Траектория утопического: от должного к сущему

Социальная динамика современного развития, размывание философских основ классических форм политического мировоззрения актуализирует потребность в новом видении общественного устройства, в новой мировоззренческой идентичности. Исходя из этого, исследование утопии как гипотетического направления социального совершенствования, обретает не только теоретико-философскую, но и практическую востребованность.

Способность и возможность социального противодействия и устремленности в совершенное будущее заложена, по мнению многих исследователей, в «утопической природе человека» (Х. А. Маравалль) ^{[1, с.210]}, в имманентности «принципа надежды» индивидуальному и общественному бытию (Э. Блох) ^[2]. Утверждение социальной интенциональности утопии, взгляд на человека как «homo utopicus» характеризуется в научной литературе как «традиция Э. Блоха». Категория Noch-Nicht-Sein («Еще не бытие») ^{[3, с. 13]} немецкого философа передает «дух утопии», ощущение неполноты человеческого бытия, которая, однако, возникает не от недостатка, а от избытка собственно человеческого в несовершенном окружающем мире. Между социальным состоянием «еще не бытия» и будущим «все же бытием» обитает человеческая надежда. В силу «принципа надежды», субъект-носитель (то есть и автор и реципиент) рассматривает утопический проект как эмпирическое будущее, снимая тем самым момент виртуальности и актуализируя здесь и сейчас «волю к утопии». Вероятно, именно поэтому, в современной западной утопиологии «традиция Э. Блоха» не противопоставляется, а пересекается с «традицией Т. Мора» и практически-ориентированной «линией К. Мангейма». «Утопиями, - согласно К. Мангейму,- являются все те трансцендентные бытию представления (следовательно, не только проекции чаяний), которые когда-либо оказывали на историко-социальное бытие преобразующее воздействие» ^{[4, с. 123]}. В соответствии с данной точкой зрения, утопия, будучи универсальной интенцией социального и индивидуального бытия, проявляет себя не столько в абстрактных рефлексиях, сколько в социально-ориентированном жизнеописании и попытках социальных трансформаций, адекватных новой картине мира. Иначе говоря, энергия утопического мышления и рационализированного желания выступает инструментом социально-политической мобилизации, реализуясь в реальном социальном проектировании. В результате теоретического синтеза подходов можно говорить, по словам Дэвида Харви, о «диалектике утопии» ^[5], о движении от должного к сущему, о развитии утопического дискурса в соответствии с культурно-историческим, социально-политическим контекстом. Таким образом, если онтологические корни утопии заключаются в «укорененности идеи совершенства в самом бытии», то гносеологические – это «познание условий для перевода сферы должного в сферу сущего путем построения идеальных моделей» ^[6]. Но, оформившееся должное, не возникает из «ниоткуда». Если идея совершенства и интенция ее опредмечивания укоренены в актуальном бытии, то его мотивированное познание обуславливает конкретику должного в аспекте как аксиологических, так и соответствующих им политико-экономических координат. Утопическая идея формируется в настоящем времени с позиций идеального должного, т. е. осуществляется оценка сиюминутого бытия с точки зрения вечности. И только затем, обретя мыслительно-идеальную форму, должное начинает обратный путь к сущему. Процесс движения на пути совершенствования бесконечен, ибо человек онтологически обременен утопической константой. По терминологии Макса Шелера, в «акте идеации» ^[7] человек возвышается над собственным существованием, постигая сущностные свойства мира, реализуя потребность в спасении и оплоте. Человек наделен способностью сказать «нет» действительному бытию в процессе создания теоретических объектов и концептуальных метафор. Мыслительное конструирование в форме идеализации характеризуется предельными допущениями для актуальной социально-мировоззренческой ситуации. Утопия есть продукт этой мыслительной процедуры «homo utopicus», а утопическая идея – ее контент. Поэтому процесс развертывания утопического предполагает зарождение конкретной утопической идеи, ее укоренение в индивидуальном и массовом утопическом сознании, и, как следствие – интенцию к утопическому преобразованию действительности. Это значит, что в структуре утопического бытийствуют аксиологические, гносеологические и проектно-праксеологические компоненты. Комплексный анализ социального феномена в его целостности требует акцентировать внимание на рассмотрении отдельных структурных элементов в их взаимосвязи друг с другом и внешней средой.

