Правовое мышление и воспитательный процесс

Гуляихин Вячеслав Николаевич доктор философских наук профессор, кафедра теории права и прав человека, Волгоградская академия Министерства внутренних дел Российской Федерации 400089, Россия, Волгоградская область, г. Волгоград, ул. Историческая, 130 Gulyaikhin Vyacheslav Nikolaevich Doctor of Philosophy Department of the Theory of Law and the Human Rights, Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of the Russian Federation 400089, Russia, Volgogradskaya oblast', g. Volgograd, ul. Istoricheskaya, 130 gulyaich@yandex.ru Другие публикации этого автора

Уже много веков подряд лучшие умы человечества пытаются разгадать тайны мышления. Для этого были приложены огромные усилия и затрачено немало времени. Хотя и были найдены ответы на множество частных вопросов, связанных с раскрытием его тайн, но сделанное ими лишь немного приоткрыло завесу над его секретами. До сих пор мыслителями так и не найдены ответы на многие фундаментальные вопросы. Как протекает процесс мышления? Как сделать мышление более креативным и продуктивным? Какое воздействие оказывает когнитивная компонента правосознания личности на формирование иерархической системы ее правовых ценностей? Имеется ли жесткая зависимость уровня интеллекта человека от уровня его воспитания и культуры? Неясность в этих вопросах откладывает отпечаток не только на развитии теории правого мышления, но и создает почву для появления ошибок в юридической практике, влечет за собой трудности при формировании нормального правосознания человека и создании прогрессивной ценностно-смысловой системы правовой культуры. Нерешенность данных проблем также сказывается на эффективности использования современных технологий правового обучения и воспитания.

В отечественной юридической науке доминируют два методологических подхода к решению проблемы определения природы и специфики правового мышления, отличающиеся от других строгостью, системностью и относительно высоким уровнем разработанности. Первый из них основывается на формальной логике, второй использует в качестве базовой идеи диалектическую теорию отражения, основательно разработанную еще советскими учеными. Оба эти подхода укладываются в классическую теорию познания, когда «содержание правового мышления определяется субъект-объектным отношением, где адекватное отражение субъектом познания сущностных характеристик и признаков объекта – социально-правовой действительности – служит главной методологической проблемой, а исследование правового мышления целесообразно проводить либо в контексте методологии юридической науки, либо с позиции логики норм» ^{[24, с. 21]}.

В качестве методологических оснований исследования правового мышления в контексте проблематики правового воспитания были использованы теории мыследеятельности Г.П. Щедровицкого, когнитивного развития Ж. Пиаже, поэтапного нравственного воспитания Л. Колберга, социальных представлений С. Московичи исоциального мышления К.А. Абульхановой-Славской. Теории социальных представлений и социального мышления позволили выявить пять основных функций правового мышления. Концепция мыследеятельности дала возможность понять механизм группового правового мышления в процессе трансляции правовых ценностей от одних субъектов к другим (правовом воспитании). Идеи когнитивного развития и поэтапного нравственного воспитания помогли пролить свет на характер взаимосвязи уровня правового мышления и установок правового поведения, а также установить факторы ее осложняющих или ограничивающих.

