми «по натуре очень спокойными и кроткими» ^{[9, с. 235]}. «Ни драк, ни крупных ссор, ни побоев со стороны мужа жене, ни заметного пьянства среди них не наблюдается. Напротив, местное духовенство и немногие русские старожилы отзываются о них, как о народности крайне воздержанной» [9. с. 235].

Воздержанность находит проявление и в житейских потребностях. Описывая ситуацию своего времени, Штейнфельд показывает, что пропитание бесермян составляет довольно простая пища: картофель, хлеб, каша, лук, горох и капуста. Чай входит в употребление, но далеко не всем по карману. Редко присутствует на столе и мясо [9. с. 235].

Непритязательной выглядела жизнь бесермян и во многом другом. Упоминая в своём рассказе крестьянскую семью, которой повезло с получением богатого наследства, Штейнфельд отмечал, что не обнаружил в обиходе этого семейства ничего такого, что выдавало бы неожиданно обретённое богатство, за исключением пяти лошадей на дворе, скирд необмолоченного хлеба за околицей, да ещё хранящегося под замком в сундуке женского головного убора с очень дорогими монетами в его обрамлении ^{[9, с. 230]}. Бесермяне, как мог заметить Штейнфельд, чрезвычайно гордятся ценностью монет на таких головных уборах – «татьях». «Иной раз у бедняка нет ни лошади, ни коровы, а дочь его всё-таки щеголяет в "татье" стоимость которой не меньше десяти рублей» ^{[9, с. 234]}.

Монеты – шумящие украшения на девичьем головном уборе – выполняли в данном случае функцию «отгнания нечистой силы» и указывали на неодолимую приверженность народа исконным дохристианским понятиям и представлениям. Но, несмотря на это, не все бесермяне – язычники, и среди них, по свидетельству Штейнфельда, «встречается немало истинно религиозных людей», в числе которых автор назвал имя крестьянина Ильи Сабрекова, пожертвовавшего в течение нескольких лет на приходскую церковь около пяти тысяч рублей ^{[9, с. 237]}.

Возвращаясь к современности, отметим, что потомок этого благотворителя Валерьян Фёдорович Сабреков является ныне президентом местной общественной организации «Бесермянская национально-культурная автономия в г. Глазове Удмуртской республики».

Другой признанный лидер – председатель Общества бесермянского народа в Удмуртской республике Сергей Серафимович Антуганов, также, в подтверждение преемственности поколений, может найти сообщения о своих предках в очерке исследователя XIX столетия, прочитав, в частности, у Штейнфельда упоминание о том, что «автору посчастливилось встретить в числе хорошо грамотных бесермян некоего крестьянина Василия Антуганова. От этой развитой личности удалось приобрести по предмету исследования массу ценных и весьма обстоятельных данных» ^{[9, с. 236]}. Штейнфельд подчеркивал,что благодаря таким людям он вынес «самое симпатичное мнение о бесермянах» ^{[9, с. 235]}.

Сегодня, на наш взгляд, у современного наблюдателя такое видение только усиливается благодаря яркости проявления тех духовных черт, которые позволили этому народу пронести через века свои традиции, язык и устои, сохранив этническую идентичность в стремительно глобализующемся мире.

Сила культурного самосознания бесермян угадывается, на наш взгляд, прежде всего, в том, что они, в своём большинстве, стараются оставаться верны вековым понятиям нравственности, подтверждая разумность укоренённого морального уклада, цельность и самобытность которого в своё время не оставил без внимания Н. П. Штейнфельд, задавшись вопросом: «кто знает, быть может, мы имеем дело с прямыми потомками <…> могущественного некогда народа» ^{[9, с. 258]}.

Штейнфельд считал бесермян выходцами с территорий Волжской Булгарии – сильного государственного образования в Нижнем и Среднем Поволжье, сокрушённого в XIII веке под натиском Золотой Орды. Данное предположение не исключается современными исследователями, признающими, что «до настоящего времени точно не выяснено происхождение бесермян – проблема всё ещё остаётся на уровне гипотезы» ^{[3, с. 147]}. Однако она требует пристального внимания в силу потребности бесермянского народа в сохранении исторической памяти поколений.

Это представляется важным также и в общенаучном и общекультурном смысле: через погружение в историю мировидения других народов всё очевиднее перед нами выступает на первый план идея всеобщности нравственных установок – «общая для нас человечность» ^[11], укрепляя нас в мысли о том, что все мы – просто люди.