Классовая структура советского общества и социально - правовой статус личности в советской России (1920-е годы)

Никулин Виктор Васильевич ORCID: 0000-0003-1507-0434 доктор исторических наук профессор, кафедра конституционного и административного права, Тамбовский государственный технический университет 3920036, Россия, Тамбовская область, г. Тамбов, ул. Ленинградская, 2, оф. 15 Nikulin Viktor Vasil'evich Doctor of History Professor of the Department of Constitutional and Administrative Law at Tambov State Technical University Russia, 392000, Tambov, str. Sovetskaya, h.106 viktor.nikulin@mail.ru Другие публикации этого автора

Классовая концепция К. Маркса, основу которой составляет утверждение о том, что основными и ведущими элементами состояния и развития общества являются классы, классовая борьба является локомотивом исторического процесса, диктатура пролетариата неизбежна^{[1, с. 424-427]}, положила начало теории революционного преобразования социального устройства мира, нашедшая практическую реализацию в советской России. Большевики, опираясь на идею глубокой враждебности в системе социальных отношений «эксплуататоров» и « эксплуатируемых» классов, стремились к строгой социальной организации общества, в основе которой лежало упорядочение социальных групп в форме отделения « своих» классов от « чужих» классов. Подобная конструкция имела для большевиков принципиальное значение, поскольку именно « свои» социальные группы должны были составить социальный базис власти, а, следовательно, иметь определенные привилегии социального, политического, правового характера. Проблема « социальной иерархии» была поставлена сразу же после октября 1917 года. В период гражданской войны она утратила первоочередность, но с переходом к мирному периоду стала приобретать все более зримые очертания. В 1920- е годы механизм социальной селекции окончательно сформировался, и была разработана методика определения классовой принадлежности, включавшая в себя такие критерии, как основное занятие в момент его определения, положение в производстве и т.п. Таким образом, в социальные категории включались не по тем функциям, которые выполнялись в настоящий момент, а по тем какие исполнялись до революции. Понятие « буржуй» в советский период стало политическим клеймом. « Буржуи» (сюда включались практически все элементы, не связанные непосредственно с физическим трудом) рассматривались как особый сорт людей, буржуазный отпечаток которых нельзя ничем смыть, даже если он сменил профессию и живет исключительно работой. Отсюда дотошное копание в личной жизни человека и отыскивание биографических данных, подтверждавших социальное происхождение, что самым непосредственным образом влияло на повседневную жизнь человека. Конечная же цель всех этих манипуляций – отстранить на законном основании «чужих» от какого- либо влияния на общественно - политическую ситуацию в стране. Поэтому политическое неравенство неизбежно трансформировалось в правовое неравенство. Большевики не стремились интегрировать «чужих» в новое общество. В результате стали появляться « социальные жертвы», то есть люди, в силу своей социальной – классовой принадлежности оказавшиеся «правовыми изгоями». Данная социальная действительность закреплялась соответственно социальными и правовыми нормами. С одной стороны, это закономерность всяких революций, поскольку революция несет « деформацию всей социальной структуры общества, привносит с собой сдвиги в фундаментальных социальных процессах»^{[2, с. 270]}. С другой, стороны, процесс создания системы «свои – чужие» и сама система обладали авторским партийным подчерком, собственным узнаваемым стилем. Суть этого стиля, на наш взгляд, заключалась в заложенном в системе сильном агрессивном потенциале в отношении личности социально «чуждого элемента». В нашем понимании агрессивность системы представляла собой способ воздействия на личность, путем влияния на социальное положение индивида в обществе, его повседневную жизнь и вынуждавшая к изменению хотя бы формально своих жизненных ценностей, т.е. система принуждала индивида либо принять новые ценности, либо приспосабливаться к сложившимся социально – политически реалиям. Исходя их этих базовых представлений, в статье предпринимается попытка выявить критерии определения « свой - чужой», проследить процесс усиления классового аспекта в механизме воздействия государства на личность, политические и правовые последствия классово-партийного подхода при оценке человеческой личности.

Это важно с точки зрения не только исторической ретроспективы, но и с точки зрения современности, поскольку создание замкнутых политических сообществ со своими ценностями и нормами поведения не столь уж редкое явление в современном мире. Замкнутые политические сообщества, огражденные внутренними барьерами от внешнего влияния, со своими специфическими ценностями и особенностями несут в себе потенциал монополизации партийно-политического пространства одной партийной группой, чиновнического, идеологического доминирования, сужения социального пространства для формирования гражданского общества.

