Преследования в системе этноцентричного понимания национальной безопасности (на примере стран Балтии)

Еремина Наталья Валерьевна доктор политических наук доцент, Санкт-Петербургский государственный университет 191060, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Смольного, 1/3, оф. 8 Eremina Natalia Doctor of Politics Docent, the department of European Researches, St. Petersburg State University 191060 Russia, St. Petersburg, Smolnogo Street 1/3, office #8 nerem78@mail.ru Другие публикации этого автора

Середенко Сергей заведующий, отдел правовых исследований, Институт европейских исследований (Латвия), Рига; юрист, правозащитник, Таллин (Эстония) LV-1006, Латвия, г. Рига, Ropazhu Street, 52/56 Seredenko Sergei head of department of law studies, Institute of European studies (Riga, Latvia); a lawyer, a human rights advocate (Tallinn, Estonia); ex-Russian ombudsmen in Estonia. Estonia. Tallinn. Ahtri, 12 sergeiseredenko@gmail.com Другие публикации этого автора

Личная и государственная безопасность является краеугольным камнем стабильного общественного и государственного развития. Однако безопасность возможна в условиях признания взаимосвязи и взаимозависимости между различными членами общества, между государственными и общественными институтами, между государствами и т.д. Поэтому устойчивое развитие основано на взаимном признании прав и интересов друг друга всеми членами общества. Очевидно, что по этой причине этноцентризм никак не способствует укреплению безопасности, так как делает невозможным признание прав и интересов друг друга и, прежде всего, препятствует признанию «нетитульных» меньшинств членами общества титульным большинством, представляющим себя «обществом». Этноцентризм приобретает угрожающий, дестабилизирующий характер и несет угрозу самому государству, когда он является основным смысловым компонентом, стержнем внутренней и внешней политики, проводимой центральными институтами власти.

В этом контексте, т.е. на стыке представлений о национальной безопасности и развитии этноцентризма, продуктивно исследовать постсоветское пространство, чтобы выявить дестабилизирующие факторы развития постсоветских государств. Опасность состоит в том, что государство, когда оно сознательно подчеркивает деление общества на некие коллективные личности, т.е. этнические (этнонациональные, национальные) сообщества, неизбежно программирует себя на дезинтеграцию.

Этноцентричное понимание безопасности в странах Балтии представлено наиболее ярко, будучи основано на непризнании прав русскоязычного нетитульного меньшинства. В качестве значимого проявления и доказательства подобного понимания безопасности выступают преследования. В связи с этим важно ответить на главный вопрос, ради поиска ответа на который и задумывалась данная статья, - каким образом ситуации проявления этноцентризма закладывают стратегии общественного и государственного развития в контексте реализации задач национальной безопасности в странах Балтии. Шире – почему в странах Прибалтики за 25 лет «независимости» так и не достигнут status quo, почему выражающееся в преследовании давление на русских не только не исчезает, но, наоборот, нарастает? Впервые в академической науке в данной статье предлагается анализ данных явлений в контексте представлений о национальной безопасности, существующих в балтийских странах. Для достижения поставленной цели необходимо разобраться, что собой представляет национальная безопасность, и каким образом этноцентризм влияет на стратегии национальной безопасности. После этого следует остановиться на самих преследованиях, которые стали главным инструментом реализации стратегий национальной безопасности Латвии, Литвы и Эстонии.

Концепт безопасности связан с угрозами и задачами защиты развития нескольких уровней - личного, общественного, государственного и международного.

Исходя из этого, безопасность можно широко представить как социальный порядок, в котором действуют механизмы предотвращения внутренних и внешних угроз государству, обществу и индивиду ^{[1, c.41]}.

Представления о безопасности можно схематично разделить на четыре большие группы. Во-первых, достаточно значимыми остаются представления о безопасности, развиваемые в рамках реализма и неореализма, когда само государство объявляется ответственным за безопасность общества и личности ^{[2, c.66-78]}. В этом случае оно само определяет, откуда исходят угрозы и как с ними бороться. Во-вторых, актуальным является подход, связанный с конструктивизмом, который на первый план выводит концепт идентичности. В этих условиях важным элементом безопасности является сопряжение интересов всех членов общества, вне зависимости от их этнонационального происхождения. Однако стремление к нивелированию возможных различий между этнонациональными сообществами может быть достигнуто не только мирным, но и насильственным путем ^{[1, c.44]}. В случае, если возникает рассогласование между идентичностями, конфликт внутри общества и государства становится неизбежным. В-третьих, в рамках постмодернистских представлений государство уже не является гарантом безопасности, и, напротив, само может нести угрозу обществу и отдельным индивидам. Здесь степень угроз или степень безопасности, как и определение того, кто несет эти угрозы, определяются политическими лидерами и соответствующего уровня экспертами, имеющими вес в политической среде. При этом в таких дискуссиях имеют значение только взгляды неких авторитетов и политических лидеров, а не общественности. В-четвертых, довольно интересным представляется мнение о том, что обеспечение безопасности связано не с отдельно взятым государством, а с тем, как оно встроено в межгосударственную систему безопасности. Здесь безопасность определяется тем, насколько государство открыто для сотрудничества с другими государствами для обеспечения собственной безопасности, притом, что подобное согласование всегда ведет к установлению определенного рода режимов, в рамках которых возможно взаимное продвижение общих интересов ^{[3, c.81-94]}.

Таким образом, очевидно, что мнение о безопасности развивается от идеи о государстве как главном суверене и гаранте безопасности к представлению о том, что государство оказывается несостоятельным игроком и должно включаться в соответствующие международные структуры для обеспечения безопасности любого уровня. В этом контексте расширение НАТО – явный пример подобного процесса. Однако в таких условиях именно геополитическая конфигурация государств и определяет их возможности в обеспечении безопасности, а уровень безопасности, гарантируемый им со стороны международной организации (НАТО) напрямую зависит от того, насколько активно и полноценно они способны реализовывать стратегии геополитического детерминанта.

Сразу же отметим в этой связи, что, судя по заявлениям политических лидеров Прибалтики, балтийские страны полагают себя форпостом так называемого западного мира на границах с «непредсказуемой» Россией. Тот факт, что эти политики представляют Россию в виде «осажденной крепости», чья экономика «разорвана в клочья» свидетельствует о геополитическом противостоянии, которое диктует свои правила. При подобного рода противостоянии ключевое значение приобретает наличие буферной зоны, в качестве которой и выступает Прибалтика, проложив разделительную линию между так называемым евроатлантическим миром (начинающимся сразу за странами Балтии) и Россией. При этом, в некотором смысле вся Европа является для США буферной зоной между США и Россией (Евразией) и между США и странами Ближнего Востока. Это положение отражает геополитическую цель США, связанную с тем, что основной удар гипотетического противника всегда придется на страны Европы, прежде чем пострадают сами США.

Буферная зона - понятие, прежде всего, относящееся к вооруженным конфликтам, и означает согласованный с заинтересованными государствами обозначенный участок территории, расположенный между позициями конфликтующих сторон, нахождение в пределах которого является исключительным правом лиц, органов, сил, структур, получивших на это разрешение ^[4]. Соответственно, это всегда некая пограничная зона. И одновременно с этим – это еще и некий пояс безопасности для всех, кто находится за пределами буферной зоны.

Вместе с тем, понятие буферной зоны является актуальным при исследовании межгосударственных взаимоотношений по таким параметрам, как территориальные споры и споры о границах, воздействие на геополитическую ситуацию, вступление или отказ от вступления государства в тот или иной блок. Также следует учитывать, что весьма важным фактором развития любой государственности является геополитическая конфигурация буферной зоны, которая формируется, прежде всего, на основании отрицания цивилизационной идентичности соседнего государства. Поэтому некая этническая однородность буферного пространства всегда приветствуется государством, не признающим цивилизационную идентичность соседней страны.

Соответственно, буферная зона – это нестабильный в военно-политическом смысле регион, который использует представление о нестабильности для получения материальных благ, поскольку инвестиции в буферную зону, направленные, например, на промышленное развитие, культуру и т.д., невозможны.

Кроме того, буферная зона является территорией, на которой законы никогда не действуют полностью, т.е. они значительно ограничены, исходя из военно-политических задач, стоящих перед этой территорией.

Помимо этого, буферная зона препятствует культурному, родственному, стабильному экономическому взаимодействию между соседними государствами. Тем более, это осложнено в условиях сотрудничества государства с обществами самой буферной зоны.

Соответственно, этноцентричное понимание безопасности основано, в основном, именно на представлении о геополитическом положении того или иного региона. При этом этноцентризм оказывается идеальным инструментом для выявления и отделения всех, кто представляет угрозу буферному государству или государству за пределами буферной зоны. Опора на этноцентризм становится краеугольным камнем национальной безопасности в условиях буферной зоны, когда эти государства примыкают к иному государству с иной социо-культурной системой. При этом в условиях буферной зоны, как правило, не наблюдается динамика роста и сотрудничества, так как перед буферной зоной стоят другие задачи, связанные с проведением жестких демаркационных линий. Подобная диспозиция влияет на развитие всей территории государства, в случае, если все государство воспринимает себя как единую буферную зону. С одной стороны, казалось бы, ощущение внешней угрозы сплачивает, но, с другой стороны, при опоре на этноцентризм во внутренней политике общество разделяется на «своих» и «чужих» уже в пределах государственных границ.

