Политико-идеологические и религиозные противоречия эпохи Ивана Грозного: современный взгляд

Прядко Игорь Петрович кандидат культурологии доцент, Национальный исследовательский Московский государственный строительный университет (НИУ МГСУ) 141018, Россия, Московская область, г. Мытищи, Новомытищинский проспект, 86-4 Pryadko Igor' Petrovich PhD in Cultural Studies Docent, the department of Social, Psychological, and Legal Communications, National Research Moscow State University of Civil Engineering 141018, Russia, Moscow Oblast, Mytishchi, Novovomytischinsky Prospekt 86-4 priadcko.igor2011@yandex.ru Другие публикации этого автора

Эпоха Ивана Грозного продолжает оставаться предметом серьезных, не только культурологических, но и политико-философских споров. Последнее отнюдь не случайно: в наши дни вопросы, которые ставят историки, анализируя данную эпоху, звучат вполне актуально и оказываются включенными в современный политический контекст. Ведь эти вопросы, как в прошлом, так и теперь, формулируются относительно выбора культурно-исторических парадигм дальнейшего развития общества, относительно роли насилия в истории, соотношения целей и средств в политической борьбе, влияния субъективных и объективных факторов на социокультурную и политическую динамику. Все это позволяет ставить вопрос об Иоанне Васильевиче Грозном и его правлении не только в исторической плоскости, но и в аспекте актуальной политики. Именно потому к эпохе Иоанна IV так часто обращаются не только историки, но и политологи, публицисты и даже представители искусства и культуры (от режиссеров С. М. Эйзенштейна и П. С. Лунгина до художников И. Е. Репина, В. М. Васнецова, М. М. Антакольского или И. С. Глазунова). Вместе с тем, стоит обратить внимание не только на крайнюю противоречивость характеристик великого князя Московского, но и на фиксируемую исследователями неустойчивость, неопределенность тенденций государственного, культурного строительства: от возведения здания государства до развала и хаоса, до разрушения этого государства «до основанья» через «революцию сверху»; от поддержки идей византийской «державности» до усвоения принципов политической культуры латинского Запада.

Подчеркнем, что именно в период XV-XVI вв. определилась «литературоцентричность» отечественной культуры. На фоне острых динамических процессов в политике, на фоне столкновений в разных сферах интеллектуальной деятельности, противоречий социально-экономического, политического, религиозно-идеологического характера проходила деятельность героя настоящей работы. Общее возбуждение умов этих столетий охарактеризовал Иосиф Волоцкий в письме Нифонту: «Ныне же и в домех, и на путех, и на торжищех иноци и мирстие вси сомнятся…» ^{[1, с. 170]}.

Противоречия эпохи Ивана Грозного проецируются на современность. При этом актуализация событий XVI в. характерна не только для нашего неспокойного времени. Вспомним, что в свое время Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин расценивал Иоанна IV «как прогрессивную силу своего времени», а опричнину «как его (т.е. Ивана Грозного — И.П.) целесообразный инструмент» ^{[2, с. 71]}. Ведь и в первые десятилетия XXI в. почитание двух деятелей прошлого — Ивана Грозного и Сталина — развивается, в том числе, в рамках специфического мировоззренческого течения политической мысли – так называемого царебожничества ^{[3, c.28-34]}. Не случайно параллель Иван Грозный — Сталин становится популярной для политологов и политических публицистов консервативного или ультраконсервативного, так называемого державного направления. Возникает вопрос: насколько правомерна эта параллель?

Не имея задачи дать исчерпывающий ответ на этот вопрос, автор касается отдельных фактов истории XVI в. и делает обобщения политико-философского характера.

Если вернуться к культурным событиям правления Иоанна IV, то можно утверждать, что даже в сфере литературной практики западные элементы проникали в пространство литературы и книжности: возвращен был из ссылки Максим Грек, прошедший в Италии школу возрожденческой образованности и прививший вкус книжных справ по латинским образцам своим московским ученикам. Ренессансная критика текста стала известна и в пространстве московской книжной культуры, что затем имело не последнее значение для книжных справ периода церковных реформ царя Алексея Михайловича, стремившегося сочетать в своей культурной политике новации и традицию. Видимо, исходя из представления об Иване Грозном как о модернизаторе западного типа, не только отечественные, но и некоторые зарубежные исследователи отзываются одобрительно о его политике. Так, американский историк и публицист Р. Каплан выражает мнение, что «Иван Грозный был первым на Руси великим строителем империи, роль, на которую в известной степени его толкали география и история» ^{[4, с. 180]}. Мнение отечественного политолога М. Брусиловского вполне совпадает с выводами его заокеанского коллеги: «Ополчение Минина и Пожарского, коронацию 1613 г. – многое могли бы мы не увидеть без титанических, хотя и жесточайших усилий предпоследнего Рюриковича» ^[5].