Россия в начале XX столетия Россия являлась типичной аграрно-индустриальной страной, что находило отражение в социально - классовой структуре. Из населения почти 90 млн. человек 17% составляли рабочие и служащие, 66,7% - крестьяне. К концу гражданской войны социально - классовая структура российского общества претерпела значительные изменения. Около 2 млн. человек эмигрировали. Доля так называемых «буржуазных элементов» в населении с 16 % уменьшилась в городе в 3-4 раза, в деревне с 14% до 1%^{[3, с. 87]}. Тем не менее « чужие» классы составляли значительную часть населения страны и в ходе социальной реконструкции общества их социально – правовое положение должно было неизбежно измениться.

Систематической работа по социальной реконструкции общества стала в 1920-е гг. Именно тогда окончательно сформировался механизм социальной селекции и распределения. Основу механизма социальной селекции составляла методика определения классовой принадлежности, которая в свою очередь базировалась на критериях отделения «своих» от «чужих». В начале 1923г. статистический отдел ЦК РКП (б) разработал целый ряд инструкций, в которых были представлены детальные критерии определения социальной принадлежности. Согласно инструкциям, в группу «рабочие» включались все те, кто имел какую- либо профессию и специальность или, не имея таковых (чернорабочие) и работающие в настоящее время по своим специальностям, то есть, будучи лицами наемного труда. Но известно, что в послереволюционные годы значительная часть рабочих ушла в управленческие структуры, тем не менее, эти советские чиновники оставались в социальной иерархии рабочими, правда, при условии, если они большую часть жизни провели у станка. Вторую группу по степени лояльности к режиму составляли крестьяне. В эту группу включались все те, кто занимался сельскохозяйственным трудом в качестве самостоятельных хозяев, членов колхозов, батраков. Одним словом все те, кто не утратил связи с землей. Наконец, третью группу составляли интеллигенты и служащие. Эта группа включала в себя всех лиц свободных профессий – врачи, адвокаты, учителя и т.д. Сюда же относились и выходцы из рабочей среды, чей рабочий стаж был незначителен и основной трудовой стаж заработан на административных должностях. Именно у этой группы лиц чаще всего возникали претензии по поводу определения их социального статуса. К этой же группе относились и крестьяне, утратившие связь с деревней и жившие «конторско – канцелярским трудом». Особое отношение испытывали большевики к интеллигенции. Буржуазная интеллигенция, по их мнению, представляла потенциальную социальную базу для возрождения капитализма. «Политический грех» ее заключался в том, что интеллигенция всегда была «прислужницей» буржуазии. После революции она заняла выжидательную позицию, но все еще способна негативно влиять на социальные и политические процессы. Потому большевики не стремились ее интегрировать в новое общество, т.к. это было невозможно. Поэтому категория «интеллигенция» была для большевиков не профессиональным определением, а социальным. Отсюда и строгое ее отделение от других, «дружественных» социальных групп. В четвертую группу («прочие») относились все те, кто не подходил по критериям к первым трем группам.

Помимо детальной классификации, существовала и общеполитическая, где определяющим критерием лояльности режиму выступало социальное положение до 1917 года, так как это определяло политическую позицию: если ты накануне революции принадлежал к эксплуататорским классам (буржуй), значит политический противник, в лучшем случае ненадежен. Если наоборот, то поддерживал большевиков в их борьбе за власть. Пролетарий, рабочий – опора партии, социально – политическая база. Напомним, что понятия "пролетарий" и « рабочий» для большевиков не были синонимами. «Пролетарий» - это кадровый рабочий, имеющий сформировавшееся классовое сознание и чутье, полностью предан революции и партии. Кроме того, рабочие классифицировались как « рабочий от станка», то есть он рабочий по роду занятий, и рабочий « по происхождению».

Таким образом, в социальные категории люди включались не по тем функциям, которые выполнялись в настоящий момент, а по тем, какие исполнялись до революции. Исходя из такого подхода, естественно, что буржуазия рассматривалась как естественный и непримиримый враг революции. Гражданская война еще более обострила подозрение большевиков к другим социальным группам.

