Натуралистический подход в исследовании человека и языка

Севальников Андрей Андреевич ассистент кафедры математики, информатики и естественнонаучных дисциплин в дошкольном и начальном образовании Института педагогики и психологии образования Московского городского педагогического университета. Тел.: (926) 668-74-56. E-mail: sevalnikov@gmail.com 143966, Россия, Московская область, г. Реутов, ул. Проспект Мира, 4 Sevalnikov Andrei Andreevich scientific advisor at BioExperimentarium 'Living Systems' 143966, Russia, Moskovskaya oblast', g. Reutov, ul. Prospekt Mira, 4 sevalnikov@gmail.com

В 1866 году в Париже было учреждено Парижское лингвистическое общество, и в том же 1866 году оно выпустило запрет на рассмотрение работ, связанных с вопросом о происхождении языка. Подобные гласные и негласные запреты касались также происхождения жизни и человека: некоторые научные издания и по сей день скептически относятся к работам, которые посвящены этим вопросам.

Однако сказать, что научное сообщество вкупе с редакциями научных изданий вообще не принимает к вниманию работы, которые проливают свет на эти сложнейшие проблемы, было бы большой ошибкой. Ситуация особенно изменилась за последние несколько десятилетий, когда появились сотни исследовательских коллективов, посвятившие свою деятельность интереснейшим вопросам происхождения Вселенной, Солнечной системы, Земли, жизни, человека, языка. Сегодня мы вправе говорить о настоящем Ренессансе идей и воззрений, связанных

Причина, по которой эти вопросы в то или иное время оказывались "вне закона", проста: все они связаны с некоторым уникальным событием, в то время как наука работает с повторяющимися явлениями. Язык, как и всё вышеперечисленное, однажды возник в определённый момент истории, и с тех пор наблюдать процесс, который повторял бы его, невозможно. Соответственно, ни одна гипотеза происхождения языка не может быть окончательно проверена и, что ещё важнее, – ни одна из них не может быть опровергнута. Поэтому этот и подобные ему вопросы находятся, строго говоря, за рамками классической науки, что порождает очень свободные спекуляции.

Ещё одна сложность вопроса о происхождении языка – это его бесспорный междисциплинарный характер. Для того, чтобы выдвинуть сколько-нибудь грамотную гипотезу глоттогенеза, нужно владеть как специальными лингвистическими, так и специальными биологическими знаниями. Многие теории, какими бы разработанными и логически цельными они не казались, ошибочны всего лишь потому, что их создатели не учли конкретные факты, о которых просто могли быть не осведомлены в силу своей научной специализации. Некоторые же теории настолько умозрительны и откровенно смехотворны, что в англоязычной литературе они презрительно называются just so stories – проще говоря, сказки.

Другой сложный момент заключается в том, что к проблеме человеческого бытия в целом и человеческого языка в частности в специальной литературе существуют как минимум два различных подхода. Эти подходы, конечно, касаются не только антропологических, но и других вопросов, связанных с природой. Первый, именующийся натурализмом, пытается раскрыть природу человека, основываясь только на естественнонаучных фактах и построениях. Второй подход связан с феноменом трансцендентности, и в нём природа человека раскрывается на трансцендентном основании. Нетрудно заметить, что оба подхода по отдельности сталкиваются с определёнными трудностями, которые трудноразрешимы (если вообще разрешимы) в узких рамках выбранного направления.

Тем не менее, губительно было бы не просто ограничиваться всего одним подходом, но и нарочно не принимать во внимание любой из них. В этой работе мы рассмотрим натуралистический подход к происхождению языка на примере взглядов известного канадско-американского учёного и популяризатора науки Стивена Пинкера.

Горн Тук, один из основателей благородной науки — филологии,

замечает, что речь есть искусство подобно варению или печению, но

я думаю, что лучше было бы сравнить её с писанием. Речь, конечно, не

может быть отнесена к настоящим инстинктам, потому что она должна

быть выучена. Она, однако, весьма отличается от всех обычных искусств,

потому что человек обладает инстинктивным стремлением говорить,

как это можно видеть на лепете наших детей, тогда как ни у одного

ребенка нельзя заметить инстинктивного стремления варить, или печь,

или писать. Далее, ни один филолог не думает в настоящее время, что

какой бы то ни было язык был выдуман сознательно, но все принимают,

что каждый развивался медленно и бессознательно шаг за шагом.

