Становление социальности Римской империи в период правления Октавиана Августа

Розин Вадим Маркович доктор философских наук главный научный сотрудник, Институт философии, Российская академия наук 109240, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Гончарная, 12 стр.1, каб. 310 Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Другие публикации этого автора

Анализируя причины кризиса России, исследователи (историки, политологи, социологи) нередко прибегают к сравнению социальных процессов, которые наблюдаются в нашей стране, с процессами и отдельными периодами жизни Римской империи. Общее место ‒ концепция «Третьего Рима», но «римский след» можно обнаружить в самых разных научных дисциплинах. Например, в культурологии и теории права. Скажем, Ю.М.Лотман, анализируя личность А.С.Пушкина, пишет, что в то время в культуре существовала особая «разновидность свободолюбивой морали. Она опиралась на тот сложный конгломерат передовых этических представлений, который был связан с пересмотром философского наследия материалистов ХVШ века и включал в себя весьма противоречивые источники ‒ от Руссо в истолковании Робеспьера до Шиллера. Это был идеал политического стоицизма, римской добродетели, героического аскетизма. Любовь и счастье были изгнаны из этого мира как чувства унижающие, эгоистические и недостойные гражданина» ^{[3, с. 359-360]}. Самарский исследователь Ш.Ш. Замалдинов считает, что «с узаконением частной собственности и возрождением частного права России, восстанавливается прямая генетическая обусловленность происхождения и родства правовых культур Древнего Рима и современной России». ^[2] А некоторые политологи видят в политике и действиях Путина замысел восстановления СССР как империи (не без оглядки на историю Рима), объясняя единодушную поддержку населением присоединения Крыма ‒ имперским синдромом.

Опуская эмоции, стоит подумать, имеют ли объективные основания подобные сравнения и уподобления, хотя бы, например, для того, чтобы, если какое-то сходство все же существует, использовать материал Римской истории для лучшего понимания наших проблем и возможных путей их решения. В этой связи особенно интересен период становления римской империи, связанный с переходом от социальности, характерной для римской республики, к социальности римской империи. Здесь мы можем опереться на интересное исследование Е.Г. Никоновой «Генезис монархии в Древнем Риме (Развитие римского государственного права от Суллы до Веспасиана)».

«Принципат Августа, ‒ пишет она, ‒ один из интереснейших для данного исследования периодов римской истории. Именно тогда были заложены начала и основы того строя, который просуществует столетия, и затем еще долгие века будет вызывать споры и недоумения. Что это: республика, монархия, нечто сдвоенное или среднее, либо ‒ принципиально неопределимое?... В правлении Августа как бы воплощены все известные в те времена «формы правления» (как правильные, так и «извращенные», диктатура и тирания, аристократия и демократия, республика и монархия); своеобразный сплав всех этих форм и элементов дал тот совершенно новый, единственный в истории строй, который получил наименование принципата» ^[5]. Попробуем все-таки разобраться.

Для этого посмотрим на Римскую республику не в аспекте государственно-правового подхода, а как на форму социальности. Говоря о социальности, я делаю акцент на рассмотрении таких вопросов как «сборка коллектива» (выражение Б.Латура), а также анализ объективных и субъективных условий подобной сборки, включая влияние культуры и обусловленность со стороны сознания индивидов. В работе «Дорожная карта реконструкции становления античной культуры и социальности (период полисов, до образования империй)» я показываю, что становление античной личности привело к формированию новой практики ‒ политии, в рамках которой «свободные и равные» субъекты обсуждали дела полиса, особенности устройства власти, отношение к рабам и женщинам, ростовщикам и богатству, выбирали представителей власти и прочее. При этом участники обсуждения, реализуя себя как личности, высказывали разные свои суждения, пытаясь навязать их остальным. В результате споры нередко заходили в тупик, поскольку предъявлялись противоположные мнения, и сообщество не могло прийти к согласованному решению. Опыт показал, что к согласованному решению все же удавалось прийти, если основные участники прислушивались не к отдельным мнениям, а начинали опираться на основания, разделяемые всеми. Такие основания сформулировали и построили Платон и Аристотель в ряде своих работ («Государство», «Политика», «Этика»).