При рассмотрении понятия идеи актуально классическое высказывание В. И. Ленина том, что «сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его» ^{[8, с. 104]}. Непосредственным результатом отражения действительности является ее мыслительный образ. Креативный акт осуществляется с одной стороны, в процессе практического воплощения идеи как отраженного представления, включающего в себя и постановку цели, и способы ее достижения. С другой стороны, «идея есть п о з н а н и е и стремление (хотение) [человека]» ^{[8, с. 177]}, т.е. идея живет в движении как познавательная интенция. Осуществляя себя, человек отражает мир в аспекте идеала, т.е. в его возможностях и тенденциях, в развитии. Совершенный порядок в этом идеальном образе имеет конкретно-исторический характер, а поэтому мобилизует сознание людей в направлении вполне определенных, исторически обусловленных, действий – «творит объективный мир». «Идеал и есть идея в ее «внешнем», зримом и осязаемом, воплощении, в ее чувственно-предметном бытии» ^[9]. Если идеал есть чувственно-предметное бытие идеи, то «потребность в чувственно наглядной манифестации социальных идеалов находит выражение… в форме утопий» ^{[10, с. 38]}. Абстрактные моменты долженствования и высшей ценности, доминирующие в идеале, дополняются - уточняются в утопии ее социальной конкретикой, детализировано прописанными нюансами усовершенствованного бытия. Воплощенные в идеале идеи становятся регуляторами социальных отношений, постулируя соответствующие нормы мыследействий. При этом регулятивный порядок, по И. Канту, не предполагает достижения обозначенных в идеале целей, идеал – это отдаленный горизонт логической непротиворечивости и категорического императива. Тогда как в философии Г. Гегеля идеал как высшее совершенство достижим через диалектическое противоречие как форму постижения кантовской «вещи в себе», как закон реального, развивающегося духа. В утопиологии базовые различия в исследовательской трактовке идеала обуславливают вариативность категориального статуса Утопии, особенно в аспекте возможности-невозможности ее реализации.

Утопическое традиционно определяется через идеальное-совершенное. Например, Н. А. Бердяев писал: «Я употребляю слово «утопия» совсем не для обозначения неосуществимости, а лишь для обозначения максимального идеала» ^{[11, с. 90]}. Потребность человека в совершенстве в контексте утопического дискурса актуализируется в концепциях идеального государства. Данные концептуальные конструкты выстраиваются по принципу «от обратного». В результате в причинно-следственной логике утопического дискурса нарушается «связь времен»: идеальное будущее – это не продолжение настоящего, а отрицающий, исключающий его вариант развития. Разорванность и отчужденность наличного бытия заменяется гармонией утопического мира, его рациональной структурированностью, непротиворечивостью социальных взаимосвязей. Подобная социальная замена или, в терминологии Е. С. Маслова, «феномен ожидания осуществления социального идеала» ^[12] порождает социальные эффекты компенсаторного и катарсического характера, благодаря способности человеческого сознания к бинарной оценке, целостности восприятия и выстраиванию психических механизмов защиты.

Обыденно-повседневное отношение к будущему подобных психотерапевтических, мотивирующих эффектов не вызывает. Отсюда следует различие, которое проводит Е. Л. Черткова между простой устремленностью в будущее и ориентацией на идеал будущего. Именно последняя интенция сознания определяется как отличительный признак утопии ^{[13, с. 72]}. При этом субъективно-аксиологический момент в социально-утопическом конструировании зачастую доминирует над гносеологическим, социальные закономерности и детерминации игнорируются под влиянием оценочных суждений желаемого-справедливого. Многомерность и спонтанность социальных мыследействий укладываются в «прокрустово ложе» идеально-утопической конструкции, ибо утопия не ограничивается абстрактным долженствованием идеального. Социальный идеал, охватывая широкий спектр общественного сознания, является ядром, конструктивным элементом, целью и критической основой утопического дискурса. Его конкретные проявления могут видоизменяться в процессе общественного развития, но желание воплощения «на горизонте любой реальности» ^{[2, с. 78]}, за редким исключением - неизменно. Хотя в исследовании В. Чаликовой приводится точка зрения П. Александера, утверждающего, что «утопия — это философия идеала, а не стратегия его осуществления» ^[14]. Но даже, если утопия – это исключительно способ философствования, то, как любомудрие и «траектория возможного» она постигает-осмысливает воображаемую ситуацию, создавая инструмент познания и преобразования реального.

