Перед европейским конфликтом 1812-1814 гг. (Историк А. Н. Попов о германском векторе российской внешней политики в 1812 г.)

Орлов Александр Анатольевич доктор исторических наук профессор, кафедра новой и новейшей истории, Московский педагогический государственный университет 117437, Россия, г. Москва, ул. Островитянова, 9-4-61 Orlov Alexander Anatolievich Doctor of History professor of the Modern history and contemporary history department, Moscow Pedagogical State University. 117437, Russia, g. Moscow, ul. Ostrovityanova, 9-4-61 arkigolkin@yandex.ru

Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ в рамках реализации проекта № 18-09-00056А «Документальное и эпистолярное наследие А. Н. Попова».

Распад Тильзитского союза.

В период существования Тильзитского мира 1807-1812 гг. Россия и Франция формально были союзниками. Но этот мир слишком дорого стоил России, которая должна была по его условиям присоединиться к системе континентальной блокады Великобритании и прервать взаимовыгодные экономические связи с этой страной – главным врагом французского императора Наполеона I. Кроме того, и политически мир оказался невыгоден для российского монарха Александра I. Наполеон не признавал равного сотрудничеcтва. Он оказывал постоянное давление на Петербург, требуя практически полного подчинения своей воле.

Разрешение сложных вопросов внутренней и внешней политики с помощью нажима, запугивания, провокаций и, в конце концов, применения силы – это то, к чему Наполеон был наиболее подготовлен психологически как личность (почти вся его жизнь прошла на войне) и опытом Французской революции 1789-1799 гг. Дежурные офицеры слышали, как перед самым началом Отечественной войны 1812 года, находясь в польском Торне (совр. г. Торунь), император ночью громко запел революционную песню «Chant du départ» с грозным призывом уничтожить всех врагов Франции ^{[1, с. 469-470]}. Александр I, по словам друга его юности кн. А. А. Чарторыйского (Чарторижского), тоже «по своим воззрениям являлся выучеником 1789 года» ^{[2, с. 91]}, но не более того. Он был воспитан на идеях философии Просвещения XVIII в. и стремился в своей политической деятельности претворить эти идеи в жизнь ^{[3, с. 162]}. Естественно, что такая позиция заставляла его категорически отрицать опыт всех последующих этапов революции, когда насилие, особенно в период якобинской диктатуры 1793-1794 гг., было главным средством политической борьбы. Психологическое противостояние Наполеона и Александра I, по-разному воспринявших наследие революции, в немалой степени предопределило нарастание кризиса в русско-французских отношениях.

Понимая, что новая большая война не за горами, Александр I, начиная с весны 1811 г., взял курс на тайное сближение с Великобританией. Процесс движения двух стран навстречу друг другу был непростым. Лондон опасался того, что в решающий момент Александр I может снова переменить фронт, поставив Великобританию в крайне тяжёлое положение. Петербург не желал восстанавливать отношения со своим бывшим главным союзником и торговым партнёром с позиции слабости. Следовательно, России необходимо было самостоятельно искать союзников или хотя бы заручиться согласием соседних стран на сохранение нейтралитета. Задача весьма трудная, поскольку на севере Европы врагом России была Швеция, у которой во время войны 1808-1809 гг. русские отняли Финляндию, а на юге – с 1806 г. продолжалась очередная война с Турцией. Наполеон не упускал ни одной возможности подогреть в этих странах антироссийские настроения, хотя «свобода рук» в борьбе против Швеции и Турции была гарантирована Александру I условиями тильзитских договоров.

В связи с этим, предметом исследования будет дипломатическая предыстория европейского конфликта 1812-1814 гг. Цель статьи – выяснение того, как Александру I в, казалось бы, безвыходной ситуации удалось наладить отношения со Стокгольмом и Константинополем, защитив перед началом Отечественной войны 1812 года свою империю с севера и с юга. С помощью применения метода историко-психологического исследования, внимание будет обращено на реконструкцию идей, целей и мотивов главных действующих лиц. Это позволит уточнить некоторые важные аспекты развития международных отношений в период кризиса тильзитского союза и преддверия европейского конфликта 1812-1814 гг.