Впрочем, всякие попытки оценки царствования Ивана Грозного продолжают отличаться известной односторонностью (сжатую историографию по данному вопросу можно найти в работе ^{[6, с. 5-7]}). Отсюда для анализа правления Иоанна IV необходимо понять идеологический фон эпохи, т.е. обратиться к политико-религиозным доктринам, определившим расстановку сил в данный период. Необходимо оценить культурную работу, которая велась не только во время Ивана Грозного, но и в течение всего периода XV-XVI вв. Важнейшую роль в самоидентификации Руси сыграло взятие турками Константинополя в 1453 г. Исчезла не просто империя ромеев, тысячелетняя Византия. Была уничтожена православная держава, духовно и идеологически близкая Московскому государству. Незадолго до этого, на Флорентийском соборе 1439 г. Константинопольская патриархия вынуждена была пойти на унию с римско-католической церковью. На фоне духовного и военного падения некогда сильного союзника и религиозного покровителя происходило постепенное укрепление Москвы, которая в 1480 г. окончательно освобождается от формального господства Большой Орды. Указанные факторы оказали значительное влияние на духовную жизнь общества.

Обзор литературы. Подходы к изучению исторической эпохи

В настоящей статье используется метод ретроспективного анализа исторических источников, а также сравнительно-исторический метод. Эти методы определили подбор литературы.

Литература, посвященная культурной политике Ивана Грозного, богата и разнообразна. В числе признанных концепций следует упомянуть работы крупнейших отечественных медиевистов А. А. Зимина и А. Л. Хорошевича «Россия времен Ивана Грозного» ^[7], биографическое сочинение В. Б. Кобрина «Иван Грозный» ^[8], нетривиальные оценки эпохи в книге Л. Н. Гумилева «От Руси к России» ^[9]. Наиболее спорному десятилетию царствования московского самодержца – «опричнине» - посвящены исследования уже упомянутого нами А. А. Зимина. Историко-филологический анализ переписки А. М. Курбского с преданным им сюзереном можно обнаружить в работах историков древнерусской литературы. Осмыслению влияния, оказанного этой перепиской на публицистику Смутного времени, посвящена работа Я. Г. Солодкина «Переписка Ивана Грозного с А.М.Курбским в русской книжности конца XVI – первой трети XVII вв.» ^{[10, c.210-213]}, а в статьях А. А. Белякова дана оценка переводческой практики Максима Грека, причем деятельность святогорского монаха рассматривается как звено в череде книжных справ, которые привели к упрощению грамматических структур литературно-письменного церковнославянского языка ^{[11, c.10-11] [12, c.14-17]}.

Анализируя период правления царя Ивана Васильевича, автор настоящей статьи исходит из того, что данная веха в истории государства Российского знакома и незнакома одновременно. Ведь противоречивость оценок, о которой было сказано в начале статьи, обусловлена неоднозначностью, а иногда и противоположной направленностью политических процессов во времена Ивана IV. С одной стороны, эта неоднозначность объясняется выбором пути дальнейшего развития государства (в недавно вышедшем учебном пособии по русской истории А. А. Данилова глава, посвященная правлению Ивана Грозного, так и называется «Поиск альтернативных путей социально-политического развития» ^[13]). Характер оценок Иоанна IV в значительной мере определен политической позицией авторов. В качестве ярких примеров можно привести работы Р. Г. Скрынникова «Иван Грозный» ^[14] и «Царство террора» ^[15]. В монографии Л. В.Черепнина «Земские соборы русского государства в XVI—XVII вв.» ^[16] эпоха Ивана Грозного анализируется с точки зрения динамики институтов феодального государства. Известна классическая оценка деятельности этого правителя С. Ф. Платоновым, который усматривал в ней подрыв крупного княжеско-боярского землевладения, негативным последствием которого стало запустение центральной части страны и поражение в Ливонской войне. Напротив, Р. Ю. Виппер определял Россию царя Ивана в качестве демократической монархии, самодержавного коммунизма. Заочный спор между двумя концепциями идет и сегодня.

