Становление и природа проектирования

Розин Вадим Маркович доктор философских наук главный научный сотрудник, Институт философии, Российская академия наук 109240, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Гончарная, 12 стр.1, каб. 310 Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Другие публикации этого автора

Проектирование ‒ одно из ключевых слов современной технологии и мышления. Но если достаточно понятно, о чем идет речь, когда мы говорим об архитектурном или машиностроительном проектировании, то, что собой представляет проектирование городов, системы образования или, например, государственного управления ‒ это вещи непонятные. Тем не менее, вполне ответственные специалисты, ученые и художники, так же, впрочем, как и безответственные, пишут о проектах во всех мыслимых и немыслимых областях. Похоже, что понятие проектирование быстро девальвирует, его смысл расплывается и ускользает. В результате возникает задача, относящаяся к области методологии, ‒ анализа того, что такое проектирование, с целью уяснения сущности этого явления и различения разных его видов.

В методологии существует направление ‒ «методология проектирования», специализирующееся как раз на осмыслении этого вида деятельности. Понимание проектирования, разработанное в этом направлении, довольно точно изложено в книге Юрия Громыко «Проектное сознание». При этом он опирается на работы группы методологов, пришедших в 60-е годы во ВНИИТЭ, прежде всего О.И.Генисаретского и Г.П. Щедровицкого (автор в эти же годы тоже занимался изучением проектирования и примыкал к указанной группе, но реализовал другой подход и поэтому вышел на собственную методологическую концепцию проектирования).

Говоря о проектировании, Громыко выделяет следующие специфические особенности этого вида деятельности (мыследеятельности). Во-первых, проектирование ориентировано на такое преобразование ситуации, которое позволяет получить принципиально новое качество (жизни, социальности, объекта). Во-вторых, оно должно быть обеспечено в плане знаний, позволяющих организовать и контролировать это преобразование. В-третьих, проектирование выступает необходимым условием развития деятельности, и даже больше ‒ благого (нравственного) развития. «Возможность, ‒ пишет Громыко, ‒ отталкиваясь от любого ситуативного случая, найти на основе мышления и в самом мышлении лучшее: лучшую судьбу, лучшее имя, лучшее государство ‒ вот она, нормирующая и ориентационно-направляющая сторона всякого проектного мышления<…>

В принципе, с точки зрения методологического подхода, проектное мыследействие предполагает занятие такой позиции, исходя из которой обеспечивается охват всей целокупной субстанции общественной практики. При этом могут быть организационно сочленены и стянуты те системы мыследеятельностей, которые осуществляются изолированно друг от друга и связи между которыми разорваны (здесь Громыко трактует методологию проектирования как вид интеллектуального управления и дальше, идя вслед за Г.П.Щедровицким, утверждает, что такая методология есть «деятельность над деятельностью», где объемлющая, управляющая деятельность за счет знаний ассимилирует объемлемую, управляемую. ‒ В.Р.) <…>

Основным результатом актов проектной мыслекоммуникации представителей различных систем мыследеятельности является проявление новых типов общественной связи, которые реально удерживает коммуницирующий проектировщик. Эти новые связи возникают за счет того, что проектировщик вводит в сознание коммуникантов нормативное видение будущего<…>

В отличие от футурологии проектирование предполагает восстановление нравственных оснований построения будущего» ^{[3, c. 20, 29, 34, 63]}.

Эти характеристики сильно отличаются от тех, которые я примерно в тот же период выделял, анализируя проектирование. Если для методологов проектирования, ориентированных на Щедровицкого и Генисаретского, главное в проектировании создание нового и возможность обеспечить управляемое развитие, то для меня обе эти характеристики не задавали специфики проектирования. Зато, анализируя такие виды проектирования как машиностроительное и архитектурное, в которых впервые, в конце XIX, начале XX столетия сложились проектная терминология и способы работы, я выделил в проектировании следующие сущностные характеристики. Проектирование предполагает принципиальное разделение труда между специалистами, разрабатывающими проекты, и строителями (техниками), задача которых реализовать эти проекты. Проектировщик, опираясь на различные образцы (прототипы), знания и нормы, разрабатывает в схемах и моделях будущий объект в трех его основных срезах (в проекте задано строение этого объекта, его работа в форме функций и процессов, наконец, указана программа его изготовления, адресованная строителям). Возможность полностью разработать будущий объект в семиотическом плане, без обращения к плану реализации, только за счет прототипов, знаний, норм, эскизов и моделей выступало для меня важной особенностью проектирования.