В марте 1926г. ЦК РКП (б) принимает постановление « Об определении социального положения коммунистов и принимаемых в партию», в котором уточнялись критерии социальной принадлежности. По – прежнему, оставались три категории – рабочие, крестьяне, служащие. Но было и новшество. Интеллигенция перестала быть социально выделенным слоем и включалась в категорию служащие. Социальное положение коммунистов и принимаемых в партию, следовало теперь определять по двум основным критериям: основное занятие в момент определения и положение в производстве, то есть занимался ли наемным или самостоятельным трудом до вступления в партию. К крестьянам относились те лица, основным занятием которых было земледелие в индивидуальном или коллективном хозяйстве. Служащие – это лица, основным занятием которых была работа в качестве руководящего, хозяйственного, технического, учетно - контрольного характера ^{[4, д. 37, л. 219-220]}.

В конце 1926г. в инструкцию вносятся изменения. Прежний критерий определения социального положения по наиболее продолжительному времени занятия профессией, заменялся последним перед вступлением в партию профессией (занятием), если она не носила случайного характера^{[5, с.3]}. Это было отражением изменений, происходивших в обществе, в частности в рабочем классе, который значительно увеличился за счет выходцев из деревни.

В марте 1928г. в инструкцию вносятся уточнения. Социальное положение лиц, работавших до вступления в партию на выборных должностях или по выдвижению, а таковых становилось все больше и больше, должно было определяться их основным занятием и положением в производстве до избрания, учебы. Эта мера явно была направлена на сохранения статуса « рабочий» для управленцев, которые рекрутировались из рабочей среды, и не дать упасть показателю процентного содержания рабочих в партии^{[6, ф. 840, оп. 1, д. 34, л.2]}.

Базовый, классовый принцип определения социального статуса личности имел принципиальное значение для положения индивида в социальной системе общества, порождая социальное и правовое неравенство. В результате стали появляться «социальные жертвы», т.е. люди, в силу своей классовой принадлежности, оказавшиеся внизу социальной лестницы. Произошла социальная деформация общества. Для того, чтобы оказаться наверху социальной лестницы необходимо было повысить свой социальный статус. Существовали два варианта его повышения. Во-первых, будучи высокопрофессиональным специалистом, в силу этого получать социальные блага на уровне новой «аристократии», поскольку большевики понимали необходимость сотрудничества с ними в областях, где требуются специальные знания. Но это был достаточно узкий слой людей. Для основной же массы оставался второй путь - попытаться вступить в «правящую» партию и занять более высокое социальное положение. Это касалось в первую очередь интеллигенции. Жизнь в строго организованном классовом обществе поставила перед интеллигенцией ряд проблем, на которые она не могла не реагировать, поскольку это затрагивало основы ее существования. Часть интеллигенции начала приспосабливаться к режиму, пытаясь найти свое, если не политическое, то хотя бы профессиональное место в обществе. Наиболее простым способом было вступление в РКП (б). Стремление попасть в ряды правящей партии объяснялось тем, что «РКП (б) превратилась в грандиозную универсальную пробирную палату для всех явлений государственной жизни. Без ее клейма не могут получить хождение по стране ни один факт ее культурной, гражданской и экономической жизни. Что же оставалось делать гражданам страны? Не что иное, как внедриться в партию, занять в ней легализованное положение, чтобы тем самым обеспечить себе меру свободы в проявлении свойственных той или иной группе населения функции»^{[7, с. 258]}. Это был фактически единственный вариант перехода из одной социальной позиции в другую. Членство в партии гарантировало получение или сохранение социальных благ.

Власти активно сопротивлялись приему в партию «чужих», устанавливая допустимые пределы приема в партию кандидатов из нежелательных социальных групп. К нежелательным элементам применялась наиболее сложная процедура приема в партию: предоставление большего количества рекомендаций и большего стажа рекомендующих, установление квот приема, тщательное выяснение мотивов вступления и «копание» в прошлом человека. В.М. Молотов на XIII съезде РКП (б) потребовал ужесточения условий приема для непролетарских классов. По его мнению, непролетарский элемент должен доказать, что он выдержанный, идейно стойкий коммунист и только тогда может вступить в партию^{[7, с. 533-534]}. В 1926 г. ЦК ВКП (б) потребовал проводить тщательную проверку вступающих в партию, путем полного документального подтверждения их автобиографий и профессионального стажа.

Ограничительные меры сдерживали, но не могли полностью закрыть доступ в партию. Во второй половине 1924 г. отмечается значительный рост числа заявлений от служащих. В Тамбове, например, количество заявлений от них превосходило как число заявлений от рабочих, так и от крестьян. Их заявления составляли от общего числа поданных 37,7 %, но при этом 76,2 % заявлений отсеивались (крестьян - 42,8 %; рабочих - 48,9 %; в среднем по губернии - 56,4 %)^{[6, ф. 1, оп. 1, д. 2283, л. 1-2]}. Отсев был очень велик, во многих организациях он доходил до 90 %, тем не менее, количество заявлений не уменьшалось, что свидетельствовало о стремлении служащих правдами и неправдами попасть в партию, руководствуясь «в основном карьеристскими и материальными побуждениями»^{[6, ф. 1, оп. 1, д. 1104, л. 30]}.