С другой стороны, следует выявить причины, приведшие к неудаче попыток императора помешать заключению в марте 1812 г. невыгодных для России договоров Франции с Пруссией и Австрией. В этом случае, по моему мнению, полезно обратиться к опыту исследования выдающегося русского историка второй половины XIX в. А. Н. Попова, который, описывая отношения ведущих держав перед войной ^[4], по оценке В. М. Безотосного, «в отличие от предшественников… не ограничивал себя рамками воен[ной] истории и, используя широкий круг источников, смог создать целостную картину событий 1812 [г.]» ^{[5, с. 134]}. Актуализация творческого наследия Попова придаст новый импульс дискуссии по указанным проблемам.

Что касается Великобритании, то здесь дело для Александра I облегчалось тем, что Лондон также предпринимал настойчивые попытки сближения с Россией и также опасался цены этого сближения ^{[6, с. 175-198]}. Стороны осторожно прощупывали почву. Среди британской правящей элиты, как и среди российской, были сторонники и противники сближения. В России одним из главных представителей «французской партии» был министр иностранных дел государственный канцлер гр. Н. П. Румянцев, убеждённый в необходимости сохранения тильзитского союза ^{[7, с. 81]}. Александр I не разделял убеждений канцлера, но, будучи вынужден вести политику дипломатических маневров, сохранял его на посту министра, используя для тайной дипломатии преданных лично ему лиц - члена Государственного совета обер-гофмейстера Р. А. Кошелева ^{[8, с. 37; 9, с. 2-3]}, убеждённых врагов Наполеона – корсиканца Шарля (Карла Осиповича) Поццо ди Борго ^[10], шведа гр. Г. М. Армфельта ^[11] и др.

Наполеон, видя, что его любимое детище – континентальная блокада – повсеместно начинает рушиться, испытывал всё большее желание отбросить дипломатические и экономические методы борьбы и перейти к силовым методам. По образному выражению французского историка Альбера Вандаля, главной целью стремлений Наполеона было желание «…нанести смертельный удар Англии сквозь тело всякого государства, которое бы вздумало прикрывать её собой» ^{[1, с. 189]}. Это проявлялось во всём, в т.ч. и в постоянном третировании российского посла в Париже кн. А. Б. Куракина, как он всегда поступал с представителем той страны, с которой решился воевать. 15 августа (н. ст.) 1811 г. на торжественном приёме дипломатического корпуса в Тюильри по случаю своего дня рождения Наполеон обрушился на Куракина с упрёками. Россия полностью подчинилась влиянию Великобритании, которая хочет поссорить союзников ради собственного возвышения. Россия погибнет, если будет рассчитывать на помощь британцев, - выкрикивал он. Австрия и Пруссия не поддержат её, обиженные аннексией пограничных областей. По той же причине не поможет и Швеция, желающая возвратить себе Финляндию, и Турция, не оставившая претензий на Закавказье. «Континент против вас! Не знаю, разобью ли я вас, но мы будем драться!», - «добил» Наполеон изумлённого Куракина [цит. по: 4, с. 96, 101-102].

Агрессивная политика Наполеона заставляла Александра I форсировать налаживание отношений с Великобританией и при этом определить главные проблемы, требовавшие немедленного решения. Император предлагал Лондону, прежде всего, содействовать скорейшему урегулированию конфликта России с Турцией и предоставить российской армии финансовую помощь ^{[12, с. 99; 13, с. 194-195]} по примеру коалиционных войн 1805-1807 гг.

Турецкую проблему пришлось решать командующему Молдавской (позднее – Дунайской) армией генералу от инфантерии М. И. Голенищеву-Кутузову и бывшему посланнику в Константинополе А. Я. Италинскому ^[14], которые установили контакты с поверенным в делах Великобритании в турецкой столице молодым талантливым дипломатом Чарлзом Стрэтфордом Каннингом (двоюродным братом Джорджа Каннинга) ^{[15, p. 48-56]}. Стремясь защитить британские интересы на Ближнем Востоке и в Средней Азии от всех возможных конкурентов, он сначала отказался пойти на контакт ^{[16, р. 599-602]}. Но после того, как российская сторона согласилась ограничить свои требования, вместо всей территории Дунайских княжеств (Молдавии и Валахии), только Бессарабией ^{[17, с. 316-317, № 128]}, Стрэтфорд Каннинг оказал Кутузову содействие в подписании 7/19 мая 1812 г. в Бухаресте русско-турецкого прелиминарного мира ^{[17, с. 412-417, № 164, 165]}. Помощь Стрэтфорда Каннинга потенциальному сопернику на Востоке заставила его биографа Стэнли Лэйн-Пула удивлённо отметить: «Вспоминая более позднюю политику Лорда Стрэтфорда де Редклиффа (этот титул он получит 24 апреля [н. ст.] 1852 г. ^[18]. – А.О.) по отношению к России, забавно обнаружить в эти ранние годы его Московитские наклонности (Muscovite proclivities)» ^{[15, р. 55]}.