Продумывая, почему же наши представления о проектировании так сильно разошлись, я уже понял, что для Щедровицкого и Генисаретского в качестве образцов проектирования выступали дизайн, градостроительное и социальное проектирование, а для меня ‒ машиностроительное и архитектурное проектирование, причем в значительной мере в варианте типового проектирования. Действительно, для первых видов проектирования создание нового ‒ главная задача, а для вторых ‒ второстепенная или же незапланированный побочный результат. С точки зрения первой концепции, вообще машиностроительное и архитектурное проектирование ‒ это не проектирование, а конструирование, поскольку в этих видах деятельности имеет место не создание нового, а варьирование существующих отношений и структур. «Проектирование, ‒ пишет Громыко, ‒ есть такой своеобразный тип мыследеятельности, при котором на основе ситуативного видения каждый раз заново могут переопределяться идеальные структуры и идеализации…Проектное конструирование основано на компоновке и перекомбинации различных сочетаний уже имеющихся идеализаций» ^{[3, с. 78]}.

В моих исследованиях то, что Громыко вслед за Щедровицким и Генисаретским называет проектированием, совпадает с видом деятельности, который я назвал «нетрадиционным проектированием», например, с «социальным проектированием» ^{[8, с. 152-162, 9, с. 277-305]}. Как правило, в рамках социального проектирования замышляется новое социальное качество, которое, правда, редко когда удается реализовать. Но иногда все же удается. Проблема здесь в другом: можно ли считать социальное проектирование проектированием? Например, к социальному проектированию относятся задачи социальной и экономической модернизации, и, действительно, разработчики этих желательных изменений создают соответствующие проекты модернизации. Однако их проекты больше похожи на социальные программы, кроме того, содержание этих разработок помимо проектирования (замышления, разработки процессов и обеспечивающих их структур, установки на реализацию), содержит много других работ (проблематизацию, поиск ресурсов, сложные системы согласований, итерационные, челночные процессы и др.).

Так вот вопрос: создание проектов модернизации ‒ это вид проектирования или какой-то новый вид практики, с элементами проектирования? Громыко ответил бы уверенно, что именно проектирование, а я ‒ нет, скорее самостоятельный вид интеллектуальной практики; его можно назвать «социальным зодчеством». Примерно до ХХ столетия социальное зодчество развивалось в рамках философии и политии (начиная от «Государства» Платона, через утопические и другие социальные сочинения). Во второй половине прошлого века формируются представления о «социальном конструировании» и «социальном проектировании». Одна из трактовок последнего ‒ понимание социального зодчества как решающего свои задачи на основе проектной технологии ^{[4; 8, с. 277-305; 9, с. 96-105]}. Однако такое понимание социального проектирования является пока только замыслом, реализация его нуждается в подтверждении. Перейдем теперь к анализу предпосылок и становления проектирования, естественно, как его концептуализирует не Громыко со товарищи, а автор.

Предпосылки. Генезис проектирования позволяет выделить три основные практики, в контексте которых формировались предпосылки проектирования, а именно, изготовление зданий и других архитектурных сооружений, инженерный способ разработки технических изделий и развитие, начиная с XVIII века технологии.