Свойство имманентности эмпирической действительности идеал обретает в утопическом сознании. Актуализация и активизация данной формы ценностного сознания характерна для эпохи перемен. Кризис как прерыв постепенности с утратой традиций, социального баланса порождает состояние социально-психологической и мировоззренческой фрустрации. Депрессивная перспектива для развития индивида и социума при пролонгации безнормативного состояния очевидна и условный совокупный субъект осуществляет поиск путей к системному гомеостазу. Нарастание внутренней энтропии в отдельных областях общественного бытия снижает степень организованности не только данных сфер, но и всей социальной системы. Учитывая взаимодетерминацию всех сторон общественной жизнедеятельности, можно с большой долей вероятности предполагать перерастание локального кризиса в системный, если общественное сознание не отреагирует на сигналы бедствия, не попытается вновь обрести смысложизненные ориентиры. Одной из форм реагирования является активизация «отрицающего», утопического сознания, и в этом смысле его можно отнести к кризисному сознанию. Второй вид социального сознания, выделяемый исследователями, – стабилизационный. Согласно Т. Ю. Сидориной и Ю. Н. Давыдову ^{[15, с. 20]}, в противоположность кризисному сознанию, изначально тяготеющему к иррационализму, стабилизационное сознание тесно связано с верой в разум, с той или иной формой рационализма. Продуцируя идеи социальной перспективы в период кризиса, утопическое сознание нацелено на установление и стабилизацию новых общественных отношений, на поиск адекватных параметров порядка, а значит, может определяться и как стабилизационное сознание. Дополнительным обоснованием этого утверждения является внутренняя структура утопического сознания, в которой присутствуют два начала: рациональное, связанное с рассудочным конструированием идеального объекта и иррациональное, связанное с эмоциональными образами будущего и облегчающее возможность восприятия утопического идеала на уровне массового сознания.

Утопическое сознание, функционируя на двух уровнях: теоретическом, специализированном и массовом, производит не только структурированные концепции идеального государства, но и их схематизированные, упрощенные аналоги, а также народные социальные утопии. Народное сознание с верой и надеждой спонтанно «спасается» в утопическом миро-конструировании, используя зачастую адаптированные продукты деятельности специализированного сознания. Возможность бытийствования утопических идей на двух полюсах в структуре общественного сознания достигается благодаря совмещению в утопическом сознании образного (чувственно-конкретного) и понятийного (абстрактно-логического) мышления ^[6]. Если доминирующим носителем первого типа мышления являются массы, то носитель последнего - рефлексирующая интеллектуальная элита. В результате продуцируется гармонизирующий образно-понятийный язык, который можно определить как системообразующий механизм функционирования утопического сознания в любых пространственно-временных координатах. Структурирующая инструментальность языка обеспечивает выполнение коммуникативно-просветительской функции утопического сознания.

Рождаясь, по большей части, на уровне специализированного сознания кабинетных теоретиков, утопическая идея, соответствующая очеловеченным потребностям, распространяется, благодаря волновому эффекту и эффекту заражения в процессе межличностной, массовой и специализированной коммуникации. Тем самым утопическое сознание выполняет просветительскую миссию, формируя у познающего субъекта способность к рефлексивному, критическому, прогностическому мышлению, популяризируя идеи гуманизма как социальной альтернативы, как возможности выбора. Смысл утопической идеи в процессе ее распространения субъективируется, обретая личностную значимость для каждого реципиента.

Социально-утопический дискурс мобилизует и интегрирует человеческое сообщество, коммуникативно внедряя единую целевую установку как результат осмысления несоответствия желаемого и действительного. Но цель – это не только установка теоретической рефлексии и предвосхищение, цель – это движущая сила процесса становления новой реальности. С точки зрения формы, целеполагание креативно воплощается в неведомом ранее образе идеального государства. Тем самым, при помощи мышления, воображения, интуиции сознание творчески конструирует новую реальность, осуществляя функцию целеполагания.