Переговоры о предоставлении России британских субсидий также проходили трудно. Министры британского правительства, как и многие другие европейские политики, сильно сомневались в том, что Александр I сможет долго сопротивляться натиску Наполеона ^{[17, с. 473, № 193]}, поэтому постоянно увязывали вопрос о субсидиях с вопросом восстановления торговых отношений с Россией в том виде, как они существовали до разрыва 1807 г., т.е. без учёта норм таможенного тарифа от 19 декабря (ст. ст.) 1810 г. ^{[17, с. 440, № 175]}. Российское правительство, со своей стороны, настаивало на том, чтобы до заключения договора Великобритания взяла на себя выплату «голландского долга» (долгов России голландским банкирам на сумму 87,6 млн. гульденов), а также предоставила Петербургу помощь оружием и военным снаряжением ^{[17, с. 398-399, № 159]}.

Вопрос предоставления субсидий осложнился тем, что их стала требовать и Швеция ^{[16, р. 385, 595]}, правитель которой кронпринц Карл-Юхан (маршал Ж.-Б.-Ж. Бернадот), убедившийся в том, что союз с Францией и присоединение к политике континентальной блокады поставит его страну на край гибели, начал прощупывать возможности заключения соглашения с Великобританией, а, значит, и с Россией. Британцы обещали ему защиту и возобновление взаимовыгодной торговли. Александр I, стремившийся закрепить за собой Финляндию, был не прочь содействовать Швеции в присоединении к ней Норвегии ^{[12, с. 79-80, 102, 104; 17, с. 275, № 111]}. В Стокгольм с паспортом на имя «капитана Томпсона» прибыл британский дипломат Эдвард Торнтон. Он, как и Стрэтфорд Каннинг в Константинополе, стал связующим звеном между участниками тайных переговоров об организации сопротивления Наполеону.

Александр I, со своей стороны, отправил в Стокгольм в качестве негласного представителя гр. П. К. Сухтелена. При этом делалось всё возможное, чтобы сохранить переговоры в тайне от французов. В неоконченных мемуарах барона Л. К. Боде (он в 1812 г. в чине подпоручика был адъютантом генерал-губернатора и главнокомандующего в Финляндии генерал-лейтенанта барона Ф. Ф. Штейнгеля), есть драматический рассказ о том, как ему, видимо, в апреле 1812 г. было поручено отправиться из Або (совр. г. Турку) «…в Стокгольм с секретной и важной миссией, касающейся военных операций, которые разворачивались на севере, с целью сдержать нашествие полчищ Наполеоновской армии» ^{[19, с. 57]}. Молодому офицеру пришлось на старой лодке морем добираться до шведских берегов, довелось попасть в страшную грозу и увидеть гибель почтового парохода, на который он первоначально собирался сесть, со всеми находившимися на нём людьми. «Проведя несколько дней в Стокгольме, встретившись с нашим послом (Сухтеленом. – А.О.), побывав не раз в его свите и в светских кругах этой столицы, получив бумаги чрезвычайной важности, я отправился в Або, а оттуда прямиком в Петербург к канцлеру империи – графу Румянцеву…» ^{[19, с. 57-58]}. Ясно, что таким путём императору доставлялись бумаги о русско-шведских и русско-английских переговорах. Подобные способы секретной коммуникации постоянно использовались и в дальнейшем. Ещё один подпоручик и адъютант генерала от кавалерии гр. П. Х. Витгенштейна – главнокомандующего войсками антинаполеоновской коалиции – П. И. Пестель (будущий лидер декабристского Южного общества) неоднократно исполнял конфиденциальные поручения шефа и «в июне 1813 г. в качестве секретного курьера… участвовал в переговорах между российским и австрийским императорами, в результате которых Австрия обязалась присоединиться к антифранцузской коалиции» ^{[20, с. 21]}. Опыт выполнения «секретных поручений» «тайными методами» оказался впоследствии бесценным для декабристов ^{[20, с. 106]}.

