Распад связи времен и его преодоление в романах «Письмовник» М. Шишкина, «Лестница Якова» Л. Улицкой и «Авиатор» Е. Водолазкина

Бочкина Мария Васильевна аспирант, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (МГУ) 119991, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1-й корпус гуманитарных факультетов Bochkina Mariia Vasilevna post-graduate student at Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, 1-i korpus gumanitarnykh fakul'tetov marystradivari@mail.ru Другие публикации этого автора

«Распалась связь времен» ^{[1, с. 358]} – цитирует слова Гамлета герой романа «Письмовник» М. Шишкина. Эта, ставшая хрестоматийной, фраза героя Шекспира характерна и для современной русской литературы. Мотив разрыва во времени объединяет целый ряд знаковых произведений, в числе которых «Авиатор» Е. Водолазкина и «Лестница Якова» Л. Улицкой. История датского принца – это ситуация человека, живущего в кризисное постреформационное время и являющегося свидетелем внутрисемейного распада. Глубокий надлом как в историческом, так и в частном бытии – два вектора, характеризующих этот сюжет. В современном романе категория времени трактуется по-разному, влияние оказывают как средневековая, так и постмодернистская концепции, в частности время воспринимается как поколенческая преемственность (А. Гуревич)^[2]. Под вопрос ставится характерная для истории взаимосвязь, настоящего и будущего – причинно-следственные отношения, без которых невозможна семиотизация времени, превращение не-истории в историю (Б. Успенский)^[3]. Нарушение подобных связей, доминирование маргинальных путей развития общества, разрыв традиций являются лейтмотивом современного романа.

Мотив разрыва объединяет несколько романов современных русских писателей. Ситуация катастрофы как частного, так и исторического бытия характерна для «Авиатора» Е. Водолазкина, где герой Иннокентий, ставший жертвой эксперимента и подвергнувшийся криогенной заморозке, пытается восстановить разорванные связи прошлого и настоящего. На фоне исторических катаклизмов распадается и семейная жизнь Осецких в романе Л. Улицкой «Лестница Якова». Реминисценция Шекспировской пьесы и мотив распада времен характерны и для романа М. Шишкина «Письмовник». Объединяет данные произведения и особая структура, мемуарно-эпистолярная составляющая. В романе Л. Улицкой – это переписка Якова и Марии, основанная на биографических документах отца Л. Улицкой, в «Авиаторе» Е. Водолазкина дневник Иннокентия, разрастающийся в коллективный документ, в котором участвуют также возлюбленная и врач героя (записи дневника здесь, по сути, являются посланиями друг другу и будущим поколениям). «Письмовник» М. Шишкина имеет черты эпистолярного романа и письмовника и строится на переписке двух возлюбленных, разведённых во времени и пространстве. Подобная нелинейная структура позволяет совместить на одной оси разные временные отрезки, прошлое и настоящее. В то же время, диалогически обращенное слово в письмах и коллективном дневнике реализуется как форма вневременной коммуникации, направленной на восстановление распавшихся связей.

В своем интервью М. Шишкин отметил: «У времени есть одна особенность: оно рано или поздно рвется. "Распалась связь времен" — хоть раз в жизни это испытывает каждый, а не только датский принц. Мир разваливается. Видимое становится невидимым и наоборот. Вроде бы надёжное превращается в труху. В этом рассыпавшемся времени человек и становится человеком»^[4]. Глобальный разрыв и несовпадение частного времени двух судеб является главным структурообразующим принципом романа. Временная отнесенность жизней Саши и Володи четко не обозначена, приметы эпохи в романе расплывчаты, события не датируются. Единственной отсылкой к началу XX в. становится участие Володи в подавлении Ихэтуаньского восстания в Пекине, происходившего в 1900г. Однако сама война понимается автором как условное обозначение переломной эпохи, всех воин, бывших и будущих^[5]. Данная идея выражается фразой Володи: «На призывном пункте призывали: каждому нужен свой Аустерлиц»^{[1, С.9]}. Движение от конкретно исторического к универсальному ставит данный текст в один ряд с «неисторическими» романами – явлением современной прозы: «Настоящая проза начинается, когда временное выпотевает и остается только то, что живо всегда»^[5].. Желание увидеть в конкретных событиях их бытийную вневременную сущность – это, по сути, черта модернистского мышления. Но творчество М. Шишкина впитало в себя и некоторые черты постмодернизма. Не случайно его романы часто сравнивают с произведениями Саши Соколова. М. Шишкин наследует не только отношение к стилю и словесной ткани романов, но и фрагментарность структуры, цитатность. Постмодернистское мироощущение характеризуется и особым отношением ко времени, именуемым постисторизмом. Поэт и критик Д. Ларионов отмечает катастрофичность мышления автора как характерную черту подобного мировоззрения: «"История мира…" почти целиком состоит из описания разного рода катастроф, среди которых Всемирный потоп, религиозные войны (глава с этим названием решена в пародийном ключе), гибель "Титаника", Чернобыльская катастрофа etc.»^[6]. Подобное миропонимание обнажает и особую черту сознания современного человека: «<…>каждый из представленных Шишкиным отрывков содержит набор представлений, присущих сознанию постсоветского человека с его тотальной дезориентированностью и амбивалентностью»^[6].