Жесткость условий приема заставляла искать обходные пути. Стремились скрыть «неудобное» социальное происхождение, изменяли работу, выбирая отличную от профессии родителей. Практиковалось усыновление с «лучшими родителями», улучшение автобиографии. В связи с этим распространялась практика выдачи ложных документов о «правильном» происхождении местными советскими органами власти. В конце 20-х гг., когда давление на «социально чуждые элементы» достигло максимума, многие были вынуждены объявить в прессе об отказе от своих родителей.

Жесткая система классовой дифференциации общества неизбежно порождала политическое неравенство. Оно проявлялось, в первую очередь, в неравенстве избирательных прав различных социальных групп. Политическое неравенство исходило из чисто прагматической задачи удержания и укрепления власти. По мнению В.И. Ленина «в переходный период, время бешеной борьбы, мы не только не обещаем свобод направо и налево, а заранее говорим, что мы будем лишать прав тех граждан, которые мешают социалистической революции^{[8, с. 294]}. Н.И. Бухарин, обосновывая политическое неравенство писал: « Для того чтобы руль не вырвался из рук пролетариата, необходимо на данной ступени развития политически обезвредить буржуазию и не дать ей возможности распространять свое политическое влияние на крестьянство и мелкобуржуазные городские слои. Отсюда вытекает и лишение политических прав кулаков, купцов и т.д.»^{[9, с. 217]}. С буржуазией все было понятно. Сложнее было объяснить политическое неравенство между рабочими и крестьянами. Н.И. Бухарин в качестве основного аргумента неравенства рабочих и крестьян выдвигал то обстоятельство, что крестьянство склонно к политическим колебаниям и что существует опасность того, что крестьянство в силу своей темноты и некультурности, вопреки своим собственным интересам, пойдет за буржуазией. Отсюда и вытекают известные преимущества и политические привилегии, имевшие в законодательстве по отношению к рабочему классу. Эти преимущества служат добавочной страховкой, обеспечивающей руководящую роль рабочему классу^{[9, с. 220]}.

Неравенство избирательных прав проявлялось в нескольких практических аспектах. Во-первых, это лишение избирательных прав граждан по тем или иным критериям. Речь идет о «лишенцах», категории лиц, лишенных избирательных прав. В первую очередь к ним относились лица, жившие на так называемый нетрудовой доход, « эксплуатирующие для получения прибыли рабочую силу в том или ином виде», то есть лица по материальному положению стоявшие на самой высшей ступени. В Конституции 1918 года в статье 65- й перечислялись все те, кто не имел права участвовать в выборах. Это частные торговцы, торговые посредники; монахи и духовные служители церквей и религиозных культов; служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений, а также члены царствовавшего в России дома; все лица, участвовавшие в правительствах белых. Политическими правами пользовались все, добывающие средства к жизни производительным и общественно – политическим трудом, а также лица, занятые домашним хозяйством^{[10, ст. 64]} Во – вторых, Конституция 1918г, а затем и Конституция 1924г. узаконили неравенство политических прав рабочих и крестьян. Крестьяне выбирали равное количество делегатов от значительно большего количества избирателей, чем рабочие. Таким образом, рабочие пользовались политическими привилегиями.

