Северные старообрядцы и российская элита XVIII века: проблемы взаимоотношений

Пулькин Максим Викторович кандидат исторических наук старший научный сотрудник, Институт языка, литературы и истории, Карельский научный центр 185002, Россия, Республика Карелия, г. Петрозаводск, ул. Суоярвская, 32, оф. А Pul'kin Maxim Viktorovich PhD in History Senior Scientific Associate, Institute of Language, Literature, and History of the Karelian Scientific Center; Docent, the department of Humanitarian Disciplines, Petrozavodsk Conservatory 185002, Russia, the Republic of Karelia, Petrozavodsk, Souyarovskaya Street 32, office #A mvpulkin@mail.ru

Статья подготовлена в рамках выполнения плана НИР ИЯЛИ КарНЦ. Тема: «Узловые проблемы истории Карелии. К столетию республики. Научные очерки и статьи», № 0225-2014-0012

В современных исторических трудах широко распространен и сохраняется традиционный взгляд на старообрядцев как на гонимую часть российского общества. Подчеркивается, что репрессии приобретали крайне жесткий характер, а ответом на преследования становились самосожжения и массовое бегство на окраины Российского государства и за его пределы. Цель данной статьи состоит в том, чтобы подвергнуть сомнению устоявшиеся взгляды и выявить некоторые способы, формы и результаты адаптации староверов в социуме. В качестве рабочей гипотезы рассматривается утверждение о том, что в разные периоды российской истории возможности длительного открытого сохранения старой веры и стабильного существования старообрядческих сообществ оказывались различными. С одной стороны, имели место жестокие репрессии в отношении староверов и ответная протестная реакция с их стороны – бунты и «гари». С другой стороны, в отдельные длительные периоды российской истории происходило существенное смягчение государственной политики в религиозной сфере.

Изменения в вероисповедной политике особенно заметно проявлялись на севере страны, где малочисленное население активно привлекали к тяжким заводским работам для «преумножения оружия». Местной администрации приходилось дорожить каждым потенциальным тружеником и идти на значительные уступки в церковных вопросах. В первые годы XVIII в. началась вполне успешная адаптация некоторых, преимущественно северных старообрядческих сообществ в принявшем никоновские реформы обществе. Власть предержащие в России, руководствуясь практическими побуждениями, постепенно отошли от наиболее радикальных форм преследования староверов. Отныне старообрядчество получило правовой статус и его наименее радикальные приверженцы не подвергались репрессиям и казням ^{[5, с. 60]}. В самом старообрядчестве также происходили существенные изменения. К началу XVIII в. среди противников господствующей церкви не обнаружилось столь же ярких и талантливых фигур, которыми изобиловало старообрядческое движение в конце предшествующего столетия ^{[7, с. 517–542]}. Вполне вероятно, что не только гонения и казни, но и самосожжения на рубеже веков стремительно растратили пассионарный потенциал противников реформ патриарха Никона.

Проживая в неплодородных частях государства, старообрядцы неизбежно чувствовали необходимость контактов с внешним миром. Такие настроения приводили к мысли об отказе от эсхатологических настроений. Переосмыслению подвергалась, в первую очередь, роль Антихриста в актуальных событиях. Староверы пересматривают эсхатологические настроения: Антихрист не пришел в мир, и время его появления неизвестно. Вслед за указанным принципиальным тезисом в оценке текущей ситуации пришел черед нового взгляда на недавние исторические события. Готовность пойти на компромисс проявилась в переосмыслении истории Соловецкого монастыря. Монахи в произведении одного из лидеров местных староверов известного писателя Семена Денисова утверждают: «Мы царем никогда противиться не смышляхом, но подобающее покорение и честь, яко от Божиих законов научихомся, тако безо всякого препятства и отдаем. Стояху же противу вам, ратным, на святую обитель немилостиво наступающим и на святые церкви бессрамно стреляющим». «Ими же и от них, – подчеркивал Семен Денисов выгодную преемственность, – и наши мрачные зеницы, светом древлего благочестия осияваемые, просветишася» ^{[2, с. 21]}.