Уже в Древнем мире и, особенно, в античности сложилась практика создания строений (дворцов, зданий, хозяйственных сооружений) во главе которой стоял архитектор. Этимология слова «архитектор» примерно такое – «начальник строителей». И действительно, первый своего рода архитектор – это Витрувий, который понимает архитектуру как интеллектуальную и практическую стороны строительства. «Витрувий, – пишет А.Г. Раппапорт, – делит архитектурную работу на практику fabrica и рационацио – rationatio размышления или интеллектуальную работу» ^[15]. Архитектор в древнем мире хотя, конечно, тоже рисует фасады, делает для заказчика макеты, чертит планы, рассчитывает объемы работ, но эти его работы включены как составляющие элементы в главную ‒ организацию строительства. Он, прежде всего, организатор, руководитель всех работ по строительству, и именно последнее образует целое, а не проектирование как в настоящее время. Я не отрицаю, важным интеллектуальным условием такой организации выступают создание макетов, планов, изображений внешнего вида, расчеты поверхностей, объемов и различных элементов изготавливаемого сооружения. Но эти работы архитектор делает по мере общения с заказчиком или необходимости направить строителей; логику здесь диктует не разработка «на бумаге» будущего строения, а практическое знание, опыт создания подобного типа сооружений.

Особенности интеллектуальной составляющей работы архитектора того времени можно понять, анализируя, с одной стороны, коммуникацию архитектора с заказчиком, с другой ‒ кооперацию «архитектор ‒ строитель», с третьей стороны, средства, которые архитектору были необходимы для решения своих задач. Например, именно для коммуникации пришлось изобрести изображения фасадов, планы и макеты, на которых архитектор демонстрировал заказчику его будущую жизнь и владения. Те же самые знаковые средства, но в другой роли, архитектор использовал, руководя строителями, а расчеты были необходимы, как для организации строительных работ, так и для закупок материалов и отчета перед заказчиком.

Существенно, кто в древнем мире выступал заказчиком, и для каких целей (для какой жизни) создавались архитектурные сооружения. Например, что такое древнеегипетские храмы и дворцы? Мир и дома богов, где человек встречался с богами, обращался к ним с просьбами, осуществлял совместные деяния. Почему все эти сооружения были или столь грандиозные или необычные, если их сравнивать с жилыми домами древних? А потому, что они создавались жрецами для богов, общения с ними или для загробной жизни древнеегипетской знати ^[10]. И осознавалось такое строительство сакрально: вместе с богами и с их помощью, и не этот мир, а тот или на границе миров. То же самое, думаю, с готикой. Но в отличие от языческих богов древнего мира в средневековых церквях человек встречался и общался с христианским Богом и святыми (Бог же – это свет, тайна, любовь, благость и много других трансцендентальных характеристик, которые и пытались выразить в своих творениях средневековые зодчие).

Требует специального исследования вопрос о воспроизводстве в те времена архитектурного творчества, ведь проектов еще не было, не было и университетов, где учили архитектуре. Можно считать, что архитектурный опыт передавался от мастера к мастеру (это доказывал мой друг Михаил Александрович Розов, автор теории «социальных эстафет»). «Любая эстафета или эстафетная структура, – пишет Розов, – напоминает волну, это некоторое «возбуждение», которое передается от человека к человеку, от одного поколения к другому. Здесь, как и в волне на поверхности водоема, все меняется: приходят новые люди, они включают в сферу своих действий все новый и новый материал, сами их действия каждый раз осуществляются заново. Можно выделить особый класс волноподобных явлений, которые я называю социальными куматоидами. К их числу можно отнести язык и речь, отдельных знак, знание, науку, литературное произведение, Московский университет и т. д.» ^{[13, с. 85]}.

Но почему, спрашивается, архитектурный опыт, несмотря на постоянную трансформацию в ходе трансляции, продолжал оставаться социальным опытом и не выпадал из культуры? А потому, что помимо «волны» его фиксировали в трактатах типа «Десять книг об архитектуре» Витрувия или Альберти. Поскольку социальный куматоид продолжали и двигали все новые и новые архитекторы, действующие в других условиях и отчасти по-своему, им приходилось комментировать исходные трактаты. На мой взгляд, понять архитектурные трактаты и комментарии к ним невозможно, не анализируя (реконструируя) живой архитектурный опыт. Да, по этим трактатам и комментариям нельзя было создавать архитектурные сооружения, однако, без них архитектурный опыт не мог существовать, как опыт, публичный, социальный, нормированный.