Практика лишения избирательных прав на основе социального статуса с четко выраженными политико - юридическими последствиями, имела место уже в период гражданской войны. « Поражение прав», вошедшее в политический лексикон после принятия Конституции 1918г., означало лишение активного и пассивного избирательного права, право занимать ответственную должность и быть заседателем в народном суде, защитником на суде, поручителем и опекуном^{[11, ст. 40]}. Целью института поражения прав объявлялась защита общества от проникновения в ее среду в качестве полноправных граждан, лиц преступных и опасных, могущих вредно повлиять на ход государственной жизни и потому в целях государственной пользы их необходимо подвергать поражению прав. Общий подход заключался в необходимости поражения прав всех, кто осужден вне зависимости от тяжести преступления. То есть вопрос о поражении прав мог обсуждаться при назначении любого наказания или заменяющей наказание меры социальной защиты. С августа 1919 года НКЮ приступил к изданию « Объявлений НКЮ» для обнародования лиц, лишенных избирательных и других прав. Причина такого шага была основательной. Дело в том, что повсеместной стала практика, когда граждане, лишенные избирательных прав, права поступления на советскую службу, что было самым « неудобным» наказанием, переезжали в другую местность и пользовались там всеми правами, прежде всего, устраиваясь на службу. В Уголовном Кодексе 1922 года присутствовали три статьи(40,41, 42), в которых определялось содержание наказания «поражение прав». Поражение прав назначалось судом как дополнительное наказание при вынесении обвинительных приговоров по преступлениям, предусмотренных УК, если суд признавал осужденного опороченным по суду. Постановка вопроса о поражении прав при осуждении для суда было обязательным, если УК предусматривал наказание за данное преступление лишение свободы на срок более года или другое более тяжелое наказание. Согласно ст. 40 УК срок поражения начинался с момента отбытия наказания ^{[11, ст. 40, 42]}. Число «лишенцев» заметно увеличивается в середине 1920-х годов. Так, в Воронежской губернии среди сельского населения в 1923 году их было 12317 человек (0,8% от общего числа избирателей), в 1924 году – 19389 (1,3%)^{[12, д. 488, л. 89]}. В Тамбовской губернии число «лишенцев» в 1923 г. составило 39438 человек (2,7%). По селам – 30565 (2,3%), в 1924г. – 44333(3,4%), по селам – 33919(3,1%). Всероссийский показатель по всем группам составлял 4,7%, по селам – 1,3% ^{[6, ф. 840, оп. 1, д. 711, л.42]}.

Довольно распространенной была практика лишения избирательных прав и судом. Суды часто использовали « поражение в правах» в качестве наказания на определенный срок. Как правило, « поражение в правах» шло в сочетании с основным наказанием – лишение свободы и т.д. Суды часто злоупотребляли поражением в правах, считая данный вид наказания несерьезным, не усматривая в нем никакого политического умысла, и применяли его часто не по назначению. Например, были нередки случаи назначения судами поражения прав на 5 лет за нанесение побоев на почве ревности, за растрату полученного по наряду для армии коньяка и вина, хищение продуктов из магазина, за превышение власти, за взяточничество, мошенничество и буйство, тайное винокурение, то есть чисто уголовные преступления. Между тем, поражение прав рассматривалось законодателем именно с политической точки зрения, и применять его было необходимо только тогда, когда по характеру преступления и личности осужденного суд придет к выводу, что он может воспользоваться правами во вред трудящимся. В деревне местные советы в первую очередь лишали избирательных прав кулаков и духовенство.

С началом « Нового курса в деревне» отмечается снижение количества « лишенцев». Многие жалобы крестьян по восстановлению в правах были удовлетворены. Возвращались права и участникам « антоновского» движения, кроме тех, кто имел приговоры по суду. В Тамбовской губернии число крестьян, лишенных голоса уменьшилось почти втрое. Сокращение произошло, главным образом, за счет лишенных прав по 23-й статье Конституции^{[6, ф. 840, оп. 1. д.243, л.27]}. Эта тенденция сохранилась и в ходе избирательной кампании 1925/1926г.г. Избирательная инструкция, принятая ВЦИКом в сентябре 1925 года, предполагала некоторую демократизацию избирательного процесса. Избиратели могли подавать жалобы по поводу нарушения инструкции о выборах, в ходе собрания разрешалось мотивированно отводить выдвигаемые кандидатуры. Однако период либерализации длился недолго. После избирательной кампании 1925/1926 гг., когда высокую активность проявили именно бывшие « лишенцы», идея дальнейшей демократизации была отброшена. Сталин в марте 1926 года на заседании Оргбюро ВКП (б) резко осудил политику расширения круга лиц, пользующихся избирательными правами. В итоге инструкция 1925 года была « осуждена партией», она перестала действовать и окончательно была отменена июльским (1926г.) Пленумом ЦК ВКП (б) и ЦКК. 28 сентября 1926 года утверждается новая избирательная инструкция, где ужесточается положение о лишении избирательных прав. Центр тяжести переносился на то, что нужно было беспокоиться не о том, что кого – то неправильно лишили избирательных прав, а наоборот, не пропускать тех, кто подлежал лишению избирательных прав. Помимо уточнения, инструкция и вводила новые социальные категории, подпадавшие под данную меру наказания. Новыми «чужими» становились земледельцы, применяющие наемный труд в таком объеме, который расширяет их хозяйство за пределы трудового; земледельцы, имевшие наряду с земледельческими хозяйствами собственные или арендованные мельницы, маслобойки; земледельцы, занимающие наряду с земледельческим хозяйством скупкой и перепродажей скота сельхозпродуктов и т.д.; лица, закабаляющие окружающее население путем систематического предоставления в пользование сельхозмашин, рабочего скота, занимающиеся снабжением населения кредитом (товарным или денежным) на кабальных условиях^{[13, 1926, № 75, ст. 889]}.

