Спекулятивный реализм как философия фактичности начала конца человеческого (мира). (Размышление над книгой: Квентин Мейясу. После конечности. Эссе о необходимости контингентности. Екатеринбург – Москва. 2015)

Кутырев Владимир Александрович доктор философских наук профессор, Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского 603137, Россия, г. Нижний Новгород, ул. Голованова, 59 Kutyrev Vladimir Aleksandrovich Doctor of Philosophy professor of the Department of History, Methodology and Philosophy of Science at N. I. Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod. 603137, Russia, g. Nizhnii Novgorod, ul. Golovanova, 59 kut.va@mail.ru Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-011-00335.

Читаем Мейясу

Большинство изучающих философию скептически относятся к мировой серии публикаций «Философы за 90 минут». Но это недооценка веры книжных торговцев в страсть читателей к философии. Недавно в продаже появилась публикация: «Философские теории за 30 секунд» (М., перевод с английского, 2014). Рядом на полке стояла книга отечественного автора «Философия за 1 минуту» (М., 2018). (Россия все еще отстает от прогресса). В Интернет-блогах интерес к философским темам возникает и лопается как водяные пузыри в летний дождь. И вообще: не успели провозгласить наступление эпохи постмодерна, эпоху(!) как всем «следящим за процессом» хорошо известно, что постмодернизм умер и наступил пост-постмодернизм, after-постмодернизм, трансмодернизм. Или, отражая экспансию искусственности, конструктивизм – эпистемологический, технологический, социальный. А в последнее время, вдруг и как бы непонятно почему, в «Евроамерике» начался возврат/разворот на 180 градусов к почти забытому (кроме так называемого «научного материализма») реализму: «посттеоретическому», «конструктивному», «нейрореализму», «постконтинентальному», «спекулятивному». И т.д.

При такой новационной тахикардии нашей цивилизации усилия серьезного философствования должны носить тормозящий характер. Это предполагает «медленное чтение», сосредоточенное внимание на одной, выставленной в музее картине. Если, конечно, «картину» правильно выбрать, чтобы она того заслуживала. Мы считаем, что в «зале новейшей философии» наиболее выражающей дух времени является книга Квентина Мейясу «После конечности». Несмотря на то, что она имеет подзаголовок «эссе», исследование является фундаментальным и опирается на глубокое знание истории человеческой мысли. Эта работа стала исходной для недавно сомнительного, а теперь респектабельного международного движения – спекулятивного реализма. Хотя автор издал еще несколько книг, появилось много комментаторов и последователей, она стоит в ряду с классиками постмодернистской философии ХХ века как ее завершение и обоснование дальнейшего практического движения человечества «от слова к цифре» и помимо скоротечно актуальных рецензий заслуживает особого внимания: «Читать Мейясу!»^[1].

Все умные мысли уже передуманы, дело, однако в том, что их всегда надо передумывать заново, – говорил Гете. Мейясу об(возв)ращается, в сущности, к основному вопросу философии: что есть реальность, можно ли ее представить/помыслить такой, какой она существует сама по себе, безотносительно к субъекту мысли, без корреляции с ним. Современному философу, признает он, этот подход может показаться крайне отсталым, возвращающим нас к догматической философии и наивному реализму докантовского типа. Начиная с Беркли (быть – это быть в восприятии), центральной идеей философии стало понятие корреляция, согласно которой мы можем иметь доступ только к отношению между реальностью и мышлением, но никогда к чему-то одному из них по отдельности. С тех пор любое философствование, если оно не хочет получить ярлык наивного, метафизического является разновидностью корреляционизма. Если до трансцендентальной революции основной философской проблемой было: как помыслить нечто первичное, субстанцию, то после нее – как помыслить отношение между объектом и субъектом (индивидуальным или трансцендентальным), т.е. корреляцию. По мнению Мейясу, корреляцинизм – суть всех, несмотря на противоречивое разнообразие, послекантовских философских течений.