Также буферная зона не суверенна, она не самостоятельна в принятии решений государственного развития, так как реализует цели геополитического детерминанта. Это подтверждается тем, что службы разведки и обеспечения внутреннего порядка буферного государства фактически превращаются в филиалы ЦРУ и ФБР ^{[5, c.11]}.

Важно помнить, что буферная зона легко может быть превращена в зону конфликта, так как сама находится на стыке противоречий и часто создается для стабилизации и контроля над конфликтом, но не для его окончательного разрешения.

Очевидно, что в случае балтийских государств концепты идентичности и общего режима в понимании безопасности являются базисными. Для реализации задач того и другого этнонационализм оказывается удобным инструментом, позволяющим осуществлять комплексный подход к внутренним и внешним вызовам и угрозам, которые определяются геополитическим детерминантом и политическими лидерами балтийских государств.

Поскольку этнонационализм ложится в основу стратегии государственной безопасности, следует обратить на него пристальное внимание. Этнонационализм можно полагать синонимичным таким понятиям, как ультранационализм и агрессивный национализм, так как он направлен на жесткое разделение общества на «своих», лояльных государственным идеям и задачам, и «чужих». Также он способствует установлению «прочной враждебности» между русскими и другой стороной в рамках геополитического противостояния [5. c.9]. Неудивительно, что в подобных условиях преследования представителей иной (нетитульной) общности стали средством реализации стратегии национальной безопасности в Латвии, Литве и Эстонии.

Проблема этнонационализма присутствует в той или иной степени во многих государствах и особенно ярко представлена прибалтийскими странами. Именно этнонационализм всегда был способен и способен сейчас переформатировать европейские границы и общество. Самыми страшными его примерами в европейской истории стали нацизм и фашизм. Но и в современной Европе этнонационализм существует и действует. Например, П. Бьюкенен считает, что именно этнонационализм победил мульткультурализм в Европе ^[6]. А Ч. Кауфман заметил, что если этнонационализм привел к насилию и борьбе между этническими группами, то сохранить единое политическое пространство становится чересчур сложной задачей ^{[7, c.136]}. В основном европейские ученые высказываются по поводу компромисса всех этничностей по отношению к истории государства. Однако компромисс невозможен там, где во главу угла все ещё поставлен не человек, а политические интересы, где возникли ножницы между интересами государства (политической элиты, в особенности, если она представляет иную этничность) и ценностями разных сообществ, которые живут в одном политическом пространстве, где присутствует явный конфликт идентичностей. Таким образом, этнонационализм – это радикальная форма национализма, идея величия так называемой нации ядра, идея этнонационального государства, в котором есть место только одной этнической группе ^[8].

Например, идея «ядра» обрела буквальное воплощение в Латвии. Так, в Латвии 19 июня 2014 г., в качестве ответа этнократической элиты на массовое выступление русских за сохранение своего родного языка в ходе проведения референдума в 2011-2012 гг., была принята преамбула к Конституции.

В преамбуле официальная доктрина отношения к нетитульным этносам формулируется следующим образом: «Латвийское государство, провозглашенное 18 ноября 1918 года, создано путем объединения исторических латышских земель на основании непреложной воли латышской нации и её неотъемлемого права на самоопределение, чтобы гарантировать существование и развитие латышской нации, её языка и культуры на протяжении веков, обеспечить свободу всего народа и каждого человека Латвии и способствовать благосостоянию. (…) Идентичность Латвии в культурном пространстве Европы с давних времен формируется латышскими и ливскими традициями, латышской жизненной мудростью, общечеловеческими и христианскими ценностями. Верность Латвии, латышский язык как единственный государственный, свобода, равенство, солидарность, справедливость, честность, трудовая нравственность и семья составляют основу сплоченного общества» ^[9].

В преамбуле подчёркивается, что «идентичность страны» определяется только латышскими и ливскими (ныне вымершим этносом) традициями, жизненной мудростью, общечеловеческими и христианскими ценностями, но никак не ценностями 44% нетитульного населения республики. Только латышский язык, но не родной для 43% населения республики русский язык, составляет основу сплоченности латвийского общества ^[10]. Данная преамбула при всей её юридической неуместности (странно в 2014 году принимать преамбулу к конституции 1922 года) была подана публике как «неприкосновенное ядро конституции», что было немедленно введено в юридический оборот.

Таким образом, все еще многие государства, в особенности прибалтийские, начинают навязывать искусственные образцы единения, образцы поведения, формируя так называемую проектную идентичность. Для ее формирования государства активно используют такие каналы, как система образования (особенно школьного) и СМИ. Иными словами, вместо того, чтобы принять то общество, что есть, и признать, что оно многообразно и не едино, государство стремится искусственно построить то общество, которое считает «правильным». Поэтому эту политику можно назвать серьезным упрощением, при котором допускается идея о том, что обществом можно управлять, накладывая на него определенные образцы поведения и влияя на мотивацию людей. Однако практика показывает, что таким процессом управлять в принципе нельзя, а любые попытки вторгнуться в сферу человеческих интересов приводят к прямо противоположным результатам. Формирование общих образцов ведь возможно только путем противопоставления, выделения одного коллектива из числа других, что ведет к формированию негативной политической идеологии, в которой упор делается на образ врага. Это, конечно, никак не способно привести к единству, а наоборот, только к разобщению и даже к массовой истерии. Именно по этой причине в последнее время во многих государствах обострилась так называемая борьба за идентичность, которая привела к попыткам переосмысления истории, или даже ее переписыванию ^[8].

Разделение общества на «чужих» и «своих» наиболее наглядно демонстрируется через дискриминационное законодательство и преследования. В этих случаях именно политические взгляды людей иной этничности, направленные на изменение буферности, идеи отказа от нее ради сотрудничества с соседними государствами, что отражает их культурную близость к нему, воспринимается буферным государством как угроза сложившимся национальным интересам, относительным выгодам и задачам, которые стоят перед буферной зоной. Наиболее ярко эта ситуация проявлена в настоящее время в балтийских странах, прежде всего, в виде института безгражданства в Латвии и Эстонии. Следует отметить, что безгражданство – именно институт, т.к. вслед за массовой кражей гражданства в 1992 году произошло и второе действие – отказ от признания людей с украденным гражданством не только гражданами Эстонии и Латвии соответственно, но и обладателями права проживать в этих странах, даже если они там родились. «Натурализация» обокраденных людей, вдруг ставших «иностранцами», поначалу выражалась в бесконечном стоянии в очередях в миграционные службы за получением вида на жительство.

В итоге на начало 2015 г. в Латвии продолжает существовать 262,2 тыс. ^[11], а в Эстонии 84,8 тыс. неграждан ^[12]. Для всех этих людей этнократические власти установили свыше восьмидесяти ограничений в политических, экономических и социальных правах ^[13].

Вместе с тем системная дискриминация в прибалтийских странах не является застывшим образованием, а имеет свою динамику развития, суть которой сводится к тому, что завтра «нетитульные» должны жить хуже, чем сегодня. С этим процессом неразрывно связано ощущение комфорта у «титульных». Как следствие, дискриминация, как неравное обращение, уступает место преследованию, когда «нетитульных» начинают опускать ниже планки основных прав и свобод. Изучая связь преследования и этноцентричных представлений о безопасности, следует, прежде всего, указать на то, что преследование – это удавшаяся попытка отнять неотъемлемое, а неотъемлемое по определению является последним ресурсом.

В связи с этим, прежде всего, необходимо разобраться с тем, что такое преследование; затем исследовать логику преследований с тем, чтобы ответить на главный вопрос статьи.

Справедливо ли рассматривать вопрос преследования в «странах Прибалтики»? Традиционно эти страны выступают против (российского) регионального подхода к ним ^[14], отрицая как сам термин «Прибалтика» («правильно» - «страны Балтии»), так и более общие термины «ближнее зарубежье» и «страны бывшего СССР» («постсоветское пространство»). Однако в реальности такой региональный подход является обоснованным, и сразу по нескольким причинам. Они подробно представлены в пионерном исследовании «Преследование инакомыслящих в Прибалтике» ^[15].

Во-первых, прибалтийские страны выполняют единую геополитическую функцию – являются звеном в санитарным коридоре, буфере, созданном Западом вокруг России. Выполняя эту функцию, они проводят единую политику в отношении проживающих в них русских. Довоенной формой военно-политической кооперации прибалтийских стран была Балтийская Антанта, сейчас на региональную политическую кооперацию, прежде всего, указывает межпарламентская Балтийская Ассамблея. При этом, как отмечает Д.Кондрашов, «Эстония, Латвия, Литва не являются единым политическим и культурным регионом, между народами этих стран культурные и этнические контакты минимальны, кроме того, имеются глубокие религиозные, культурные и экономические противоречия» ^[16], т.е. кооперация стран Прибалтики является сугубо функциональной.

