Онтопоэтика

Гуревич Павел Семёнович доктор философских наук, доктор филологических наук главный научный сотрудник, Институт философии РАН 109240, Россия, г. Москва, ул. Гончарная, 12, стр. 1 Gurevich Pavel Semenovich head of the division at Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 109240, Russia, g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12, str. 1, of. - gurevich@rambler.ru Другие публикации этого автора

Онтологическая поэтика (греч. ontos – сущее, logos – слово) – термин не новый. Однако вызвавший в своё время немало различных толкований, которые побудили автора этого словосочетания не раз уточнять суть данного понятия. Термин, как известно, был использован впервые Л.В. Карасёвым в 1993 г. в статье «Гоголь и онтологический вопрос». Он писал: «В литературе онтологические интуиции сказываются и в самой потребности автора в создании “второй реальности”, и в особенностях устройства текста, в сюжетных ходах, мотивов поступков персонажей и в различных деталях. Исследование этого смыслового поля (обычно закрытого для автора текста) я назвал “онтологической поэтикой” или “онтологическим подходом в литературе”» ^{[9, с. 84]}.

О какой «второй реальности» идёт речь? Художественное произведение всегда богаче автора. Суть замысла «врастает» в более широкий бытийственный контекст. Текст начинает жить собственной жизнью. Таким образом, онтопоэтика становится особым методом герменевтического анализа написанного. Рождаются связи, который раскрывают перекличку личностного бытия автора со вселенским бытием. Именно духовные контакты и переключения обусловливают символику и метафорику толкования произведения, его сюжетно-образную структуру.

Онтопоэтика по своей предназначенности вызвала определённый синонимический ряд. Порой этот герменевтический опыт называют «поэтика реконструкции» или «иноморфный анализ текста». Понятное дело, что разгадывание смысла произведения имеет здесь особый характер. Обычное обнаружение смысла произведения оказывается в данном случае недостаточным. Предполагается вопрошание об универсальном смысле, который не выявляется в окончательном и единственном варианте. Возможен целый ряд смыслов, которые раскрывают себя в разных версиях (иноформах). Несмотря на то, что эти смыслы могут иногда радикально отличаться друг от друга, они тем не менее обладают неоспоримым внутренним единством.

Задача онтологической поэтики состоит в том, чтобы вести поиски смысла, но соотнестись в то же время с его целеполаганием. Каждый писатель, поэт располагают собственной личной мифологией. Она и принадлежит как раз выявлению, чтобы служить схемой или моделью для понимания такого типа онтологического смыслостроительства, который присущ не одному автору, а многим людям. Л.В. Карасёв показал, что в повестях Гоголя обнаруживаются конкретные иноформы одного и того же смысла. При этом он счёл необходимым ввести своё понятие в историю литературоведения. Сочетание слов онтология и поэтика послужило напоминанием о работе Романа Якобсона «Лингвистика и поэтика». В этой работе был поставлен вопрос: «Благодаря чему речевое сообщение становится произведением искусства?». Если поэтика призвана обнаруживать специфику словесного искусства в сравнении с другими искусствами, то ей, отмечал Р. Якобсон, надлежит занять главенствующее место в литературоведческих исследованиях. В этом смысле поэтика обращается к анализу речевых структур точно так же, как эстетика или искусствознание обнаруживает интерес к структурам живописи ^[24].

Л.В. Карасёв связывал с онтологической поэтикой определённые принципы и методы исследования. Речь идёт не только о том, что можно доказать, объяснить рассудочно, но и о том, что необходимо пережить путём интроекции авторского культурного опыта в анализируемый объект. Л.В. Карасёв показал значимость материально-вещественной фактуры мира, конкретность и явленность окружающего нас мира. Искусство при этом воспринимается как «живое тело». Это «живущее вещество» противопоставляется пустоте несуществования, феномену небытия. В онтологической поэтике текст становится предметом анализа, потому что он обнаруживает базовые принадлежности вещественного мира и человека. Они и порождают круг исходных смыслов.

Что касается средств художественной выразительности, то они и выступают в роли иноформ, несущих в себе эти изначальные значения. Именно поэтому онтологический анализ любого литературного произведения призван обнаружить особый слой значений, который выражает так называемую онтологическую тоску автора, приводящую к появлению художественного текста. Смысл никогда не выявляет себя как прозрачный, окончательный. В процессе своего самораскрытия базовый смысл претерпевает превращения, нередко обретает прямо противоположное содержание. Вот, скажем, стихотворение Бориса Чичибачина:

Сними с меня усталость, матерь Смерть.