24 марта / 5 апреля 1812 г. между Россией и Швецией был заключён союзный договор ^{[17, с. 324-328, № 130]}. Это был единственный полноценный союзный договор, который Александру I удалось заключить перед началом войны. Но выход Швеции из сферы влияния Наполеона серьёзно ударил по авторитету французского императора. Кроме того, за Швецией стояла Великобритания с её мощным флотом и возобновляемыми, несмотря на континентальную блокаду, финансовыми ресурсами ^{[21, p. 7-8]}. Сила главного врага Франции постоянно росла, что не могло не оказывать психологического давления на Наполеона, провоцируя его на подготовку вторжения в Россию.

А. Н. Попов о германском векторе российской внешней политики в 1812 г.

Потеряв Турцию и Швецию, Наполеон стал придавать бóльшее значение укреплению союза с Пруссией и Австрией, точнее говоря, втягиванию Берлина и Вены в ещё бóльшую зависимость. При описании этих событий мне представляется важным использовать информацию, содержащуюся в полузабытой монографии А. Н. Попова, о которой упоминалось ранее. Дело здесь не только в том, что Попов пользовался новыми архивными документами при описании отношений Пруссии и Австрии с Россией и Францией. Это делали многие историки до и после него, например, блестяще владевшие пером Вандаль и его русский коллега вел. кн. Николай Михайлович из династии Романовых. В современной российской историографии данной темой давно и плодотворно занимается петербургский историк С. Н. Искюль ^[22]. Следует обратить внимание на творческий метод Попова, способствующий «объёмному взгляду» на предмет исследования. Автор ни в коей мере не диктует, как надо понимать ту или иную часть предыстории Отечественной войны 1812 года, он приглашает читателя вместе с ним проследить процесс назревания и разрешения кризиса. В концепции Попова разные факты и события постепенно складываются в одну общую картину, но до тех пор, пока этого не произошло, читатель находится в постоянном напряжении, поскольку не может предугадать (даже если знает историческую канву), к чему приведёт столкновение разнонаправленных человеческих воль. Как отмечали биографы Попова С. А. Никитин и В. В. Савицкий, «…количество привлечённого историком документального, мемуарного, эпистолярного, научно-исследовательского материала на четырёх языках (кроме русского, на французском, немецком и английском) просто поражает. Приблизительный подсчёт показывает, что он использовал в своём исследовании около 500 источников. И это не число библиографических ссылок – их значительно больше, а именно сборников писем, материалов, мемуаров, архивных блоков или циклов документов. <…> Закулисная деятельность европейских кабинетов, тайная дипломатическая борьба самым существенным образом воздействовали на военные планы противоборствующих сторон, и Попов одним из первых обратил на это самое пристальное внимание. <…> Это понятно и оправданно: дипломатическая активность русского правительства в последние месяцы 1812 г. резко усилилась, что во многом предопределило успех кампании 1813-1814 гг.» ^{[23, с. 456-457]}.

Давление Наполеона, давно вошедшего в роль европейского диктатора, на Пруссию и Австрию продолжалось в течение 1810-1811 гг. Неудивительно, что эти государства, насильно втянутые в орбиту влияния Франции, были готовы прислушаться к поступавшим к ним предложениям России. Александр I не собирался упускать подобной возможности расколоть будущий блок враждебных держав. Прежде всего, внимание императора оказалось обращено на Пруссию. Методами тайной дипломатии к осени 1811 г. он сумел договориться с прусским королём Фридрихом-Вильгельмом III о совместных действиях против Франции. 5/17 октября Румянцев и военный министр генерал от инфантерии М.Б. Барклай де Толли подписали с начальником Генерального штаба прусской армии генерал-майором Г. И. Д. фон Шарнгорстом конвенцию, согласно которой, в случае начала агрессии со стороны Франции, российские и прусские войска должны были начать упреждающее наступление, чтобы «…дойти до Вислы раньше, чем неприятель утвердится на ней с превосходными (т.е. превосходящими. – А.О.) силами» ^{[4, с. 416-421; 17, с. 197-201, № 76]}.