С точки зрения формально-логического подхода в основе правового мышления лежит формализованный процесс получения юридической истины, обусловленный логическими законами и правилами, строгое соблюдение которых позволяет получать новые, непротиворечивые и валидные суждения. Сторонники данного подхода убеждены, что высококвалифицированный юрист, обладающий высоким уровнем логической культуры, должен правильно и без особых затруднений осуществлять мыслительные операции в процессе познания феноменов правовой реальности: образовать новые юридические термины, давать им четкие и однозначные дефиниции, формулировать новые правовые нормы, делать выводы с помощью силлогизмов, уметь легко и верно использовать все логические методы (анализа, синтеза, моделирования, абстрагирования и т.д.).
Формально-логический подход к проблемам мышления обладает рядом больших достоинств. Один из основателей гештальтпсихологии М. Вертгеймер признавал, что традиционная (формальная) логика обладает такими позитивными качествами как «явным стремлением к истине; сосредоточением внимания на важнейшем различии между простым утверждением, убеждением и точным суждением; подчеркиванием различия между недостаточно ясными понятиями, туманными обобщениями и точными формулировками; разработкой множества формальных критериев, позволяющих обнаружить ошибки, неясности, неправомерные обобщения, поспешные выводы и т.д.; подчеркиванием важности доказательства; основательностью правил вывода; требованием убедительности и строгости каждого отдельного шага мышления» ^{[12, с. 33]}. Наряду с достоинствами формально-логический подход имеет и существенный недостаток: хотя с его помощью и формируется корректный ряд операций правового мышления, тем не менее, при нем как-то исчезает то креативное и «живое», которое должно присутствовать при творческом развитии мысли. Формализованное правовое мышление не включает в себя инсайта, т.е. того озарения мыслителя, которое способствует прорыву в решении сложных юридических проблем. Но оно его подготавливает, создавая необходимую когнитивную базу, затем оформляет полученное благодаря инсайту решение в развитую систему силлогизмов.
В контексте диалектической теории отражения правовое мышление трактуется как последовательный процесс образования системы идей, представляющих собой субъективные «копии» феноменов и закономерностей развития правовой жизни. Сторонниками данного подхода признается правовое мышление по своему характеру субъективным, системным и целостным. Его нельзя рассматривать изолировано от познающего субъекта, который может проявлять активность и креативность, обрабатывая полученную информацию и перестраивая формы мышления (понятия и суждения) в новые комбинации. Правильное правовое мышление не может быть бессистемным, поскольку отражает явления, которые сами являются системами. Большое значение приверженцами теории отражения придается оценке диалектических противоречий общественно-правовых отношений, в которые включен человек как субъект права. По их мнению, эти противоречия выступают в качестве важнейших истоков и стимулов его мыслительного процесса. Для того, чтобы эффективно разрешить их, субъект вынужден повышать уровень своего правового мышления. Как при формально-логическом методологическом подходе, так и в контексте теории отражения невозможно объяснить феномен инсайта в процессе правового мышления.
Используя теорию социальных представлений С. Московичи и концепцию социального мышления К.А. Абульхановой-Славской в качестве методологического основания, можно выделит пять функций правового мышления.
1. Формирование и развитие нормального правосознания, природа и особенности которого были раскрыты еще русским философом-правоведом И.А. Ильиным. Нормальное правосознание «…есть прежде всего воля к цели права, а потому и воля к праву; а отсюда проистекает для него и необходимость знать право и необходимость жизненно осуществлять его, т.е. бороться за право. Только в этом целостном виде правосознание является нормальным правосознанием и становится благородной и непреклонной силой, питающейся жизнью духа и, в свою очередь, определяющей и воспитывающей его жизнь на земле» ^{[17, с. 81]}. В гегелевском стиле И.А. Ильин формулирует один из своих основных тезисов о необходимости не только знать право и тонко чувствовать его глубинную духовную основу, но и бороться за него. Правовое мышление способствует целостности правосознания, формируя его когнитивный компонент и участвуя в процессе иерархической систематизации правовых ценностей, т.е. развивая аксиологический компонент сознания. Без участия мышления невозможна какая-либо правовая деятельность человека по оформлению социального пространства на принципах свободы и гуманизма. Стоит также отметить здесь и то, что русский философ придает большое значение воспитательной функции нормального правосознания, которое «…может побудить каждого возложить на себя добровольно имущественные повинности, увеличить чужие полномочия за счет своих обязанностей, предоставить своим несправедливым правам угаснуть за давностью, пойти добровольцем на войну, принять на себя то или иное ответственное служение народу и т.д.» ^{[17, с. 216]}.