Во-вторых, главный оператор антироссийской политики Запада - США открыто заявляет о Прибалтике в целом, как о регионе своего влияния, что не вызывает у «стран Балтии» возражений. В частности, если говорить об антироссийской пропаганде, то следует отметить прошедший два чтения и переданный в комитет по иностранным делам Конгресса США законопроект № 2277 «To prevent further Russian aggression toward Ukraine and other sovereign states in Europe and Eurasia, and for other purposes» ^[17] (сокращенное название «Russian Aggression Prevention Act of 2014»). Раздел (c) «Дополнительные приоритеты» пункта 309 «Расширенное телерадиовещание в странах бывшего Советского Союза» данного документа гласит, что «План, требуемый подразделом (a), должен также рассмотреть краткосрочное увеличение русскоязычного телерадиовещания в других приоритетных странах, включая Эстонию, Литву и Латвию». Из чего следует, что США также рассматривают Эстонию, Латвию и Литву в качестве отдельного региона – часть «постсоветского пространства» и, что не менее важно, как форпост США в информационной войне с Россией.

В-третьих, изучая ежегодники Охранной полиции Эстонии (ОПЭ), видно, как много места в них занимает описание «угроз конституционному строю» Латвии (меньше – Литвы), что позволяет выдвинуть обоснованное предположение о тесной кооперации спецслужб стран Прибалтики в деле преследования инакомыслящих.

В-четвертых, относительно высокая степень кооперации главной группы риска - «русского сектора» инакомыслящих Прибалтики, имеющей несколько форм, как то ежегодная региональная конференция российских соотечественников Прибалтики, ежегодный Балтийский форум, проводимый правительством Ленинградской области, общий журнал «Балтийский мир» и т.п.

Пятая причина, по всей видимости, является самой важной – уникальные форматы государственности Эстонии, Латвии и Литвы, основанные на теориях «оккупации», «правовой преемственности (континуитета)» и «непризнания» («США никогда не признавали оккупацию Прибалтики!»). Практическая реализация этих противоправных теорий привела, во-первых, к появлению феномена «неграждан» и, во-вторых, к масштабному поражению в правах нетитульного населения. В результате применения этих теорий на практике правозащитники и государства объективно оказались по разные стороны баррикад: разделительная линия обозначается ответом на вопрос о том, кто важнее – «латыш», «литовец», «эстонец» или «человек»? Отстаивая данные теории перед «просто людьми», эстонцы, литовцы и латыши просто обречены держаться вместе.

Следует констатировать, что «преследование» одновременно существует в политическом и правовом измерениях ^{[18, c.1-2]}, при этом в правовом измерении «преследование» проявляется, по меньшей мере, в трех правовых «ипостасях».

Прежде всего, «преследование» должно быть рассмотрено как преступление.

Определение «преследования» дается в ст. 7 Римского Статута Международного Уголовного Суда (РС МУС) «Преступления против человечности», при этом определение двухсоставное: в п. 1 дается каталог деяний, образующих группу преступлений против человечности, а в п. 2 – само определение:

«Для целей настоящего Статута «преступление против человечности» означает любое из следующих деяний, когда они совершаются в рамках широкомасштабного или систематического нападения на любых гражданских лиц, и если такое нападение совершается сознательно:

Пункт 1.

h) преследование любой идентифицируемой группы или общности по политическим, расовым, национальным, этническим, культурным, религиозным, гендерным (…) или другим мотивам, которые повсеместно признаны недопустимыми согласно международному праву, в связи с любыми деяниями, указанными в данном пункте, или любыми преступлениями, подпадающими под юрисдикцию Суда;

Пункт 2.

Для целей пункта 1:

g) «преследование» означает умышленное и серьезное лишение основных прав вопреки международному праву по признаку принадлежности к той или иной группе или иной общности» ^[19].

Для представления общей картины коротко укажем, что в «группу» преступлений против человечества, согласно ст. 7 РС, входят a) убийство, b) истребление, c) порабощение, d) депортации или насильственное перемещение населения, e) заключение в тюрьму или другое жестокое лишение физической свободы, f) пытки, g) изнасилование, обращение в сексуальное рабство, принуждение к проституции, принудительная беременность или стерилизация, h) преследование, i) насильственное исчезновение людей, j) апартеид и k) другие.

В соответствии с данным определением обвинению, среди прочего, следует доказывать в МУС следующие обстоятельства:

«1. Исполнитель серьезно ограничил, в нарушение норм международного права, свободу одного или нескольких лиц с точки зрения осуществления основополагающих прав. 2. Исполнитель выбрал в качестве объекта для преследований такое лицо или лиц в силу особенностей группы или общности или выбрал в качестве объекта для преследований группу или общность как таковую.

3. Такой выбор был продиктован политическими, расовыми, национальными, этническими, культурными, религиозными, гендерными, как это определено в пункте 3 статьи 7 Статута, или другими мотивами, которые повсеместно признаны недопустимыми согласно международному праву» ^[20].

Разъяснения МУС показывают, как глубинную связь преступления преследования с дискриминацией, так и выводят его как «пролог» другого, еще более тяжкого преступления – геноцида: «Дискриминационное основание – это элемент, выделяющий преследование из других составов как преступлений против человечности, так и военных преступлений, и сближающий его с преступлением геноцида. Следует отметить, что массовая дискриминация и последующее уничтожение евреев нацистами было квалифицировано Нюрнбергским трибуналом именно как преследование (отдельного состава преступления геноцида в международном праве того времени ещё не существовало). Таким образом, преследование – это особенно тяжкое международное преступление» ^[21].

Как видно из приведенных формулировок, «преследование» означает «умышленное и серьезное лишение» не любых, а исключительно основных прав, которые, согласно Всеобщей Декларации прав человека, обладают свойством неотъемлемости, что и было отмечено выше.

Другая правовая «ипостась» преследования – основание для получения статуса беженца. Ст. 6 Устава Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ ООН) прямо определяет, что «Компетенция Верховного комиссара распространяется… на всех тех лиц, которые… в силу вполне обоснованных опасений стать жертвой преследований по признаку расы, вероисповедания, гражданства или политических убеждений, находятся вне страны своей гражданской принадлежности и не могут пользоваться защитой правительства этой страны…» ^[22].

Официальное издание «Определение статуса беженцев», подготовленное  Отделом международной защиты УВКБ ООН, устанавливает, что «Обоснованные опасения заявителя должны касаться именно преследования. Конвенция 1951 г. не определяет понятие «преследование». Из статьи 33 Конвенции 1951 г. следует, что угроза жизни и свободе, а также серьезные нарушения прав человека являются преследованием» ^[22].

Третья «ипостась» преследования представлена в международных документах, касающихся защиты правозащитников. В этих документах «преследование» стоит в одном ряду с «угрозами», «ущербом деятельности и безопасности правозащитников», «злоупотреблениями властью», «репрессиями», «грубыми нарушениями международных норм в области прав человека», «возмездием», «негативной дискриминацией», «актами насилия», «запугиванием», «расправами» и т.п.

Например, в преамбуле резолюции ГА ООН 66/164 «Пропаганда Декларации о праве и обязанности отдельных лиц, групп и органов общества поощрять и защищать общепризнанные права человека и основные свободы» термин «преследование» употребляется дважды:

«отмечая с глубокой озабоченностью, что во многих странах лица и организации, занимающиеся поощрением и защитой прав человека и основных свобод, из-за участия в этой деятельности часто подвергаются угрозам и преследованиям и оказываются в небезопасном положении, в частности вследствие ограничения свободы ассоциаций, свободы выражения убеждений или права на проведение мирных собраний или же вследствие злоупотребления гражданским или уголовным  судопроизводством, (…) будучи далее серьезно озабочена тем, что правозащитники подвергаются преследованиям за то, что сообщают о случаях нарушений прав человека и собирают соответствующую информацию» ^[23].

Изучая данную «ипостась» преследования, следует подчеркнуть несколько принципиальных моментов. Правозащитники из числа национальных меньшинств в условиях этноцентризма являются наиболее уязвимой группой риска, т.к. являются выразителями не столько интересов (это больше удел политиков), сколько глашатаями попранных прав национальных меньшинств. Не признавая (в той или иной степени) в национальных меньшинствах членов общества, власти тем более отказывают в признании их правозащитниками, несмотря на то, что лежащая государствах обязанность признания правозащитников прямо исходит из ст. 1 резолюции ГА ООН 53/144 от 09.12.1998 г. «Декларация о праве и обязанности отдельных лиц, групп и органов общества поощрять и защищать общепризнанные права человека и основные свободы» («Декларация о правозащитниках»), принятой в ГА ООН консенсусом.