Наибольшие дискуссии в среде историков вызывает политика опричнины. По-разному оцениваются ее причины и итоги. Некоторых из сторон данной дискуссии мы намерены коснуться в третьем параграфе настоящей работы.

«Психологический» метод, берущий начало в историографии Н.М. Карамзина, до сих пор разделяют отдельные авторы, обращающиеся к событиям эпохи. Глубинный социально-психологический подход к изучению событий периода правления Ивана Грозного выступает антитезой социально-экономическому. В историографии вопроса принято рассматривать опричнину как революцию сверху — процесс, разрушительный по своим последствиям, не предполагающий ничего созидательного. Автор настаивает на необходимости синтеза всех имеющихся в наличии подходов.

Осифлянство и нестяжательство: борьба идей

Еще в годы княжения Ивана III и Василия III оформилось два идейных течения в среде церковной интеллигенции: иосифляне (осифляне) и нестяжатели. Представители двух направлений в рамках официальной церковной идеологии расходились не только во взгляде на обустройство церковной жизни, но и на взаимоотношения между церковью и государством, между религией и другими формами общественного сознания (оговоримся, что о независимом от религии статусе различных форм общественного сознания в XIV – XVI вв. говорить не приходится). В роли третьей силы, придававшей идеологическое напряжение данному спору, выступали новгородско-московские еретики, о которых подробно будет сказано ниже. А. Ю. Григоренко усматривает в противоборстве еретиков и официальной церкви столкновение по меньшей мере двух древнерусских православных традиций: новгородского духа русского Севера, отличавшегося свободой и независимостью, и традиции, связанной с послушанием и служением государю, характерным для человека Низовой Руси ^{[17, с. 299]}.

О глубине воздействия идеологии церкви на расстановку политических сил Московской Руси пишут современные историки и беллетристы. Писатель Д. Балашов, как в своих исторических работах, так и в романах постоянно подчеркивает «значение православия для тогдашнего русского общества, то есть значение идеологии для строительства страны» ^{[18, с. 520]}. Без этого, убежден русский ученый и литератор, «картина исторического прошлого нашего народа не была ни верной, ни глубокой», без этого «сама история превратилась бы в серию картинок о боевых сшибках, более или менее эффектно изображенных» ^{[18, с. 520]}. И. Я. Фроянов также говорит об идеологическом противостоянии XVI в. По мнению историка, порожденный ересью жидовствующих религиозно-политический кризис был крайне опасным для «национального бытия страны» ^{[19, с. 13]}. Выражая точку зрения определенной части православной общественности, Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) полагал, что «в течение тридцати четырех лет с момента рождения ереси и до ее разгрома в 1504 году дальнейшая судьба России и само ее существование находились под вопросом […] ересь жидовствующих не была “обычной” ересью. Она больше напоминала идеологию государственного разрушения, заговора, имевшего целью изменить само мироощущение русского народа и формы его общественного бытия» ^{[20, с. 173]}. Исходя из этого, будет оправданным методологически вначале обозначить динамику богословских споров XVI в., предопределивших во многом драматизм событий изучаемой эпохи.

Обозначим основные пункты разногласий двух противоположных церковных и общественно-политических лагерей эпохи Василия III и Ивана IV. Нестяжатели отстаивали независимый от государства статус церкви. Главным ее делом должно стать собирание духовных сокровищ, религиозное воспитание мирян. Задачей церкви, согласно проповеди нестяжателей, выступает внутренняя жизнь, подготовка души к жизни вечной, постижение Истины, тайн Откровения. Земельная собственность, богатство, деньги не должны интересовать людей церкви. Меньшее внимание нестяжатели уделяли строгости литературного стиля. Нил Сорский, на авторитет которого опирались нестяжатели, последовательно выступал против права церкви на владение землей и крепостными крестьянами. В проповеди его продолжателей идеи святителя приобретали отчетливо политический характер.