Переписка героев ведется в особом временном измерении. Мозаично накладываются голоса героев, лишенных возможности непосредственного общения. Коммуникация строится в особом распавшемся времени, в ситуации безвременья, являющейся для героев настоящим: «Это время не условное, а настоящее. В этот момент и начинается мой «Письмовник». Он и она пишут друг другу письма. Это для них единственная возможность остановить распад, разложение бытия»^[4]. Письма героев совмещают два плана – ситуацию ожидания смерти Володей и моменты долгой жизни Саши. На войне Володя чувствует себя в эпицентре глобальной исторической катастрофы: «Помню, читаю в «Гамлете»: «Распалась связь времен». И мне все было ясно. Что тут не понять? А по-настоящему здесь только понял. Теперь знаю, что он имел в виду. Знаешь, о чем на самом деле писал Шекспир? О том, что эта связь восстановится, когда мы снова встретимся и я положу тебе голову на колени»^{[1, С. 359]}. Сравнение героя с Гамлетом обнаруживается и в детских воспоминаниях Володи, в его настороженном отношении к матери и отчиму. И если Володя пребывает в состоянии ожидания собственной смерти, то Саша становится свидетелем многочисленных смертей близких людей, потери собственного ребенка: «И вот у меня ощущение, что моя жизнь – это такой набор пустот: дом, муж, любовь, сегодняшний вечер – и нечем заполнить. Дыры в мироздании – из них сквозит. И дыр этих с годами все больше и больше – люди уходят»^{[1, С. 361]}. Жизнь героини характеризуется увеличивающимся числом потерь, лакун, разрывов во времени. Глубоко трагически понимается автором сам факт существования времени, являющегося атрибутом человеческой жизни, не координатами, но формой (отсылка к теории относительности Эйнштейна): «То есть мы лишь форма существования времени. Его носители. И возбудители. Получается, что время – это такая болезнь космоса. Потом космос с нами справится, мы исчезнем, и наступит выздоровление»^{[1, С. 304]}.

Для постисторического мышления характерно ощущение конца истории. Это утопия вечного настоящего, замкнутости исторического круга. Как пишет М. М. Голубков, «в основе постмодернистского сознания лежит мысль о принципиальной завершенности истории»^[7]. Сходные мотивы обнаруживаются и в «Письмовнике», где распад времён интерпретируется героями в ключе финалистской концепции истории. «События могут выступать в любой последовательности и происходить с кем угодно» ^{[1, С.288]} – приводится Сашей мысль из газеты, где «на первой странице война, на последней кроссворд» ^{[1, С. 288]}. Настоящее, прошлое и будущее не несут никакого потенциала. В подобном ключе рассуждает Володя: «Что я сам выбрал? Плоть, время, место? Ничего я не выбирал, никуда меня не звали»^{[1, С. 215]}.

Однако катастрофичность бытия, распадение связи времён не ведут к тотальной потере ориентиров и хаосу. Обращение к эпистолярному жанру, диалогическому слову связано с идеей преодоления разрыва. В слове Володя видит возможность уйти от хаоса действительности и расползающегося времени: «В какой-то момент я остро ощутил связь: мерзлую вселенскую пустоту, из которой я не могу выкарабкаться, может заполнить только чудесное гудение, рокот, шелест, прибой слов»^{[1, С. 216]}. Слово становится мостиком между жизнью и смертью, «единственным реальным бессмертием», «телом» человека после смерти. Посредством слова преодолевается и линейное время: на одной оси сосуществует долгая и короткая, застывшая в вечном настоящем, в ситуации ожидания смерти, – две жизни, отраженные в письмах: «Златоусты всех времен уверяли, что письмо не знает смерти, и я им верил – ведь это единственное средство общения мертвых, живых и еще не родившихся»^{[1, С. 218]}. Данная идея реализуется и в сравнении героя с Ноем, пытающимся спасти мир от разрушения во время вселенской катастрофы – потопа (ковчег Володи строится не из бревен, а из слов). Володя приходит к выводу, что главное – это не само слово, а то, выразителем чего оно является, а это вечные ценности любви и сострадания, человеческого тепла и света, самой жизни: «Слова существуют, чтобы пропускать через себя свет»^{[1, С.221]}.