Ч. Дарвин. Происхождение человека и половой отбор

Когда исследователь, изучающий вопросы происхождения языка, становится на путь натурализма, он неизбежно вводит себя в пространство эволюционной парадигмы. Соответственно, язык, как и любая форма поведения, как любое свойство живого организма, является продуктом естественного отбора, лежащего в основе биологической эволюции. В нашем случае это – видоспецифическое свойство Homo sapiens. Вполне вероятно, что та или иная языковая способность была присуща и другим, ныне вымершим представителям рода Homo, но мы в данный момент рассматриваем современного человека. Однако попытаться объяснить в этих рамках то, каким образом он возник, очень непросто – настолько, что его иногда называют "неловким затруднением эволюционной теории" ^[7]. В оригинале это звучит так: "Human language is an embarrassment for evolutionary theory…" В одном из переводов ^[19] эта же фраза звучит как "Человеческий язык должен привести эволюционную теорию в замешательство".

Стивен Пинкер – сторонник не просто натурализма, а нативизма. Согласно его воззрениям, человеческий язык является одним из инстинктов ^[19] и "адаптацией к когнитивной нише" ^[5]. Человек улавливает внутренние связи между событиями, и язык является одним из средств приспособления к этому. Основная функция языка – коммуникативная, и возник он, считает Пинкер, для обмена информацией и для передачи правдивых сведений о мире от одного индивида к другому. При этом такая сложная адаптация, по его мнению, не могла возникнуть в результате одной-единственной мутации, а должна была эволюционировать небольшими шагами путём накопления мелких мутаций и естественного отбора.

Остановимся подробнее на этих положениях.

Инстинктом называют совокупность сложных, наследственно обусловленных актов поведения, характерных для особей данного вида при определённых условиях ^{[13, с.231]}. В качестве примеров можно привести постройку гнезда птицами, брачные "танцы" пауков-скакунчиков или стадный инстинкт у копытных. Все эти формы поведения проявляются у животных без предварительного обучения. Некоторые инстинкты приписываются и человеку: "инстинкт" самосохранения, продолжения рода, исследования и даже свободы, однако человеческое поведение не содержит никаких инстинктов в строгом смысле этого слова ^[20]. Говоря о языковой способности как о некой врождённой черте, свойственной только Homo sapiens, мы, конечно, можем назвать её инстинктивной, но это определение будет нести более обыденный, нежели этологический смысл.

В любом случае, для того, чтобы язык мог наследоваться, как, например, цвет глаз или форма уха, должен существовать некий специфический "языковой орган", поиски которого активно ведутся ^[19]. В качестве основных претендентов на "языковой орган" долгое время выступали участки мозга, называемые зоной Брока и зоной Вернике.

Зона Брока – участок коры головного мозга, который отвечает за моторную организацию речи. При нарушении работы этой области развивается т.н. эфферентная моторная афазия, или афазия Брока. Человек, страдающий этим недугом, не может построить правильный порядок слов, с трудом справляется с грамматикой; его речь замедлена, и даже при чтении они запинаются на служебных словах ^[14]. Речь русскоязычного афатика выглядит, например, так: Я пошёл… доктор. Доктор послал меня… Боссон. Больницу. Доктор… Там… Два, три дня… Доктор отправил домой. У людей с повреждённой зоной Вернике речь, наоборот, беглая, синтаксически правильная, однако словарный запас в ней очень беден, и многие слова заменяются на похожие по смыслу или просто близко звучащие. Аналогичные нарушения в работе мозга у глухих, пользующихся жестовым языком, приводят к аналогичным нарушениям в их речи: они могут копировать рисунки, но объясниться при помощи движения рук им не удаётся (там же). При всём при этом неязыковые способности таких людей остаются нетронутыми, и в остальном их интеллект ничем не уступает интеллекту здорового человека.

С развитием современных методов нейробиологических исследований стало ясно, что в формировании и распознавании речи задействовано куда больше мозговых структур. Поражение самых разных областей мозга приводит к различного рода речевым нарушениям; и даже подкорковые структуры (такие, как базальные ядра или мозжечок) принимают участие в формировании речи. Таким образом, можно говорить о том, что некоторые мозговые структуры предпочтительны для того или иного вида деятельности, но вряд ли будет правильно заявить, что в человеческом мозгу есть специфический "языковой орган". Тут же уместно вспомнить, что у высших обезьян те же участки мозга отвечают за тот же набор функций, однако к членораздельной речи они всё равно не способны.