Противоположных взглядов придерживались иосифляне – последователи преподобного Иосифа Волоцкого – не только основателя Иосифо-Волоколамского монастыря, но и фактически создателя монастыря в его русском понимании ^{[10, с. 458]}. Идеалом этого святителя была богатая церковь. Храмы должны поражать верующее сознание красотой и декоративностью убранства, богослужение – художественной обрядностью. Но стяжать материальные богатства церковь должна не для обогащения, а для дел благотворительности. Иосиф Волоцкий полагал, что монастырские и церковные владения при этом должны стать фактором, укрепляющим экономическое благосостояние страны. Игумен Волоколамского монастыря всеми силами как политик и как церковный деятель стремился избавить Московское княжество от иноплеменного ига. Поэтому ему и молятся: «…воздержи руце свои молитвенные к Господу Богу, да избави нас от нашествия иноплеменных и междоусобныя брани» ^{[21, с. 49]}. Именно идея крепкого государства, несокрушимого извне, привлекает в этой фигуре современных государственников. А его идеи сближаются с политической практикой «грозного царя».

В отношении противников церкви и государства игумен Волоколамского монастыря допускал самые жестокие методы принуждения. Русский историк-славист Д. Чижевский, работавший в западногерманском Гейдельбергском университете, высказал предположение, что «в мировоззрении Волоцкого была заложена основа государственного воззрения Ивана Грозного: государство, представленное личностью царя, – все, индивидуум – ничто» ^{[22, s. 92]} (отрицательную рецензию на данную работу см.: ^[23]).

Влияние выраженной в посланиях святителя и его единомышленников идеологии иосифлянства нашло отклик в церковной эстетике. В ней все чаще и все настойчивей вступало в свои права любование художественным приемом, последний становился самодостаточным. В иконах иосифлян искусствоведы замечают оттенок некоторой стереотипности. Став крупным землевладельцем-феодалом, церковь и искусство свое (в том числе и литературу) стала подчинять, по мнению некоторых специалистов, «пресыщенным вкусам боярства» ^{[24, с. 342]}. Такие вкусы в чем-то и определили литературную практику, не вполне отвечающую традиционному отношению к слову, распространенному в пространстве кирилло-мефодиевской традиции. Подобная ориентация на обиходный стиль и отход от благородной простоты были, кстати, свойственны текстам, составленным самим Иоанном IV ^{[25, с. 211]}

Вначале великие Московские князья поддерживали нестяжателей, не желая создавать политических конкурентов в лице церковных феодалов. Однако в княжение Ивана III и Василия III победа была одержана иосифлянами. Им удалось склонить на свою сторону правителей Московской Руси. Американский исследователь Р. Пайпс, давая свою, довольно пристрастную оценку событиям русской истории, отмечал: «Монархия умудрилась путем искусных маневров использовать обе партии: поначалу она поддерживала любостяжателей (обратим внимание на термин! – И.П.), а затем избавившись с их помощью от сторонников независимой, духовной церкви, переменила курс и, приняв рекомендацию поверженной партии нестяжателей, принялась секвестировать церковные земли» ^{[26, с. 311]}. Современные политические публицисты (некоторые из них названы нами выше) даже склонны проводить довольно спорную параллель со сталинской эпохой, когда искусно маневрируя между различными уклонами, советский вождь не только добился почти неограниченных полномочий, но и использовал на практике рекомендации поверженных сторон.

Церковные споры были лишь видимой частью той идеологической борьбы, которая проходила за пределами официально разрешенного ортодоксального направления политической мысли. Отреченные, проникающие извне в пространство православной политической культуры и кирилло-мефодиевской литературной традиции идеи были способны радикально изменить вектор дальнейшего развития страны. С одной стороны, звучала проповедь «жидовствующих», стремившихся соединить православие и иудаизм. С другой стороны, развитие получили народные ереси. В Великом Новгороде сильны были позиции стригольников – приверженцев учения Федора Косого. Мрачные страницы опричнины, в том числе и погром, учиненный «кромешниками» в Новгороде, – все это следует рассматривать в свете тех споров и контроверз, которыми была богата церковная и околоцерковная среда XV – XVI вв. Обратим внимание на локализацию распространения еретических учений. Р. Г. Скрынников отмечает, что «на Руси наибольшую восприимчивость к новым идеям проявляли образованные новгородцы. В своих богословских исканиях они шли значительно дальше, чем могли себе позволить московские ортодоксы. На этой почве и возникло одно из интереснейших явлений русской общественной мысли – новгородское вольнодумство, объявленное ересью» ^{[27, с. 87]}. И. Б. Греков полагал, что в борьбе двух группировок (ереси и ортодоксального православия) отражались противоречия между Римом и Константинополем ^{[28, с. 265]}. Вольнодумство находило отклик в языковой практике: религиозные «новаторы», как свидетельствует святитель Зиновий Отенский, перелагали на музыкальные лады «Верую» и «Отче наш», а также стремились пересказать богослужебные тексты разговорной «мовою», придав последней статус литературно-письменного языка ^{[29, с.967]}. Здесь легко провести параллель с языковой практикой латинского Запада: ведь для своего времени Иеронимова Вульгата тоже была пересказом греческих текстов на язык римской улицы — на consuetude (обиходную речь).