Я не прошу награды за работу,

но ниспошли остуду и дремоту

на моё тело, длинное, как жердь.

Я так устал. Мне стало всё равно.

Ко мне всего на три часа из суток

приходит сон, томителен и чуток,

и в сон желанье смерти вселено.

Исток всего сущего – жизнь. В ней заключено всё многообразие сущего. Строчки Чичибачина – своеобразная молитва – просьба о ниспослании смерти. Но почему именно смерть называется поэтом Матерью? Ведь смерть не может быть материнским животворящим началом. Точно ли эти поэтические строчки призывают кончину? По первому впечатлению, безоговорочно. Установка на призыв смерти очевидна. Но вкрадывается мотив безучастья: «мне стало всё равно». Да и желанье смерти вселено лишь в сон. Сама мольба об усталости, о краткосрочности сна таит в себе онтологическую тоску о жизни.

Такое толкование строчек Чичибачина не имеет ничего общего с психоаналитической трактовкой. Здесь игры Эроса и Танатоса. Не соотносится оно также с архетипологией или интертексуальным анализом. Об онтологической поэтике здесь можно говорить лишь, касаясь символических форм, в которых запечатлеваются вселенские вопросы человеческого бытия.

Литературоведы считают, что существует только одна поэтика – историческая. Именно в её пространстве изучаются происхождение и развитие содержательных художественных форм. Слово «поэтика» обозначает и поэтическое искусство, и науку о литературе. Историческая поэтика «изучает не только генезис и развитие системы категорий, но прежде всего само искусство слова, сближаясь в этом с историей литературы, но не сливаясь с ней и оставаясь теоретической дисциплиной. Указанное предпочтение предмета методу проявляется и в методологии исторической поэтики» ^{[1, с. 323]}.

Историческая поэтика оформилась во второй половине XIX в. в работах А.Н. Веселовского. Он настаивал на анализе всей мировой литературы ^[2]. Главный инструмент исторической поэтики – сравнение. Что касается других поэтик, то их целевое назначение – вычленить из текстов новые, ранее ускользнувшие смыслы.

Кроме Л.В. Карасёва, проблемы онтологической поэтики рассматривала также Н.А. Шогенцукова. Она стремилась расширить сферу применения данного словосочетания: «Свою задачу, ‑ писала она, ‑ мы видим не столько семантического плана, сколько художественного, собственно поэтики, семантики её составляющих, и во взаимосвязях, ведь поэтика нечто большее, чем простая сумма приёмов, и это большее рождается от взаимодействия её составляющих» ^{[23, с. 22]}.

Главная задача онтологической поэтики Н.А. Шогенцуковой – расшифровка метасимволов и метаметафор. В качестве примера можно привести термин, который ввел поэт и философ Константин Кедров. Вот строчки поэта Александра Еремёнко: «А, впрочем, в чём был замысел Эйнштейна? / Он так же, как и я, перевернул стакан, / Не изменив конструкции кронштейна»... Метаметафора от обычной метафоры отличается особым приёмом – выворачиванием смысла (инсайтдаут), который позволяет реализовать инверсию внутреннего и внешнего, человека и космоса. К примеру, строчка К. Кедрова: «Человек – это изнанка неба / Небо – это изнанка человека» (Компьютер любви, 1983). Ещё пример – стихотворные строчки А. Парщикова: «Как строится самолёт с учётом фигурки пилота / Так строится небосвод с учётом фигурки удода».

Таким образом, онтологическая поэтика становится поэтикой бытия, ставшей художественной реальностью. Представители онтологической поэтики обращаются также к феноменологии символа, к работам С. Лангер. Она писала: «Изучение символа и значения является исходной точкой философии, не выводимой из картезианских, юмовских или кантовских предпосылок, и признание её плодотворности и глубины может быть достигнуто исходя из различных позиций, хотя первыми, и это исторический факт, достигли её идеалисты, дав нам самую блестящую литературу по недискурсивной символике – о мифах, ритуалах и их искусствах» ^{[18, с. 4]}.

Итак, онтологическая поэтика имеет хорошо очерченные границы своего применения. Она располагает собственными импульсами. Иногда этой поэтике ставят в упрёк, что она слишком «узка» и, главное, лишена «духовности», поскольку нацелена на описания веществ, форм, объёмов, цветов, запахов, направлений движения и проч. Однако духовность рождается не на митингах. Она вырастает из простых жизненных ситуаций. Сила и перспективность онтологической поэтики в её философичности, в её привязанности к любомудрию.