2.Понимание, объяснение, представление и интерпретация феноменов правовой реальности.В силу своих экзистенциальных потребностей личности необходимо самовыражаться и самоактуализироваться в социуме. На ее пути стоит множество барьеров и препятствий, которые изначально сотворены объективным противоречием между индивидуальным и коллективным. Отстаивая свои личностные интересы, человек неизбежно вступает в конфликт с Другим. Правовое мышление помогает сделать данный процесс менее болезненным для субъектов. Понимание духовной природы права и его феноменов, юридически грамотное объяснение своей позиции в социальном конфликте, формирование правовых представлений, интерпретация юридически значимых фактов и легитимизованных социальных норм – все это (и не только) и составляет вторую функцию правового мышления. Кроме юридических законов действуют неписанные правила социума, соответствующие его менталитету, и с которыми официально не знакомят молодого человека в школе или вузе. Здесь для формирования независимой позиции субъекту объективно необходимо использование второй функции.
3. Адаптация новых знаний к уже имеющейся системе правовых представлений, составляющих основу когнитивного компонента правосознания. В процессе познания правовой реальности человек получает новую информацию, которую необходимо включить в систему уже имеющихся знаний. Если она не укладываются в прежнюю систему и противоречат ей, то может «перевернуть» его представления о правовой жизни, собственном социальном статусе и общественной роли ^[3]. При возникновении когнитивного диссонанса человек будет стремиться снизить степень несоответствия и противоречия между старыми и новыми когнициями. Поэтому важной задачей правового мышления является достижение консонанса (гармонии). В противном случае диссонанс порождает у человека психологический дискомфорт и эмоциональную неуравновешенность, которые приводят его к неадекватности реагирования на события правовой жизни и внешние (кажущиеся или реальные) угрозы. Адаптированное приобретенное знание получает личностный аспект, отражая индивидуальность субъекта, и отчасти опосредовано его уровнем владения юридическим языком. Правовые представления общества наполнены социально значимым содержанием, поэтому должны быть осмысленны, осознанны и адаптированы личностью ^{[21, с. 39]}.
4. Опосредование, детерминация и регулирование правовых отношений и социального поведения. Правовое мышление личности опосредует общественное воздействие на нее, т.е. те сигналы, которые посылают личности различные социальные силы, получают обработку и актуализируются (или отсеиваются как не имеющие значения) правовым мышлением. Например, внушение малолетнему правонарушителю, сделанное сотрудником полиции, не оказывает прямого механического воздействия на его дальнейшее поведение. Ведь у ребенка отсутствует та кнопка, нажав на которую можно «перезагрузить» его отношение к правопорядку. Информация полицейского проходит через призму когнитивно-аксиологических механизмов правосознания подростка. Здесь важную роль играют такие «внутренние условия» как тип правового мышления (образное или понятийно-логическое), познавательная активность, уровень правовой информированности, умения мыслить на перспективу и многое другое. Опосредование позволяет индивиду осуществлять правовую рефлексию, осмыслить и объяснить не только принятые персонально им решения и свое поведение, но и понять причины и значение групповой деятельности в общественно-правовой сфере. С помощью абстрактного правового мышления можно избавляться от малозначительных деталей, затрудняющих восприятие и оценку ситуации в целом. Оно позволяет субъекту формулировать методологические принципы своей правовой деятельности, которые определяют и регулируют его отношение к Закону.
5. Смысловой синтез, в ходе которого определяется генезис структур когнитивной сферы правосознания, складывающихся под влиянием правового опыта индивида. Еще Э. Гуссерль писал о том, что «все виды и формы познающего разума суть формы синтеза, формы действий познающей субъективности, направленных на достижение единства и истины» ^{[15, с. 315]}. Немецкий философ предупреждает о парадоксальности представлений: «каждое представление представляет предмет» и «не каждому представлению соответствует предмет». Такая парадоксальность создает определенные трудности для смыслового синтеза. Все правовые представления основаны на мыслительном синтезе, который позволяет унифицировать правовое сознание индивида, предоставляя ему возможность стать составной частью правосознания общества. В данном контексте смысловой синтез направлен в конечном счете на самоидентификацию личности как субъекта права, на действительное или возможное соединение Я и Другого, а также на идентификацию феноменов правовой жизни. Многоступенчатый мыслительный синтез конституирует и упорядочивает объекты правового мышления.