Другое направление исследований связано непосредственно с генетическими основами человеческого языка. Самой знаменитой находкой следует признать ген Foxp2, который часто называют "геном речи". Он был обнаружен у KE-семейства, половина членов которого страдает специфическим расстройством речи, или СРР ^[4]. Сам по себе этот ген находится на 7-й хромосоме и является фактором транскрипции, т.е. регулирует активность многих других генов. Непосредственно он влияет и на речевую функцию – его нарушения ведут к ухудшению речи. Сравнение человеческого варианта Foxp2 с аналогичными генами обезьян и мышей подтверждают его значимость для человека, как и тот факт, что мутации этого гена довольно редки. Более того, мыши с "очеловеченной" версией Foxp2 способны быстрее переключаться с процедурного обучения на декларативное ^[8], что считается критически важным для изучения языка. Процедурным называется обучение, при котором обучающийся механически запоминает некую последовательность действий, приводящую к желаемому результату. Например, если угощение ожидает мышь всегда после того, как она повернёт направо, то мышь механически научается поворачивать направо независимо от того, в каком месте она находится. Если же угощение находится в определённом месте, и мышь должна научиться определять, как ей повернуть, чтобы туда добраться, то такое обучение называется декларативным.

Очевидно, что, поскольку человеческая речь непосредственно связана не с одним, а с множеством генетических и анатомических факторов, то и возникновение языковой способности во всех её спектрах вследствие единственной макромутации представляется немыслимым ^[7]. Поэтому предполагается, что языковая способность сформировалась благодаря многим мелким мутациям и развилась как комплексная адаптация.

Развитие языка в ходе эволюции человека предполагает те или иные выгоды, которые язык даёт своим носителям. Фактически это означает две вещи: доходы от владения речью перекрывают потраченные на неё расходы; и наличие языка обеспечивает своим носителям более успешное размножение, нежели тем, кто языком не владеет.

Расходы на создание пригодного речевого аппарата достаточно велики, чтобы их на себе смог буквально прочувствовать каждый человек. Во-первых, для чёткого произнесения звуков необходимо низкое положение гортани, что создаёт серьёзный риск подавиться. Как сообщает Пинкер, “до недавнего изобретения приёма Геймлиха попадание еды в дыхательные пути было шестой лидирующей причиной смерти от несчастного случая в Соединённых Штатах, уносившей шесть тысяч жизней в год” ^[19]. Низкое положение гортани, конечно, не единственный анатомо-физиологический фактор, необходимый для говорения: в формировании и произнесении звуков участвует язык, совершающий сложные движения, зубы, нёбо и т.д. Во-вторых (это менее заметно и вовсе не так трагично), для обеспечения речи необходим большой и сложно устроенный мозг, который требует значительных ресурсов: при массе в 2% от массы всего тела головной мозг потребляет до 20% всей производимой человеком энергии.

Понятно, что при таких физиологических вложениях в речевой аппарат и действительном риске задохнуться, он должен оправдывать себя. Несомненно, развитая речь даёт её носителям массу преимуществ, и разные исследователи по-разному описывают возможные выгоды от владения языком.

Так, например, Джон Кребс и Ричард Докинз выдвинули предположение, что язык развился в качестве средства манипулирования сородичами ^[3]. С одной стороны, это значительное преимущество: например, можно успешно координировать совместные действия на охоте или при обороне от хищников. С другой стороны, манипулятор может добиваться действий, которые выгодны только ему одному, и тогда преимущество окажется скорее у тех особей, которые не владеют языком и, следовательно, недоступны для воздействия ^[5]. Развитие языка часто описывается также как гонка вооружений, в которой одни особи пытаются более эффективно обманывать других и при этом не давать обмануть себя; однако и тут замечание Пинкера остаётся справедливым: особей, не владеющих языком, обмануть с помощью языковых средств невозможно. Интересна идея о своеобразном соревновании, когда один говорящий пытается превзойти другого в речевом "спорте", тем самым сообщая себе более высокий статус и получая более высокие шансы использовать ресурсы, привлечь половых партнёров и т.д. ^[1].