Роман Л. Улицкой имеет черты семейной хроники и описывает жизнь нескольких поколений семьи Осецких. На первый взгляд, автор следует традициям реалистического романа, представляющего читателю широкое полотно жизни людей на протяжении более чем одного века. Текст включает в себя две параллельные сюжетные линии – историю жизни Норы и ее сына Юры и переписку Марии и Якова Осецких. Обращение к мемуарно-эпистолярной форме, имеющее биографическую основу, выполняет схожую функцию по отношению к роману М. Шишкина, является путем преодоления разрывов во времени, восстановления распавшихся связей.

Как пишет исследователь-медиевист А. Гуревич, еще в древности время понималось как солидарность человеческих поколений. Опыт предков и ощущение себя частью родового целого – важнейшая связующая нить между прошлым, настоящим и будущим. Распад семьи Осецких происходит как под влиянием сил внешних, исторического времени, так и по причинам внутренним, имманентным. Мария и Яков застали все катастрофы XX в. Повествователь характеризует будущую жизнь еще молодых Марии и Якова таким образом: «…уже вызревала в подпольях революция, гражданская война <…> через небольшое коленце жизни узнают эти имена, многие другие имена, и книги, и музыку будут проживать вместе, в четыре руки, в унисон, и всю новизну наук и искусств будут вдыхать вместе, усиливая все ощущения многократно»^{[8, С. 176]}. Семейная идиллия, родство и единение душ видятся автором способными противостоять мировым катаклизмам. Следуя за мыслью Якова, выраженной в письмах, герой стремился к полному единению с любимой, как выразился Платон, «быть настолько единым существом, чтобы пол этой совместимости не мешал»^{[8, С. 212]}. Однако единственной связью многократно разлученных на долгие годы Якова и Марии остаются только письма, ценность которых героиня видит не в содержании, а в символическом выражении близости душ: «Подчас, пожалуй, и содержания нет. Но каждая моя и твоя строка мне несказанно дороги. Оттого пропажа твоего письма мне очень досадна и до сих пор. У меня украли несколько страничек твоей мысли, ласки, любви»^{[8, С. 231]}. С течением времени на героев накладываются необратимые изменения, разрастается трещина между Марией и Яковом, а также их сыном Генрихом. Отказ Генриха от отца и развод Марии с мужем – глубокий семейный раскол, подобный сюжетам трагедий Шекспира (к слову, в романе упоминается «Король Лир»). Мотив распада повторяется на протяжении всего текста и характеризует также последующие поколения – нелюбовь Норы к отцу Генриху и матери Амалии, разрыв Генриха и Амалии и невозможность быть похороненными в одной могиле, ссора Марии и Норы, Нора и Тенгиз, так и не ставшие супругами и т.д.

Преодоление внутренней разобщенности поколений автор связывает с понятием текста. Образ Норы, плывущей по реке, видящей позади три поколения лиц, запечатленных на карточках, а за ними еще множество безымянных лиц – попытка найти потерянные связи прошлого и настоящего. Под текстом в романе понимается не только наследие Якова и Марии, но и само человеческое «я», существующее во вневременном измерении: ««Эти ветхие, чудом сохранившиеся письма и есть бессмертное содержание этого «я», след существования…»^{[8, С. 704]}. Под воздействием времени деформируется материя, денатурируются белки, а «информация неуничтожима»^{[8, С. 662]}. Носитель информации это и код ДНК, связующий поколения нерушимой нитью, «азбука творца». Отражением текста, «написанного на небесах» становится судьба человека, процесс эволюции. Еще одним образом – символом человеческой судьбы является музыка. Идея линейного времени жизни в романе реализуется в образе партитуры: «В партитуре содержится информация о начале и конце музыкального произведения и о том, что и как должен играть каждый музыкальный инструмент в определенный момент времени на протяжении музыкального произведения»^{[8, С. 463]}. Именно в попытке прочесть «текст» творца, найти потерянные связи, разглядеть узор собственной судьбы в свете божественного промысла и судеб предшествующих поколений кроется задача человека. Для героев это возможность преодолеть видимый алогизм действия времени, его распада.