И … современные мыслители лишились Великого Внешнего = Абсолюта, не опосредованного отношением к нам, таким, какой он есть на «собственной территории», неважно, мыслим мы его или нет. Потеряли доступ к реальности. Мейясу хочет восстановить его, но не догматически, а доказательно. Может ли наше мышление проложить себе дорогу к Внешнему? Особенно к доисторическому, событиям и состоянию, когда на Земле не было человека как субъекта восприятия этой реальности. Ходили динозавры или даже, когда самой Земли не было. Основной тезис, который защищается в пространстве всей книги – может, но тогда второй его стороной становится – как? Общий ответ на него у автора есть: «Мы должны удерживать следующее: все те аспекты объекта, которые могут быть сформулированы в математических выражениях, могут содержательно мыслиться как свойства объекта в себе. Из всего того, что в объекте может дать повод для математического осмысления (в виде формулы или в цифровом формате), а не из воспринимаемого или ощущаемого, есть смысл сделать свойство вещи не только как она есть для меня, но и как она есть без меня» [ Мейясу 2015, 8]. (В цитатах везде курсив их автора - В.К. ).

Этот тезис, в сущности, продолжение движения «от поэмы к матеме», развернувшегося во французской философии «после Делеза-Деррида», прежде всего в работах Ж.-Л. Нанси, особенно А. Бадью, написавшего предисловие к «После конечности» (его почему-то в перевод не включили), учеником которого Мейясу себя признает. Тут принципиально нового нет, однако, в сравнении с предыдущими «математизаторами» он усложняет свою задачу. Реконструируя то, что в дальнейшем ему предстоит опровергать, Мейясу честно говорит, что при традиционной метафизической трактовке реальности математические свойства объекта тоже зависят от отношения к нему субъекта. И чтобы разорвать корреляционный круг, мы должны перестроить все существовавшие до сих пор взгляды на мир в пользу представления, ядром которого является контингентность, а не необходимость, другими словами, видеть мир, который зависит от случая, а не управляется какими-либо неизменными физическими законами. Он в любой момент может стать совершенно другим или вообще перестать быть как таковой. «…Кульминация метафизики – в тезисе, согласно которому любое сущее абсолютно необходимо. И наоборот, отказ от догматической метафизики означает отказ от какой бы то ни было реальности необходимого: a fortiori отказ от принципа достаточного основания, а также и от онтологического доказательства, которое является замковым камнем, позволяющим системе реальной необходимости замкнуться на самой себе». [Мейясу 2015, 43].

Как видим, предлагаются изменения в представлениях о реальности, радикальнее которых вряд ли что может быть. Отказ от признания существования в ней каких-либо устойчивых процессов и закономерностей, того, что до сих пор позволяло людям ориентироваться и выживать в ней, на чем стоит все их познание, любые науки, само рациональное мышление, да и повседневная практика. Вот до чего мы дожили: надо мыслить, когда невозможно мыслить! Но, кажется, этот великий переворот что-то напоминает, в истории философии наиболее явственно – Д. Юма. Его знаменитый пример с курицей, которой хозяин, как только цыпленок появился ab ovo, каждый день выносит зерно и она привыкла думать, что таков закон природы. Однако хозяин, в один прекрасный (для него) день выходит с ножом и отрезает ей голову, чтобы сварить суп. Все наши представления о законах и достаточных основаниях – только привычка. Хотя бы, например, закон тяготения, согласно которому вещи падают вниз, важнейший, основополагающий в физике – условность. А условности могут быть произвольными, ситуационными. Вполне можно помыслить, полагал Юм, что вещи могут «падать вверх». Мы не знаем, как они себя поведут в следующее мгновение. Отсюда юмовский агностицизм. Утверждение «необходимости контингентности», а не традиционной или даже статистической необходимости напоминает и что-то еще, более современное. Но об этом после…

Изменение представлений о необходимости связано также с необходимостью изменить представлении о самом Абсолюте, который автор хочет возвратить в философию, очистив от корреляционизма. Этого можно добиться, если нам удастся «найти такую абсолютную необходимость, которая не будет возвращать нас ни к какому абсолютно необходимому сущему. Иначе говоря, мы должны мыслить абсолютную необходимость, не мысля ничего абсолютно необходимого» [Мейясу 2015, 44]. И еще: «Абсолютно необходимо, чтобы любое сущее могло не существовать. Тезис достаточно спекулятивный: мы мыслим абсолют, но не метафизический: мы не мыслим ничего (никакое сущее), что было бы абсолютным. Абсолют – это абсолютная невозможность необходимого сущего… мы придерживаемся абсолютной истинности принципа неоснования» [ Мейясу 2015, 85].