Все подобные рассуждения сводятся к тому, что язык служит адаптивному благу единичной особи, в то время как для естественного отбора важна не только и не столько "эгоистичность" даже экстремально успешного гена, но и его способность уживаться с соседями по геному и генофонду – поскольку он физически не может передаваться отдельно. В связи с этим более интересным представляется идея о том, что речь позволяла построить коммуникативную систему "свой – чужой". С помощью языка можно не только очернять конкурентов и добиваться хорошего расположения к себе, но и передавать правдивую информацию о сородичах, формируя общественное мнение и создавая таким образом репутацию, которую затем можно использовать в качестве инструмента регулирования внутри общества. Это усложняет социальные отношения и поведенческие программы, что приводит к дальнейшему развитию коммуникации.

Итак, сложность языковой способности очевидна, как и многогранность её пользы для человека. Теперь остановимся на положении о том, что язык возник как адаптация к когнитивной нише.

Язык есть изображение всего, что существовало, существует и будет существовать - всего, что только может обнять и постигнуть мысленное око человека.

А.Ф. Мерзляков.

Каждую секунду нервная система человека принимает и обрабатывает огромное количество сигналов из внешнего мира, в том числе – сигналы из того тела, в котором она находится. Вся информация, собранная и обработанная с её помощью, а также дополненная осмыслением, и создаёт наше мироощущение.

Говоря о человеческом восприятии, всегда следует помнить, что оно серьёзно стеснено физическими рамками. Для каждого из анализаторов существуют определённые границы чувствительности, значения которых отличны от подобных границ у других живых существ. К примеру, у пчелы спектр зрительного восприятия смещён в сторону ультрафиолета, зато красные цвета оказываются для них недоступными. Летучие мыши пользуются звуковыми частотами, которые нашим ухом не воспринимаются. Расхожее выражение "нюх, как у собаки" появилось благодаря огромной разнице в нашей и собачьей чувствительности к запахам. Одно только сравнение сенсорных границ анализаторов у различных животных могло бы стать предметом отдельного обзорного исследования, но для нас наибольший интерес сейчас представляет именно ограниченность возможностей нашего физического восприятия действительности.

Казалось бы, сравнивая чувствительность анализаторов человека и других существ, мы должны прийти к выводу об "ущербности" нашего мироощущения. Однако такой подход не приведёт нас никуда, кроме как к излишнему антропоцентризму, уязвлённому одним из человеческих несовершенств. Гораздо полезнее взглянуть на наше восприятие не как на узкое или "ущербное", а как на избирательное.

Действительно, чем более внимательно мы фильтруем поступающую извне информацию, тем более плодотворно мы можем с ней взаимодействовать. "Можно сказать, что рост сложности структуры сознания человека является ростом степени его избирательности. Лишь дети и беспомощные старики, которые впадают в детство, имеют слабые фильтры сознания, впитывают как губки то, что их окружает" ^[18]. Мы приспособлены к собственному мезокосму, который и составляет когнитивную нишу человеческого существа (там же).

Подобное определение когнитивной ниши справедливо, но таит в себе одну неловкость. Понятие "мезокосма" как мира средних размерностей, под который подогнано восприятие, применимо не только к человеку, но и к любому существу, способному воспринимать и обрабатывать сигналы извне. Когнитивные возможности свойственны не только человеку, а их широта и гибкость поражают нас на примерах "практически всех видов от беспозвоночных до высших приматов" ^[21]. Тем не менее, "когнитивная ниша" заполнена в первую очередь человеком, и язык сыграл в этом ключевую роль.

Чтобы выразить это в понятиях, свойственных натуралистическому подходу, рассмотрим, например, эволюционную гонку вооружений между способами нападения (со стороны хищника) и способами защиты (со стороны жертвы). Каждый новый способ атаки и обороны подвергается действию естественного отбора, который поощряет этот способ или отсеивает. Особи, получившие выгодную программу поведения или выгодную анатомическую особенность, передадут эту выгоду дальше в череде поколений. Рано или поздно, однако, последует эволюционный ответ от второго участника гонки в виде контрадаптации, которая снизит успешность существующего способа защиты или нападения у первого. Справедливости ради надо сказать, что есть предположения, по которым такого ответа может в конце концов и не последовать. Например, долгие 13 и 17-летние циклы размножения некоторых видов цикад в теории могут оказаться "победившей" адаптацией, которая привела к вымиранию соперничавшего с ними хищника или паразита. (Подробнее см. главу 4 книги Р. Докинза "Расширенный фенотип".)