Проблему признания представителей национальных меньшинств полноценными представителями общества проще всего проиллюстрировать способом, которым Эстония ратифицировала Рамочную конвенцию о защите национальных меньшинств. В законе о ратификации указанной конвенции Эстония сделала оговорку, дав свое определение «национального меньшинства». Это «граждане Эстонии, которые проживают на территории Эстонии; имеют давнюю, прочную и постоянную связь с Эстонией; отличаются от эстонцев по своей этнической принадлежности, культурной самобытности, религии или языку; желают совместно сохранять свои культурные традиции, религию или язык, служащие основой их идентичности» ^[24]. Данное определение взято из закона о культурной автономии национального меньшинства. Определение это, наложенное на историю с кражей гражданства, показывает, что в Эстонии есть только «правопреемные» национальные меньшинства, а «советского» русского национального меньшинства – нет. Вместе с тем ст. 1 вышеупомянутой конвенции прямо говорит о том, что «Защита национальных меньшинств и прав и свобод лиц, принадлежащих к этим меньшинствам, является неотъемлемой частью международной защиты прав человека и как таковая водит в сферу международного сотрудничества». Из чего следует, что права национальных меньшинств принадлежат людям, а не гражданам, и тем более не таким гражданам, которые указаны в законе о ратификации.

Осуществляемые властями преследования активистов национальных меньшинств, и, прежде всего, правозащитников, остаются системно безнаказанными. Преследованиями, как правило, занимаются спецслужбы, они же расследуют преступления против человечности, одной из альтернатив которых является преследование, что образует замкнутый круг. В Эстонии эта ситуация доведена вообще до абсурда – согласно закону о правительстве развитием гражданского общества занимается МВД, т.е. те же спецслужбы. Безнаказанность преследования правозащитников – проблема, с которой ООН знакома: в резолюции 66/164 «Пропаганда Декларации о праве и обязанности отдельных лиц, групп и органов общества поощрять и защищать общепризнанные права человека и основные свободы» указывается, что государства обязаны «принять надлежащие меры для решения проблемы безнаказанности за совершаемые государственными и негосударственными субъектами нападения на правозащитников» ^[23].

Еще один аспект, на который следует обратить внимание – это понимание ООН границы между национальной безопасностью и защитой прав человека. В п. 7 резолюции ГА ООН 66/164 «Пропаганда Декларации о праве и обязанности отдельных лиц, групп и органов общества поощрять и защищать общепризнанные права человека и основные свободы» указывается, что законодательство по вопросам национальной безопасности и борьбы с терроризмом может быть неправомерно использовано и реально использовалось против правозащитников или наносило ущерб их деятельности и  безопасности. Государства должны «обеспечить, чтобы любые меры по борьбе с терроризмом и обеспечению национальной безопасности соответствовали их обязательствам по международному праву, в частности международным стандартам в области прав человека, и не наносили ущерба деятельности и безопасности» правозащитников; преследование правозащитников во многих случаях остаётся безнаказанным. Государства должны «принять надлежащие меры для решения проблемы безнаказанности за совершаемые государственными и негосударственными субъектами нападения на правозащитников» ^[23].

Таким образом, международные органы призывают государства не выдавать борьбу с инакомыслием за борьбу против терроризма и не связывать ее с задачами обеспечения национальной безопасности.

Представления прибалтов о национальной безопасности лучше всего изучать по ежегодным публичным отчетам спецслужб этих стран. В книге впервые сведены вместе, переведены и даны в изложении ежегодники Охранной полиции Эстонии (ОПЭ), Полиции безопасности Латвии (ПБЛ) и Департамента государственной безопасности Литвы (ДГБ). Уже сам факт издания однотипных ежегодников говорит о высокой степени кооперации этих спецслужб. Еще более тесная связь обнаруживается при знакомстве с их содержанием и оглавлением. Из них следует, что главная угроза безопасности стран Прибалтики, помимо России – русские правозащитники и, шире – общественные деятели. Так, например, в разделе «Контрразведка» эстонского отчета за 2005 год указывается, что в Эстонии «лидеры русской общины» поставляют российской разведке информацию личного характера о тех или иных персонах, которых потом российская разведка «обрабатывает» ^{[25, c.7]}.

В разделе «Защита конституционного строя» упоминаются «здешние организации соотечественников и русские партии» ^{[25, c.11]} как инструменты влияния на внутриполитическую ситуацию в Эстонии. Российское посольство «прямо ставит перед ними различные задачи и отдает приказы», а также «прямо или косвенно руководит важнейшими организациями соотечественников, таких как Союз объединений российских соотечественников Эстонии вместе с низовыми организациями и Центром информации по правам человека» ^{[25, c.11]}.

Там же: «В 2005 г. продолжило свою антиэстонскую деятельность некоммерческое объединение с пропагандистским названием «Общественный союз против неофашизма и межнациональной розни» (или просто «Антифашистский Комитет»)» ^{[25, c.11]}. Указано на тесные связи «Антифашистского Комитета» с Объединенной Народной Партией Эстонии ^{[25, c.13]}. И все это – в разделе «Защита конституционного строя», из чего можно сделать однозначный вывод о том, что, по мнению ОПЭ, все указанные правозащитники, антифашисты и русские политики представляют собой угрозу конституционному строю Эстонии.

Раздел «Защита конституционного строя» в 2006 году начинается с уничижительного описания групп риска преследования: это «ничего не значащие и маргинальные русскоязычные псевдополитики, которые стараются (…) привлечь к себе внимание и вытянуть деньги из Москвы» ^{[26, c.10]}. При этом «популярное издание», как сам себя определил ежегодник, предлагает такую извращенную логику: ««Политики, борющиеся за права» здешних русскоязычных людей ни сами, ни большинство русского населения не желают перебираться в Россию. По той причине, что, живя в обществе Эстонии, русские в действительности не ощущают тех проблем, которые пытаются рисовать читателям-зрителям-слушателям российские СМИ».

Правозащитники не просто представляют собой, по мнению ОПЭ, потенциальную или актуальную угрозу безопасности Эстонии, но и ведут с нею самую настоящую информационную войну. Только такой вывод можно сделать из содержания подраздела «Информационная война против Эстонии», в котором опять упоминается, например, Центр информации по правам человека. В связи с изданием «псевдонаучных книг» «Преступления нацистов и их приспешников в странах Прибалтики (Эстония) 1941-1944. Документы и доказательства» и «Эстония: кровавый след нацизма 1941-1944» упоминаются М. Колеров и ИА «Regnum». «Единственной целью книг было создание «научной основы» для государственного аппарата и общественности России с целью обвинения стран Балтии в нацизме» ^{[26, c.10]}.

На Конгрессе российских соотечественников в Санкт-Петербурге «под взмахи дирижерской палочки российских чиновников звучали обвинения против Эстонии. Особенно ярким было критикующее правительство Эстонии выступление экстремиста из Конституционной партии Андрея Заренкова, который просто зачитал написанный для него чиновником Росзарубежцентра текст» ^{[26, c.13]}.

Борьба против перевода русских школ на эстонский язык обучения отражена без указания имён и организаций, но дан обобщённый портрет «необразованных, не владеющих языком «активистов», которые не уважают ни эстонский язык, ни эстонскую культуру, и которые своей деятельностью пытаются добиться такой же необразованности среди современной русской молодёжи» ^{[26, c.13]}. Эта же мысль развивается в отчете за 2007 год: «Остается только удивляться, с каким тупым упорством Москва пытается вывести на позиции «главных русских» необразованных, лицемерных, амбициозных и жадных деятелей, которые всей своей деятельностью дискредитируют и раскалывают здешнюю русскую общину» ^{[27, c.17]}.

Во вступительном слове к ежегоднику за 2008 год новый гендиректор ОПЭ Р. Аэг раскрывает своё представление о том, что есть «защита конституционного строя»: «При защите конституционного порядка приоритетом департамента было и остаётся пресечение угроз от русских радикальных националистов и деятельности России, направленной на разжигание вражды между проживающими здесь национальностями» ^{[28, c.5]}.

Данным заявлением доказывается не только однозначное понимание ОПЭ «русских радикальных националистов», как главной угрозы безопасности Эстонии, но и другое, менее заметное обстоятельство – ОПЭ категорически отказывается признавать правозащитников, как правозащитников, и антифашистов как антифашистов, нарушая тем самым их право на признание и проводя их насильственный «ребрендинг» в «русских радикальных националистов». Легендарный Ночной Дозор описан, в частности, как «всевозможными приёмами добивающееся раскола эстонского общества маргинальное общество с горсткой последователей» ^{[28, c.27]}. Здесь даже на уровне употребляемого словаря чётко видны попытки маргинализации и стигматизации русских правозащитников и антифашистов.

Раздел «Защита конституционного строя» в издании 2008 года начинается с очередного обобщённого портрета «российского соотечественника»: «если исследовать содержание этого понятия, то выясняется, что этим эвфемизмом обозначается т.н. пятая колонна или, иными словами, так описываются простодушные люди, зараженные великодержавной идеологией, которые, не осознавая точного содержания своей деятельности, дают себя использовать, и являются по сути манипулируемыми объектами, а не адекватно воспринимающими мир личностями» ^{[28, c.24]}.