Е. Водолазкин трансформирует жанр научной фантастики для изображения ситуации выпадения человека из своего исторического времени. Для авторской концепции характерна своеобразная интерпретация истории, времени и вневременных аспектов человеческого бытия, статуса события и наличия или отсутствия причинно-следственных связей в истории. Автору свойственен морально-этический взгляд на историю, где причиной исторических катаклизмов является иррациональная темная сторона человеческой натуры, внутренне зло, а не исторические предпосылки, что сближает интерпретацию исторического процесса с традициями древнерусских летописцев. Разрыв во времени, исторический надлом прежде всего связаны с греховной природой человека.

Иннокентий, ощущающий тоску по непрожитым годам, является свидетелем двух отдаленных во времени исторических периодов – с начала XX в. до сталинской эпохи и 1999 г. Настоящее видится герою чужим и инородным: «<…>а просто не мое это время, не родное, я это чувствую и не могу с таким временем сблизиться»^{[10, С. 274]}. Потеря связи прошлого и настоящего характеризует прерванную линию жизни Иннокентия, которая является причиной ощущения собственной чужеродности по отношению к происходящему. По мысли Гейгера, Иннокентий не переплывал реку, ведущую от прошлого к будущему: «То, что было дорогой, стало дном. И он по этой дороге не шел»^{[10, С. 296]}. Подобную ситуацию автор характеризует понятием «хронотоплес» – вымышленный термин, приписываемый в романе М. Бахтину и обозначающий лишение человеком собственного времени и пространства. В то же время, непрожитые годы, годы сна, не осознанное Иннокентием время – это время, которое несёт в себе потенциал к осмыслению: «Значит, и это время – моё время, я несу и за него ответственность» ^{[10, С.380]}. Иннокентий сравнивается с древнерусскими летописцами, которые отмечали «пустые» годы, ценили непрерывность времени и отсутствие дыр. По мысли Иннокентия, в вечной жизни, где пребудет душа после смерти, встретятся все события и воспоминания, поэтому бережное отношение к деталям времени, настоящего и прошлого, есть забота о вечной жизни. Но данный путь – это не только позиция созерцателя, но и стремление к праведничеству. Корни разрыва времён Иннокентий видит в собственной греховности: «Читая, я подумал: Робинзон за грехи был заброшен на остров и лишен своего родного пространства. А я лишился своего родного времени – и тоже ведь за грехи»^{[10, С.297]}. Герой сравнивается и с Лазарем, который был воскрешён, как предполагает Иннокентий, чтобы искупить грехи, а также с Микеланджело, совмещающим в себе природу художника, восприимчивого к красоте окружающего мира, и злодея. Создание коллективного дневника становится не только попыткой спасти разваливающуюся на части жизнь, восстановить «всеобщую картину прожитого» ^{[10, С.326]}. Ведение дневника и создание портрета ведет героя к покаянию, признанию убийства Зарецкого. По мысли Иннокентия, «стремление к полноте выражения – это стремление к полноте истины»^{[10, С.410]}.

Мотив разрыва во времени объединяет глубоко различные по своей природе романы современных авторов. Отличны и трактовки данного явления, поскольку они связаны с тем, как понимается само время в романах. Ведь время выполняет не только структурообразующую функцию в тексте, феномен времени зачастую становится объектом авторской рефлексии. И если у Е. Водолазкина понимание времени и истории сближается со средневековыми трактовками (появление линейного времени – результат грехопадения Адама и Евы), то в творчестве Л. Улицкой время понимается как связь поколений. Отсюда вытекают и своеобразные трактовки распада связи времен. Данное явление мыслится как результат нарушения божественного закона и внутреннего зла человека, отказ от опыта предков и нарушение семейных традиций на фоне исторических перемен, а также как глобальная катастрофа, общее состояние мира, безвременье, ситуация конца истории. Преодоление разрушающего свойства времени видится в текстовой реальности, это своеобразный выход в область бытийную, вневременную. Диалогическое слово, текст не подвержены действию времени, отраженные в тексте события могут располагаться в любой последовательности, существовать в одновременности. Так умирающий отец Саши в «Письмовнике» старается как можно больше записать, а то время вот-вот отменят, а Иннокентий, констатирующий, что времени нельзя доверять, «что его дни сочтены»^{[10, С. 318]}, датирует записи дневника днями недели, которые относятся к времени циклическому, а значит, принадлежат вечности. Читать письмо от человека, которого уже нет – наглядный пример событийной непоследовательности в «Письмовнике». Близка данной идее и мысль автора в «Лестнице Якова», выраженная словами героя Гриши Либера, «именно человеческое сознание – единственное место в мироздании, где тексты могут соприкасаться один с другим, взаимодействовать, порождать новый текст, новые смыслы»^{[8, С. 661]}. Диалогически направленное слово обладают особым вневременным статусом и является способом преодоления смерти, хаоса и распада.