Почему же в эпоху Возрождения уходит с исторической сцены египетская архитектура, и перестают создаваться тающие в небе готические сооружения? Меняется культура и мир, с исторический сцены уходят (или отходят на второй план) боги и Творец всего. Потому, что на сцену истории вступает социальность Нового времени – рыночные и экономические реалии, новые социальные институты, массовый социальный индивид. Складывается инженерия, а в конце XIX, начале ХХ столетия проектирование. В результате кардинально меняется и архитектура. В этом изменении можно выделить две основные линии.

Одна, это смена целей архитектурного строительства. Не дома для богов и загробного мира, а для людей, их деятельности, для выражения социальных реалий (власти, социального значения, идей, ценностей и прочее). Другая линия – кардинальная трансформация архитектурного дела под влиянием логики проектирования. Именно в результате подобного влияния архитектура из организации строительства сооружений превращается в архитектурное проектирование, в котором широко используются не только эстетические концепции и представления, но и научные знания, нормы, архитектурные и строительные прототипы. Архитектура все больше понимается и концептуализируется как семиотическое творчество, повернутое одновременно в сторону проектирования, науки и искусства. Теперь, вторая предпосылка.

После работ Галелео Галилея и Христиана Гюйгенеса создание новой техники все больше подчиняется логике инженерии. В отличие от опытной техники предыдущего периода, понимаемой к тому же сакрально (эффекты техники объяснялись в этот период действием духов и богов), инженерный способ создания новой техники предполагал опосредование в рамках изучения природных процессов. Сначала ученый изучал определенный природный процесс, формулируя с использованием математики соответствующие законы. Эти законы, как показал Галилей, относились не к обычным природным процессам, а к идеализированным, описанным в математике, приведенным в эксперименте к форме, соответствующей данному математическому представлению (например, закон свободного падения тел Галилей относит не к наблюдаемым в природе случаям, а к падению тела в безвоздушной среде, описанному с помощью математической модели Николая Орема ^{[9, с. 46]}). Если затем инженер замечал возможности практического использования данного закона, то он сводил интересующий его рабочий процесс к изученному идеализированному процессу, рассчитывал, опираясь на эксперимент, характеристики условий, позволяющих управлять рабочим процессом, и придумывал (изобретал) техническое устройство, которое должно было позволить реализовать управляемый рабочий процесс.

Например, Гюйгенс создает точные часы. В его случае идеализированный процесс ‒ это изохронное качание маятника, двигающегося по циклоиде, обращенной вершиной вниз. Рабочий процесс ‒ точный ход часов. Конструкция ‒ металлические полоски в форме циклоиды, ограничивающие и направляющие движение маятника. При создании в ХХ столетии ядерного реактора в качестве идеализированного процесса выступало лавинообразное деление ядер чистого урана (т.е. не содержащего никаких других атомов кроме урана), которое было описано в математической форме с помощью ряда физических законов. Под рабочим процессом понималось выделение при таком делении большого количества тепла, а также осколков от деления ядер урана. На основе многочисленных экспериментов и физических законов были рассчитаны условия, позволяющие управлять данным рабочим процессом. Наконец, физики, химики и инженеры придумали способы изготовления чистого урана, а также управления процессом деления входящих в него атомов.

Для нашей темы важно, что инженерный способ способствовал формированию нового понимания самой техники. Техническое изделие стало мыслиться как состоящее из двух составляющих: описанного в математике природного процесса и рассчитанной конструкции, которая обеспечивала протекание этого процесса и возможность управления им. Как видно из дальнейшего развития, проектировщики не только заимствовали это понимание, но и распространили его на другие, уже не природные процессы (движение людей, их деятельность и занятия). В результате современное изделие (не только чисто инженерное) мыслится инженерным образом, т.е. как состоящее из двух составляющих ‒ рабочих процессов и конструкций, которые эти процессы обеспечивают. В начале 20-х годов прошлого века А.В.Розенберг в книге «Философия архитектуры» формулирует это понимание как требование «соответствия обстановки и процессов» ^[7].

И еще один момент. Чтобы рассчитывать характеристики конструкции, инженер изображал конструкции в схемах и моделях, эта практика тоже была заимствована в проектировании, тем более что она имела в архитектурном деле собственную традицию. Прейдем к третьей составляющей.