Пока продолжались эти переговоры, Александр I отправил послу в Берлине гр. Х. А. Ливену проект нового союзного договора с Пруссией ^{[4, с. 424-425]}. Но прусский король, устрашённый могуществом Наполеона (Пруссии был поставлен ультиматум в трёхдневный срок прекратить все военные приготовления), в последний момент отказался ратифицировать военную конвенцию и заключить союзный договор с Россией. Об этом, а также о намерении Пруссии вступить в союз с Францией, Александра I должен был уведомить специальный посланник короля полковник барон К. Ф. фон дем Кнезебек. Он прибыл в Петербург 2 февраля (ст. ст.) 1812 г. и во время приёма у Румянцева представил ему подробную записку о нейтральной торговле, в которой Россия обвинялась в провоцировании недовольства Франции из-за нежелания бороться с проникновением в страну британских товаров на нейтральных судах.

При личной встрече с Кнезебеком император сам начал говорить об этом, стараясь объяснить необходимость для его страны нейтральной торговли и, в то же время, не дать повода к новым обвинениям. «Я строго исполняю, - говорил он, - все условия договоров. Россия не имеет никаких сношений с Англией и не ведёт никакой с нею торговли. <…> Спросите купцов, спросите помещиков, до какой степени стеснена наша торговля к ущербу России. Стеснять её ещё более, запрещая нейтральную торговлю и без того незначительную, невозможно. Я, как государь, имею обязанности в отношении к моему народу, и я не могу не соблюдать их».

Кнезебек в ответ заметил: континентальная блокада, цель которой состоит в стремлении достигнуть свободы морей, страдает от торговли России с американцами, и это обязательно вызовет войну с Францией. Чтобы устранить опасность, Кнезебек наивно предлагал послать очередного российского уполномоченного для переговоров в Париж. «Во всяком случае, - отвечал император, - не я буду зачинщиком войны, потому что я не обязывался препятствовать нейтральной торговле. Народ имеет свои права, которые я обязан принимать во внимание, и первое из них есть право на существование. Уступать в этом случае, имея наготове войска, было бы слабостью. Теперь бесполезно даже было бы посылать уполномоченного в Париж: император Наполеон принял такое грозное положение, что эта попытка показалась бы исканием мира из страха войны» ^{[4, с. 443-444; 17, с. 725. Прим. 296]}. Миссия Кнезебека окончилась безрезультатно, и имела только то значение, что в Пруссии узнали о твёрдом решении Александра I ни в коем случае не уступать Наполеону. В то же время, следует обратить внимание на либеральные высказывания императора о народных правах и обязанностях монарха (наследника Французской революции необходимо было бить его же оружием). Причём это были не пустые слова, использованные только в подходящий момент и потом отброшенные за ненадобностью. По оценке О. И. Киянской, «Александровская эпоха – это время повального увлечения идеями конституционализма. Причём первенство в постановке перед русским обществом вопроса о конституции принадлежит… императору Александру I…» ^{[20, с. 12]}.

В марте 1812 г. Фридрих-Вильгельм III заключил союз с Францией ^{[4, с. 449-450]}. Тогда же прусское правительство подписало ещё три тайных договора. Первый – о мере содействия Франции в войне с Россией, второй – об образе действий в отношении к Великобритании и третий – об обеспечении французских войск продовольствием во время движения через Пруссию. Это, по выражению английского историка Чарлза Файфа, присоединило прусский народ «…к тем бесславным толпам, которые сражались по приказу Наполеона против всего в Европе, что только продолжало сохранять свою национальную независимость» ^{[24, с. 333]}.

О заключении франко-прусского союзного договора Фридрих-Вильгельм III лично уведомил Александра I письмом, отправленным из Потсдама 10/22 марта 1812 г. Пытаясь смягчить негативное впечатление, которое должна была вызвать в Петербурге его двуличная политика, король писал: «Если начнётся война, мы не сделаем более зла один другому, чем сколько потребуют строгие правила войны, и не будем забывать, что мы – друзья, и что придёт время, когда мы будем союзниками. Уступая непреоборимой необходимости, мы сохраним, однако же, свободу и искренность наших чувств» [цит. по: 4, с. 454-455].

Оценивая этот шаг Пруссии и то, что Александр I отказался от попыток во что бы то ни стало привлечь её к союзу, Попов отмечал: «Личные ли нравственные качества императора, или политические соображения, основанные на знании характера государства, с которым он желал заключить добровольный (здесь и далее курсив автора. – А.О.) союз, отклонили его от намерения вовлечь Пруссию насильственно в союз с Россией, но, во всяком случае, его поступок соответствовал достоинству России. Насильственный союз Пруссии с Россией, без сомнения, в случае неудачи военных действий, окончился бы так же, как и союз ея с Францией в начале 1813 г., то есть, изменою своему союзнику» ^{[4, с. 445]}.