Лишались избирательных прав именно та часть крестьян, которые могли оказать влияние на результаты выборов. Зажиточные крестьяне имели авторитет на селе, вели активную пропаганду против местного произвола, против никчемных сельских начальников - партийцев и находили поддержку у сельчан. Именно против них были направлены неопределенные формулировки инструкции, допускавшие возможность произвольного толкования со стороны местных властей. В условиях утраты влияния в деревне было уже не формального соблюдения инструкций о неправильном лишении избирательных прав, речь шла о сохранении контроля над деревней, и главное было не пропустить того, кого считалось необходимым лишить прав. В результате количество « лишенцев» во второй половине 1920-х годов вновь стало возрастать. В 1926 году в городах Тамбовской губернии лишились избирательных прав 6629 человек, в 1927 году – 8874(рост 34%). В среднем по РСФСР рост « лишенцев» составил 133%, в сельской местности – в три раза. В 1928/1929 - рост еще на 20%^{[6, Ф. 840 Оп. 1. д. 321, л. 67]}. Росло одновременно количество и заявлений о восстановлении в правах, так как в 1927 году вновь был введен 10-ти рублевый налог на «лишенцев».

Особый размах кампания по лишению избирательных прав приобрела в ходе избирательной кампании по перевыборам советов в 1928/29 г.г. Лишали голосов за отказ от приобретения займа индустриализации, за выступления против « зажима критики» и т.п. Лишение прав влекло за собой серьезные юридические, материальные и бытовые последствия. Типичный «лишенец» тех времен - это человек в возрасте от 17 до 55 лет, физически и душевно здоровый, но не числящийся трудящимся. Они не имели удостоверений личности, лишались каких-либо политических и гражданских прав. Лишенец не мог быть избранным ни в один советский орган, общественные организации, занять любую должность, учиться в средних специальных или высших учебных заведениях. В документах делалась пометка «лишенец». Труд лишенцев оценивался по самым низким расценкам. На них не распространялось государственное обеспечение, то есть не получали никаких пособий (пенсии, пособии по безработице и т.д.). Они не включались в общую систему снабжения продуктовыми и потребительскими товарами. Крестьянин и его семья фактически исключались из общества и не имели даже тех минимальных льгот, которое могло предоставить сельское общество. Безработица, выселение из квартиры, отсутствие медицинской помощи, изгнание детей из школы вот что ждало на жизненном пути лишенцев. Согласно постановлению ЦИК и СНК от 13 ноября 1930 года лишенцы не могли быть членами колхозов и других кооперативных обществ и товариществ^{[13, 1930, № 56, ст. 59]}. По законам 1925г. и 1930г. об обязательной военной службе лишенцы подлежали зачислению только в тыловое обеспечение. Причем, для них срок состояния в тыловом ополчении устанавливался с 19 лет до 40 лет включительно. Жесткие последствия лишения избирательных прав заставляли людей искать обходные пути. Стремились скрыть « неудобное» социальное происхождение, изменить работу, выбирая ту, которая улучшала автобиографию и даже отказывались от своих родителей, имевших « неправильное» социальное происхождение.

Лишение избирательных прав значительной части населения страны, в первую очередь крестьянства, следует рассматривать, как одну из наиболее массовых политических кампаний, носивших ярко выраженный репрессивный характер. Репрессивность выражалась в одновременной политической, экономической и правовой дискриминации значительных слоев населения. По сути, « лишенцы» утрачивали « советскую легальность» и становились изгоями в собственной стране. Правовое неравенство, проявлявшееся в лишении избирательных прав граждан, было ярким проявлением классового подхода к формированию институтов власти. Это была сознательная политика, направленная на формально правовое обеспечение государственной власти путем укрепления политической монополии большевиков. Все эти люди практически не были учтены, и только по Конституции СССР 1936 года были признаны равноправными. Законодательно же уголовное наказание в виде лишения избирательных прав было отменено лишь в декабре 1958 года, в соответствии с законом « Об отмене лишения избирательных прав по суду», отменивший как нецелесообразную «такую меру уголовного наказания, как лишение избирательных прав»^[14].