Ответные изменения не замедлили проявиться среди местных заводских администраторов. В начале XVIII в. иноземец на русской службе Герасим Традел сообщал своему начальнику, что разузнать о месторождениях железной руды в Олонецком погосте ему удалось благодаря одному мужику из Толвуйского погоста, «который прежь живал у капитонов» ^{[12, с. 39–40]}. Из текста письма становится ясно, что под грозным наименованием склонных к самосожжениям «капитонов» в данном случае подразумевались обитатели Выговского старообрядческого общежительства. С ними заводские власти без опасений поддерживали вполне стабильные, взаимовыгодные отношения. В вопросах преодоления мрачного наследства прошлого между властью и староверами начались взаимные уступки и компромиссы различного, в том числе принципиального характера. Существенные перемены в идеологии старообрядчества связаны с составлением «Поморских ответов» (1722 г.) – полемического произведения, призванного обозначить новые направления в развитии их воззрений на государственную власть. Староверы подчеркивали: «Мы аще о внесенных от Никона новопреданиях сомневаемся, но не сомневаемся о богопоставленном самодержавствии богопоставленного и богохранимого самодержца» ^{[9, с. 24]}.

Начавшиеся в первой половине XVIII века благоприятные для староверов изменения государственной вероисповедной политики получили логическое развитие во второй половине столетия. К концу царствования Елизаветы Петровны отношение к сторонникам древлего благочестия претерпело новые серьезные изменения. Первопричиной начальственного гуманизма стала забота о заселении южных степей. В 1761 г. появился указ, разрешающий вернуться в Россию тем старообрядцам, которые покинули отечество в годы репрессий. Петр III обещал им, что «в содержании закона по их обыкновению и по старопечатным книгам ни от кого возбранения не будет». Екатерининский указ 1762 г. подтверждал права переселяющихся в Россию староверов и гарантировал, что «как в бритье бород, так и ношении указного платья никаких притеснений не будет». Позднейшие указы уравняли старообрядцев с остальным населением, представив им право свидетельствования в суде (1769 г.), освободив от двойного подушного оклада (1782 г.), разрешив занимать общественные должности (1785) ^{[8, с. 683, 725, 783]}.

Старообрядцы открыто высказывали убеждение в том, что симпатия к их вероучению распространилась широко, охватывает самые разные слои общества, в том числе административную элиту империи. Один из проповедников, современник событий Тимофей Андреев рисует впечатляющую картину всеобщей тайной поддержки старообрядчества теми людьми, которые по разным причинам не могут открыто заявить о своих убеждениях: «кто же исчислити может сицевых таящихся народов, елицы быша из сенаторства, и елицы из господства, и ис купечества, и ис простого народа, житейскими вещьми обязанных, и благочестие свое в сердце тепло хранящих с воздыханием многим, яко не могут иначе быти». В начале ХХ в. староверы, впервые в своей истории получившие доступ к типографскому станку, тиражировали речь Екатерины II, якобы произнесенную на общей конференции Сената и Синода в сентябре 1763 г.: «Телесные озлобления и смертельные наказания, кнут, плети, урезания языков, костры, срубы – все против кого? Против людей, которые желают одного: остаться верными обряду и вере отцов!» ^{[10, с. 9]}.

Ответом на радикальные изменения в политике государства стал не только пересмотр прежних эсхатологических воззрений на окружающий мир, но и существенное расширение внешних контактов старообрядческих общин. В частности, одно из наиболее влиятельных и стабильных старообрядческих поселений – Выговское – в лице своих лидеров стремилось устанавливать контакты с самыми высокопоставленными вельможами России. Наставники староверов относились к своим новым покровителям вполне прагматично, стремясь получить с их помощью коммерческие льготы или обрести защиту от произвола местной администрации. По вполне понятным причинам источники, повествующие о контактах северных староверов с вельможами екатерининской России, весьма немногочисленны. Наиболее подробные сведения сохранились о контактах приверженцев древлего благочестия со всесильным фаворитом императрицы Г.А. Потемкиным. Известно, что он с симпатией относился к старообрядцам. Причиной его расположения к религиозным диссидентам стали не только прагматические соображения (необходимость заселения южных степей), но и неизменный личный интерес фаворита Екатерины II к самообразованию в религиозных вопросах. Племянник Г.А. Потемкина Л.Н. Энгельгардт вспоминал: «во время своей силы он держал у себя ученых раввинов, раскольников и всякого звания ученых людей; любимое его было упражнение, когда все разъезжались, призывать их к себе и стравливать их, а между тем он изощрял себя в познаниях» ^{[11, с. 37]}.