О том, как фактически распался союз Пруссии с Францией в конце 1812 г., Попов рассказал в четвёртом, до сих пор неизданном, фрагменте своей монографии. Рукопись этой части хранится в личном фонде историка в Российском государственном военно-историческом архиве ^[25]. Охарактеризовав политические взгляды командующего прусским вспомогательным корпусом генерал-лейтенанта Г. Д. Л. Йорка («принадлежал к числу немногих защитников союза с Россией при Прусском дворе или, лучше сказать, к числу врагов Наполеона и преобладания Франции»), Попов отметил: «Когда Шарнгорст заключил в Октябре 1811 [г.] военную конвенцию с нашим кабинетом, Прусские войска, состоявшие под начальством Йорка, должны были действовать совокупно с корпусом гр[афа] Витгенштейна» ^{[25, л. 251 об.]}. Но Кнезебек, возвращавшийся из Петербурга, известил его о том, что политика Пруссии приняла другое направление. Йорк был назначен вторым командующим прусским корпусом под началом генерала от инфантерии Ю. А. Р. фон Граверта. Прусский контингент входил в состав 10-го корпуса Великой армии, которым командовал маршал Э.-Ж.-Ж.-А. Макдональд. «Цель назначения Йорка состояла в том, чтобы наблюдать за генералом Гравертом и поддерживать самостоятельность Прусских войск. Про генерала Граверта писал Йорк впоследствии: "Он смотрел на Наполеона, на его действия как на что-то сверхъестественное, а на маршалов Удино и Макдональда, как на учеников пророка". И, следовательно, часто подчинялся всем требованиям французских военачальников. Маршал Макдональд был весьма доволен уступчивостью Граверта и старался расположить к себе прусских офицеров; но про Йорка говорил, что считает его хорошим офицером и подозревает, что он действует заодно с Французами не по доброй воле…» ^{[25, л. 252 об.]}.

Из-за болезни Граверта (он в первом же бою у Экау 7/19 июля 1812 г. упал с лошади и сломал ногу) Йорк вскоре занял пост главного начальника прусского корпуса. «Исполняя волю короля, он добросовестно содействовал Французам в военных предприятиях, Пруссаки дрались не хуже французов при … (пропуск в тесте. – А. О.), но он строго оберегал своё достоинство, как определял и достоинство вверенных его командованию войск, и быть может даже и излишнюю придирчивостью, которая и повела его к совершенному разрыву с маршалом Макдональдом. Прусский генерал жаловался, что французское интендантство обсчитывает и обманывает его корпус в выдаче продовольствия и фуража, маршал на основании сведений своего управления обвинил Пруссаков, что они, получая продовольствие, даром берут его у обывателей и даже угоняют скот и отправляют в пределы Пруссии. Вероятно, жалобы обоих сторон были справедливы. Французское интендантство не отличалось добросовестностью и честностью, особенно в отношении к своим союзникам; Прусское казначейство дошло до такого бюджета, что подолгу не выдавало жалованья ни офицерам, ни солдатам, что без сомнения поставило их в затруднительное положение и к концу военных действий в зимнее время они оказались раздетыми и разутыми до такой степени, что впоследствии мы должны были одевать и обувать их французскими запасами, захваченными нашими войсками в Вильно» ^{[25, л. 253]}.

Йорк оказался тем самым человеком, который в критической для Великой армии ситуации пошёл на переговоры с представителями русского командования и 18/30 декабря 1812 г. подписал с генерал-квартирмейстером корпуса Витгенштейна генерал-майором И. И. Дибичем Таурогенскую конвенцию. По её условиям Йорк принимал на себя обязательство прекратить военные операции, сохраняя полную свободу действий, всё вооружение и боеприпасы. Однако прусский король отказался ратифицировать конвенцию и предложил Наполеону выставить новый вспомогательный корпус. Йорк был снят с поста командующего и предан военному суду. Но поскольку условия конвенции оказались чрезвычайно выгодными для Пруссии, наказание Йорка стало чисто символическим актом. В письме королю от 22 декабря 1812 г. / 3 января 1813 г. он отмечал, что пошёл на заключение конвенции из патриотических побуждений и убеждал своего монарха как можно быстрее заключить союз с Александром I. Таурогенская конвенция способствовала успеху дальнейшего наступления российской армии и, более того, создавала условия для начала освободительной борьбы германских государств против наполеоновского господства ^{[26, с. 426]}.