Еще одним серьезным социальным последствием классовой дифференциации общества стало неравенство граждан перед законом. В 1922-1923г.г. в основном завершилось конструирование и создание правовой системы советское государства, ставшая юридической основой правоприменительной практики. Понимание законности, как и все другие социальные категории, строилось, прежде всего, на классовом принципе. Правовая концепция объявляла преступными актами те правонарушения, которые угрожали наиболее важным интересам основной социальной группы. Подобная широкая трактовка правонарушения приводила к неизбежности в судебной практике классово-обоснованных приговоров. В практическом плане это проявлялось в отсутствии равноценности наказания для различных социальных групп. Система наказаний строилась не столько на основании меры поступка, сколько на основании социально-классовой принадлежности. В результате второй фактор был куда весомее при определении меры наказания. Таким образом, мерой наказания были не совокупность проступка, преступления, а характер той группы, к которой принадлежал правонарушитель, что, безусловно, являлось правовой дискриминаций на основе классовой дифференциации общества. Дискриминационные начала уже были заложены в Уголовном кодексе: «Задача УК - правовая защита государством трудящихся от преступлений и от социально - опасных элементов»^{[11, ст. 5]}. Особенно рельефно классовый подход к наказанию подчеркивали статьи 24-я и 25-я, в которых перечислялось, что должен учесть суд, определяя наказание. Главный критерий – классовая принадлежность и мотивы преступления. Прослеживается очевидное стремление снизить меру наказания "своим классам". Суды, ориентировались на то, что прежние наказания будут применяться только к врагам советской власти, а к « своим» - штрафы, налоговые повинности и т.п.

На практике данные установки трудно было реализовать, поскольку основная масса преступлений совершалась как раз рабочими и крестьянами, они составляли основной контингент заключенных. Данное положение партийным руководством рассматривалось как прямое нарушение классового принципа, от судов требовали в ультимативном порядке неуклонного соблюдения в "карательной политике" классового принципа. В циркуляре Верховного Суда РСФСР от 22 декабря 1924 года разъяснялось, что « при рассмотрении уголовных дел, находящихся в производстве, необходимо учитывать следующие данные: социальное положение обвиняемого в момент преступления; социальное положение обвиняемого до революции. При выяснении этого обстоятельства нельзя было ограничиваться указаниями только на принадлежность к определенному классу, а точно установить социальную группу, к которой относился обвиняемый (помещик, купец, крестьянин-кулак, бедняк, рабочий и пр.). В отношении крестьян - ведет ли он хозяйство, и какого типа (кулак, середняк, бедняк)^{[15, д.181, л. 25-26]}.

Требования о необходимости во всех случаях учитывать социальное положение обвиняемого содержится и в директивном письме Уголовно-кассационной коллегии (УКК) Верховного Суда РСФСР. Классовый принцип в карательной политике должен был выражаться в правильном определении степени опасности преступления с точки зрения интереса класса в целом, выдержанном классовом подходе к каждому подсудимому, в правильном учете всех обстоятельств, определяющих целесообразность назначения того или иного наказания. Приоритетным считалось социальное положение в момент совершения преступления, а затем уже социальное происхождение. Предлагалось широко применять ст.28 УК (условное осуждение) к рабочим и трудовым крестьянам, совершившим преступление впервые.^{[15, д.376, л. 4]}.

В итоге создавалась система увода от наказания политически лояльных социальных групп. Суть ее заключалась в том, что при определенных условиях (критериях) преступления не влекли за собой наказание или оно существенно снижалось. Способы «увода», «прощения вины» можно свести к двум основным факторам. Первый фактор – это «внутреннее состояние» правонарушителя (невежество, совершение преступления впервые, несознательность, вынужденная ситуация, политическая неграмотность). В правовой лексикон вошло даже понятие «право бедности», дававшее существенные привилегии при уплате штрафов, судебных издержек и т.п. Второй фактор - «внешнее состояние» правонарушителя - принадлежность к определенной социальной группе, номенклатуре, партии большевиков. Привилегированные социальные группы - рабочие, крестьяне. «Паразитические» - нэпманы, духовенство и т.п. Это было политическое понимание сущности юридических норм и вело оно к существенным последствиям. Суды при определении наказания должны были руководствоваться непреложным правилом: «Учитывать, кого он имеет перед собой, и назначать меру социальной защиты, исходя из признаков социальной принадлежности»^{[15, д.376, л. 67]}.