Постепенно формировался социальный коллектив, интегрированный, с одной стороны, практикой общения и обсуждения, с другой ‒ действиями временно выбранных и сменяемых представителей власти, с третьей стороны, определенным пониманием гражданской жизни (это понимание постепенно складывалось под влиянием опыта политии, а также знаний, если можно так выразиться, первых социальных философов, конкретно, Платона, Аристотеля, позднее в Риме Цицерона и др.).

Например, в Афинах общение и принятие решений осуществлялись в народном собрании (экклесии) и совете пятисот, а исполнение принятых решений было функцией коллегии стратегов и архонтов. В Риме эквивалентом народного собрания выступает сенат и комиции (собрания), а магистраты по своей роли напоминали коллегии стратегов и архонтов. Как известно, официальная формула римской власти — senatus populusque romanus (сенат и римский народ) отчасти отражала реальное положение дел, ведь народное собрание могло отменить решение любого должностного лица ^[10].

Может показаться, что античная социальность в полисный, доимперский период мало чем отличалась от социальности нового времени: те же социальные институты, та же самая по структуре власть (законодательная, исполнительная, судебная). Но это не так. В настоящее время «прямая демократия», предполагающая участие в политии и принятии решений основного населения страны, невозможна. В книге М.Финли «Демократия древняя и современная», отмечает Л.П.Маринович, «было поднято несколько важных проблем, которые определили характер последующих дискуссий. В их числе ‒ специфика афинской демократии, отличие которой от современной заключается, в частности, в том, что современная демократия ‒ представительная, тогда как античная была прямой. Автор ярко характеризует основные черты афинской демократии, отмечая ее историческую обусловленность. Она существовала и функционировала в относительно небольшом face to face обществе. Финли подчеркивает широкое участие граждан в принятии политических решений, поскольку всякому решению предшествовало его активное обсуждение в неформальной обстановке, а выполнять это решение должны были сами граждане. Отличие же афинских политических деятелей от современных, по мнению Финли, кроется в том, что политики Афин не были группой, в известной степени отделенной от рядовых граждан (как в современных обществах). Он отмечает также полное отсутствие бюрократического аппарата в системе управления полиса, также в отличие от современности. В общем, сравнение античности и современности по ряду параметров почти всегда оказывается не в пользу современной демократии» ^{[4, с. 20]}.

Представительная демократия не предполагает непосредственное (face to face) общение и обсуждение общих дела всем обществом как предварительное условие принятия политических решений. Современный социальный институт строится именно так, чтобы исключить подобное общение и обсуждение; в определенном смысле все потенциальные решения здесь заданы, например, как в институте права законами. Кажется, выборы как социальный институт являются исключением, но не свелось ли в данном случае общение и обсуждения к шоу и обещаниям политиков?

Напротив, народное собрание в Афинах или римский сенат после споров и обсуждений часто принимали неожиданные решения, которые до этого никому не приходили в голову. В этом смысле относительно этого периода развития можно говорить только о «протоинститутах», т.е. социальных образованиях похожих на современные институты, но, по сути, отличающихся от них. Дальше протоинституты я буду называть «институциями».

Финли утверждает, что Афины при демократическом режиме на протяжении почти 200 лет представляли собой наиболее процветающий, могущественный и стабильный полис, хотя и это социальное образование было подвержено периодам нестабильности и кризиса. Спрашивается, как объяснить устойчивость Афинской и вообще полисной демократии? Думаю, не в последнюю очередь тем, что ее участники всегда интуитивно ощущали целое ‒ полис, общество, связи face to face. Это и ощущение родной земли, и родовых, этнических связей, и общих богов, и традиций, и, наконец, принятых на агоре договорных отношений относительно настоящей жизни. Эти отношения не стоит отождествлять с правовыми. Как известно, право сложилось позднее в Риме. Оно предполагало более широкую эгалитарность, чем та, которая существовала в Афинах, а также возможность обеспечить договоренности не от случая к случаю в зависимости от взглядов групп, получивших после очередных выборов власть, а на основе постоянных и гарантированных законов, что, как оказалось, стало возможным только в империи.