В этом контексте все соотечественники рассматриваются как «однородная манипулируемая масса, существенно расширяющая, таким образом, внешнеполитический арсенал государства (авт.- России)» ^{[28, c.12]}. Но одного «ребрендинга» российских соотечественников в «пятую колонну» мало, надо еще внедрить эти установки в общество. С этой целью, собственно, и издаются ежегодники. Также в качестве характерной особенности рассматриваемых изданий можно отметить, что спецслужбы, без всяких на то оснований, выступают спикером от имени русского населения. Так, в частности, заявляется, что «в действительности русскоязычное население Эстонии не отождествляет себя с экстремистами» ^{[15, c.36]}.

Испытывая постоянную нужду в раздражителе, ОПЭ осуществляет следующий психологический перенос, отмечая, что, т.к. Бронзового солдата уже нельзя использовать как раздражитель после его «культурного перемещения», то таковым стали «17 лет проводившиеся в Синимяе, Вирумаа памятные мероприятия в честь бывших фронтовиков Второй мировой войны – так, как их проводят везде в мире» ^{[15, c.11]}. Речь идет о сборищах ветеранов Ваффен-СС и их последователей. Латвийским аналогом этого мероприятия является ежегодное шествие фашистов по Риге 16 марта. Где ещё «везде в мире» регулярно проводят такие сборища – непонятно, но в последнее время ГА ООН ежегодно принимает соответствующие резолюции против глорификации нацизма, инспирированные как раз прибалтами.

То, как «популярное издание» занимается маргинализацией журналистов, которых ООН при соблюдении понятных условий также относит к правозащитникам, видно из следующего сюжета ежегодника 2010 года. В разделе «Деятельность по информационному воздействию России на Эстонию» ОПЭ жалуется на то, что при освещении событий из Эстонии российские журналисты в общем случае обращаются за информацией к «экстремистским организациям русскоязычного населения» ^{[29, c.12]}, например, к Ночному Дозору. «Помимо экстремистов в Эстонии находятся и другие лица, которые всячески помогают российским телеканалам в их пропагандистской работе. Одним из главных таких сотрудников является действующий в Таллине бизнесмен Олег Беседин, который, по его словам, представляет в Эстонии телеканалы ОРТ, РТР, Звезда, Рен-ТВ и 5 канал Петербурга» ^{[29, c.12]}. В конце раздела даётся прямое наставление: «Департамент Охранной полиции рекомендует не только государственным учреждениям, но и представителям коммерческих и некоммерческих объединений быть осторожными в отношении российских медиаканалов, контролируемых государством, и их местных сотрудников» ^{[29, c.12]}.

Подраздел «Деятельность по влиянию в СМИ» ежегодника за 2011 год содержит еще один пример психологического переноса и «раскрывает» цели России в этом направлении – это «Отвлечение внимания от внутренних проблем путём создания образа врага, в качестве которого используется и Эстония. (…) Основными пропагандистскими темами были обвинения в поощрении нацизма, дискриминации русскоязычного населения и создание образа провального или бессмысленного маленького государства» ^{[30, c.15]}.

Во вступительном слове к отчёту за 2012 год гендиректор пытается придать своему пропагандистскому изданию легитимность (ничто не обязывает ОПЭ, как и другие родственные спецслужбы Прибалтики, их издавать) и уточняет задачи ОПЭ - это «не только передача избранным носителям власти тайно собранной информации и применение скрытых методов, но и диалог с нашим конституционным сувереном, которым является народ» ^{[31, c.4]}. При этом «публикация данных исходит из целесообразности и является пропорциональным средством предупреждения возможных угроз через информирование общественности» ^{[31, c.5]}. Тут прямо говорится о том, что упоминание чьего-либо имени в ежегоднике ОПЭ преследует цель доведения до общественности исходящей от этого человека угрозы, при этом ОПЭ надеется, что «наши ежегодники помогут всем читателям выносить сознательные и всесторонне взвешенные решения и, что главное – решать самим» ^{[31, c.5]}.

Подраздел «Так называемая соотечественная политика России и антиинтеграционная деятельность» содержит ценное признание в том, что русская община Эстонии является предметом конфликта между Эстонией и Россией: «отношение России к русскоязычной диаспоре как к лояльным «соотечественникам» и стремление Эстонского государства интегрировать русскоязычных жителей в общество Эстонии являются конкурирующими между собой концепциями, и это ясно понимают идеологи российской соотечественной политики. Критическим условием для успеха этой политики является сегрегация русскоязычного населения в странах его проживания. В этом свете исходящие из МИД РФ и по другим государственным каналам обвинения в отношении интеграционного процесса в Эстонии или отдельных его частей не могут быть искренними и восприниматься всерьёз. На самом деле у авторов этих обвинений вызывают озабоченность успехи Эстонии в интеграции национальных меньшинств – достаточное владение государственным языком, продолжение обучения в вузах Эстонии, работа на государственной службе, участие в обороне государства, растущая общественная активность в областях, связанных не с Россией, а с развитием Эстонии как части Европы» ^{[31, c.8]}. В данном случае ОПЭ опять выступает спикером русской общины, от её имени рассказывая эстонцам (на русский язык ежегодники, разумеется, не переводятся), как хорошо русским живется в Эстонии. То же самое можно видеть и во вступительном слове к отчёту 2013 года: «В странах Европы неизвестны факты систематического насилия против русских. В демократических странах, в которых русские поселились, сегодня они могут чувствовать себя свободнее и безопаснее, чем в России» ^[32].

В подразделе о «мягкой силе и соотечественной политике» раздела «Защита конституционного строя» лидерам российских соотечественников в Эстонии дается следующая характеристика: «Непрозрачности финансирования российской соотечественной политики сопутствует коррупция. В заинтересованных лицах, которые хотели бы отпилить кусочек от госбюджета России, недостатка нет. На жаргоне российских чиновников это так и называется – распил. Количество денег всегда ограничено, а желающих получить легкие деньги из фондов – много. Поэтому для получения денег из фонда следует найти себе лоббиста из числа московских чиновников. «В благодарность» лоббисты получают свою часть выделенных фондом денег. Эту процедуру обозначает слово откат. Поэтому российские чиновники смотрят зачастую сквозь пальцы на то, как часть денег, выделенных на проведение какого-то мероприятия, издание журнала или какую-нибудь иную деятельность, просто оседает в кармане ходатая. Такой способ добычи денег является источником заработка для многих активистов соотечественной политики, т.к. суммы распределяемых субсидий доходят до сотен тысяч евро» ^{[32, c.6-7]}.

Тот факт, что деятельность русских правозащитников в Эстонии (а они главные и постоянные герои отчётов) оценивается ОПЭ именно как угроза национальной безопасности, подтверждается следующим заявлением гендиректора ОПЭ, сделанным им во вступительном слове к ежегоднику за 2014 год: «извещая об угрозах безопасности, роль ежегодника ОПЭ состоит в предупреждении возможных угроз. Мы используем для этого все средства, которые доверили нам народ и демократическая государственная власть. Здесь мы имеем в виду не только материальные, но и правовые средства. В число последних входит, например, право скрытно собирать информацию или делиться с общественностью своей информацией и выводами. Использование этих разрешенных средств является обязанностью Охранной полиции, если это необходимо для предотвращения угроз безопасности. Само же разрешение и запрет правовых средств являются компетенцией и ответственностью не учреждения безопасности, а законодателя, а в некоторых случаях – судебной власти» ^{[33, c.4]}.

Подраздел «Российское понимание «мягкой силы»» раздела «Защита конституционного строя» заканчивается следующим образом: «несмотря на годами длящиеся российские попытки влияния на Эстонию и наглую ложь контролируемых государством СМИ России, подавляющее большинство нашего русскоязычного населения всё-таки способно хорошо отличать вражескую пропаганду от реального положения дел в Эстонии» ^{[33, c.4]}. При этом «великорусские шовинисты маргинальны в Эстонии» ^{[33, c.7]}.

Из приведенного краткого обзора видно, что деятельность русских правозащитников в Эстонии является, с точки зрения ОПЭ, во-первых, вражеской разведкой (раздел «Контрразведка»), во-вторых, экстремизмом (раздел «Экстремизм») и, в-третьих, угрозой конституционному строю Эстонии.

Ту же структуру ежегодников можно наблюдать в Латвии, в частности, идентичны разделы «Контрразведка» и «Защита конституционного строя», поэтому есть смысл сосредоточиться на отличиях. Так, если ежегодники ОПЭ заняты исключительно очернительством правозащитников, то ПБЛ позволяет себе признать некоторые их успехи, в частности, проведение референдума о статусе государственного для русского языка в 2011 году. Что, разумеется, не означает, что с точки зрения ПБЛ этот референдум не является прямой угрозой конституционному строю Латвии - наоборот. При этом параграф 1.1. раздела «Защита конституционного строя» прямо называется «Политика соотечественников России, как угроза безопасности Латвии» ^{[34, c. 5]}.

