Мировоззренческие предпосылки успешного функционирования галисоновских «зон обмена»

Воронина Наталья Николаевна кандидат философских наук доцент, кафедра философии, Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского 603950, Россия, Нижегородская область, г. Нижний Новгород, пр. Гагарина, 23 Voronina Natalia PhD in Philosophy Docent, the department of Philosophy, Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod - National Research University 603950, Russia, Nizhegorodskaya oblast', g. Nizhnii Novgorod, pr. Gagarina, 23 voronina.nnov@yandex.ru

Ткачев Андрей Николаевич кандидат философских наук доцент, кафедра философии, Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского 603950, Россия, Нижегородская область, г. Нижний Новгород, пр. Гагарина, 23 Tkachev Andrey PhD in Philosophy Docent, the department of Philosophy, Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod - National Research University 603950, Russia, Nizhegorodskaya oblast', g. Nizhnii Novgorod, pr. Gagarina, 23 andrey-tkacheff2015@yandex.ru

Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда, проект No18-18-0238 "Негумбольтовские зоны обмена: идея и проект новой научной инфраструктуры"

Мировоззренческая природа научного интереса в «зонах обмена».

Научное творчество, происходящее в исследовательских группах, помимо осознаваемых целей предполагает еще и латентные мировоззренческие установки, благодаря которым и становится возможной научная коммуникация.

О проблематике научной коммуникации пишет П. Галисон в своей известной статье «Зона обмена: координация убеждений и действий» ^[1], где он вводит понятие «зона обмена», предполагающее групповое творческое взаимодействие ученых, философов и инженеров, представляющих разные научные традиции. В связи с поднятой им проблематикой научной коммуникации представляется актуальным рассмотреть влияние мировоззрения на интерес к научной деятельности, а также выявить конкретные элементы мировоззрения, оказывающие такое влияние.

К темам, связанным с «зонами обмена», обращались многие авторы − как иностранные специалисты, такие как Х. Коллинз и Р. Эванс ^[2], М. Горман ^{[3, 4]}, П. Тагард ^[5], Хуан Сян ^[6], Р. Дагупта ^[7], так и отечественные ученые: И. Т. Касавин ^[8], А. М. Дорожкин ^{[9, 10]}, О. Е. Столярова ^[11], С. В. Шибаршина ^[12], А. Г. Кузнецов ^[13], Н. Н. Воронина и Н. Г. Баранец ^[14] и другие. Но надо отметить недостаточность разработки такого значимого элемента, как влияние различных мировоззрений на интерес в научных «зонах обмена».

Мы можем наблюдать, что интерес к науке прямо противоречит тому, чего, казалось бы, требует от человека обыденная окружающая жизнь, и совсем не случайно увлеченных наукой ученых часто считают «странными оригиналами», таковыми они выводятся и популярной культурой. Такое отношение к ученым выражает мировоззренческий конфликт, поскольку иное мировоззрение и поведение, следующее из него, обычно представляется «странным» и «неразумным» с точки зрения оценивающего мировоззрения. То есть «разумность» определяется доминирующим в том или ином обществе представлением о том, какой диапазон действий человека надлежит рассматривать как подходящую реакцию на окружающую жизнь.

В имеющемся интересе к науке необходимо предположить латентную составляющую этого интереса, если доминирующее осознание трактует его как «бесполезное» или «бескорыстное».

Констатируя значимость научного интереса для науки, Г. Б. Гутнер пишет об «учреждающем акте науки»: «Мое основное допущение и состоит в том, что таким учреждающим актом является конституирование объекта. Нечто в окружающем многообразии оказывается выделено как предмет особого интереса. (…) Именно бескорыстие составляет существенный аспект учредительного акта науки, инициирующего всякую исследовательскую практику» ^{[15, с. 149]}. Гутнер, говоря о «бескорыстном интересе» как о феномене, учреждающем науку, оставляет без внимания влияние мировоззрения на возникновение этого бескорыстного интереса, тогда как именно мировоззренческая составляющая природы научного интереса должна бы рассматриваться как основная движущая сила научного, в том числе междисциплинарного взаимодействия. А К. Ясперс пишет, что: «Движима же наука идеей об экзистенциальном интересе, прикасающемся в познанном ею к бытию трансценденции» ^{[16, С. 186]}. С позиции подхода, предложенного Ясперсом, становится более понятным происхождение «бескорыстия». Но хотя речь идет о трансцендентности как выходе на более широкий мировоззренческий простор, однако не говорится, какая именно трактовка бытия становится предметом экзистенциального интереса.