Что же происходит при формировании империи? Во-первых, военная экспансия порождает социальные образования уже не соизмеримые с полисами, включающие в себя последние. Управлять империей путем прямой демократии становится невозможным. «По мнению С.Л.Утченко, несоответствие республиканского государственного аппарата новым задачам, его непригодность и устарелость острее и ярче всего проявились в системе управления завоеванными областями и провинциями; система эта была “варварски примитивной и абсолютно нерациональной”. При Августе она претерпела определенные изменения, хотя по форме для многих провинций оставалась прежней. Одна из причин такой стабильности заключалась в том, что управление провинциями всегда составляло одну из статей доходов сенаторской знати, и поскольку Август не хотел вступать в конфликт с последней, он не мог отобрать этой важной привилегии. Но отдать в распоряжение сената все провинции со всеми находившимися в них войсками означало бы лишение принципата основной его опоры ‒ войска, и поэтому Август оставил за собой пограничные провинции, в которых находились подвластные ему легионы». ^[5].

Во-вторых, складываются условия для захвата социальных структур личностью. Яркий пример Сулла. «Сулла был первым человеком в Риме, кто использовал данные ему сенатом легионы для развязывания гражданской войны и захвата власти, что сближает его с более поздними римскими императорами. Но хотя Сулла захватил власть с помощью армии (более того ‒ с помощью активных военных действий), он удерживал её без прямого вмешательства войск. Главным средством воздействия на граждан для него был страх… Множество родовитых, а значит, влиятельных сенаторов из уважаемых семейств (в основном тех, что по разным причинам примкнули к Марию и Цинне) были убиты во время проскрипций, а на их месте оказались люди, преданные лично Сулле… Наделение землёй около ста тысяч сулланских ветеранов потребовало больших территорий пахотной земли, которые были изысканы в Италии и отобраны у изгнанных и проскрибированных лиц либо у племён, выступивших против Суллы в гражданской войне» ^[11].

С. Л. Утченко видит в действиях Суллы вызов традиционной римской системе ценностей, а расправу с римскими гражданами он объясняет тем, что Сулла ощущал себя не обычным человеком, считал, что ему покровительствовали сами боги ^[12]. Возможно, это так, но спрашивается, как Сулла дошел до такой жизни? Думаю, главным здесь была не столько борьба за власть с Марием, сколько смена ощущения целого. Руководя войсками, которые ему беспрекословно подчинялись и верили, действуя часто за пределами Рима, Сулла постепенно перестал воспринимать Рим, римский полис как единственных представителей цивилизованной ойкумены. Мир, ойкумена для него теперь включает и Рим, и провинции Рима и многое другое. Еще одно, не менее существенное обстоятельство заключалось в том, что армия и ее полководец де-факто, но не де-юро теперь воспринималась римским населением как основная власть. Третье обстоятельство ‒ ощущение Суллой своей силы, как бы сравнимой с могуществом самого Рима.

Потеря связи с римским полисом и напротив идентификация с миром как таковым, ощущение Суллой свого могущества влекли за собой самые разные последствия. Если не полис и община face to face, то перестают действовать традиции и договорные отношения, а разные партии и группировки воспринимаются просто как субъекты, сражающиеся за власть. Если не полис, то уже нечего бояться гнева ее богов. На кого теперь в жизни можно опереться? На самого себя, но естественно поддержанного богами, которых теперь ты можешь выбирать сам (Сулла был склонен выбирать восточных богов). На товарищей и армию, которым, правда, за поддержку надо платить (и Сулла щедро платил ‒ землей, деньгами, местами в сенате и магистратурах). На всех остальных, включая плебс, опираться, конечно, было нельзя, но ими можно управлять, что Сулла делал искусно. С одной стороны, он использовал сложившиеся институции (сенат и магистратуры), с другой ‒ кнут и пряник и, главное, страх, с третьей стороны, создавал поддержку в лице солдат, вышедших на пенсию (они получали наделы земли и права) ^[11].