Если в Эстонии, согласно отчетам ОПЭ, правый экстремизм является исключительно безымянным, то в Латвии несколько организаций всё-таки называются поименно.

Общим является подход спецслужб к рассмотрению правозащитников исключительно как «агентов Кремля», не имеющих собственных интересов и не умеющих артикулировать их. Таким же образом спецслужбы ведут себя по отношению к журналистам и изданиям, выпадающим из «мейнстрима». Так, первый раздел отчета ПБЛ за 2013 г. носит название «Контрразведка и  защита государственных тайн». В подразделе 1.1. «Активность иностранных разведок в Латвии» отмечалось, что «значимым направлением деятельности зарубежных спецслужб в отчётный период было также сотрудничество с диаспоральными организациями и активистами в различных латвийских регионах наиболее активно разведывательную деятельность против латвийских интересов вели российские спецслужбы» ^{[35, c.7]}, что практически ставит знак равенства между российскими спецслужбами и «диаспоральными организациями». В частности, для того чтобы окончательно убедить читателей отчёта в том, что «Россотрудничество» - это чисто шпионская организация, приводится ссылка на публикацию в американских СМИ о том, что ФБР США вело исследование вопроса о том, не подвергалась ли риску американская молодежь, когда ездила на ознакомительную поездку в Россию по приглашению этого агентства ^{[35, c.10]}. Сведений о том, что расследование ФБР США дало положительные результаты, в отчёте ПБЛ не приводится, из чего можно предположить, что ссылка дана исключительно для того, что бы создать определённый настрой у читателей отчёта.

Второй подраздел рассматриваемого раздела носит название «Проявление российской политики соотечественников в Латвии». В этом подразделе деятельность русских общественных организаций оценивается, как несамостоятельная, полностью подконтрольная  МИД РФ, а посольство выставляется как её главный организатор и координатор: «Деятельность различных неправительственных организаций, связанных с реализацией политики российских соотечественников, была направлена против сплочённости латвийского общества и уменьшения чувства принадлежности русскоязычных жителей к Латвии» ^{[35, c.10]}.

В отличие от эстонского издания, латвийское не боится подробно останавливаться на персоналиях (в «активе» ОПЭ – проигранный судебный процесс таллиннскому вице-мэру Яне Тоом, в результате которого запись о ней была из ежегодника удалена). Так, в частности, отдельный подраздел называется «Деятельность Александра Гапоненко», которого характеризуют, как «псевдоэксперта» и «псевдоисследователя», несмотря на то, что он имеет учёную степень доктора экономических наук, является почётным профессором и членом академии, директором исследовательского института, издал более десятка научных монографий и несколько сотен публицистических статей.

Еще о вопросе признания: антифашистских организаций в Латвии нет, а есть «так называемые антифашистские организации», как и одноименный подраздел, в котором говорится, что «в отчётный период важную роль в дискредитации Латвии на международном и национальном уровне сохраняли антифашистские организации, которые старались популяризировать созданный в России миф о «возрождении и глорификации нацизма в Латвии».

Далее в отчёте ПБЛ указывается на то, что руководители антифашистских организаций проводили другие мероприятия, нацеленные на дискредитацию Латвии. В частности, Иосиф Корен организовал поездку делегации на совещание по человеческому измерению БДИПЧ ОБСЕ в Варшаве ^{[35, c.12]}. Отметим, что руководство БДИПЧ ОБСЕ как раз и приглашает руководителей неправительственных организаций и правозащитников на совещание по человеческому измерению в Варшаву для того, чтобы услышать их мнение о положении с правами человека в странах-участниках, в частности, на обсуждение всегда выносятся вопросы возрождения нацизма ^[36]. Обвинение антифашистов в контактах с БДИПЧ ОБСЕ прямо нарушает право правозащитников на контакты с международными организациями, зафиксированное в Декларации о правозащитниках.

В отчёте за 2013 г. под номером три появляется новый раздел «Безопасность информационного пространства». В этом разделе отмечается, что в латвийском информационном пространстве продолжалось распространение стереотипов и мифов, отвечающих геополитическим интересам России. Среди них представлены следующие мнения о том, что в Латвии «возрождается фашизм и идёт его глорификация», что «нарушаются права русскоязычных», отрицается оккупация Латвии в 1940 г., преувеличенно восхваляется позитивный вклад Латвийской ССР в развитие страны и тенденциозно отражается существующая ситуация ^[35].

Яркий пример приравнивания правозащитной деятельности к террористической приведён в отчете ПБЛ за 2014 год. В разделе «Сторонники российской агрессии в Украине» (латвийские ежегодники в целом богаче на разделы, чем эстонские) появилась тема сбора гуманитарной помощи для гражданского населения, пострадавшего в ходе боевых действий на юго-востоке Украины. Называется общество «Балтия» и фамилии активистов: Станислава Букайна, Дмитрия Прокопенко и Артемия Яковлева. Сообщается, что длительное время собирать гуманитарную помощь обществу «Балтия» не удалось - против активистов было возбуждено уголовное дело по факту вовлечения людей в террористическую деятельность. Основанием для уголовного преследования было то, что гуманитарная помощь собиралась для тех, кто проживал на территории, подвергавшейся ударам вооруженных сил Украины ^{[37, c.16]}.

Таким образом, эстонский и латвийский опыт борьбы с правозащитниками, а также преследования, организованные спецслужбами этих государств, очевидно, реализуют одни и те же задачи, связанные с укреплением этнократии, насильственным уничтожением этнонациональных различий в обществе, благодаря которым эти государства стремятся реализовать свои стратегии национальной безопасности.

Литовский опыт здесь также интересен, и, прежде всего, тем, что, насколько можно судить, первый ежегодник ДГБ появился только в 2012 г. (в ежегоднике за 2013 г. говорится, правда, что обзор представляется общественности в третий раз). В связи с чем можно на примере небольшого по объему материала проследить, насколько стремительно его содержание перешло от относительно нейтрального к агрессивному и полностью вписалось в «прибалтийский формат». С литовскими особенностями, разумеется.

Вывод о том, что ежегодник ДГБ за 2012 год – первый, подтверждается словами директора ДГБ Гядиминаса Грина во вступительном слове к изданию: «Я рад тому, что с этого момента информирование общественности о деятельности ДГБ и угрозах национальной безопасности станет ежегодной практикой» ^[38]. При этом первые два ежегодника, насколько можно судить, были в первую очередь призваны укрепить пошатнувшуюся репутацию ДГБ. В частности, в разделе IX «Взгляд общественности на деятельность Департамента» (аналогов ему в Латвии и Эстонии нет) отчёта ДГБ за 2013 год говорится о том, что «большинство людей, в отличие от судов, пожарно-спасательной службы, полиции, напрямую не сталкивается с Департаментом. Мнение о деятельности ДГБ чаще всего составляется из сообщений СМИ и высказываний политиков. Как правило, ДГБ придерживается установки не комментировать различные мнения, а прокомментировать факты Департамент часто не может из-за государственных секретов. Однако когда во время критики искажаются факты, когда они отбираются необъективно, необходимо обратить внимание общественности на распространяемую дезинформацию. Здесь особую роль может сыграть Комитет по национальной безопасности и обороне Сейма Литовской Республики, как Комитет Сейма, непосредственно осуществляющий парламентский контроль ДГБ» ^[39]. 

Содержание и тон ежегодника ДГБ за 2014 год радикально отличаются от предыдущих. Связано ли это со сменой директора ДГБ (в апреле 2015 Гядиминаса Грина сменил Дарюс Яунишкис) – непонятно, т.к. в ежегоднике отсутствует обычное «слово директора», которое заменено на раздел I «Среда национальной безопасности».

«Как и в предыдущие годы, в 2014 году угрозы национальной безопасности Литвы возникли, в основном, за счёт геополитического положения страны и трудно прогнозируемой, не уважающей суверенитета и права выбора других стран, проводящей агрессивную внешнюю политику России. Агрессия последней на Украине, и принципиальная реакция нашей страны на военные действия и прямое вмешательство в процессы внутренней политики суверенного государства спровоцировали ещё более активные операции российских информационных и разведслужб, усиление инструментов «мягкой силы», политически мотивированные экономические санкции, усилия ещё более централизовать и координировать группы пророссийских соотечественников и сочувствующих им. Стоит обратить внимание на то, что создание и координирование влиятельных групп, распространение враждебной для Литвы информации, оцениваемые как проявление демонстрации «мягкой силы», при возникновении подходящей ситуации могут быть использованы для осуществления «жёсткой силы» - вызывания социальных беспорядков, путаницы в государстве, провокации и поддержки действий враждебных для Литвы сил» ^[40].

Отметим использованный словарь: «агрессия России» (установление акта агрессии, согласно уставу ООН, находится в компетенции СБ ООН), «угроза национальной безопасности», «пророссийские соотечественники и сочувствующие им», «мягкая сила», «жёсткая сила», «такие группы».