Да, в спекулятивности автору не откажешь. Он признает это и, оправдываясь, пытается снять впечатление праздной игры понятиями, самокритично вспоминая известное в истории мнение, что нет такой глупости, которая не была высказана философами. «Доказательство ложности этой поговорки в том, что осталась еще одна глупость, которую еще никто не отстаивал – и именно мы ее нашли» [Мейясу 2015, 122]. Мы, однако, не пойдем по провоцируемому этой защитной иронией легкому пути, так как думается, что за подобной «спекулятивной спекулятивностью» скрывается принципиально важная идея, уловить которую вполне можно. Ее начальная отрицательная характеристика прочитывается четко: Абсолют существует, но он не есть сущее – не конечный объект, не самость, не необходимость, не какая-то метафизическая основа. Звучит сугубо категориально, по-философски, а вот о том, что в бытийном плане это тогда должно быть нечто не физическое, не предметное, реальность без объемов и веса, без пространства и времени, почему-то не говорится. Кажется, Мейясу сам не догадывается, что представляет собой подобное «существование без сущего», если говорить о нем не апофатически, а позитивно. Эту загадку, соотнося, прежде всего с современностью, и надо разгадывать, чтобы получить ответ, который, если снять сугубо философские шоры, довольно очевидный, подтверждаемый и – роковой.

Но опять после, потому что для убедительности стоит рассмотреть хотя бы еще один сюжет о том, что все-таки будет «после конечности». И после конечности (конца, завершения) чего «это» будет.

Диалектическая утонченность зачинателя спекулятивного реализма в том, что защищая идею Абсолюта от корреляционизма, он считает, что ее/его можно и нужно искать в самом же осуждаемом, отвергаемом и проклинаемом корреляционизме. При условии, если удастся показать, «почему не корреляция, а фактичность корреляции является абсолютом» [Мейясу 2015, 73]. Фактичность какого-либо явления означает, что у него нет причинного основания, оно существует как таковое, на собственной основе. Корреляция – это отношение. Фактичность отношения означает, что оно существует без со-относящихся – «без сущего». Тогда оказывается, что известные (великие) метафизические проблемы, которые корреляционисты и позитивисты деабсолютизировали, считая их либо бессмысленными, либо отрицая вообще, тоже правомерны и вполне решаемы. «Но только при точном и весьма жестком условии: нужно понять, что на метафизические вопросы, в которых спрашивается, почему нечто есть так, а не иначе, ответ «просто так» - подлинный ответ. Более не смеяться и не улыбаться вопросам «Откуда мы произошли? Почему мы существуем?», но размышлять над замечательным фактом, что ответы «Ниоткуда. Ни для чего» действительно являются ответами» [Мейясу 2015, 164].

Итак, никаких необходимых причин и оснований ни для отдельных явлений, ни для Вселенной нет. Единственная необходимость – отсутствие необходимости, все контингентно и фактично. Однако, последующее размышление автора «над замечательным фактом, что все ниоткуда и не для чего» приводит к тому, что относительно мира в целом он вынужден на что-то опереться. И опирается. Только упаси Бог, чтобы это было чем-то существующим (сущим), тем более Богом, как например, у Декарта, не говоря уже об «остальных» (всех корреляционистов, даже если они считали себя атеистами и материалистами, он обвиняет в фидеизме). Трудность разрешается путем введения понятия Хаоса, точнее, «Гиперхаоса», который есть, но в котором ни причин, ни закономерностей, ни какого-то сущего нет. В отличие от любого бытия (Бога, Природы), ему, кроме времени, ничего не присуще и поэтому возможно все. Гиперхаос, таким образом, и есть Абсолют, который упорно, проходя через все круги корреляционистского ада (особенно страшный круг, куда помещен Кант, как главный виновник катастрофы не просто реализма, а всей нововременной философии), автор искал и, наконец, нашел. Правда, его реальность пока «первичная», поскольку еще «не гарантирует абсолютность дискурса науки». Для этого надо перейти к производному хаоса, иначе говоря, математическому абсолюту, ибо «математика – это тот обходной путь, которым мы приходим к тому, чтобы, наконец, осмыслить: что же своей силой новизны, меняет количество и возвещает окончание партии» [Мейясу 2015, 162].