Важно понимать, что такая гонка вооружений происходит в эволюционном масштабе времени ^[17]. Она не происходит как осознанное и целенаправленное соперничество организмов, стремящихся к интересующему их результату – это было бы грубой антропоморфической ошибкой. Она происходит как неизбежное следствие естественного отбора, который сдерживает "военные разработки" в рамках эволюционного времени. Однако человеку удалось обойти эту систему и "застать врасплох" существующие системы защиты у тех растений и животных, которые можно употреблять в пищу ^[9]. Заняв когнитивную нишу, мы получили возможность создавать абстрактные модели поведения, которые вырваны из контекста биологической эволюции. В некотором смысле человек стал обладать "абсолютным оружием" против любой адаптации, которой для усовершенствования требуется смена поколений.

Конечно, когнитивная ниша включает в себя не только "военные разработки" для более успешного хищничества. Её возможности сложны и многомерны, и дают массу преимуществ тому, кто сумеет её занять. Само понятие адаптации в когнитивном подходе предполагает "способность живых организмов активно искать (или создавать) благоприятные для жизни условия, используя информацию о состоянии окружающей реальности и собственного организма" ^[12]. Тем не менее, любая сложность и многомерность приспособления к когнитивной нише становится возможной благодаря овладению языковой способностью.

Язык очень важен для передачи знания и форм поведения от одной особи к другим. В самом деле, мало получить преимущество в виде налаженной системы восприятия информации из внешнего мира и быстрого ответа изменения в окружающей среде. Гораздо более ценной представляется способность передавать полученные знания и навыки, что может стать хорошей основой для обмена в социуме ^[5]. Тут можно возразить, что человеческий язык – не единственная система коммуникации в живой природе, и что коммуникацию можно найти у многих организмов, в том числе у растений (в основном это химическая коммуникация, но также активно изучается возможность использования растениями звуковых сигналов). Некоторые системы при этом хорошо развиты. Так, согласно критериям Ч. Хоккета (двойственность, семантичность, продуктивность, произвольность, взаимозаменяемость, специализация, перемещаемость и культурная преемственность), "язык" круговых пчелиных танцев оказывается достаточно близким к языку человеческому. Передача форм поведения и обучение им у шимпанзе, например, развита настолько хорошо, что в разных их популяциях можно выделить различные традиции и культуры ^[10]. Однако приспособленность языка под выражение абстрактных понятий (которые за рамками языка могут и вовсе не существовать) во многом вывела человека "в люди".

Соответственно, язык следует определять как адаптацию, возникшую для специфических нужд коммуникации в человеческом обществе ^[19]. Отличие от животных и других систем коммуникации выражено в том, что с помощью такого метода передачи информации, когда мы способны делиться общими знаниями и представлениями, мы можем обеспечить ещё одну важную особенность человека – наличие человеческой культуры. Её создание, поддержание, распространение и контакт с другими культурами немыслимо без языка. Немыслима также и передача научно-технических знаний, технического и производственного опыта и секретов производства – того, что называется ноу-хау. Поэтому предполагается, что эволюция языка, социальности и ноу-хау шла совместно ^[5]. Кроме того, само назначение языка, возможно, именно в том, чтобы передать необходимый смысл от одного человека к другому ^[6].

Как бы ни было замечательно, что освоение когнитивной ниши в известной мере вырывает нас из автоматизма биологической эволюции, с позиции натурализма и социальная, и культурная эволюция человека имеет чисто биологические основы. Многие исследователи, которым несимпатична такая точка зрения, приводят в качестве аргумента трудность перехода от нейронных структур к языку и мышлению, и заявляют, что роль естественного отбора в формировании наших когнитивных навыков вовсе не так велика, как кажется ^[2]. Попробуем теперь разобраться, что может дать натуралистический подход к таким волнующим вопросам, как происхождение языка.

В будущем, я предвижу, откроется ещё новое важное поле исследования. Психология будет прочно основана на фундаменте, уже прекрасно заложенном м-ром Гербертом Спенсером, а именно на необходимости приобретения каждого умственного качества и способности постепенным путём. Много света будет пролито на происхождение человека и на его историю.

Ч. Дарвин. Происхождение видов путём естественного отбора

Представьте себе некое изолированное человеческое общество, в котором технический, культурный и социальный прогресс находится на уровне Античности. Совершенно случайно в руки одному из людей попадает современный персональный компьютер, который (о чудо!) полностью функционален и обладает фантастическими – с точки зрения нового обладателя – возможностями. Когда эта находка окажется на виду у всех остальных людей, какое развитие событий мы можем предположить?