Феномен «бескорыстия» интереса говорит о наличии латентного смысла («корысти») интереса, потому что бескорыстие и интерес несовместимы так же, как желание и не желание. Можно предположить, что бескорыстный интерес к научному познанию − это проявление неосознаваемого глубинного мировоззренческого интереса, стоящего за «бескорыстием». В связи с «зонами обмена» это будет означать, что успешность работы такой зоны должна определяться, в том числе и глубинным мировоззренческим интересом.

П. Галисон, говоря о «зонах обмена», рассматривает отношения между теоретиками, экспериментаторами и инженерами, воплощающими то или иное научное открытие, и обращает внимание на то, что, несмотря на принципиальную разницу исследовательских задач, взаимодействие получается. Как полагает Галисон, это взаимодействие получается благодаря «координации действий и убеждений» и в результате происходит развитие не одной какой-то линии развития, а одновременно многих, что предпочтительнее замкнутости в одной какой-то линии (для иллюстрации этого Галисон приводит метафору троса, обретающего прочность благодаря множеству переплетенных волокон) ^{[1, с. 90-91]}. Но это скорее констатация феномена, чем его понимание (имеется в виду философское понимание), потому что, например, помимо тех «антропологических» аргументов, которые приводит Галисон в отношении «зон обмена» ^{[1, с. 76-77]}, можно привести еще больше «антропологических» аргументов, где при встрече разных культур никакого положительного взаимодействия, никакого положительного «обмена» не происходит. И также можно распространить эту отрицательную «антропологическую» аргументацию на науку и показать случаи, когда и в науке не действуют «зоны обмена».

Например, если взять такое широко распространенное в культурах явление, как религиозный фундаментализм – то какое-либо положительное взаимодействие в «зонах обмена» с фундаменталистами весьма и весьма проблематично (скорее всего, просто невозможно). Потому что обычно фундаменталист не воспринимает положительно никакой аргументации, хоть сколько-нибудь противоречащей его точке зрения. Более того, если фундаменталисту предложить какую-то новую, более совершенную, аргументацию в пользу его же точки зрения – он ее тоже, скорее всего, станет отрицать как ложную. Ведь обмен предполагает признание ценности иного, того, чего не было у принимающей стороны обмена (пусть частичного признания, но признания), в противном случае никакой обмен просто невозможен, а фундаментализм исключает какое-либо признание ценности иного.

Черты религиозного фундаментализма легко обнаруживаются далеко не только в сфере религии. Характерные черты этого явления широко могут наблюдаться и в обыденном, и в научном мышлении как проявление консерватизма. Например, совсем не случайно Пол Фейерабенд сравнивал науку с консервативной религиозной организацией по схожести реакции на несоответствие методу (в науке) или догме (в религии) ^{[17, с. 295]}.

Можно сказать, что в науке (и в обществе в целом) есть случаи, когда «зоны обмена» успешно действуют и есть случаи (которых никак не меньше, а, скорее всего, значительно больше), когда «зоны обмена» либо вообще не действуют, либо их действие мало значимо.

Внимание исследователей приковано, как правило, к успешно действующим «зонам обмена», однако понимание природы этого процесса могло бы лучше раскрыться на фоне бездействия, нескладывающейся коммуникации.

Когда говорят о науке, то часто рассматривают ее, исходя из некоего идеализированного образа «успешного исследования» или «успешного исследователя (или группы исследователей)», например, тот же Галисон рассматривает успешное взаимодействие в «зоне обмена», где уже изначально предполагается, что ученые хотят достигнуть успеха, хотят заниматься наукой, хотят получать что-то от других для своей работы. И даже когда Галисон приводит антропологические примеры, то опять-таки он берет успешные отношения обмена, где участники обмена уже желают совершить обмен, уже настроены на обмен ^{[1, с. 80, 85]}. Это все как бы подразумевается само собой, как наличествующие исходные данные исследования.

По всей видимости, это происходит потому, что учитываются прежде всего осознанные и декларируемые позиции участников взаимодействия. Но кроме этого существует и неосознаваемая сторона этого процесса, состоящая из мировоззренческих предпосылок, задаваемых теми или иными направленностями культурной среды.

Соответственно, и выбор характера взаимодействия и координации в «зонах обмена» − это, кроме всего прочего, определенный мировоззренческий выбор, хотя его связь с конкретной научной задачей обычно не осознается. Как уже говорилось выше, для признания значимого в обмене нужно признание ценности иного. Диапазон этого признания может варьироваться в зависимости от того, насколько мировоззрение допускает открытие для себя иного, что особенно значимо для взаимоотношений в кросс-культурных группах.

Элементы мировоззрения, влияющие на интерес к науке и научной коммуникации.