Рассматривая борьбу взглядов на пути к подлинному бытию и сопутствующее ей множество традиционных философских проблем, утверждая, что корреляционизм, особенно в его трансценденталистском варианте грозит науке и человечеству «реваншем Птолемея», в позитивной программе к немногим своим историческим союзникам, и то с оговорками, Мейясу относит Декарта, Галилея и Коперника. Из современников он опирается на работы второго поколения французских постмодернистов, прежде всего Алена Бадью. Считая наиболее ценной его идею «высвобождения исчисляющего мышления из границ математики», он расширяет ее до постулирования «трансфинитного», тотальности «незакрываемой плюрализации бесконечных количеств». В результате чего «мир становится насквозь математизируемым: математизируемое перестает означать часть мира, окруженную не-математизируемым (поверхность, траектория были всего лишь поверхностью и траекторией подвижных тел), и начинает означать мир, способный на автономию: мир, где и тела, и их движения поддаются описанию, независимо от их чувственных качеств – вкуса, запаха, теплоты и т.д.» [Мейясу 2015, 171].

Ну, и хватит. «Окончание партии» действительно близко. Нас могут обвинить в избыточном цитировании, но установки спекулятивного реализма столь радикальны по отношению к существующим представлениям о нашем мире и его познании, что рецензента при их простом пересказе могут заподозрить в искажениях. Зато теперь мы заслужили возможность обсудить – «от себя», что они означают на самом деле. И право убеждать в своей правоте читателя.

Забыть Мейясу

Современная передовая = «про-западная» философия де-факто превращается в философию науки. В современную научную философию, которая отражает переход человечества от жизни в традиционном предметном мире к существованию в реальности, в которой как целостное существо человек жить не может. Но действует – в микро и мега-мирах, в информационно-виртуальной среде, космосе, эксплуатирует глубины земли и океанов, где никто/ничто не живет, подвергает разложению саму жизнь, свое тело и мозг до последних, мельчайших элементов, когда жизни в них тоже нет. К сожалению, «научная философия науки», а точнее философия постнеклассической науки в основном является рефлексом этих великих технологических достижений, пересказывает и комментирует их с минимальной мировоззренческо-экзистенциальной оценкой. Почти не обсуждаются их последствия для Homo genus, каким он существует тысячи лет, какими пока являются сами ученые, мы с вами, читатель. Философия науки практически превратилась в методологию, т.е. технологию познания и почти отказалась от опоры на историю философии, достижения великих мыслителей, от Платона до Хайдеггера, особенно ценностно-смысловых, про них почти не вспоминают. Толкуя о виртуальном и реальном методологи постнеклассической науки как бы не слышали про вековые споры материалистов и идеалистов, про проблемы выбора и свободу воли, первичные и вторичные качества, пропагандируя универсальность коммуникаций, с легкостью забывают, что еще недавно все было деятельностью и т.п.