О технологии заговорили не раньше второй половины XVIII, начала XIX столетий, когда в рамках капиталистического способа стало складываться машинное производство, создавшее условия для формирования массовых аудиторий потребителей. Конкуренция, характерная для подобного производства плюс развитие естествознания, способствовали, с одной стороны, разделению труда, с другой ‒ поискам рациональных форм организации самого производства (или, как тогда говорили, «научной организации труда»). Технология и технологизация появились именно в результате этих поисков. Они предполагали в социальном плане конкуренцию, разделение труда, изучение производственного процесса в целях его оптимизации, разбиение этого процесса на отдельные операции (что отвечало принципам разделения труда и облегчало оптимизацию), перестройку производства на основе проведенного изучения. Предполагает технология, чтобы удовлетворить требованиям конкуренции и оптимизации производства, также установки на качество изделий, экономию, стандартизацию, минимизацию времени, затрачиваемого на изготовление продукции, наконец, подготовку соответствующих специалистов (инженеров и технологов) ^{[12, с. 116-128]}.

Становление проектирования. Судя по историческим данным, проектирование складывается достаточно поздно, не раньше конца XIX, начала ХХ столетия, под влиянием процесса технологизации. Немецкий конструктор и философ техники Алоис Ридлер в самом начале прошлого века в своих работах начинает вводить проектную терминологию и указывает, что необходимость в ней возникла в связи с разделением труда в машиностроении. Дело в том, что мастера, работающие на фабриках и в мастерских, плохо понимали или не понимали вообще чертежи и расчеты, которые им спускали конструкторы. Последние же не хотели отрываться от своих разработок и подсказывать мастерам, что надо делать (Похожие отношения в тот период были характерны также для архитекторов и строителей).

В результате, чтобы разрешить постоянно возникающие конфликты, конструкторы и архитекторы стали дополнять свои схемы, с одной стороны, дополнительными схемами и расчетами, с другой ‒ разъяснениями, позволяющими действовать не по подсказке конструкторов, а опираясь на чертежи и прилагаемые разъяснения. В идеале конструкторы и архитекторы стремились к тому, чтобы мастера (строители) вообще не обращались к ним. Но для этого они должны были передать мастерам и строителям полноценную программу, следуя которой те могли уже изготовить конструкцию изделия. Начинает складываться особая интеллектуальная практика, терминологически осознанная в начале ХХ столетия как проектирование, в которой создаются два типа продуктов ‒ схемы и схемы, разъясняющие исходные схемы (первые получают название эскизов, а вторые ‒ собственно проектов), а также программа изготовления конструкции изделия.

Стоит отметить, что подобные программы формулировались не в форме алгоритма действий (делай то-то и то-то), а на тех же схемах, которые или дополнялись размерами, или специализировались именно как своеобразные программы. Примером последних являются планы и разрезы.

Зная технологию изготовления изделия, строитель (мастер) мог прочесть подобные схемы как модели, позволяющие определить программу работ по изготовлению. Другими словами, в контексте подобного «прочтения» разрезы и планы выполняли функцию моделей и собственно программ.

Работы другого пионера новой интеллектуальной практики, нашего архитектора А.В. Розенберга, подсказывают, каким образом «ранние проектировщики» нащупали решение второй своей основной задачи ‒ разработать изделие полностью в семиотической плоскости без обращения к изготовителям (строителям и мастерам). В своей книге «Философия архитектуры» Розенберг, опираясь на тектологию А.А. Богданова, откуда он заимствует идеи организации и процесса, представляет функционирование разрабатываемого изделия (здания) в форме множества процессов, которым должны ставиться в соответствие конструкции («обстановка»).