Почему Сулла реставрировал республиканский строй и добровольно сложил с себя диктаторские полномочия? Трудно сказать. Но возможно, первое он сделал потому, что считал римские институции удобными для управления страной и людьми. А второе, потому, что был к этому времени болен, но продолжал держать в своих руках римский сенат и после отречения от власти.

Теперь формирование Римской империи в период правления Октавиана Августа. Утченко прав, считая Августа блестящим политиком и сильным правителем. Вопрос, однако, на чем основывалось и то и другое? Не в плане способностей и таланта, они, безусловно, были, а в отношении общей картины реальности, определяющей все остальные смыслы и стратегии поведения человека. Реконструкция такой картины позволяет утверждать, что Август, с одной стороны, также как и Сулла, видел, что целое теперь не город Рим и римский полис, а нечто значительно большее, а именно, империя, с другой стороны, ему было не менее очевидно, что империя состоит из многих разных отдельных полисов и провинций, власти и население которых привыкли к республиканским формам правления.

Политика Августа разворачивалась в соответствии с этими двумя социальными координатами. С одной стороны, он всячески подчеркивал приверженность к республиканским формам и традициям, и отчасти, действительно, способствовал их работе. «Согласимся, ‒ пишет Е.Никонова, ‒ с утверждением Я.Ю. Межерицкого о том, что роль «республиканской» составляющей принципата не сводилась к «фасаду», «ширме» или «декорации». «Республиканизм» был почвой, на которой выросла идеология принципата, и одновременно ‒ ориентиром политики Августа» ^[5].

Исторические документы показывают, что Август считался с сенатом, правда, контролируя его. Собирались комиции, консулат остается высшей магистратурой, причем теперь избираются не два консула, а несколько. Продолжают действовать и судебные магистратуры, однако, параллельно Август часто разбирал уголовные дела и выносил смертные приговоры.

С другой стороны, Август последовательно выстраивал империю: подбирал своих людей для работы в республиканских органах, а также для управления провинциями, определял выгодные для себя и империи направления реформ республиканских институций, осуществлял контроль за их работой, создавал мировоззрение (первая репетиция государственной идеологии), работающее на новое целое (оно включало в себя два взаимосвязанных момента: религиозный и персональный). Например, при Августе стал складываться многочисленный императорский бюрократический аппарат. Создавался он не на основе каких-либо нормативных актов, а на делегировании императором своих полномочий особо доверенным лицам. Август назначает на различные должности своих «друзей», «спутников», вольноотпущенников и даже рабов; таких назначенцев стали называться прокураторами.

Август принимал и непосредственное участие в формировании состава сената, составляя «lectiones senatus», списки сенаторов, которые были одним из главных средств давления на высшие слои римской знати. Например, «в 29 г. Октавиан предложил сенаторам, происхождение или прежний образ жизни которых не соответствовал высокому званию члена сената, самим выйти из его состава, причем негласно. Совету Августа последовало всего 50 человек. Тогда Октавиан заставил 140 человек выйти из сената, а имена их были опубликованы» ^[5] .