Наиболее значимыми с точки зрения исследования являются разделы IV «Информационная и идеологическая политика России» и V «Политика российских соотечественников в Литве», значительно пересекающиеся по тематике, в связи с чем они будут рассмотрены в едином блоке. С учётом предыдущего опыта изучения аналогичных ежегодников Латвии и Эстонии представляется особенно важным выяснить, видит ли ДГБ в «российских соотечественниках» представителей национальных меньшинств, подлежащих защите согласно соответствующей Рамочной конвенции, правозащитников или «агентов Кремля», непосредственно или опосредованно связанных с соответствующими разведслужбами. Изучение показывает, что ДГБ считает «предполагаемыми» как проблемы национальных меньшинств, так и нарушения прав человека в Литве, а российских соотечественников определяет как «основную мишень проводимой в Литве информационной идеологической политики России».

Так, отчет за 2014 год указывает, что сложившиеся в 2014 году натянутые отношения между Россией и Западной Европой, а также США определили особенно агрессивное поведение России также и в отношении стран Балтии и предопределили то, что Литва осталась мишенью информационной войны России. Отчет подчеркивает, что основной мишенью, проводимой в Литве информационной идеологической политики России, в первую очередь, являются русскоязычные и представители других национальных сообществ, которые поощряются не доверять государству Литвы и его институциям ^[40].

Создатели Отчета за 2014 год также акцентируют внимание читателя на то, что российские СМИ манипулировали фактами истории Литвы, а также обостряли предполагаемые угрозы нацизма и реваншизма в странах Балтии, а также обратили в связи с этим внимание на личность руководителя фонда «Историческая память» Александра Дюкова, назвав его псевдоисториком. Ему по инициативе ДГБ летом 2014 года было отказано во въезде в Литву, когда он планировал представить в Литве свою книгу «Накануне Холокоста» о роли литовцев в уничтожении евреев во время Второй Мировой войны и накануне её. Здесь впервые видна «писаная» акция преследования – запрет на въезд российскому историку.

Отличительной особенностью литовских ежегодников от аналогичных изданий их коллег из Эстонии является создание и публикация каталога «неблагонадёжных» СМИ: «одним из инструментов влияния России для осуществления задач информационной и идеологической политики в Литве были такие средства русскоязычных СМИ как «Литовский Курьер», «Обзор», «Экспресс-неделя» и «Первый Балтийский канал», ретранслируемые в Литве каналы российского телевидения, российские интернет-сайты. Содержание представленной в них информации по вопросам внешней политики Литвы, истории, энергетики, национальных меньшинств соответствовало формируемым в российской общественной среде установкам по отношению к Литве. Русскоязычные СМИ Литвы не формируют самостоятельной позиции по поводу войны на Украине и, стремясь оправдать агрессивную политику России, прибегают к помощи публикуемых как в России, так и на Западе статей, поддерживающих идеологическую политику Кремля» ^[40].

Кооперация между русскими и поляками Литвы, в том числе политическая, получила такую оценку: «Для достижения консолидации национальных сообществ русских и поляков, в русскоязычных СМИ отрицательно оценивалась проводимая в Литве политика национальных меньшинств» ^[40].

Новинкой можно счесть подраздел «Социальные сети», появления которого, впрочем, вполне можно было ожидать. По оценкам ДГБ, информационные компании, распространяющие антиконституционные установки, являются относительно эффективными, для их выполнения необходимы минимальные человеческие и финансовые ресурсы» ^[40].

В конце данного обзора дадим обобщение отношения к правозащитникам, сделанное ДГБ: «Члены действующих в странах Балтии советов соотечественников и другие лица, осуществляющие интересы России, создали финансируемые Российским фондом центры по «защите» прав национальных сообществ, которые компрометируют балтийские государства в международном сообществе и увеличивают этническое противостояние этих государств изнутри» ^[40].

Из представленного материала необходимо сделать следующий вывод - в структуре ежегодников, с точки зрения задач исследования, отсутствуют две серьёзные составляющие: описание собственно применённых спецслужбами «невоенных средств» и типично полицейских «продуктов», например, возбуждённых уголовных дел и следующих за ними обвинительных приговоров в отношении правозащитников (в отличие от шпионов и коррупционеров, например). Хотя и утверждается, что в обязанности ОПЭ входит «обнаружение и анализ систематической деятельности, которая включает в себя не только правонарушения, направленные против интересов безопасности Эстонии», почти ни одного собственно «правонарушения» правозащитников ежегодники не описывают. Из этого следует, что реальной задачей ОПЭ является выявление и расформирование, «гашение» групп, которые, могут быть охарактеризованы как «решающие меньшинства».

В целом следует констатировать высокую степень эффективности действий спецслужб по уничтожению русского инакомыслия в Прибалтике. Очень мало кто из «фигурантов» ежегодников, например, ОПЭ, надолго «задерживается» в нём – активисты либо покидают Прибалтику, не выдержав преследования, либо просто отходят от активных действий в интересах сохранения семьи и работы, либо вербуются спецслужбами. Для правозащитников, продолжающих борьбу с дискриминацией, «русский экстремизм» действительно становится «образом жизни» ^{[15, c.76]}.

Один из существующих способов регулировать данную проблему – это международная правовая база.

Однако отношения государства и национального меньшинства по большей степени оставлены на усмотрение самого государства. Данные проблемы требуют к себе все большего внимания. Необходим единый подход к тому, что собой представляет этническое/национальное меньшинство, каковы его права. Важно также обратить внимание и на язык, ведь по логике вступление в ЕС любого государства - это уже признание этим государством множественности языков, поэтому лучшим вариантом было бы вообще отказаться от понятия «государственный язык», в духе концепции «Европы регионов». Следует признать, что часто ссылки на то, что то или иное государство состоит в основном из представителей одной этнической группы, которая является доминантной,  даже в рамках небольшого государства служит исключительно для обоснования превосходства титульного этноса, а это всегда означает игнорирование государством представителя «враждебного национальной стратегии безопасности национального меньшинства». Этому четко и жестко должна быть противопоставлена иная парадигма – уважение и реализация прав человека вне зависимости от его этнического происхождения. Лишение человека прав на участие в политическом процессе, например, на основании его этнического происхождения, делает невозможным образование гражданского общества; такое государство способно к распаду в современных условиях ^[8].

При этом довольно часто можно увидеть проникновение национализма в конституционные тексты различных государств, что делает проблему обеспечения равных прав и возможностей всем членам общества практически не решаемой ^{[18, c.1]}.

Все вышеизложенное, однако, не дает ответа на вопрос о причинах все ужесточающегося преследования и, шире, саморазрушительного поведения «титульных» этносов Прибалтики. Если рассматривать национальную безопасность в понимании прибалтийских спецслужб как ресурс, и так же рассматривать личную безопасность русских правозащитников Прибалтики, то видно, что спецслужбами эти два ресурса воспринимаются неразрывно связанными в логике игры с нулевой суммой: чем выше личная безопасность правозащитников, тем ниже уровень национальной безопасности – опять же, в понимании спецслужб. Другого вывода, другого подхода на основании исследованных материалов обнаружить нельзя. Как нельзя и сказать о том, что поиски причин подобного поведения «титульных» этносов не велись. Велись, и ведутся до сих пор, при этом подходы демонстрируются самые разнообразные. Понятно, что самый живой интерес к этой проблеме не у представителей академической науки, а у самих русских (и части литовских и польских) политиков и правозащитников из Прибалтики, а также российских экспертов, занимающихся проблемами региона. При изучении этих подходов следует иметь в виду, что в Прибалтике практически отсутствуют научные издания на русском языке, в связи с чем приходится основываться на публицистике.

В конце 80-х – начале 90-х годов XX века очень многие русские общественные деятели и политики, особенно близкие к «народным фронтам», разделяли незамысловатую «теорию маятника», согласно которой маятник, раз качнувшись вправо, со временем придет в состояние покоя. Также в качестве образа предлагалась «пена», которая со временем «сойдет». Практика показала, что они ошибались – маятник обратно влево не качнулся, а наоборот, устремился дальше вправо, а «пена» не только не «сошла», но, наоборот, стала еще гуще.

Изучение подходов к ответу на поставленный вопрос позволяет, прежде всего, разделить экспертные мнения на две части по отношению к тому, является ли подобное поведение прибалтов их собственным решением или, наоборот, внешним?

В пользу «внешнего» решения говорит логика психологического «переноса» своих проблем на оппонента, неоднократно подмеченная при изучении изданий спецслужб. Если прибалты, осуществляя перенос, обозначают всех правозащитников «агентами Кремля», то, следовательно, в основе сами они – «агенты Вашингтона». В отношении спецслужб это утверждение будет истинным – их действительно создавали американцы. По мнению Д. Кьезы, в Европе вообще не осталось самостоятельных спецслужб, все они – филиалы ЦРУ ^[41]. В пользу «внешнего» источника также высказывается А. Мартынов, говоря о том, что в европейских государствах отсутствуют самостоятельные спецслужбы ^[42].