Однако вернемся к основным участникам богословских споров XVI в., к некоторым фактам биографии культурных деятелей эпохи в период правления Ивана IV. Приход к власти этого правителя усилил позиции нестяжателей. Был возвращен из ссылки святитель Максим Грек, связи которого с Вассианом Патрикеевым (главой данной церковной партии) и Дмитрием Герасимовым (переводчиком грамматики Доната на русский язык) были хорошо известны. Новый великий князь Московский нуждался в расширении земельного фонда для раздачи поместий взятым государством на службу дворянам. Однако попытка передать все земли монастырей в казну государства была отвергнута на Стоглавом соборе в 1551 г. Именно в деле укрепления единодержавия правителя Московского княжества проявилось властолюбие и крутой нрав Ивана IV. Вопреки решению собора владыка Московский осуществил ряд мероприятий по ограничению роста церковного землевладения. Поэтому идеи нестяжателей использовались главою Московского государства избирательно.

О характере власти великого князя Московского при Иоанне Грозном

Иван Васильевич, еще с детства не понаслышке знавший о боярских интригах, стремился утвердить авторитет своего правления. 16 января 1547 г. в Успенском соборе состоялось торжественное венчание молодого царя. Шапку Мономаха на главу Иоанна возложил митрополит Макарий: тем самым подчеркивалось значение церкви в государстве. Так Иван IV стал первым в истории Руси боговенчанным царем. Принятие цесарского титула, по мысли русского самодержца, знакомого с международной политической практикой своего времени, поднимало престиж государства. В это время, т.е. через восемьдесят шесть лет после падения Византии, великий князь Московский приравнивался к самым знатным правителям мира. Одновременно в восприятии Европы и самих русских людей московский правитель воспринимался как царь - владыка царств (ханств) восточных (пока еще потенциально).

Большой библиофил, располагавший великолепным собранием рукописей, - на греческом, церковнославянском – утраченной «Либерией»^[30], Иван Грозный как это следует из приводимых историками красноречивых фактов, своей культурной политикой, своей любовью к слову, к письму усилил «литературоцентричность» российского государственного сознания, что определило специфику исторического пути на века. О начитанности Иоанна IV немало говорили историческое публицисты XVI-XVII вв., хорошо помнившие первого московского царя и его эпоху. По свидетельству одного из деятелей Смуты Ивана Тимофеева, предпоследний из Рюриковичей «добре… бо грамотечное о Истине по философех научение сведый» ^{[31, c. 12]}.

Уже акт венчания на царство, как мы видим, свидетельствовал об изменении в политическом сознании людей той эпохи. Эти изменения находили отражение в языке. Говоря о последнем, невозможно пройти мимо символов времени. Свидетельством глубоких изменений в политическом дискурсе является переосмысление такого ключевого понятия как «самодержец» - калька греч. autokrator. Первоначально, как и в языке оригинала, он служил обозначением независимого правителя, не подчиненного какой-либо внешней власти. Как раз при Иоанне IV «самодержцем» стал именоваться монарх, власть которого над подданными является неограниченной. Именно такое понимание монархии и самодержавия находит отражение в полемически заостренных «кусательных» письмах царя мятежному Андрею Курбскому. Государственная власть, главным инструментом выбирающая неограниченное законом насилие – вот что привлекает в Иване Грозном правых публицистов всех оттенков. Отсюда апология этого правителя переходит на более близкие по времени фигуры, например, Сталина — еще одного поборника имперского величия.

В поступках и политическом поведении царя Ивана обнаруживаются черты отнюдь не восточно-христианской традиции государственного строительства. Некоторые авторы определяют Ивана Грозного как ренессансного деспота, положившего правила нравственного поведения на алтарь политической целесообразности. Очевиден практический, прикладной макиавеллизм московского властителя, так как принципом его поведения в сфере государственного управления было использование любых, в том числе и аморальных средств для достижения преследуемых им целей ^{[32, с. 169]}. Великий князь Московский стремился победить своих противников, как силой, словом, так и обманом.

