Форма судебного процесса в контексте эволюции судебной системы Московского государства

Хащина Эллина Эдуардовна доктор архитектуры доцент кафедры конституционного и административного права Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения "Курский государственный университет" 305000, Россия, Курская область, г. Курск, ул. Радищева, 29, ауд. 606 Khashchina Ellina Eduardovna Doctor of Architecture Assistant at the Department of Constitutional and Administrative Law of Kursk State University 305000, Russia, Kurskaya oblast', g. Kursk, ul. Radishcheva, 29, aud. 606 elinka1408@mail.ru

При характеристике пути развития судебного процесса в историко-правовой науке нередко используются различные систематизационные приемы, среди которых особое место занимает выделение исторических типов судебного процесса.

В советской процессуальной науке понятие «исторический тип процесса» напрямую связывалось с общественно-экономической формацией, сложившейся в обществе^[16]. Данный подход выстраивал историю судопроизводства в логически стройную систему, в которой наблюдалась последовательная смена рабовладельческого, феодального, буржуазного и социалистического типов процесса. Однако подобный подход к типологии не принес ожидаемого положительного эффекта, поскольку отрываясь от исторической действительности, ограничивался изучением «позитивного законодательства и практики, сопровождаемым обязательной критикой «формальных буржуазных гарантий»^{[10, С.4]}.

В современной науке истории государства и права не произошло отказа от термина «исторический тип процесса», причем, как правило, в качестве данных типов называют обвинительный, разыскной (следственный) и состязательный процессы^[4]. Однако, оценивая процесс смены исторических типов судебного процесса, большинство авторов признают, что это куда более сложный путь, в рамках которого возможно как последовательное развитие, так и регресс. Для характеристики истории становления и развития правосудия все чаще применяется такое понятие как «форма» судебного процесса.

Так, В.В. Захаров указывает, что становление и развитие правосудия сопровождается сменой различных форм процесса, отмечая, что под формой следует понимать технику правосудия: последовательность стадий, условия перехода дела от одной стадии к другой, основания и порядок совершения отдельных судебных действий и др^[4].

Таким образом, история знает множество различных форм осуществления правосудия, которые, однако, имеют черты исторических типов судебного процесса: обвинительного и розыскного и состязательного. Следовательно, в конкретный исторический период, в отдельно взятом государстве, мы можем наблюдать сразу несколько форм судопроизводства. Особый интерес представляют такие периоды, в течение которых формы, присущие различным типам судебного процесса, существуют совместно, постепенно видоизменяясь. В процессе их сосуществования одни формы развиваются, расширяются сферы их применения, другие, напротив, уступают, «свертываются», и, в конце концов, полностью отмирают. В силу каких причин это происходит, и каковы особенности данного процесса – вопрос, однозначного ответа на который наука пока не дает.

Обвинительный тип судебного процесса, как правило, характеризуется такими чертами, как равное процессуальное положение сторон, широкое использование формальных доказательств, пассивная роль суда, выступающего в качестве независимого арбитра, и восстановление нарушенного права как основная цель судопроизводства. Процесс розыскного типа, напротив, отличается отсутствием сторон по делу, взглядом на обвиняемого как на объект разбирательства, использованием формальной оценки доказательств, письменным и тайным характером, причем суд здесь выступает одновременно в качестве органа уголовного преследования. Отсюда следует вывод, что для использования обвинительных или розыскных форм, необходимо определенная система судоустройства. В первом случае – это независимый и пассивный суд, не имеющий собственного интереса в исходе дела, во втором – единый судебно-следственный орган, тесно связанный задачами публичной власти.

В период с 1497 по 1649 год в Московском государстве мы можем наблюдать постепенное формирование розыскных форм судопроизводства, которые в петровскую эпоху станут главенствующими для судебного разбирательства независимо от существа дела. Тем не менее, на протяжении этого периода обвинительная форма, именуемая «суд», продолжает использоваться, а важнейший принцип древнерусского судебного процесса –осуществление «суда» на основе состязательности и относительного равноправия сторон – не вытесняется из правоприменительной практики полностью^[3].Однако значение обвинительных форм постепенно ослабевает. Продемонстрировать это можно, в том числе, путем рассмотрения эволюции органов, осуществляющих судопроизводство в форме «суда».

В первой половине XVI века существовали параллельно три судебные системы: государственная, вотчинная и церковная^[7]. Существование вотчинной и церковных судебных систем определялось правом, соответственно, владельцев вотчины и монастырских властей вершить суд над людьми, проживающими на подвластной им территории. Что касается государственной судебной системы, то она делилась на местную и центральную, причем формирование последней завершилось непосредственно перед началом исследуемого в данной работе периода.