«Всеобщую организационную науку, ‒ пишет Богданов, ‒ мы будем называть “тектологией”. В переводе с греческого это означает “учение о строительстве”. “Строительство” является синонимом для современного понятия “организация”» ^{[1, с. 48]}. Конкретно Розенберг выделяет «четыре вида процессов: а) независимые, б) параллельные, в) подчиненные сосуществующим, г) подчиненные последовательным. Как главный экономический принцип он приводит следующую закономерность: “организация процесса должна предусматривать наименьшую затрату сил”. Семиотическую значимость имеют элементы изменения процесса: увеличение, различение и разделение. Увеличение ‒ это количественное изменение. Различение ‒ это качественное изменение. … Соответственно представляет общий интерес и определение архитектурного сооружения как “искусство созданной обстановки всякого процесса, в состав массы которого входят живые люди”. … В качестве основных категорий архитектурного процесса рассматривается конструктивность и эстетичность» ^{[7; 5, с. 29-31]}.

В этот период становления проектирования еще до конца не было понятно, каким образом должны быть связаны процессы с конструкциями. Для технических подсистем (нагрузки и устойчивость, электрические цепи, водоснабжение) эти связи задавались техническими науками (сопротивление материалов, электротехника, теплотехника и пр.). А вот каким образом такие связи должны быть заданы для нетехнических подсистем, было неясно. Розенберг отвечает на этот вопрос в другой книге: связи между процессами и конструкциями задаются нормами проектирования. В свою очередь, нормы проектирования создаются под воздействием двух факторов: опыта и социальных требований (идеалов). Например, нормы, задающие связь процессов жизнедеятельности советского человека с характеристиками его среды задавались в 20-30 годы прошлого века, исходя из идеалов и требований (в том числе экономических) молодого социалистического государства ^{[12, с. 57-62]}.

В некотором смысле концепция была достаточно проста: разложить функционирование проектируемого изделия на элементарные процессы (технические и нетехнические), а конструкцию изделия на более простые конструкции, задать технические знания и нормы, устанавливающие связи процессов и конструкций, и затем собрать изделие в семиотической плоскости из процессов и конструкций. По сути, это был вариант технологизации применительно к разделению труда между проектировщиками и изготовителями по проекту. Но одно дело концепция, другое ее практическая реализация. В ходе реализации сформировалось то, что можно назвать «проектировочным мышлением».

Особенности проектировочного мышления. «Язык архитектора, – пишет архитектор Иван Пономоренко в интернете, ‒ это его карандаш. Один рисунок скажет больше, чем часы рассуждений и стопка дипломов. Как правило, в состав ПП (предпроектного проектирования) входят быстрые эскизы, наброски, планировочные схемы, выполняемые максимально быстро (день-два) и с минимальной привязкой к мелким деталям и конструктивным узлам. Например: один, два наброска внешнего вида, одна, две планировочные схемы. Естественно, при серьезно подходе, быстрота не идет в ущерб качеству. Но в любом случае – это лишь начало пути.

Стадия «Е» ‒ ЭСКИЗ. В состав стадии «Е» ‒ ЭСКИЗ входят собственно эскизы – достаточно подробно проработанные планы, фасады, перспективные изображения (т.н. визуализации) проектируемого объекта. Они предоставляются в нескольких вариантах, обсуждаются, дополняются, пока окончательно не устроят заказчика (и архитектора). После окончательного утверждения эскизов, заказчик получает на руки пакет «чистовых» документов. В состав эскизного проекта входят все планы, фасады, разрезы (в масштабе и с размерами), перспективные изображения (качественные 3d-визуализации) и схема генерального плана будущего здания…

Именно этот раздел проекта определяет облик и планировку здания или сооружения. Именно его согласовывают в местных советах и архитектуре (в случае с жилыми, частными домами, особняками, коттеджами, малыми архитектурными формами и т. п.)» ^[16] .

Как мы видим, центральным элементом здесь выступает эскиз. Что это такое в плане мышления? У эскиза несколько основных функций. Первая, он выступает в роли схемы, позволяющей выразить на бумаге, с одной стороны, замыслы и ценности проектировщика, с другой ‒ некоторые требования, идущие от задания на проектирование. В этом отношении эскиз обеспечивает коммуникацию и кооперацию проектировщика с заказчиком. Что значит выразить на бумаге? В теории мышления этот процесс можно представить следующим образом: проектировщик переводит замыслы, ценности и требования, существующие в его сознании и психике, в форму видения некоторого объекта. Практика проектирования показывает, что этот переход, так сказать, от «проблемной и экзистенциальной ситуации» архитектора к полаганию (заданию) им некоторого объекта ‒ не одномоментный акт, а серия проб, в ходе которых проектировщик находит все более удовлетворяющие его решения.