Будучи ограничен форматом статьи, автор сосредоточился только на некоторых фактах политической истории времен Ивана Грозного. Считается, что характер царствования Иоанна IV резко изменился в 1564 г. Иван Васильевич разделил государство и столицу на так называемую земщину и опричнину. Поступая таким образом, царь Иван сам раскалывал армию, приказной аппарат, Думу и даже церковь, поскольку в опричнине были свои монастыри. Столицей опричнины стала Александровская слобода, где опричный государь содержал свой двор, где принимались западные послы, и куда стекались представители служивого сословия.

Автор обращается к этому, самому драматичному из моментов правления Грозного, так как именно он породил наиболее интересный памятник эпистолографии и политической публицистики XVI в. да и всей допетровской литературы – переписку Ивана Грозного с А. М. Курбским. Анализ не только политических, но и литературно-теоретических программ, подходов к слову и языку участников полемики мог бы стать предметом отдельного исследования. Здесь мы укажем лишь на отдельные аспекты этой переписки.

В статье мы не будем касаться глубинных причин тех политических изменений, начало которым положила зимняя поездка Грозного 1564 г., закончившаяся в Александровой слободе. Об этих причинах до сих пор спорят исследователи. Касаясь же гневных филиппик, которыми обменивались Московский великий князь и предавший его вассал, мы должны отметить уникальность самой ситуации, в рамках которой явственно обозначены позиции диспутантов. Ведь подобного диалога в интеллектуальной культуре Руси более раннего времени обнаружить довольно трудно. Лишь XIX в. дает нам подобного рода публицистику, воплощенную в письмах друзей-оппонентов. В этой связи следует упомянуть резкие, порой несправедливые суждения о России П. Я. Чаадаева и реакцию на них – письмо А. С. Пушкина, хрестоматийное письмо В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю и ответное послание автора «Мертвых душ». Такой диалог в пространстве русской культуры, что хорошо заметно, берет начало в прениях Андрея Курбского и Ивана Грозного.

Одновременно с началом традиции глубоких размышлений об ответственности власти, о верности и предательстве, о нравственном выборе и предназначении царств, о месте в нем политической элиты, мы можем говорить о прекращении предшествующей эпистолярной традиции, где письмо воспринималось как бесценный дар — дар, имеющий огромную интеллектуальную ценность. Эту ценность невозможно определить в денежном эквиваленте. Идущее от Византии сравнение текста письма с подарком было известно и «грозному Московскому царю» (ср. в послании Максима Грека Иоанну IV: «Ин убои но что от многоценных и маловременных красных мира сего мимоходящего да принесет благоверному царству Твоему, аз же убогий их же стяжах лучшее, глаголю же слово, растворенное солию писанною, приношу тебе, царю преславному» ^{[33, c. 355-356]}). Оценим, сколь же ядовитыми дарами обменивались друг с другом бежавший от опричнины воевода и московский самодержец в своей переписке!

Как раз опричный период царствования Грозного вызывает наиболее острые споры и нелицеприятные оценки. Жестокость опричников, отмечаемую в источниках, иные апологеты Иоанна IV расценивают, как самовластие последних. Такие историки убеждены, что исполнители воли царя сильно превысили свои полномочия. Устойчивость подобного взгляда на непогрешимого правителя и нерадивых «государевых слуг» оказалась довольно велика. Отдельные свидетельства как будто подтверждают этот вывод. Так немецкий авантюрист и воин опричного войска Генрих Штаден вспоминал в конце XVI в.: «Опричники обшарили всю страну, все города и деревни в земщине, на что великий князь и не давал им своего согласия. Они сами составляли себе инструкцию, будто великий князь указал убить того или иного из знати … вместе с женой и детьми, если только они думали, что у него есть деньги, а деньги и добро забрать в казну великого князя» ^{[34, с. 526]}).