Высшей судебной инстанцией Московского государства являлся великокняжеский суд (после 1547 года – суд царя). Судебные полномочия принадлежали также княжеским детям^[8] и некоторым боярам. При этом законодательные памятники того периода не донесли до нас информации о том, каким образом распределялись дела между судом Великого князя, его детей, а также судом Боярской Думы. Принимать участие в суде, который вершили великий князь и его дети имели также право лица, входившие в состав Боярской Думы. Позднее суд Боярской Думы становится отдельной судебной инстанцией и при Думе создается особое подразделение - Расправная палата. Следует отметить, что правом вершить суд наделялись лишь некоторые бояре, именуемые в жалованных грамотах – «введенные».

Что касается вопроса подсудности дел великокняжескому суду, то он, как отмечалось выше, однозначного решения не имеет. Очевидно, что право подлежать великокняжескому суду считалось привилегией, доступной отдельным волостям или монастырям. Кроме того, именно великий князь (а в последствии – царь) должен был рассматривать дела, однозначного решения которых не было в Судебниках. «А которые дела будут новые, в сем Судебнике не писаны, и как все дела с государева доклада и со всех бояр вершается приговору, и те дела в сем Судебнике приписывати» ^[8].

Усиление значения великокняжеского суда можно продемонстрировать на примере следующего дела. С 1495 по 1499 гг. проводилось судебное разбирательство между попом Покровского монастыря Григорием и крестьянами Михайловского стана Переяславского уезда Родюкой Онфуковым и Нестериком Дешевкиным. Суть обвинения, предъявленного попом Григорием заключалась в том, что названные крестьяне возвели на монастырской земле постройки – «избу и клеть», посеяли там хлеб и скосили сено. Ответчики данного факта не отрицали, однако настаивали на том, что данная земля не принадлежит монастырю, а является великокняжеской и получена ими от местных властей: «а та, господине, земля становая, Михайловского стану, а не монастырская». При этом грамоту, подтверждавшую данное им право, крестьяне соглашались показать только на великокняжеском суде, в Москве^{[17, C.183]}.

Появление единого для всей страны высшего судебного органа – великокняжеского суда – внесло новые коррективы в обвинительную «судную» форму судебного процесса. Это связано, прежде всего, с возможностью контроля над судебными решениями, вынесенными судьями низшего уровня – явлением, не свойственным обвинительному типу судебного процесса. Пассивность и незаинтересованность судьи в исходе дела во многом определяется децентрализованным порядком управления, противоборством политических сил, в связи с чем судья при вынесении решения ищет опору в воле высших сил, указывающих на виновного. Тот факт, что великий князь московский превращается в высшую судебную инстанцию, делает именно его волю истиной в последней инстанции, что в принципе не свойственно судебному процессу обвинительного типа в «чистом» виде.

Тоже самое можно сказать относительно других центральных судебных органов, которыми являлись Боярская Дума и многочисленные приказы. Строго говоря, считать Думу центральным судебным учреждением было бы неверно, поскольку в данный период она остается, в первую очередь, совещательным советом при государе, что выражается как в названии данного органа, так и в форме приговоров Боярской думы «великий государь указал. А бояре приговорили». Ни Судебник 1497, ни 1550 годов прямо не называют данный орган, ограничиваясь формулировками «судити суд бояром», «по приговору всех бояр» ^[8].

Как Судебник 1497 года, так и Судебник 1550 года упоминает в числе лиц, входящих в центральную судебную систему, представителей служилой бюрократии – дьяков. Дьяки, как правило, руководили деятельностью приказов, в случае, если над ними не стоял боярин. Основной функцией дьяков было письмовыводительство. Именно благодаря деятельности дьяков усиливается письменный характер процесса – черта, присущая розыску, поскольку в рамках обвинительных форм судопроизводства основным способом ведения дела является судоговорение. Как писал В.Г. Стефановский «суд был публичный – потому что не было зданий, гласный – потому что не было письменности, независимый – потому что не было прочной правительственной власти»^[12]. Соответственно, широкое внедрение письменности не могло сказаться на изменении техники отправления правосудия.

Большое распространение в рассматриваемый период получает приказная система управления. Практика совмещения в одном органе судебных и административных функций приводила к тому, что практически каждый приказ был наделен судебными функциями. Приказная система не имела четкой структуры, а приказы имели различное правовое положение. В.И. Сергеевич отмечает следующее: «в Московском государстве обособляются уже разные отрасли дел и поручаются ведению особенных приказов. Так, встречаются судебные приказы, финансовые, военные и т. д. Но это был еще очень слабый зародыш систематического деления учреждений по роду дел. Это деление не проводится строго и последовательно, правительственные приказы ведают и суд, Посольский - управляет городами и т. д.»^[12]. Фактически, каждый приказ осуществлял среди основных своих функций функции судебные по отношению к тем людям, которые по роду своих занятий находились под его управлением.