Опять же, как и во времена Суллы, одним из средств давления на республиканское общество выступала армия. Поскольку Август получил власть над армией, он мог, как принцепс, решать вопросы о комплектовании войска и получил возможности влиять на карьеру всех военачальников. «Опираясь на легионы, Август фактически мог диктовать свою волю республиканским учреждениям» ^[5]. Отчасти титул императора для Августа был введен именно с целью создания особой связи с войсками. Другой титул ‒ отца «Римского мира» (Pax Romana) был предложен во 2 г. до н.э. «Императорский культ в форме почитания «божественного Юлия» (divus Iulius); его матери Венеры (Venus Genetrix) и почитания гения самого Августа (genius nomen Augusti) раньше всего установился в восточных провинциях, идеологически наиболее подготовленных к восприятию не просто правителя-царя, но и правителя-полубога… Вряд ли, ‒ пишет Никонова, ‒ стоит объяснять причисление Августа к сонму римских «богов» одним только подобострастием и страхом сограждан перед принцепсом. Вероятно, в основе почитания лежали в первую очередь личные качества императора, выверенность его решений» ^[5]. Она же обращает внимание на тот факт, что реформы Августа не порождали сопротивление, поскольку имели широкую социальную базу и решали насущные проблемы разных слоев населения.

«Утвердившийся в Риме с этого времени государственный строй, ‒ делает вывод в конце своей работы Никонова, ‒ опирался не на три присущих республике властных элемента (сенат, комиций, магистратуры), а, фактически, на четыре ‒ к уже существующим присоединился принцепс как особый, юридически наиболее сильный элемент государственно-правовой системы» ^[5].

Если иметь в виду природу социальности, то рассмотренный материал позволяет высказать несколько положений, требующих дальнейших исследований. Античная социальность начала первого века представляет собой симбиоз двух разных форм социальности. Первая, назовем ее условно, «полисная», предполагает относительно небольшие сообщества, слой свободных и равных граждан, принятие решений, касающихся жизни полиса, в рамках общения и обсуждения, выделение общих положений, с которыми соглашаются большинство, формирование социальной реальности, как смысловой и онтологической основы выработки решений в ходе общения и споров. Здесь еще невозможно говорить о социальных институтах, а только об институциях. В полисах социальные нормы и другие способы регулирования деятельности и поведения индивидов устанавливаются и периодически меняются в ходе общения граждан полиса, а не как позднее (частично в империи, но главным образом в гражданском обществе нового времени) в форме законов, уставов и других обезличенных построений.

Когда Аристотель в «Политике» пишет, что граждане должны быть воспитаны посредством законов, кажется, что греческое судопроизводство уже представляет собой социальный институт права. Действительно, в суде есть две стороны (одна обвиняет, другая защищается), решение выносит выборный судья, который должен быть справедливым, соблюдаются процедуры спора. «Потому-то, ‒ пишет Аристотель, ‒ люди, когда спорят о чем-либо, прибегают к судье, идти в суд значит обратиться к справедливости, ибо судья желает быть как бы олицетворенною справедливостью; к тому же люди ищут беспристрастного судью, и кое где судей называют “посредниками”, чтоб этим обозначить, что люди, достигнув справедливого решения, станут держаться средины» ^{[8, с. 89-90]}.

В книге «Философия права» я писал, что, определив справедливое как «средину ущерба и выгоды, ограничивающую произвол», как «равное отношение» в суде, Аристотель вроде бы решил задачу, но только в этическом плане ^{[6, с. 40-45]}. Действительно, что такое ущерб или выгода и как провести середину между ними? Законов в древней Греции было мало, кроме того, в них не было ответа на указанные вопросы. Ущерб, выгоду, середину, правильно или неправильно поступил некто и прочее, все это определял судья и часто под давлением присутствующих на суде или своей партии. Полисная норма разрешения спора и выработка судебного решения базировалась, так сказать, на «трех китах». С одной стороны, она опиралась на личность судьи. С другой ‒ основывалась на непосредственном face to face общении членов полиса. С третьей стороны, большую роль играл опыт (традиция) разрешения споров в античном полисе (например, принцип «середины ущерба и выгоды» позволяет примирять конфликтующие стороны). И другие полисные нормы и конституции были завязаны на полисную общину и способы взаимодействия в ней граждан. Поэтому, кстати, не требовалось и много законов, большинство споров решались в ходе общения, с опорой на опыт общины. Другими словами, это еще не социальный институт права, как мы его понимаем в настоящее время, а только подвижная и изменчивая институция, существенно зависимая от полисного общения.