Об устойчивых контактах и симпатиях Потемкина к северным старообрядцам повествует авторитетный историк старообрядчества Павел Любопытный. По его данным, влиятельный старообрядческий наставник Андрей Борисов стал «другом вельмож царского двора», составил «много посланий высоких, витийством украшенных», писал «многократно высокому известнейшему князю, господину Потемкину, его благодетелю и другу». О взаимоотношениях Потемкина с выговскими старообрядцами свидетельствует Г.Р. Державин, который указывал, что старообрядческий наставник Андрей Борисов жаловался на него Потемкину. Причиной обращения староверов к фавориту Екатерины II стало законное требование Державина проверить паспорта обитателей старообрядческих поселений с целью выявления лиц, скрывающихся от правосудия ^{[3, c. 266]}. Результат противостояния старообрядческого наставника и екатерининского губернатора виден из «Записок» Державина. Последний указывает, что причиной скоропалительного, всего через полтора года после назначения на должность, перевода его в Тамбов стало, с одной стороны, «недоброжелательство» тогдашнего фаворита Екатерины II А.П. Ермолова, а с другой – «неудовольствие от князя Потемкина» из-за притеснений старообрядцев ^{[3 , с. 266]}.

Другим явным покровителем северных староверов стал петербургский губернатор У.С. Потапов. Устин Семенович, во исполнение высочайшего рескрипта в январе 1782 г. пролагавший дорогу в Архангельск, посетил селения староверов на р. Выг. Здесь он «персонально зрел больницы во всем убожестве и сирот крайнее неиметельство». В. Белоликов, опубликовавший переписку наставника староверов и петербургского губернатора, утверждает, что указы о снятии со старообрядцев двойного подушного оклада и об «уничтожении хульного имени раскольник» испрошены «никем иным, как Андреем Борисовым через посредство санкт-петербургского губернатора Потапова» ^{[1, с. 642]}. В дальнейшем старообрядческие историки подчеркивали необыкновенные заслуги Борисова. По утверждению П. Любопытного, он «сверг со старообрядцев тяжкое бремя двойного оклада, носимое ими за благочестие с лишком 50 лет, и уничтожил из всех судебных мест хульное слово раскольник, употребляемое по изуверству над православными» ^{[6, с. 32]}.

Консервативные тенденции во взаимоотношениях власти и староверов сохранялись и в дальнейшем. Князь А.А. Вяземский, глава Сената, писал в 1784 г.: «Раскол есть некоторым семенем несогласия в государстве. Ибо раскольники одного с собой отечества людей и того же государства подданных отвращаются и ненавидят, властей светских и духовных как внутренно сами не любят, так и других своим примером, а при том и глухими разговорами на то же приводят» [РГАДА, ф. 18, оп. 1, д. 304, л. 9]. Представители местной власти имели собственные претензии к староверам. В 1784 г., незадолго до создания Олонецкой губернии, произошло событие, которое дало повод для роста подозрительности и возобновления преследований староверов. Речь идет об одной из последних в российской истории «гари» в деревне Фофановской. Акту ритуального суицида на религиозной почве предшествовала тщательная подготовка, хладнокровная распродажа имущества, созыв сторонников. Прибывшая вскоре комиссия Сената не смогла до конца разобраться в причинах произошедшего, но составила отчет, наполненный ужасными подробностями гибели местных жителей, некоторые из которых оказались вовлечены в сообщество самосожигателей помимо собственной воли, обманным путем. Приступив к исполнению должностных обязанностей, Державин поспешил дать приказ полиции «о недопущении раскольников сжигать самих себя, как они прежде часто из бесноверства чинили» ^{[3, с. 265]}.

С того времени и сам губернатор внимательно следил за староверами. Вскоре к нему поступил донос об их намерении канонизировать Корнилия Выговского, одного из наиболее известных деятелей первых лет северного старообрядчества. Современному исследователю информация, поступившая в соответствующие инстанции, представляется вполне правдоподобной. На сегодня известно более семидесяти списков жития Корнилия; один из текстов попал в руки Державина. Кроме того, в доносе указывалось, что старообрядцы изготовили «воскового идола» – мощи Корнилия. Специально присланная к старообрядцам комиссия не смогла обнаружить «идола», но Державин остался при своем убеждении. Другой донос вновь побудил губернатора к расследованию. На этот раз удалось узнать, что в старообрядческих поселениях к богатым паломникам приставляют «прекрасных келейниц, чаятельно для большего в правоверии подвизания». Наконец, третий донос связан с проживанием беглых крестьян в старообрядческих скитах. Принятые местным начальством энергичные меры и здесь не имели успеха ^{[4, с. 161]}.

Подводя итоги, отметим, что в отношениях власти и старообрядцев в течение всего XVIII века отмечается противоборство разнонаправленных тенденций. С одной стороны, наблюдается консервативный подход, основанный на вполне обоснованном глубоком недоверии к сторонникам «древлего благочестия» и находящий подтверждение в краткой, но драматичной истории взаимоотношений власти и староверов. С другой стороны, набирала силу и становилась все более значимой иная тенденция, связанная с веротерпимостью по сугубо прагматическим причинам.