Отметим здесь, что история двоевластия, начавшаяся как жестокий фарс в XVI в., повторилась уже как трагедия в начале XVII столетия во время Смуты в виде двоевластия Тушинского и Кремлевского лагерей. И что бы ни утверждали исследователи пятьсот лет спустя исследуемых ими событий, опричнина, проводимая грубыми насильственными методами, была попыткой сломить сопротивление боярской элиты – последовательных противников централизованной власти (Г. Штаден пишет, что «великий князь [...] хотел искоренить всю несправедливость правителей и приказных в стране» ^{[34, с. 191]}). В то же время, как справедливо указывает Ф. Энгельс, «террор – это большей частью бесполезные жестокости, совершаемые ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх» ^[35]. Такой утративший свое рациональное зерно режим террора был установлен во второй период правления Ивана Грозного. Не только этот период в истории Московии, но и эпоха конца средневековья в целом была до предела насыщена страхом, суевериями, выражавшимися как в разгуле инквизиции, преследовании ведьм и иноверцев, так и в тирании правителей (это и перипетии царствования Генриха VIII, и Варфоломеевская ночь и другие эксцессы религиозной ненависти и политической нетерпимости): в этой связи, вряд ли справедливо усматривать жестокость первого русского царя в его патологии, как это делает ряд авторов ^[15]. Уместно упомянуть и о еще одном побочном эффекте любой тирании: о многочисленных льстецах и клеветниках, которых князь Андрей Курбский называл «нечестивыми губителями»: «Царь же напися от них, окаянных, смертоносного яда лести, смешанного со сладостным ласканием, и сам преисполнися лукавства и глупости» ^{[36, с. 111]}. Именно заговором злоумышленников-льстецов объясняет гибель митрополита Филиппа ряд авторов ^{[37, с. 231]}.

Широко известно, что критика деятельности Иоанна IV берет свои корни в писаниях князя-перебежчика, сравнивавшего Рюриковича с тиранами древности: «О, безумный и окаянный! Забыл о царях, которые прежде тебя царствовали и в Ветхом и Новом заветах упомянуты, а также о прародителях твоих, святых русских князьях, шествовавших по христианскому узкому пути» ^{[36, c.152-153]}. Важно отметить, что Андрей Курбский оказался не только политическим, но и литературным оппонентом Ивана Грозного. Мы имеем в виду не только их переписку, но и грамматические занятия обоих, приверженность различным подходам к языку и стилю. Научные занятия А. М. Курбского в большей мере соответствуют традиционному взгляду на язык, свойственному древнерусским книжникам. Столкнувшись с западной литературой, беглый боярин озаботился систематизацией литературной традиции православного Востока. Его система была закрыта от внешних влияний, строго определены были категории грамматики, которые отражали Богооткровенный смысл. Правда, недостаточное знание греческого языка заставляло князя Андрея и его сподвижников обращаться не только к греческой, но и латинской традиции языковой практики и перевода.

Культурная и церковная политика Ивана Грозного. Проблема выбора

Неоднозначны были результаты церковной политики Ивана Грозного. С одной стороны, Московская Русь сохранила статус последнего оплота православия. Московский царь решительно противостоял всяким попыткам духовного подчинения страны со стороны папистов-латинян. Достаточно здесь вспомнить его спор с папским посланником Антонио Поссевино. С другой стороны, западные образцы взаимоотношений между церковью и властью все более проникали в духовное пространство slaviae orthodoxa, чему способствовал и сам царь Иван. Была продолжена практика книжных справ по образцам текстов латинской Вульгаты (Геннадиевская Библия, переведенная с латинских образцов, появилась еще в 1499 г., т.е. при Василии III). Через латинскую грамматику проникал и стиль западного, чуждого ортодоксальной традиции мышления.

Вернемся к проблеме, сформулированной автором в начале настоящей статьи, — проблеме соотношения западничества и почвенничества в допетровской истории. Прослеживая различные моменты, связанные с религиозно-философской полемикой эпохи Василия III и Ивана IV, автор пытается решить вопрос об основных культурологических тенденциях данного периода. Ведь для отдельных историков державность «грозного царя» явно заслонила западное культурное влияние, обнаруживаемое в искусстве, в литературе, в военном деле, политической, дипломатической и иной общественно значимой практике его времени. Даже цесарское титулование Ивана Грозного восходит, по убеждению ряда исследователей не к византийской, а к западной или даже восточной (ордынской) традиции. В политическом дискурсе того времени противопоставлялось, например, «цесарство», приравниваемое императорскому достоинству, и «царство», отождествляемое с титулованием татарского владыки — «хана» ^{[38, c. 60]}. Характерна для эпохи Ивана Грозного апелляция в этом вопросе к западноевропейским авторитетам. В ответе Иоанна IV королю Сигизмунду читаем: «А Максимлиан цесарь еще отцу его, блаженные памяти великому государю Василью, в докончательных своих грамотах то титло царского именования записал, златою своею печатью ту грамоту утверди» ^{[39, с. 474]}.