Вторая форма социальности (назовем ее «имперской»), которая в этот период только складывается, характерна для больших коллективов, где «прямая демократия» уже невозможна. Сборка коллектива в имперской социальности предполагает не политию, а другие социальные практики и формы культурного сознания. Именно здесь начинают формироваться социальные институты, поскольку индивиды в своих решениях и поведении ориентируются уже не на общину полиса, а, с одной стороны, на императора и его чиновников, с другой ‒ на безличные социальные нормы, обеспеченные властью императора. Опять пример из области истории права.

Формирование большого социального коллектива, включающего много полисов, провинций и территорий, населенных разными народами, находящихся к тому же на разных этапах культурного развития, приводило к тому, что цели и способы жизни местных социальных образований переставали выступать как главные. На первый план выдвигались цели и способы деятельности целого ‒ империи, связанные с завоеваниями новых территорий, получением налогов и других ресурсов, организацией условий для эффективного управления, подавлением сопротивления недовольных и другие. Возникающие при этом многочисленные конфликты и споры, обусловленные новыми условиями жизни, уже не могли разрешаться в рамках отдельных общин и сложившегося местного локального опыта. В этой ситуации Рим посылает на места (в полисы и провинции) своих наместников и других чиновников, которые должны были проводить политику империи. Она включала в себя несколько моментов: уравнивание на всей территории империи способов разрешения конфликтов и споров (чтобы не возникали дополнительные конфликты), поддержка тех решений, которые работали на цели империи, продвижение новых решений, нужных империи, наконец, формулирование и принятие новых законов, призванных закрепить и воспроизводить новую социальную практику. Именно законов, поскольку они не только заменяли собой опыт отдельных общин и выработку в их рамках коллективных решений, но и направляли развитие социальной жизни в направлении, нужном империи.

Как показывает Э.Аннерс, римская власть упорядочивает процедуру судопроизводства: она вводит в нее чиновников, например, преторов, вносивших в протоколы заявления сторон о сущности разбираемого конфликта; иногда чиновники выясняли и ряд обстоятельств дела, на которые ссылались стороны, кроме того, регламентируется на основе правил процедура ведения судебного разбирательства. С другой стороны, преторы создают для судей собственные описания конфликтных ситуаций (формулы), включающие и возможные в этих случаях санкции ^{[1, с. 78]}.

В «Философии права» я высказываю следующую гипотезу: формулы и другие предписания римских чиновников ‒ это своеобразные административные способы разрешения тех конфликтных ситуаций, которые возникали в судах. Встав над судом, администратор (претор в римском обществе, канцлер позднее в Англии) действовал привычным для себя образом. Во-первых, он старался организовать процесс судопроизводства, то есть установить правила, регламентирующие поведение всех участников судопроизводства в каждом отдельном с точки зрения администратора случае. Во-вторых, претор стремился продемонстрировать справедливость, опять же в административном смысле, то есть определить одинаковые условия для определенных групп населения и для сходных ситуаций.

С появлением новой системы судопроизводства стало возможным расширение базы законов, причем работающих на империю и ее развитие. Если на предыдущей стадии власти просто гарантировали соблюдение законов и меру справедливости, то теперь претор предписывал «судьям (или судам) вести разбирательство в основном не на строгом соблюдении гражданского права (jus civile), а в соответствии с ex fide bona, т.е. согласно тем требованиям, которые отвечали бы принципам справедливости и законности» ^{[1, с. 76-77]}. Нетрудно сообразить, что в данном случае «справедливость» и «законность» понимались и истолковывались претором в духе нужд римской империей. Пользуясь своей власть, «претор получил возможность признавать новые отношения развивающейся жизни или, наоборот, оставлять порой без защиты отношения, формально отвечающие закону, но по существу отмирающие вместе с этим законом, отказывая в подобного рода случаях в выдаче истцу формулы иска» ^{[1, с. 37]}.