Есть, однако, и другое, правда, менее влиятельное философское направление, есть знатоки философии, ее исторического наследия, которые пытаются соотнести его с веяниями нашей эпохи. Но отражая последние достижения науки в превратной форме, они «по-знают» прежнюю философию для того, чтобы деконструировать (уничтожить) ее, расчищая место под новые взгляды, для выражения которых придумывается специфический словарь, как это делал, например, Ж. Деррида, отрицая «лого(с)центризм», а в сущности словесно-смысловое мышление, и заменяя его письмом=грамматологией, в сущности битами, формально-машинным программированием. Il y a la sender = «И вот – зола», Холокост – вот его безжалостный приговор традиционной предметной реальности и соответствующей ей метафизической философии [См.: Кутырев 2013]. В то же время среди знатоков классической философии есть и более снисходительные ее приверженцы, которые стремятся, переформатировав «птолемеевско-ньютонианские» представления о мире, сохранить отражавшие их категории, только наполнив их содержанием, отвечающим происходящим переменам. К сожалению, в отличие от методологов (философов) науки, делают они это как бы ничего не зная и знать не хотят о новых обобщениях и событиях, которые уже в ней произошли, не п(ри)онимают подходы и термины, которые родились в самих конкретных «постнеклассических» дисциплинах. И там, где ларчик открывается довольно просто, усердно ищут ключи и подбирают отмычки к отработавшим, заржавевшим или придуманным ими замкам. Громоздя горы сложнейших абстрактных понятий, пытаются влить новое вино в старые мехи. В результате, и мехи протекают, и вино в них кислое. Уксус. Так, по нашему мнению, получается у Квентина Мейясу.

Все смешалось в философском доме спекулятивного реали(зма)ста. Выступая против метафизики наивного реализма, но желая возродить ее главные категории (Абсолют, реальность) в новом обличье, он говорит на «старом» метафизическом языке. Отсюда все эти «абсолют существует, но он не сущее», «абсолют является не корреляцией, а фактичностью корреляции», «необходим отказ от реально необходимого», в то время как уже в начале ХХ века в рамках структурализма было провозглашено существование отношений (корреляций) без относящихся, первичность, самость и «фактичность» отношений, а «сущее», т.е. субстрат, вещи рассматривались только как узел их пересечения. И вместо того, чтобы сказать, что абсолютом являются чистые отношения, Структура, откуда соответственно вытекает возможность «бытия числа», математика, Мейясу пользуется устаревшими эссенциальными понятиями, типа «существование без сущего», рожденными предметной, эмпирически чувственной реальностью. Возникший сначала в гуманитаристике, а потом проникший в естествознание структурализм и был Абсолютом неклассической науки. Фактически это была подготовка, пред-шествие информационной революции.

В настоящее время структурализм пройденный этап в развитии научной методологии. После информационной революции, ее высшей стадии – цифровизации, распространения компьютеров и интернета, структуру заместила коммуникация. Возникла Онтология Коммуникаций, когда отношения тоже больше не рассматривается «корреляционно», как средство связи между вещами, телами и субъектами, т.е. способом передачи содержания. Они онтологизируются: media is message – объявил М. Макклюэн в конце ХХ века. «Трансмиссионная» модель коммуникации сменилась «конститутивной», т.е. бытийствующей. Ничего этого К. Мейясу не видит, в то время как, например, уже К.-О. Апель развивал идеи о том, что основой мира является идеальное коммуникационное сообщество и, вспоминая Канта, ввел понятие «априори коммуникации». Буквально до патологии, считая коммуникацией всё, что можно помыслить, доводит коммуникационизм Н. Луман. Место Бога или материи отныне занимает коммуникация. Ее предлагают считать субстанциальной сущностью Вселенной и человека. В Абсолют коммуникации приходится верить, хотя не как в Бога или трансцендентальную апперцепцию, а как в материю, ибо теперь коммуникация нам тоже «дана в ощущениях». Правда, на экранах, в окружающей нас компьютерной технике. Вот она – новая реальность, фактичность которой вовсе не спекулятивная, которую в дебрях старой метафизической терминологии ищут спекулятивные реалисты.