Вернёмся к началу 1812 г. Союз с австрийским императором Францем I Наполеону удалось заключить всего через неделю после подписания франко-прусского договора ^{[4, с. 481-482]}. Австрия обязалась выставить вспомогательный корпус (30 тыс. солдат при 60 пушках), за что ей были обещаны Молдавия и Валахия, возвращение Галиции или компенсация равнозначными территориями в другом месте. В договоре, в отличие от франко-прусского союзного трактата, особо оговаривалось: австрийские войска не будут использоваться ни в Испании, ни против Великобритании, но только против России.

Это стало ещё одним серьёзным ударом для Александра I. В отношениях с Австрией, которая также, как и Пруссия, долго была его союзником, ему пришлось пережить даже бóльшее разочарование. Выполняя обязательство держать договор с Францией в полной тайне, Франц I хранил молчание. Российский посланник в Вене гр. Г. О. Штакельберг и посол в Париже Куракин также ничего не знали об этом. Первое известие о переходе Вены в другой лагерь пришло в Петербург от Карла-Юхана ^{[4, с. 483]}.

Однако и в этом случае Александр I мог увидеть выгодные для него симптомы недоверия к Наполеону. Министр иностранных дел Австрии К. В. Л. фон Меттерних во время беседы со Штакельбергом 24 апреля (н. ст.) 1812 г. обещал: численность австрийского вспомогательного корпуса на деле не превысит 26 тыс. чел. Он также выразил от имени своего правительства готовность вступить в тайное соглашение с русскими о том, что австрийские войска в Галиции и Трансильвании не будут действовать против России ^{[4, с. 490]}.

6 мая (н. ст.) 1812 г. Штакельберг получил аудиенцию у императора Франца I. Во время неё российскому посланнику было выражено сожаление монарха по поводу недавних событий, а также «…искреннее желание, чтобы русский император, к которому он не перестаёт питать глубокую преданность, был уверен, что втайне он сохраняет надежду на самый искренний союз между двумя империями». Штакельберг сообщал: его собеседник «…говорил с большим одушевлением, выражая желание, чтобы наш император согласился на предлагаемый нам способ отношений между двумя империями и не доводил бы дел до крайностей. В противном случае император Франц был бы вынужден, к величайшему его сожалению, противопоставить нам 200 тысяч войска, которые могли послужить с пользою для России, как угроза для Франции при будущих мирных переговорах» ^{[4, с. 496; 17, с. 395-396, № 158]}. «Таким образом, дальновидная политика Австрии устраивала себе выгодное положение в будущем, как посредницы между воюющими державами», - отметил Попов ^{[4, с. 496]}.