Вторая функция эскизов ‒ конструирование и переконструирование заданного эскизом объекта, которое идет под влиянием поиска оптимальных решений, реализации задания на проектирование, реализации проектных норм и технических знаний, продолжающегося воплощения проектировщиком собственных замыслов и ценностей, наконец, определения конструкций, необходимых для функционирования проектируемого объекта. В отличие, скажем, от объектов изучения в науке, которые не меняются сами по себе, объекты проектировщика ‒ это конструкции, т.е. их можно строить и перестраивать по замыслу проектировщика.

Сложнее пояснить третью функцию эскизов. Эскизы как бы накапливают будущие знания и решения. Действительно, проектировщик, решая свои задачи, приписывает заданному в эскизе объекту все новые и новые характеристики, которые он затем, если получается, постепенно воплощает в действительность. Например, проектировщик подразумевает, что эскиз будет детализирован, что «смежники» (проектировщики, разрабатывающие другие подсистемы; здесь налицо разделение труда внутри самого проектирования) предложат свои схемы или подпроект, которые придется вписать в исходный объект (как правило, это повлечет очередное уточнение или переконструирование), что на следующих стадиях проектирования пропорции объекта могут быть изменены в связи с простановкой размеров или выбором определенных конструкций и так далее и тому подобное.

Назовем эскизы в указанных трех основных функциях «семиотическим конструктом» (сокращенно «см-конструкт»). В контексте разрешения проблемной и экзистенциальной ситуации проектировщика см-конструкт выступает в роли схемы, в контексте разработки проекта или в роли «объекта-конструкции» (вторая функция) или «объекта-отнесения» (третья).

Разговор о мышлении проектировщика предполагает также указание «логики» проектирования. Она складывается в результате осознания в образовании, но главное в практике проектирования нескольких процессов.

‒ Процесса реализации, с одной стороны, внешних требований, замыслов и ценностей проектировщика, с другой ‒ образцов проектирования, проектных норм и технических знаний. Конструирование в проектировании идет в направлении постепенной реализации всех этих, как правило, семиотических элементов в логике «от абстрактного к конкретному», «от общих решений к детализированным», «от принципиальных решений к производным».

‒ Процесса построения на основе см-конструктов моделей двух родов. Первый класс ‒ это модели, служащие для коммуникации проектировщика с заказчиком, а также с представителями утверждающих инстанций (назовем их социальными «администраторами»). Эти же модели используются самими проектировщиками в ходе разработки проекта. Второй класс моделей (планы, разрезы, различные схемы, перечни оборудования и конструкций) задают латентную программу изготовления проектируемого объекта.

‒ Процесса разработки путем конструирования функционирования будущего объекта (в него входят природные и неприродные процессы) с одновременной разработкой его конструкции, что предполагает соотнесение функций с конструкциями и обратно, конструкций с функциями.

‒ Процесса нахождения оптимальных решений, т.е. более экономичных, более системных, красивых (эстетичных), более органичных, с точки зрения функционирования.

Я указал самые общие характеристики логики проектирования, в разных видах проектирования, эти характеристики несколько различаются и главное, дополняются другими ^{[9, с. 96-120]}.

Вернемся теперь в начало статьи, где я противопоставил понимание проектирования командой Г.П.Щедровицкого и О.И.Генисаретского моему пониманию. Теперь могу уточнить, в чем различие. Я шел от анализа техники, рассматривая проектирование как третий этап ее формирования (первый ‒ опытная техника, второй ‒ инженерия и технология). У меня получилось, что проектирование сложилось под значительным влиянием инженерии и технологии; оно предполагало разделение труда между проектированием и изготовлением, а также возможность разрабатывать функционирование и конструкцию проектируемого объекта, не обращаясь к плану изготовления, опираясь только на проектные средства (технические знания, нормы проектирования, прототипы и пр.). Такой тип проектирования я в своих работах назвал «нетрадиционным». Щедровицкий и Генисаретский со товарищи в качестве образца проектирования взяли дизайн и социальное проектирование, которые они рассматривали не в рамках философии техники, а как вид инновационной деятельности. Отсюда и основные различия.