При таком теоретически ущербном понимании и соответственно невежественном судебном подходе мотивационное действие наказания существенно снижалось, что неизбежно влияло на повышение преступности среди «своих классов». Формировались устойчивые шаблоны правового поведения, отношения к закону, в основном нигилистического характера. Создавалась атмосфера безнаказанности и вседозволенности, что вело к конфликту социального поведения и классовой принадлежности, искажению принципа равноценности наказания. Общий итог – крайняя тенденциозность судебной практики, суть которой заключалась в реализации принципа - для «своих классов» одно наказание, для «чужих классов» - другое. В народе это незамедлительно получило оценку: «Если рабочий, то принимать во внимание, крестьяне - тоже. Нэпман чуть чихнет, его в суд»^{[4, ф. 17, оп. 67, д.136, л.91]}.

Суды классовую линию воспринимали буквально, определяя условное наказание трудящимся или подводя их к амнистии. Условные наказания, помимо того, что поощряли преступность, вызывало также негативную реакцию населения, недовольного мягкими приговорами. Особенно раздражала крестьян безнаказанность конокрадства и краж сельхозпродукции, наносившие наибольший экономический ущерб крестьянским хозяйствам. На этой почве в деревне участились самосуды над конокрадами и грабителями. В связи с этим появляется инструктивное письмо Верховного Суда РСФСР от 29 июня 1925 года с новым разъяснением сути классового подхода к карательной политике. Судам напомнили, что проведение классового принципа заключается не в автоматическом обвинении "нэпмана" и "кулака", не в оправдании трудящихся, а в отчетливом и ясном понимании социальной опасности действий, привлеченного к суду гражданина, расцениваемой с точки зрения интересов пролетариата в целом^{[4, ф. 17, оп. 67, д, 136, л.91]}. Но понять в чем социальная опасность действий того или иного индивида для судей было практически невозможным. Ведь, с одной стороны, их постоянно инструктировали не избирать слишком суровых наказаний для «своих», помнить о принципе предельной «полезности» наказания – перевоспитания. С другой, меру наказания избирать без учета личности преступника (нэпман, бывший офицер или пролетарий), его имущественного положения. Судьи предпочитали «перегнуть палку» (хуже не будет) и шли по самому простому пути - определяли наказание, исходя из социальной принадлежности обвиняемого (минимум-максимум).

Частые в 1920- годы амнистии, также проводились в соответствии с классовым принципом и распространялись в основном на «трудящихся». Так, в постановлении ЦИК СССР об амнистии к десятилетней годовщине революции (март 1927года) в качестве обязательного условия амнистии осужденным «трудящимся» необходимо было отбыть половину срока, назначенного судом, всем же остальным- 2/3 срока^{[15, д.5, л. 16]}.

Политизированное общество рождало и политизированное право, отличительным признаком которого являлся классовый подход к определению принципов системы наказаний. В результате право перестало быть общеобязательным сводом правил поведения для индивидов, а стало лишь средством реализации политической доктрины, а юридические нормы стали простыми дополнениями к ней, формально- юридическим оформлением неравенства граждан перед законом.

В целом в 1920-е годы произошла идеологизация социальной структуры, была создана система социального контроля, переходившая нередко в классовый экстремизм, обеспечивающая контроль над процессом получения социального статуса. В дальнейшем процесс развивался уже по линии слияния с новой «аристократией» тех групп из числа «чужих», которые сумели адаптироваться к новым политическим реалиям или нужны были режиму. Неизбежным результатом стало сужение до крайности социального пространства для индивида, особенно представителей «враждебных» классов, что вело в свою очередь к усилению классового аспекта во всех сферах деятельности государства, существенным образом влияя на социальное, политическое и правовое положение индивида.

В обобщенном виде социально-классовую структуру советского общества можно определить как организационно оформленную иерархию социально-классовых общностей, сформированных на основе политической доктрины и в интересах ее реализации. Подобная социальная конструкция определяла социальный статус различных социальных групп не в смысле равенства прав и обязанностей, а с точки зрения ограничения прав « враждебных классов». Это существенным образом снижало возможности участия личности в политической и общественной жизни, влияло ни их материальное положение, а также определяло неравное правовое положение. Сложившееся в советской России социально - дифференцированное общество, следует рассматривать как целенаправленный процесс создания механизма социального контроля власти над личностью, главная цель которого состояла в снижении общественной активности личности до состояния ее полной лояльности власти.