Идея внешнего управления русофобией в Прибалтике не нова. Национальная безопасность стран Прибалтики – ресурс, повторимся, ограниченный, и любые рассуждения местных политиков на тему безопасности начинаются со слов «Наши партнеры по НАТО…». Постоянно увеличивающееся военное присутствие НАТО в регионе, военная истерия, публикация сценариев вторжения России в Прибалтику – все это современная реальность, и преследование правозащитников является только частью её.

Вместе с тем, исследуя идею внешнего управления, следует обратить внимание на высокий уровень «зеркальности» риторики стран Прибалтики, с одной стороны, и России и российских соотечественников в Прибалтике – с другой. В качестве примера можно привести фрагмент интервью депутата Рижской городской думы Игоря Кузьмука: «Политики определенного толка при поддержке отдельных историков «обрабатывают» молодежь, пытаясь внушить им, что легионеры — это не жертвы войны, а герои, борцы за свободу и независимость. Национально озабоченным политикам очень выгодно отвлечь молодых людей от реальных проблем страны с помощью героических мифов о прошлом. Также им выгодно, и мы это наблюдаем каждый день, стравливать людей разных национальностей, создавать образ врага в лице русских. (…) Но, конечно, легче разжигать межнациональную рознь, искать врагов внутри страны и за ее пределами, чем решать проблемы демографии, экономики... Шнере и сотоварищей мало интересует будущее страны, они действуют сугубо цинично: националистическая истерия позволит им, точнее, персонально каждому, и на следующих выборах попасть в парламент и стало быть еще на 4 года они обеспечить себе хорошую зарплату» ^[43].

Как видно, тут повторяются те же аргументы, что и в отчётах спецслужб, только в зеркальном отражении: мотивы деятелей противной стороны являются исключительно корыстными, нагнетание напряжённости проводится с целью решения внутренних проблем, деятельность противной стороны раскалывает общество, противник создает образ врага, противник занят переписыванием истории и т.п.

Вместе с тем нельзя не отметить и принципиальную разницу в подходах России и Прибалтики к вопросу о собственном суверенитете. Россия твёрдо следует идее «суверенной демократии», увязывая с ней вопрос национальной безопасности. «Глеб Павловский высказал законное сомнение: непонятно, говорит он, как строить эту новую систему безопасности, если в России сам национальный консенсус о безусловной ценности суверенитета не оставляет места для неизбежных в этом торге уступок» ^[44].  

Размышляя над взаимосвязью суверенитета с безопасностью, М. Колеров вводит понятия необходимого, достаточного и остаточного суверенитета: «безопасность – ценность, поэтому она не может не вступать в ежедневный конфликт с практикой её обеспечения. Всякая ценность (а не «политика ценностей») нормативна и находится в вечном, исторически неразрешимом конфликте с реальностью. (…) Любая система взаимной безопасности начинается с суверенного права вето. Её невозможно построить только лишь на взаимном праве самоограничения, поскольку оно не создаёт главного – гарантий безопасности. При таком беззащитном самоограничении самозаконным «гарантом» становится не консенсус, а преобладающая сила, оператор-манипулятор (сам манипулируемый бюрократической игрой). (…) Видя, зная такую реальность «Лиги Наций», назначать её судьёй над своей суверенной безопасностью – безумие. (…) В кризисной и конфликтной «современности-2» России жизненно необходим экономический суверенитет, ограниченный лишь её рыночными союзами. Но «достаточен» только безусловный национальный политический суверенитет, страхующий нас от «остаточной» наднационально-бюрократической «безопасности» ^{[44, c.91]}.

В отличие от России, в Прибалтике вопросы безопасности никак не увязываются с вопросом о суверенитете. Более того, Эстонская Республика, например, никогда не была «суверенной» на конституционном уровне – она всегда, начиная с конституции 1920 года, была «самостоятельной» (в отличие от Эстонской ССР, которая как раз была «суверенной»). Вопрос измерения уровня суверенитета в Прибалтике также не ставится – в отличие от ежедневно муссируемого вопроса об уровне национальной безопасности. Свой самородный суверенитет Прибалтика практически полностью передала «Лиге Наций», в связи с чем можно говорить только о его «остаточном» выражении. Тут можно выразиться так, что прибалты приняли только одно суверенное решение – не принимать суверенных решений. Имея исключительно «остаточный» суверенитет и не имея инструмента его измерения, прибалты не в состоянии измерить и уровень своей безопасности, что отчасти может объяснить движение «маятника» все дальше вправо. Отсутствие национального суверенитета явно говорит в пользу тезиса о «внешнем управлении».

Ряд исследователей, однако, считают, что рассматриваемое поведение прибалтов – это их собственное решение. И, если согласиться с тем, что в России национальный консенсус выстроен на безусловной ценности суверенитета, то основа этнонационального консенсуса в странах Прибалтики чётко видна из рассмотренных ежегодников спецслужб, и это – идея доминирования «титульной» национальности. При этом отрицательное давление национальной безопасности при «остаточном» суверенитете объективно высасывает безопасность из всего, до чего прибалты в состоянии дотянуться. И, прежде всего, из живущих по соседству с ними национальных меньшинств. Здесь необходимо привести различные мнения по вопросу государственной политики и отношения прибалтов к русскому меньшинству, которые являются определяющими для широкого круга экспертов.

А. Рар полагает, что новые члены Европейского союза – поляки, прибалты, чехи, венгры – просто хотят отыграться, желают исторической справедливости. Они считают себя оккупированными странами и ищут справедливости. Поэтому они стали архитекторами нового мирового порядка, который должен закрепить роль России как страны, которая проиграла холодную мировую войну. И для них 60-летие окончания Второй мировой войны – не праздник, а начало жуткой трагедии в их истории. Фашизм, в отличие от коммунизма, у них закончился быстрее. Это и повлияло на их сравнение, которые прибалты делают не в пользу коммунизма ^[45].

Г. Павловский полагает, что те, кто наблюдает за ожесточением политической лексики в Варшаве, Риге и Таллине, заметили, что та перешла грань простого недружелюбия. В качестве их цели выступают русские. Это риторика ненависти, сфокусированная на России, русских и Владимире Путине, которая сродни риторике антисемитов. Страны, мечтающие о карьере высокооплачиваемых пограничников, изобретают санитарный кордон против Востока ^[46].  

Д. Кондрашов считает, что в Европе главенствует дух реваншизма, а ЕС превращается в постепенно фашизирующееся агрессивное образование. Более того, он утверждает, что «идеологическая модель европейского «нового порядка» сейчас отрабатывается в традиционной соросовской политической лаборатории – Эстонии, где кроме эффективного применения демократических основ Евросоюза в качестве правовой базы для геноцида инородцев российского происхождения закладываются и идеологические основы европейского светлого завтра – национал-демократии» ^[16].

Д. Кленский также замечает активную антирусскую истерию, при которой прибалтийская элита забыла об инстинкте самосохранения ^[47].

М. Демурин объясняет, что причина ненависти прибалтийских националистов к России и русским - это проявленная ими и их предками слабость визави Советского Союза в 1930-х годах. Таким образом, речь идет о порочной попытке преодоления собственного исторического комплекса слабости, ведь прибалтийские политические элиты задолго до 1940 года начали курс соглашательства и сотрудничества с режимом СССР. Параллельно они заигрывали с гитлеровской Германией,  с Англией, Францией и другими странами ^[48].

 Все эти мнения взяты из книги десятилетней давности «Россия и «санитарный кордон». За десять лет ситуация качественно ухудшилась, про «маятник» уже никто не говорит. Но - почему? Из приведенной подборки видно, что единого мнения нет, вплоть до того, что прибалты, по сути, приняли только одно собственное решение - не принимать собственных решений.

В.В. Степанов и В.А. Тишков полагают, что ситуация с этнократической политикой и массовым безгражданством тупиковая, так как прибалтийским странам все равно не удалось запустить в действие механизмы принудительной языковой и культурной ассимиляции. В это же время Россия не смогла сделать положение русскоязычных там более благоприятным. А международные структуры часто не обращали внимание на положение национальных меньшинств в странах Балтии. В случае, если все же страны Балтии смогут перестроить свою политику при опоре на общегражданские принципы нациестроительства, русская диаспора могла бы формировать свою идентичность не на конфликтной, а на конгломератной, балто-славянской основе ^[49].

Однако пока этнонационализм остается главным инструментом стратегии национальной безопасности, связанной с интеграцией балтийских стран в так называемый евроатлантический мир и реализацией задач НАТО, углубление общественного разделения неизбежно. Более того, можно прогнозировать нарастание агрессивной антироссийской риторики со стороны политической элиты стран Балтии. Это будет выражено, в том числе, в нападках на русскоязычное меньшинство и его субъектность в обществе и международной политике. Поскольку субъектность того или иного сообщества зафиксирована, в том числе, в уровне его историчности, можно ожидать усиления нападок на исторические символы, символы победы и исторические сюжеты, которые дороги для русских. По этой причине за более, чем двадцать лет так и не был установлен status quo в межэтнических отношениях в странах Прибалтики, притом, что возникают сомнения в возможности его установления в принципе.