Как я вижу второй этап развития проектирования? Из архитектурного и машиностроительного проектирования, которые в 30-е годы достигли большой эффективности, особенно в рамках типового проектирования, проектная идеология была перенесена на другие виды деятельности ‒ реконструкцию и строительство городов, дизайн, социальное реформирование, методологию, а позднее, вообще, создание нового в любой области. Вот два характерных примера. «Мы прекрасно чувствуем, ‒ писал И.Верещагин в конце 20-х годов, ‒ что архитектурные требования можно и нужно предъявлять не только к зданиям, но и к любой вещи, любому человеку и его лицу. В настоящее время строятся не только не только новые заводы, но и новая культура и новый человек» ^{[2, с. 130]}. «Это, ‒ пишет Щедровицкий через пол века, ‒ очень важный и принципиальный момент в понимании характера методологии: продукты и результаты методологической работы в своей основе – это не знания, проверяемые на истинность, а проекты, проектные схемы и предписания. И это неизбежный вывод, как только мы отказываемся от слишком узкой, чисто познавательной установки, принимаем тезис К.Маркса о революционно-критическом, преобразующем характере человеческой деятельности…» ^{[14, с. 96]}.

Правда, оказалось, что в новых видах проектирования приходилось от много отказаться: от разделения труда между проектированием и сферой изготовления, от возможности без принципиальных ошибок разрабатывать на «бумаге» функционирование, неясно было также, какие условия и конструкции могут обеспечить объекты, задуманные проектировщиком. Зато начинали вылезать совершенно новые, непроектные виды деятельности: политические решения, согласования с пользователями, а также их участие в проекте, поиск и создание ресурсов, программирование и другие.

В «нетрадиционном проектировании» (так я назвал эти, в значительной степени непроектные виды деятельности), по сути, сохранялись только три момента ‒ замышление нового, разработка функционирования, причем, как правило, негарантированного, и установка (только установка) на реализацию (часто реализовать подобные проекты не удавалось). С методологической точки зрения, нетрадиционные виды деятельности стоило бы, вероятно, относить не к проектированию, а к непроектным практикам с элементами проектирования.

Постепенно становится понятным, что проектирование имеет свои границы, что не все может быть спроектировано (если под проектированием понимать «традиционное проектирование»), что попытки проектировать социокультурные образования или человека часто обращаются против культуры, что сегодня для проектного сознания характерен своеобразный «проектный фетишизм». Кажется (и в этом особенность подобного фетишизма), что если нечто задумано и затем воспроизведено в форме проекта, то оно уже может существовать, быть созданным в натуре, органично войти в жизнь. Но это не так.

Помимо рассмотренных здесь тенденций нужно учесть и общий культурный контекст, он тоже существенно изменился. Реформа и последующий кризис заставляет трезво взглянуть на многие наши проблемы. Например, мы знали, что многие наши проекты (социальных преобразований, природопользования и экологии, реформ в области образования, реализации генпланов городов, АСУ и другие) оставались на бумаге. Это, однако, не мешало тратить на их реализацию значительные средства. Мы знали, что реализация многих народохозяйственных проектов осуществлялась без анализа последствий и подсчета ресурсов, что многие ведомства и организации действовали наподобие демиургов, что для реализации ряда престижных суперпроектов века оголялись другие участки хозяйства и экономики, изымались средства, столь необходимые для функционирования всей системы народного хозяйства. Должно ли сегодня государство тратить большие средства на подобное проектирование, которое служит идеологическим целям и кормит различные ведомства? Тезисы «проектирования с ограниченными ресурсами» и «включение в проектирование заинтересованных субъектов культуры и пользователей» все больше завоевывают понимание проектировщиков и общества. Важно также понять, то что в настоящее время называется проектированием и проектами, во многих случаях неосмысленно, а в других случаях мы имеет дело не с проектированием, а с практиками с элементами проектирования.