Аналогичная ситуация с введением понятия Гиперхаос как абсолюта, из которого все выводится. Мейясу «не знает», не опирается на такое влиятельнейшее течение в методологии ХХ века как синергетика, исходной категорией которой является хаос. «Порядок из хаоса» – вот основной девиз и стержневая идея синергетики как теории самоорганизации мира. Так что идеи спекулятивного реализма насчет роли хаоса уже были развиты раньше и гораздо яснее, нужно только напомнить: в каком отношении к реальности находится хаос? Иногда его интерпретируют как нечто бесформенное, неструктурированное, в виде первовещества или праматерии, которые, в духе аристотелизма, оформляются. Для синергетики такая трактовка хаоса не подходит, она банальна и превращает ее в пустое слово. Порядок из материи, пусть и "пра", становление и развитие некоего нечто, то есть бытия – это классика, в которой нет самостроительства и самоценности отношений. Так лепил мир гончар. Сейчас он стал программистом и лепит его, не нуждаясь в глине (в "гиле"). Адекватным синергетике является первоначальный образ хаоса как зияния, пропасти, дыры, бездны [См.: Можейко 2001. 1181]. Если его трансформировать в понятие, то оно означает пустоту, вакуум, отсутствие. На философском языке – небытие, Ничто. И тогда главный смысл синергетики заключается в моделировании мира как самовозникновения из ничто, реализации возможностей, максимумом которых ничто обладает. Если это самовозникновение описывается, то только количественно, математикой. Думается, что, подобная трактовка абсолюта в современной научной методологии более убедительна, нежели (хотя о нем же и в том же направлении) в «неометафизических» спекуляциях спекулятивного реализма, которые служат скорее запутыванию, чем решению острых вопросов нашего времени.

Это не случайно. У людей, живущих в техногенной цивилизации, возникла потребность в непонимании что происходит, в хаотизации, а не прояснения проблем. Вульгарнее говоря, они «хотят поглупеть» – и глупеют (digital dementia), дабы не предпринимать попыток торможения технической экспансии и управления ею. Ибо слишком ясное видение к чему она ведет – пугает, требует принципиально неординарных, выходящих за рамки стихийного процесса волевых решений и поступков. Гораздо проще фаталистически принять отрицание своего предметно-телесного, живого человеческого мира как нечто объективное и естественное, развивая без всякой мировоззренческой оценки философию Ничто. Спекулятивную нигитологию, какой, в сущности, и является «посттеоретический» = «конструктивный» реализм. Псевдореализм. Постреализм. В контексте этой тенденции бессознательные теоретики технократизма перестают видеть оче-видные вещи и явления: что и коммуникационизм, и контингентность, и хаос как «основа безосновности», также как «вещи без объемов и пространства», число как субстанция (биты) – это состояние виртуальной реальности, в которой пребывает все больше людей. Что произвольное, без необходимых причин разрушение и вос-создание чего угодно непрерывно происходит на экранах компьютеров, где, действительно, все может падать как вниз, так и вверх. Что игрой, которую Мейясу трактует как философскую категорию, заняты миллионы геймеров и т.д. и т.п.

Да если бы функционирование (в) виртуальной реальности обобщалось только как онтология коммуникаций и интернета, как философия количества в computer science! В спекулятивном реализме этим процессам придается статус парадигмы, универсальности, они накладываются на предметный мир и объявляются подлинной реальностью человека «и ныне, и присно, и вовеки веков». Чего будто бы не понимала до сих пор существовавшая человеческая мысль и философия, потому ее предлагается, и начинают «переделывать». Постмодернизм отрицал, деконструировал, спекулятивный реализм реконструирует, доходя до самых невероятных, с точки зрения прежней философии и здравого смысла умозаключений. Это стадия трансмодернизма, своего рода «позитивного отрицания». Стадия подмены, когда искусственное, виртуальное не противопоставляется естественному, а признается им. И заменяет его. Считается константным. «Естественное же естественное» даже не производное, его больше нет, оно растворилось в информационно-цифровом море. Так, двигаясь по ленте Мёбиуса и парадигмально объясняя все, конструктивизм стал реализмом, но реализмом «Иного». Философией конечности = о-кончания нашего и наступающей реальности постчеловеческого (мира).

Под искусственным контингентно-виртуальным соусом пересматривается вся предметная реальность, законы и формы бытия, и тем, кто еще не ушел в «иное», предлагается жить по ним. Но результат такой «жизни» будет не в пользу людей и их мира. А в пользу постчеловека, чего-то роботообразного. «По мере вхождения Человека в виртуальную формацию, – считает счастливо соединивший в себе математический профессионализм и высокую философскую культуру С.С. Хоружий, – все больше распространяется феномен особо глубокого погружения в виртуал, с затрудненностью обратного выхода. Усиливаясь, этот феномен повышает техническую катастрофичность, действует как социально разрушительный фактор, и вкупе, пожалуй, эти воздействия способны довести антропологические риски до эсхатологического уровня» [Хоружий 2009, 49].