Конкретные очертания образ желаемой цели обретает в оценочно-критической направленности утопического сознания. Объектом критической рефлексии выступают нормы существующего режима, социальный порядок, деятельность конкретных властвующих государственных персон. При реализации данной функции задействованы, упомянутые выше, рациональная и иррациональная составляющие сознания: рассудочный анализ и эмоциональное неприятие налично-эмпирических условий жизни.

Исследуя специфику критической направленности утопии, Е. Л. Черткова обращает внимание на ее непоследовательность и односторонность, которая проистекает из «отношения к идеалу как догме». «Гиперкритический пафос утопизма» ^{[13, с. 79]} не затрагивает конструктов будущего, не распространяется на анализ совместимости новых ценностей, укорененности или оторванности идеала от существующего мира. В результате констатации догматического характера утопической критики, исследователю «трудно согласиться с пониманием критицизма как сути утопизма» ^{[13, с. 79-80]}. Соглашаясь с утверждениями Е. Л. Чертковой о «неукорененности» утопии в реальной жизни и абсолютизации идеала, следует подчеркнуть, что доминирование оценочных суждений в утопическом дискурсе не исключает наличия рефлексивно-аналитической составляющей критики. «Исторически неверно утверждать, что утопия практически не содержит в себе анализа существующего порядка, который она осуждает» ^{[1, с. 221]},- подчеркивает Х. А. Маравалль, иллюстрируя данное утверждение примерами критического анализа существующего порядка в утопических произведениях Т. Мора, Ш. Фурье, А. Тьера и Сиксто Камары. Очертания общества будущего зачастую выстраиваются как антитеза существующему, т.е. на основе осмысления действительности и обратного проецирования в пространство утопии. К тому же, включение в сферу критико-рефлексивной деятельности «нравственных целей и идеалов» отвечает на вопрос «для чего», т.е., как подчеркивает Е. Л. Черткова в работе «Рациональность-критика-свобода» ^{[16, с. 259]}, свидетельствует о позитивном смысле свободы. В соответствии с данным критерием идеально-целевой установки, логично говорить о позитивном смысле утопии, интегрировавшей в себе рациональность с нравственностью.

Осознание человеком себя и своего бытия через трансцендирование всеобщих смыслов желаемого будущего можно охарактеризовать как социально-познавательную функцию сознания. Благодаря способности сознания к опережающему отражению, которая реализуется в социальном идеале, «утопия была лабораторией социально-экономических и правовых идей» ^[14]. Именно на этом, гносеологическом аспекте акцентируют внимание Э. Блох и Ю. Хабермас, оперируя понятием «реалистическая утопия». Противоречивый, на первый взгляд, термин вводится при исследовании генезиса некоторых политико-правовых категорий, благополучно укоренивших «идеальную цель справедливого общества в самих институтах конституционного государства» ^[17]. Осуществляется социально-познавательная функция в процессе рационального обоснования идеала на основе критики сущего. Особенности проблематизации существующего в рамках утопического демонстрируют гносеологическое отличие утопии как от науки, так и от мифологии. «В отличие от ученого, утописта интересует не истина как соответствие знания предмету, а правда как соответствие действительности идеалу» ^{[13, с. 79]}. Однако оба данных мыслительных феномена имеют рациональный характер: правда как знание конкретного факта действительности и истина как знание сверхценное. Мифотворчество, по преимуществу, иррационально. В отличие от утопии, миф легитимирует действительность иллюзорными, некритическими представлениями и образами. Метафизика утопии, со времен Платона, заключается в обосновании идеала с позиций различения двух миров: истинного и неистинного. Для мифотворчества, носящего не только социокультурный, но социально-политический характер, существующий порядок априори наилучший, и он получает дополнительный «комплимент» в эмоционально-образной мифологеме, опирающейся на коллективный опыт поколений. Отсюда – различие основных свойств и средств идеализации. Миф – это нравоучение, подтверждающее традицию. Поэтому предполагает множество версий, т.е. множество объяснений одним и тем же явлениям реального мира в зависимости от контекста. Утопия – конструкт социального, соответствующий естественным правам и свободам. Поэтому она инвариантна, географические, временные различия не столь значимы, ибо сущностные потребности в идеальном как наилучшем, неискоренимы. Конкретное прочтение справедливости обусловлено историческим пониманием этих естественных право-установлений. Но у данных социально-коммуникативных феноменов есть и общая инструментальная черта - это способность «захвата» массового сознания. Скорость внедрения идеи обусловлена степенью совпадения уже существующих мировоззренческих установок, социального настроения с мифологическим или идеально-утопическим контентом.