Необходимое условие указанного здесь процесса ‒ передача основных своих обязанностей (обсуждать проблемы, касающиеся твоей и общественной жизни, спорить, принимать решения, выполнять их) императору и его представителям. Началось это, конечно, еще в полисной социальности, но там подобная передача была ограничена сроками, которые устанавливала община (от одних выборов до других), и ее контролем. В имперской социальности передача основных обязанностей ‒ необходимое условие разделения труда и специализации, без которых совместная деятельность в больших коллективах невозможна. Но одновременно, становится возможным захват личностью институций и позднее даже социальных институтов. Император и его чиновники используют эти социальные образования как инструменты своего обогащения и расширения или удержания власти.

Чтобы удержать власть и управлять большими коллективами, император и его институты вынуждены формировать сознание своих подопечных. Одно направление такой работы ‒ разработка представлений о самом императоре и империи (вплоть до обожествления), другое ‒ создание когерентных (т.е. разделяемых большинством) представлений о мире, смысле жизни, задачах империи и пр.

Как я показываю в своих исследованиях, социальные институты складываются, когда не только возникает потребность в решение определенных задач для популяций, сложившихся в ходе институционализации, но формируются еще несколько процессов. Во-первых, нащупываются решения этих проблем. Во-вторых, эти решения формализуются и превращаются в институциональные процедуры. В частности, за счет того, что эти способы осознаются и описываются, а также вменяются «клиентам института» в качестве норм институционального поведения. В-третьих, члены популяций, начинающих использовать складывающиеся институты, входят в роль их клиентов, т.е. научаются менять свое поведения, прибегая к услугам института, учатся действовать в соответствии с институциональными нормами, блокируют свое привычное внеинституциональное поведение ^[7].

Можно предположить, что указанные условия начинают складываться именно в империи. Например, формируются популяции, т.е. множество индивидов, объединенных не полисными связями, а общими условиями жизнедеятельности (римские граждане и другие правовые категории римлян, воины римских легионов, чиновники и служащие Октавиана, плебс, требующий «хлеба и зрелищ» и др.). Вырабатываются решения, позволяющие удовлетворять потребности этих популяций (принятие новых законов, раздача земель и других привилегий, управление сенатом и комициями, разработка и внедрение культа божественного императора и т.п.). Эти решения обсуждаются и описываются римской интеллектуальной элитой (политиками, философами, литераторами), распространяются и пропагандируются. Население империи учится жить в новых условиях и пользоваться новыми учреждениями.

Для указанных здесь трех процессов (формирования социальных институтов, передачи основных обязанностей специалистам, конституирования сознания социальных индивидов) в рассматриваемый период римской истории характерно именно становление, причем на фоне и в симбиозе с полисной социальностью. Этот симбиоз не позволял указанным процессам, так сказать, дойти до конца. Лишь в культуре нового времени мы наблюдаем завершение процессов формирования социальных институтов, также как и полную передачу политических функций от их владельцев к представителям государства и различных партий.

Похоже, что и дальше в средние века и частично в новое время подобный симбиоз этих двух форм социальности сохраняется, но естественно, каждый тип социальности меняется в зависимости от условий, деятельности людей и вызовов времени. Периодически социальное развитие или тип социального организма склоняется или к одному типу социальности или другому (то к демократическим формам, то имперским и авторитарным или тоталитарным). Впрочем, это только гипотеза, нуждающаяся в исследованиях и подтверждении или опровержении. Тем не менее, угадывается, что именно переход от полисной социальности к имперской, а также их взаимодействие и симбиоз предопределил как основные последующие формы социальности, так и многие, описанные историками и социологами, проблемы и кризисы.