Вероятнее всего, что общество разделится на несколько "кланов" с различными предпочтениями. Одна группа (назовём её "теисты") провозгласит находку даром свыше и постарается оградить её от остальных членов общества, устанавливая свой порядок пользования божественным артефактом. Другая группа ("прагматики") будет выступать за то, что возможности этого устройства, каким бы ни было его происхождение, должны служить на благо людей. Третьей группе ("учёные") будет интересно прежде всего то, как эта вещь устроена и как она действует. Ну и, конечно же, четвёртой (и самой многочисленной) будет группа "безразличных", которые могут пассивно примыкать к любой из трёх предыдущих. Общим для всех четырёх групп будет, пожалуй, одно: для них для всех такой артефакт будет "чёрным ящиком", который работает по неизвестному принципу.

Ситуация познания природы, а также самого человека и даже одного его языка весьма схожа с описанной ситуацией. Всё это представляется нам чёрным ящиком, которым, тем не менее, мы можем пользоваться в своих целях и – более того – не задумываемся об этом, поскольку сами являемся его частью. Какой же подход будет более полезен при попытке познания природы и человека?

Это, безусловно, очень трудный и неоднозначный вопрос, однако определённые акценты расставить можно. Четвертая группа – группа "безразличных" отметается сразу, поскольку не просто пассивная, а именно безразличная, незаинтересованная позиция не способствует приобретению знания в принципе. Первая, в том случае, если делает природу сакральной, налагает значительный запрет на её изучение, а ненаучные методы познания, увы, слишком часто приводят к нелепым результатам. Вторая группа выглядит на их совокупном фоне куда более предпочтительной, однако спектр исследований в их случае будет явно ограничен практическими потребностями. Остаётся лишь третья группа – учёные, которые, что важно подчеркнуть, при этом должны являться фундаменталистами и быть оторванными от заведомо неполноценной для исследований сферы человеческой практики. Это, конечно, очень умозрительная оценка в пользу научного познания, но по многим известным критериям именно оно позволяет приблизиться к наиболее точному ощутимому результату.

Не будем повторять всеми наизусть выученные положения о том, что должно представлять собой научное мышление, какими методами должна пользоваться наука и т.п. Обратимся непосредственно к нему самому, а в нашем случае – к натурализму в исследовании человека.

Чтобы более точно отобразить современные взгляды, натурализм стоит называть новым натурализмом. Современный последователь этого направления признаёт определённый уровень несводимости культуры к чисто биологическим аспектам человеческого существования и потому не является редукционистом в обычном смысле этого слова. Помимо поиска физиологических механизмов и анатомических структур, напрямую или опосредованно связанных с теми или иными культурными проявлениями, мы можем также проводить аналогии между эволюцией человека как биологического вида и эволюцией его культуры – многие эволюционные принципы работают как в одном, так и в другом случае. Однако всегда следует помнить, что любые аналогии нужно применять с осторожностью. Несколько человеческих языков могут смешиваться и давать начало другим языкам, как произошло, например, с английским, получившимся как гибрид германских и романских языков. Биологическая же эволюция за пределами вида всегда расходится – лев и тигр, имевшие одного общего предка, никогда вместе не дадут начало другому виду, поскольку они репродуктивно изолированы друг от друга. Но, стоит заметить, что это не совсем верно для некоторых случаев. Так, в природе довольно часто встречается горизонтальный перенос генов, когда различные виды даже неродственных организмов способны влиять на геном друг друга и таким образом вместе направлять свою эволюцию. Однако и без того проблемное понятие биологического вида здесь становится в ещё более затруднительное положение, и потому утверждение выше можно считать правомочным.

Другой соблазн натурализма – это полный перенос принципов биологической эволюции на эволюцию чего бы то ни было. Пожалуй, самым известным примером можно назвать позицию известного немецкого лингвиста Августа Шлейхера, который считал язык живым организмом и применял к нему все принципы тогда только появившейся дарвиновской теории. Это привело к появлению таких понятий, как "языковые семьи", "языковые ветви" и "генеалогическое древо" языков, но в целом такой подход нельзя назвать удачным, поскольку он уводит нас в сторону от истины.