Распространение философии «после конечности» есть теоретический симптом, спекулятивное пред-(не)видение «начала конца» времени существования телесного бытия людей, культивирование элементов антропологической катастрофы. Конкретизируя уровень приближения человечества к ней, можно утверждать, что мы живем в эпоху ликвидации границ между естественной и искусственной реальностями, вследствие чего стирается граница между жизнью и смертью, человеком и роботами, предметным и виртуальным. Она стирается = «конвергируется» «в пользу у втор(ых)ого, ибо внедряемая всюду «цифра», является субстанцией, абсолютом именно их – постчеловеческого, виртуального, мертвого. В конечном счете, Искусственного Интеллекта как mathesis universalis, когда происходит действительное «высвобождение исчисляющего мышления из границ математики» и достигается, побеждает чаемое К.Мейясу «Великое Внешнее». Абсолют Иного (пост/транс-человеческого).

На этом пути, легко, «попутно», решается и вторая, поставленная им задача преодоления корреляционизма. И тоже не в пользу человека. Если при традиционной метафизической трактовке реальности математические свойства объекта зависят от отношения к нему субъекта, то в рамках онтологии коммуникаций субъект превращается в агента сетей, некий «сгусток информации» и его количественное представление включено в mathesis universalis. Теперь он уже не противостоит другим вещам или телам, что неправомерно перенося на предметную реальность, предвосхитил Б. Латур, провозгласив «симметричное равенство вещей и людей». Да, в мире Internet of everything все является его элементом, данными, а по мере преодоления логоса и формализации смыслов, коммуникация превращается в коммутацию, во взаимодействие электронных импульсов, что приближает ситуацию к «нейрореализму», идеология которого, по-видимому, скоро начнет вытеснять спекулятивный реализм и нам объявят, что человек всегда был только биообъектом. «Мозгами в банке». От века. А фактически тут та же (не)корреляция, только одной (создаваемой) информационно-техногенной реальности с другой, создающей ее информационно-техногенной реальностью. И в целом, все сущее предстает как World wide web, Большой компьютер, управляемый Искусственным интеллектом. Таков действительный характер реальности, которая наступает «После конечности» вещно-событийного физического мира живых людей и которую маскирует, затемняет, дезориентируя и запутывая суть дела, представляя все в превра(щен)тной форме философия «посттеоретического» = спекулятивного реализма. Что особенно опасно, когда это делается искренне, во всеоружии философской культуры и на высоком теоретическом уровне.

… Забыть Мейясу

В направлении феноменологического реализма

Сохранение Homo Genus (родового человека) возможно только при условии сохранения его жизненного мира как фактичности «нашей реализации» одного из возможных миров. Философия такого подхода опирается на диалектику нелинейного взаимодействия необходимого и случайного, что допускает существование различных вариантов развития, не отменяя причинных оснований для них. В ней остается место для проявления свободной воли людей, при признании их субъектами истории. Невероятно, что все влияет на ход событий, кроме человека, как это предполагает фатально бездумный аргумент: «прогресс не остановишь», который выдвигают, когда не хотят ничего предпринимать для управления им. Не остановишь – но он может идти в разных направлениях при разном качестве и это как-то зависит от нашего выбора. Эволюция живого дала пример огромного разнообразия форм и невероятно, что дальше все сущее придет в однородно техногенное состояние. Исходя из полионтизма миров, вытекающей отсюда необходимости организации зон обмена между ними, мы можем надеяться и выступать не за конвергенцию, а за коэволюцию естественной и искусственной реальностей, для чего надо развивать философию феноменологического реализма. Или, глубже: феноменологического субстанциализма как Абсолюта, на который должно ориентироваться человечество как на идеал бесконечного продолжения своего Бытия ^[2].