В контексте культурного выбора рассмотрим книжные справы, которые начались в правление Василия III с приездом в Московию Максима Грека. Именно при Иване Грозном с возвращением святогорского монаха из ссылки сделанные им «справы» получили некоторое оправдание. Ведь ориентированная на западную возрожденческую модель переводческая практика бывшего сотрудника Альдуса Мануция и Марсилио Фичино, получила через его самого «прописку» в Московской Руси, что и привело к острым дискуссиям в эпоху церковных реформ XVII в. Особое внимание, например, уделялось замене в церковнославянских текстах грамматического глагольного времени аориста перфектом, характерным более для латинских текстов, чем для оригинальных греческих или церковнославянских. Ориентация на образцы разговорной практики, также аналогичная литературным тенденциям Возрождения, заимствование отдельных элементов западной культуры (от миниатюр, воспроизводящих гравюры «Библии Пискатора», до полков иноземного строя) — вот черты западного подхода в книжном деле, военном искусстве, религиозной деятельности, зерна которого порастали на Московской Руси эпохи Иоанна IV.

После возвращения Максима Грека из тверской ссылки князь Московский неоднократно встречался со святогорцем. Так, в прошлом гуманист и гуманистически образованный человек, omnium horarum homo (т.е. «человек на каждый час»), флорентинец и ученик Савонаролы, долгое время живший в доме второго по значению деятеля «Платоновской Академии» Пико дела Мирандолы, стал главным консультантом Иоанна IV по вопросам ересей ^{[12, c.5]}. Именно в интерпретации святогорского монаха великий князь Московский ознакомился с посланием патриарха Фотия болгарскому князю Борису, особенно с воззрениями константинопольского патриарха IX в. на латинство. Максим-святогорец в Московии приобрел репутацию антилатинского полемиста. За содержанием антилатинских текстов Максима Грека терялся западный возрожденческий характер его мышления ^{[40, c. 98]}.

Кстати и после возвращения из ссылки, находясь в Троице-Сергиевой Лавре, Максим Грек продолжил свою переводческую деятельность, при этом святогорец и в этот период в церковнославянских текстах методично менял глагольный аорист перфектом. А ведь с точки зрения кирилло-мефодиевской традиции, замена применительно к действиям Бога аориста на перфект считалась еретичной и недопустимой ^{[12, c.16]}. Таким образом, консультантом по борьбе с ересями у Московского князя (именно о некоторых «тонкостях» полемики с латинянами, как это видно из предыдущего, сообщал в посланиях греческий монах своему венценосному адресату) оказался человек, который сам мыслил еретично.

Противоположный Максиму Греку подход к изучению языка культивировал, как уже было сказано, политический враг Иоанна IV князь Андрей Курбский. Именно опальный наместник захваченного у ливонцев Юрьева стремился к корректной передаче грамматических форм греческого текста соответствующими церковнославянскими формами.

Проанализировав эпоху Ивана Грозного сквозь призму современных политических оценок, автор работы приходит к выводу, что прошлое нашей страны, особенно события, связанные с переломными моментами ее социокультурного и политического становления, до сих пор продолжают оставаться предметом ожесточенных политических споров, которые ведутся в среде политологов, политических публицистов и даже деятелей культуры. Проблемы языка и литературного стиля в таких спорах присутствуют подспудно. Недаром политическая фигура этого великого князя Московского номинировалась в рамках Интернет-голосования «Имя России». Иван Грозный продолжает находиться на средокрестии политической коммуникации. При этом царь Московский давно сам превратился в литературного персонажа. Трудно также не согласиться с тезисом, что культурное строительство, которое велось в XVI в., определило противоречивость и полифоничность всей отечественной культуры и динамики политического становления страны на протяжении столетий.

Общая и окончательная культурологическая оценка эпохи XV-XVI вв., подготовившая и события Смуты, и церковный раскол, только предстоит. И здесь историческое исследование должно быть дополнено культур-философским. Одна из попыток такого культур-философского анализа предложена в настоящей статье.