Оставшаяся в рукописи последняя часть монографии Попова дополняет этот комментарий. Говоря о переговорах, которые Австрия в конце 1812 – первой половине 1813 гг. вела одновременно с Наполеоном и с союзниками по антифранцузской коалиции, он рассказал о поездке бывшего австрийского посла в Париже фельдмаршал-лейтенанта гр. Фердинанда фон Бубна унд Литтиц к Наполеону. От имени Меттерниха Бубне «…поручалось… усилить предложения Венского кабинета, потому что обстоятельства с того времени сделались ещё хуже и затруднительней. Война против России, говорилось в данных ему наставлениях, совершенно не достигла той цели, которую имел в виду император Французов. Россия не вывела на поприще войны ни одного военного дарования. Россия, которая на каждом шагу делала ошибки, выходит победительницей из борьбы и, в свою очередь, угрожает государствам, союзным с Францией, которых она (Франция. – А. О.) прикрыть не имеет средств. Последний удар общественному мнению был нанесён отъездом императора Наполеона в свою столицу. Народы, которые в продолжении 20 лет привыкли судить о больших военных действиях, весьма хорошо оценивают действительные силы, которыми могут располагать государства и тем труднее ввести [их] в заблуждение о том, какие может иметь последствия то или другое событие» ^{[25, л. 233 об.]}. Далее Попов писал: «Общественное мнение действительно не ошибалось даже в Австрии. Оно громко высказывалось в пользу союза с Россией и разрыва с Наполеоном и, руководясь даже простым здравым смыслом, не думало, что последствием ряда ошибок и совершенного отсутствия военных дарований могло быть блистательное торжество России над таким противником, как Наполеон в союзе почти со всею Европой, как думал гр[аф] Меттерних (после битвы при Лейпциге он получит княжеский титул. – А. О.). Здравый смысл, конечно, был умнее и вернее понимал, и оценивал события, но здравый смысл бессилен в мировых отношениях с коварною политикою таких кабинетов, в среде которых первое место давно уже занял Венский. Такое противоречие общественного мнения в этой державе с видами её кабинета, игравшего родственными чувствами неограниченного государя, как император Франц, было главною и единственною причиною тех войн, которые ещё несколько лет продолжались после 1812 года и стоили многих жертв Европейским державам и особенно Германии. Гр[аф] Меттерних, пользуясь родственными чувствами императора, вертел политику Австрии, с одной стороны, к тому, чтобы поддержать династию Наполеона на престоле Франции, а, с другой, угрожая ему общественным мнением всей Германии, принуждать его к уступкам» ^{[25, л. 234 об.]}. Попов, конечно, отдавал должное ловкости и находчивости Меттерниха, соглашаясь с тем, что внешняя политика Австрии может быть названа его именем, но, в то же время, иронически добавлял: «Как некогда особого рода политика обозначалась именем Макиавелли» ^{[25, л. 249]}.

В начале 1812 г. Александр I был вынужден согласиться на предложенную ему австрийцами схему отношений. Он постоянно получал заверения в том, что действия австрийского корпуса «по возможности будут ограничены» и Австрия в любом случае «всегда останется другом России» ^{[17, с. 447-449, № 181]}. Наполеон, действительно, не смог добиться от Франца I активной помощи. Австрийские власти закрыли глаза на тайные закупки российскими агентами оружия в Австрии. Даже в период вторжения Наполеона в Россию австрийские войска, в отличие от пруссаков, продвинулись вглубь страны на минимальное расстояние единственно для того, чтобы обозначить своё участие в войне. Политические контакты двух дворов сохранились практически в неизменном виде.

Александр I: «Это последняя и решительная борьба независимости против… тирании».

Российско-британские переговоры окончились вскоре после начала Отечественной войны 1812 года. 2/14 июля Александр I отправил из Дрисского лагеря первое со времён разрыва 1807 г. личное письмо английскому принцу-регенту Георгу. «Это последняя и решительная борьба независимости против порабощения, либеральных идей против системы тирании», - утверждалось в нём. В завершение письма император заверял принца-регента в том, что он «…полон решимости бороться до последней крайности и как можно дольше вести эту борьбу» ^{[17, с. 465, № 189]}. 6/18 июля 1812 г. в шведском г. Эребро (Эребру) российско-британский договор о мире, был, наконец, подписан ^{[17, с. 491-493, № 199]}. В тот же день был заключён и аналогичный шведско-британский договор. Пока ещё никто в Европе не мог предсказать результата начавшегося конфликта. Но соперники были готовы идти до конца, надеясь на прочность созданных ими перед войной союзов.

Таким образом, историко-психологическое обоснование целей, мотивов и действий Наполеона и Александра I позволяет, вместо объяснения их политики вульгарным стремлением перехитрить друг друга или захватить ту или иную территорию, сделать вывод о том, что Наполеон в трудной для него ситуации начала крушения континентальной блокады Великобритании не смог и не захотел вести её далее политическими и экономическими методами, переключившись на оправданные Французской революцией 1789-1799 гг. силовые методы. Александр I долго отвечал на это дипломатическими маневрами, но, в конце концов, решился на открытое сопротивление, повернув против Наполеона его же оружие, т.е. использовав лозунги Французской революции о справедливости борьбы за свободу, права и независимость народов. Опыт предвоенной (и военной) пропаганды впоследствии самым непосредственным образом скажется на идеологическом обосновании внутренних реформ в России.

Клубок противоречий вокруг Пруссии и Австрии, распутанный (одним из первых) Поповым, - также показательный пример психологической склонности Наполеона к силовым методам разрешения назревших проблем, а Александра I – к компромиссам с учётом либеральных принципов, постоянно заявляемых и постоянно же нарушаемых его противником.