Для понимания научного интереса необходимо разделить общие мировоззренческие задачи и интересы, и индивидуально-специальные задачи и интересы. Взаимодействие общего и частного (специального) проявляется в интересе, причем возникновение интереса определяется желанием и возможностью, где желание в мировоззренческом смысле − это стремление к гармонии с мирозданием (природой), а возможность в мировоззренческом смысле − это уже результат того или иного представления о гармонии с мирозданием.

Например, ученый изначально стремится к упорядоченности мироздания, то есть предполагает в мироздании наличие Порядка-Космоса, даже если он – сторонник эпистемологического анархизма, то его анархизм носит вторичный характер, хотя бы уже потому, что ученый противопоставляет свою концепцию другим концепциям, что является проявлением упорядоченности, а не хаотического смешивания. Об осознанном присутствии наддисциплинарной культурной составляющей пишет И.Т. Касавин: «…такие «предметы», как происхождение и природа Вселенной, происхождение и природа живого, происхождение и природа сознания. Они выступают как предмет и множества наук, и теологии, и философии, и искусства» ^{[8, с. 13]}. Но эта же составляющая присутствует и латентно в интересе ученого, потому что при научном исследовании далеко не всегда осознается глубинная мировоззренческая природа такового интереса.

Представление об упорядоченности мироздания, о единстве мира лежит в основе логики и языка, создавая саму возможность научного творчества. Стремление познать природу предполагает стремление овладеть ей, то есть интерес к единству с природой осуществляется посредством овладения природой или путем подчинения природе (в религиозных концепциях познания).

Формирование научного интереса − это сложное явление, в котором пересекается множество второстепенных интересов: помимо уже названной упорядоченности мира здесь присутствует интерес к коммуникации, к взаимоотношениям с людьми, то есть восприятие других людей как части своего мира. Например, воля к власти, о которой писал Ницше, есть не что иное, как расширение своего «Я». Разумеется, воля к власти может выражаться не только в господстве. Но и в подчинении, потому что, например, религиозный человек понимает себя как часть Божьего мира, где «я» человека входит в состав Божественного. Это тоже можно понимать как волю к власти, только опосредованной через Бога. Ученые в «зонах обмена», взаимодействуя с другими, тоже проявляют какой-то вариант (или совокупность вариантов) воли к власти. Но одной волей к власти понять происхождение мировоззренческого интереса к науке не получится, потому что воля к власти может выражаться во множестве форм и видов и остается непонятным, почему ученый выражает волю к власти именно таким, а не иным образом. Например, у религиозной аскезы и у научного творчества есть некоторые общие черты, а именно, игнорирование своего «я» для проникновения в Сущность бытия. Пост и аскетика еще со времен йогов понимались как познавательная практика, и у светского ученого можно наблюдать проявление аналога аскетики, ведь научное занятие требует многолетних сосредоточенных усилий, явно несоразмерных получаемой обыденной выгоде.

Нужно обратить внимание на последствия той или иной онтологической направленности. Если воля к власти предполагает подчинение Природы человеку, то такая направленность закрывает познание природы совокупностью наличествующих интересов человека, так как тут человек является точной отсчета. С другой стороны, если воля к власти предполагает подчинение Природе, соучастие в природе, то эта направленность открывает познание природы, потому что тут не человек является точкой отсчета, а нечто за пределами человека, и соответственно возникает интерес к тому, что находится за пределами человека, интерес к иному. То есть различные представления о гармонии с природой могут расширять или сужать область интереса в науке.

Открытый и закрытый типы мировоззрения при агрегации групповых суждений в «зонах обмена».

Вопрос о закрытости и открытости мировоззрения напрямую связан с возможностью успешной коммуникации в научной среде.

Для построения успешных Галисоновских «зон обмена» и для реализации более широких негумбольдтовских зон обмена ^[9], необходимы как мировоззренческий анализ, так и посредничество, предполагающее мировоззренческое воздействие на акторов этих процессов.

Когда в философии науки ставится вопрос о философе как медиаторе «зон обмена», то предполагается мировоззренческое согласование общего с частным. И тогда действительно, как отмечает А. М. Дорожкин, «далеко не каждый, имеющий профессиональные «верительные грамоты» философа, готов реально выступить в качестве медиатора любого научного коллектива» ^{[10, с. 19]}. И даже более того, можно сказать, что мировоззренческое согласование предполагает владение неким «единым общим мировоззрением», на которое современная философия, благодаря развитию критического и скептического мышления, вряд ли может претендовать. Но, если рассматривать медиацию не в смысле согласования, а в смысле выявления мировоззренческих составляющих и мировоззренческих следствий в научном творчестве, тогда медиация консультативного характера становится доступна профессиональному философу. Таким образом, можно разделить медиацию как согласование, и медиацию как консультацию для согласования. Если в первом случае медиацию осуществляют философы, то во втором случае коммуникация ученых разных специальностей осуществляется с помощью консультации философов. То есть не философ навязывает (не зная предмета специальности), что и как брать ученому из «зоны обмена» для конкретного исследования, а ученый использует философскую консультацию для расширения своего взаимодействия в «зоне обмена», и, думается, что такая консультативная медиация более соответствует плюралистическому пониманию науки, о котором писал Галисон в связи с «зонами обмена».