Основная нагрузка по отправлению правосудия приходилась на местные власти, в связи с чем именно их деятельность наиболее ярко отражает видоизменение судопроизводственной формы. К моменту принятия Судебника Ивана III судебная власть на местах осуществлялась через так называемых «кормленщиков» – наместников и волостелей. В первую очередь наместники и волостели являлись представителями местной администрации и лишь потом лицами, осуществляющими правосудие. Кроме того, такие особенности их деятельности, как содержание за счет населения подвластной им местности, позволяют сделать вывод о том, контроль за ними со стороны центральной власти был значительно ослаблен. В литературе отмечается, что появление наместников и волостелей представляло собой попытку централизовать управление, однако централизации, по сути дела, не произошло. Скорее, речь здесь может идти о локализации управления ^{[15, C.132-133]}. Такое положение вещей как нельзя более способствовало развитию обвинительной формы судопроизводства. Главным основанием для возникновения розыскного процесса является преобладание публичных интересов над интересами частными, чего нельзя наблюдать в Московском государстве в период местного управления посредством учреждения кормлений. Местная власть, в том числе и в процессе отправления правосудия, преследовала лишь собственные интересы, оставаясь практически бесконтрольной со стороны Москвы. Лишь в конце XV века мы можем наблюдать первые попытки усилить влияние центральной власти на местах: сроки кормления ограничиваются до 1-3 лет, наместникам и волостелям выдаются «доходные списки» - документы, устанавливающие конкретный размер кормления на подвластной им территории ^{[2, C.138]}. Уже к XVII веку должности наместников и волостелей будут полностью упразднены и на их место придут воеводы, уполномоченные помимо административного управления осуществлять судопроизводство по преступлениям и некоторым гражданским делам ^[6]. Однако до этого времени институт кормленщиков в лице наместников и волостелей продолжает свое существование, несмотря на отдельные попытки правительства его ограничить.

Среди кормленщиков главную роль играл наместник – лицо, заменяющее на месте князя и осуществлявшее в своей области судебные функции. Еще со времен Русской Правды наместник и его тиуны являлись единственными представителями государственной судебной власти на территории подвластной им местности. Особых различий в полномочиях между волостелями и наместниками не наблюдается, и существование вторых объясняется в источниках географическим делением нашего государства в указанный период возможность осуществлять судебные функции была для наместников основным источником дохода, а также, как следует из исторических источников, открывала широкие возможности для злоупотреблений^{[18, C.36]}. А.Л. Гогенко указывает, что основной причиной финансового произвола наместников следует считать «принцип самоокупаемости», заложенный в конструкцию института наместничества^[2].

Подобные злоупотребления и стремилась ограничить центральная власть. Уже в Судебнике 1497 года закрепляется две категории кормленщиков – с правом «боярского суда» и без такового. Нам представляется необоснованной точка зрения, согласно которой наместники держали кормление с боярским судом, а волостели – без него^[13]. В ст. 42 Судебника 1497 года говорится, что правом кормления «с боярским судом» мог быть пожалован не только боярин, но и сын боярский. Соответственно, правом боярского суда мог обладать как наместник, так и волостель. Решения таких управленцев, независимо от категории дела, были окончательными, в то время как кормленщики «без боярского суда» обязаны были направлять свои приговоры для утверждения в Москву. Вышестоящей инстанцией для кормленщиков была Боярская дума, для государевых тиунов — великий князь, для тиунов боярских — соответствующий наместник с боярским судом[1. С.52] Разумеется, речь идет не о любых делах, а лишь о делах о наиболее тяжких уголовных преступлениях и делах о холопах. В Судебнике Ивана IV закрепляется повсеместная обязанность всех наместников и волостелей не рассматривать тяжкие уголовные дела и применять смертную казнь без доклада. В статье 71 на этот счет говорится: «татя, душегубца и всякого лихого человека, наместник «без доклада» не может «ни спродати», «ни казнити», «ни отпустити»^{[8, C.98]}. Судью, нарушившего данную норму, надлежало «кинути в тюрьму до царева государева указу», а также он обязан был заплатить взыскиваемое с ответчика вдвойне.