Сформированный комплекс интеллектуальных способностей и гуманистических ценностей готовит субъекта к осознанному, компетентному социальному действию. Осмысленные социальные принципы идеального государства становятся внутренними регуляторами мыследействий индивида, стимулируя раскрытие проектно-преобразующей сущности утопии. Наличие регулятивно-проектной функции обуславливается таким атрибутивным свойством утопического сознания, как оптимистичная убежденность в возможности осуществления идеала. Убежденность, ориентированная в будущее, с одной стороны и отчаяние, обусловленное настоящим, с другой стороны создают экзистенциальную основу протестного состояния массового сознания. Идейным двигателем протеста становится утопический проект. Проектирование переводит утопию из области теории в область практики, обуславливая потенциальный уровень радикализма социальных перемен. Отрицание в форме протеста и конструирование в форме проекта являются противоположными сторонами одного феномена – идеально-утопически ориентированного сознания.

Таким образом, утопическое сознание как способность идеального воспроизведения действительности в мышлении, как способ восприятия реальности в контексте утопической традиции осуществляется в комплексе рассмотренных функций: коммуникативно-просветительской, целеполагающей, оценочно-критической, социально-познавательной, регулятивно-проектной.

Анализ содержательной направленности данных функций дает основание определять артикуляцию утопических идей как дискурс. Согласно расширенной трактовке данного термина, характерной для позиции А. Гоулднера, дискурс рассматривается как инструмент социальной критики, «культура критического рассуждения» ^[18], и, следовательно, через критику - как рефлексивный информационно-коммуникативный процесс (Ю. Хабермас) проговаривания-утверждения ценностных оснований идеального. Утопия как «дискурсивное событие» погружена в социальный контекст. Ее пролонгированность - это наглядная демонстрация социальной нестабильности, информационный посыл всем заинтересованным субъектам о наличии дисгармонии в социальных отношениях. Уровень дисбаланса в системе описывается математической операцией деления прескриптивного знания на дескриптивное, в соответствии с «формулой социальной аномии» А. С. Панарина ^{[19, с. 20-21]}. Социальная аномия как ценностная дезориентация фиксирует наличие разрыва между целями общества и реальным социальным состоянием. Утопический идеал представляет собой знание ценностно-нормативного характера, т. е. прескриптивное, должное. Отношение между прескриптивным и дескриптивным - описательным знанием, заключенным в жизненном опыте людей, определяет уровень несоответствия идеального образа действительности, должного сущему. Если величина отношения не равна единице, то это свидетельствует о нарастающей социальной энтропии, о кристаллизации протестного мироотношения. Неудовлетворенность наличным бытием в результате оценочно-критического сопоставления с идеальным проектом активирует регулятивные способности утопии. Утопические идеи становятся теми флуктуациями, которые будоражат косную социально-политическую систему, выводят ее на точку бифуркации и заставляют осуществлять напряженный выбор из возможных социальных альтернатив. Такого рода утопические «уколы» - это аксиологическая артикуляция социальной позиции, которая подсказывает направление оптимального развития, соответствующего актуальным интенциям социальной системы. Утопия, ориентированная в будущее, мотивирует корректировку настоящего, в результате, видоизменившееся общество обретает возможность сохранить свою целостность и жизнеспособность. Поэтому приглушение, неприятие утопического дискурса – это отказ от его регулятивных, преобразующих возможностей.

Исходя из этого, дискурсивость утопии, понимаемая, как рефлексивно-коммуникативный процесс артикуляции социальных ценностей идеала включает в себя нормативно-регулятивный компонент, содержание которого формируется в критическом сопоставлении социально данного и идеально желаемого, должного и сущего. Поэтому можно утверждать, что утопия бытийствует в социальном пространстве как целостный дискурсивно-регулятивный феномен.