Чем же будет полезен натурализм при истолковании человеческой природы и вопросов глоттогенеза, если мы будем применять его осознанно, обдуманно и без эклектических умозаключений?

Об одном из преимуществ такого подхода уже было сказано выше. Используя натуралистическую концепцию, мы будем оставаться в рамках научного подхода, и потому будем ограждены от вымыслов – тех самых just so stories. Все гипотезы о происхождении языка или аспектов культуры будут подвергаться фактологической и методологической проверке, чтобы избежать досадных упущений и несоответствий. Любое высказанное предположение не должно будет противоречить экстралингвистическим данным (в случае вопроса о происхождении языка), связанным с анатомией и физиологией человека, что повышает его научную ценность.

Основным преимуществом натурализма как подхода следует считать как раз то, что он является подходом к проблеме, а точнее – иным углом зрения по сравнению с трансцендентализмом и другими направлениями. Известна оптическая иллюзия под названием "куб Неккера": если смотреть на куб с гранями, чёрная точка появляется то на переднем, то на заднем плане (рис. 1).

Рисунок 1. Куб Неккера

Как бы мы ни смотрели на куб, и каким бы ни оказывалось положение чёрной точки в нашем восприятии, имеющаяся в оригинале картинка на самом деле не изменится, а вот наше представление о ней значительно расширится, стоит нам только поменять угол зрения. В случае с натуралистическим подходом мы вправе утверждать если не то же самое, но очень сходное положение: пытаясь рассмотреть язык, сознание и культуру человека с биологических позиций, мы открываем для себя множество интересных и полезных вещей, познание которых даже могло и не быть нашей первоначальной задачей.

Это имеет отношение и к так называемой предсказательной силе, которой обладает любая достойная и обоснованная научная теория. Хрестоматийным примером считается периодический закон, с помощью которого его первооткрыватель, Д.И. Менделеев, сумел не просто предсказать существование ещё не открытых тогда химических элементов, но и достаточно точно рассчитать их свойства. Для дарвиновской теории (а эта теория должна быть основной в рамках натуралистического подхода) в качестве примера приводится предсказание, сделанное Дарвином и Уоллесом. На Мадагаскаре растёт орхидея Angraecum sesquipedale с нектарниками длиной до 40 см. Дарвин, просто на основании её существования, предсказал в своей книге об орхидеях, что должна существовать бабочка, способная вытягивать хоботок на длину от десяти до одиннадцати дюймов. Уоллес пять лет спустя упоминал несколько найденных им в южноамериканских коллекциях мотыльков, хоботки которых были достаточной длины, чтобы соответствовать этим требованиям. В 1903 году нашли новый подвид мотыльков, который полностью соответствовал предсказаниям о том, что в будущем кто-нибудь обнаружит мотылька с хоботком достаточно длинным для того, чтобы достать нектар из A.sesquipedale.

Здесь необходимо сделать одно пояснение. Предсказание о том, что существует бабочка, способная доставать нектар из глубоких нектарников и потому обладающая длинным хоботком, возможно из чисто логических соображений. У нектара должен быть потребитель, который должен отвечать параметрам нектарника – в данном случае, иметь хоботок достаточной длины. Такое умозаключение не требует никакой сложной теории, чтобы к нему прийти. Однако Дарвин смог его сделать как раз потому, что теория естественного отбора натолкнула учёного на подобную мысль.

Таким образом, ценность натурализма при решении вопросов, которые нельзя рассматривать целиком в естественнонаучных рамках, заключается прежде всего в том, что благодаря ему мы будем легче выдвигать гипотезы и теории, способные приблизить нас к истине – просто воспользовавшись иным углом зрения. Причём чем чаще мы будем поворачивать в сознании этот куб Неккера, тем больше граней человеческого бытия нам откроется.

При определённых недостатках натурализма как подхода к решению вопросов, связанных с развитием аспектов человеческого существования, у него есть также и определённые преимущества по сравнению с другими подходами. Научные работы, выполненные в рамках натуралистического подхода, обладают строгостью мысли, последовательностью изложения и представляют интересные идеи. На примере работ С. Пинкера мы могли увидеть предположение о том, что человеческий язык возник как инстинкт на основе естественного отбора, и оно не лишено разумных оснований, хотя и содержит в себе ряд трудностей для объяснения.

Как бы там ни было, человек является поистине неисчерпаемым объектом для изучения, и натурализм способен показать нам множество удивительных граней при познании самих себя.