Причем взаимодействие в зоне обмена требует действительного научного творчества, поскольку предполагает взаимодействие с другими, возможно, альтернативными представлениями, то есть предполагает выход в метатеоретическое пространство какого-то исследования. И здесь в полной мере раскрывается значение открытой или закрытой мировоззренческой позиции.

То есть закрытая мировоззренческая позиция ученого крайне осложняет необходимое по Галисону научное взаимодействие в плюралистической среде «зоны обмена». Успех взаимодействия в плюралистической среде зависит не от утверждения, а от способности отрицания абсолютизации своего «я», своей теории. Плюрализм есть одно из отличительных свойств науки (включая и научные галисоновские зоны обмена как частный случай), а в основании плюрализма обнаруживается скептицизм, потому что для восприятия другой точки зрения нужно скептическое отношение к своей собственной точке зрения. И умеренным скептицизмом тут ограничиться нельзя. Потому что недостаток скептицизма неизбежно ведет к остановке научного развития.

Можно сказать, что в науке имеет место осознанный умеренный скептицизм. А полный скептицизм присутствует обычно латентно, являясь одним из значимых элементов образования метатеоретического пространства. Ученый, признавая и утверждая в своем сознании свою теорию или направления пути исследования, одновременно с этим латентно отрицает правильность, что открывает пространство сомнению, которое в сознании выражается уже в умеренном скептицизме. И Кристиан Лист в теории агрегации также говорит о «базовой невозможности»: «Мы представляем теорему «базовой» невозможности, которую мы используем для отображения пространства» ^{[18, с. 227]}. Можно сказать: чтобы развивать понимание, изначально должно быть пространство «базовой невозможности» понимания. И агрегация групповых представлений становится возможной благодаря пространству невозможности, где предполагается не замкнутость в определенных концепциях, а выход за пределы этих концепций, то есть выход за пределы начальных условий. И именно благодаря тому, что в мировоззрении человека присутствуют разные направленности, становится возможным процесс агрегации, о котором пишет К. Лист, когда разные мировоззренческие направленности дают возможность проявиться латентным мировоззренческим направленностям в тех случаях, когда осознанные мировоззренческие направленности не могут быть согласованы. Например, менее открытые типы мировоззрений, подвергаясь влияниям более открытых, тоже становятся более открытыми, и наоборот. То есть в группах «зон обмена» происходит некое выравнивание уровня мировоззренческой открытости. Например, если человек с высоким уровнем открытости мировоззрения попадает в среду, где доминирует меньший уровень открытости, то благодаря групповому взаимодействию происходит выравнивание, благодаря которому повышается уровень открытости.

Процесс агрегации, о котором говорит Лист, становится возможным благодаря наличию мировоззренческого надтеоретического пространства. Но это необходимо дополнить тем, что надтеоретическое пространство следует не из всякого мировоззрения, а только из открытого. Успешность процесса агрегации зависит от степени открытости мировоззрения акторов агрегации. И здесь может проявиться еще одна посредническая сторона философии, поскольку философское исследование обычно обладает большей степенью открытости, нежели исследование других специальностей. И здесь снова имеется в виду медиация не как прямое согласование, а как латентное расширение степени открытости иному.

Заключение.

Подводя итоги сказанному, можно предположить, что базовые латентные мировоззренческие предпосылки определяют успех или неуспех творческой коммуникации в зоне обмена.

Открытый или закрытый тип мировоззрения порождает соответствующий мировоззренческий интерес, в котором доминируют воля к подчинению Природы (закрытый тип), либо воля к подчинению Природе (открытый тип). И только открытый тип мировоззрения создает предпосылки для успешной коммуникации в научной среде.

В концепции «зон обмена» П. Галисона предлагается дополнительно учитывать влияние на «зоны обмена» открытого и закрытого типов мировоззрения, где открытый тип мировоззрения создает предпосылки для успешной коммуникации в научной среде.

Теорию агрегации К. Листа предлагается дополнить тем, что при оценке согласования групповых представлений должны учитываться мировоззренческие латентные составляющие интереса. Такие как широкий или умеренный скепсис, а также характер отношения к бытию.