Здесь, как нам представляется, можно увидеть ограничение обвинительной формы судебного процесса, поскольку высшая государственная власть проявляет таким образом свой интерес в исходе дела. Соответственно, необходимостью утверждения приговора наместника подчеркивается, что дело перестает быть частным спором двух лиц и в нем имеется определенный публичный интерес. Тем не менее, наместники и волостели, обладавшие правом «боярского суда» по прежнему оставались единственной судебной инстанцией на территории подвластного им уезда. Такое положение дел сохранилось вплоть до принятия Судебника 1550 года, закрепившего обязанность всех без исключения наместников и волостелей рассматривать тяжкие уголовные дела «с докладом» ^{[8, C.98]}.

Вторым шагом центральной власти по ограничению самоуправства кормленщиков стало обязывание общин ловить преступников на своей территории, а также дарования им права осуществлять гражданское судопроизводство. Так появляются новые местные органы – губные старосты и излюбленные судьи (земские судьи или излюбленные головы). Подробно останавливаться на правовом положении губных старост мы не будем, поскольку их деятельность осуществлялась исключительно в розыскных формах. Излюбленные судьи, продолжая традиции использования обвинительной формы – суда, тем не менее, были принципиально новым явлением в истории судопроизводства. Выборы излюбленных судей происходили исключительно в крестьянской среде.

Списки избранных направлялись в Судный приказ, находящийся в Москве, где излюбленные судьи утверждались и приводились к присяге. В вышеприведенной уставной грамоте говорится: «И мы тех излюбленных судей велели к целованию привести, чтоб им в Переславле на посаде, в Рыболовной слободе… крестьян судити и управу чинити по судебнику и уставной грамоте, по нашему крестному целованию, безволокитно» ^{[1, C.155]}. По поводу срока их полномочий источники не позволяют дать однозначный ответ. Очевидно, земские судьи назначались бессрочно, но могли быть сменены в силу собственного желания или требования избравшего их населения. В этом случае снова производились выборы и в приказ направлялись новые кандидаты.

Полномочия земских судей были неравны и определялись границами того округа, на котором они осуществляли правосудие. Также подсудность тех или иных дел излюбленным судьям зависела от того, имелись ли с ними в одном округе губные старосты. Историк Н.И. Костомаров отмечает, что в Новгороде «в некоторых посадах были излюбленные судьи», причем «объем их власти и судебного действия был в разных городах различен: например в одном они разбирали и уголовные дела, но в других судейская их деятельность касалась только разбирательства ссор между посадскими об их имуществах и оскорблениях, а уголовные дела не подлежали их суждению» ^{[5, C.149]}.

На первый взгляд, кажется, что учреждение института излюбленных судей символизирует возвращение к древнему состязательному «суду равных» и служит, своего рода, возрождением обвинительной формы. Однако на деле, эту меру следует характеризовать как уступку правительства, создающую лишь видимость древнерусского общинного суда. На деле общине передавалось «не столько право, сколько обязанность производить суд» ^{[12, C.266]}. «Судье, – пишет В.Г. Стефановский, – вменяется в обязанность не только «идти за истцом и смотреть своего прибытка», и не наблюдать лишь за правильностью хода процесса, но и принимать деятельное, а иногда и исключительное влияние в процессе» ^{[12, C.277]}.

Также нельзя сказать о полном отстранении от суда наместников и волостелей. Наместники по-прежнему оставались высшей судебной инстанцией в своем округе, также им подсудны были дела «детей боярских». Волостели рассматривали споры по челобитным «черных людей» в случае обращения их с челобитной ^{[14, C.48]}. Таким образом, можно констатировать, что вплоть до конца XVII века вопросы местной судебной власти, как и все другие вопросы управления на местах, решались хаотично.

Таким образом, уменьшение в судебном процессе обвинительных начал происходило постепенно, что отразилось в последовательном изменении судной формы процесса. С принятием первого общегосударственного нормативного акта – Судебника, данная форма пополнилась такой стадией, как «доклад» местных властей великому князю, без которого приговоры большей части наместников и волостелей не имели силы. В Судебнике 1550 года данная стадия становится обязательной для утверждения любого приговора, влекущего за собой смертную казнь. Тем не менее, говорить о направленном и намеренном устранении из судопроизводства обвинительных форм нельзя. Об этом свидетельствует нерешительность центральной власти в ограничении полномочий наместников и создание новых судебных учреждений без устранения ранее действовавших. Очевидно, что ограничение сферы применения судной формы судебного процесса стало лишь закономерным следствием происходивших в обществе процессов, таких как централизация государства, создание вертикали власти, и, наконец, – простым удобством применения розыскных форм для разумного разрешения дел.