Теория мыследеятельности Г.П. Щедровицкого вполне подходит для использования в качестве методологической базы исследования механизмов правового мышления. Его ученик В.Я. Дубровский сформулировал три ее методологических принципа: 1) мышление и деятельность представляют собой одно целое; 2) генезис мышления и его реализация происходит в коммуникации; 3) мышление задается нормами и реализуется через них ^[16]. Эти принципы лежат в основе работы механизма мыследеятельности, направленной человеком на решение правовых проблем. Его создание и использование не может проходить вне социокультурного пространства, регулируемого и упорядоченного конкретными коммуникативными и общественно-правовыми нормами.

Для иллюстрации своих взглядов Г.П. Щедровицкий создал схему коллективной мыследеятельности (проходящей, например, во время научной дискуссии или группового «мозгового штурма», предпринятого для поиска ответа на актуальный вопрос). Из схемы становится ясно, что мыследеятельность проходит в трех основных относительно автономных поясах. Ученый отметил, что каждый пояс имеет свое содержание, которое проецируется на другие пояса. Эту схему вполне можно использовать для анализа механизмов правового мышления в процессе коллективной работы над решением юридических проблем.

На первом поясе мышления действуют законы формальной логики, системы силлогизмов, используются научные закономерности и законы. Мыслительный процесс отличается активностью, социальной организованностью и определенной культурой мышления, закрепившей коллективное мыследействие (обрабатывается социально-правовая информация на основе принятого группой парадигмы). На данном поясе образуются правовые идеалы, формулируются юридические законы, создаются образцы правового поведения, определяются права и обязанности для различных социальных статусов и ролей. Без рефлексивных связей со вторым и третьем поясом, мышление будет оставаться «спекулятивным», т.е. без всякого воплощения в практическую область правовой жизнедеятельности человека.

Второй пояс мысли-коммуникации признан Г.П. Щедровицким в качестве центрального, поскольку он соединяет основные компоненты мыследеятельности в одно целое. В отличие от первого пояса в нем не действует дихотомический критерий «правильное-неправильное». «Это всегда поле борьбы и взаимоотрицаний, которые только и придают мысли-коммуникации ее особый смысл. Все пояса мыследеятельности актуализируются через динамику существования участников мыследеятельности и как бы отображаются друг на друга в ходе понимания» ^{[27, с. 127]}. Второй пояс живет на принципах полилогики (многих логик), антагонизмов и проблематизации. В нем присутствуют альтернативные образцы правового поведения, противоречащие друг другу ценностно-смысловые системы, взаимоисключающие мысли и суждения относительно решения юридических проблем. Если второй пояс элиминирует рефлексивные связи с другими поясами, то его «продукцией» становится пустая игра словами и бессмысленная речь с точки зрения объективных целей правового мышления.

Третий пояс мыследействия проходит в практической плоскости правовой жизни личности, отражая полностью или частично идеальное содержание первого и второго поясов. Здесь воплощаются в практическую реальность апробированные идеальные системы, нормирующие и закрепляющие модели правового поведения в виде эталонных образцов. От тех из них, которые не оправдали социальные ожидания, субъект рано или поздно вынужден отказаться, предварительно «прогнав» эту модель с помощью рефлексии через другие пояса. Если же образец вполне устраивает субъекта и его социальную группу, то проводится коррекция структуры и содержания модели правового поведения с помощью таких мыслительных операций как понимание и рефлексия. В случае разрыва связи третьего пояса с другими поясами процесс мышления лишается всякой духовности, становится косным и лишенным креативных механизмов осмысленного развития.

Развитое правовое мышление способствует вхождению человека в жизнь общества, которое начинается обычно с принятия доминирующих эталонов правового поведения, соответствующих его социальному статусу. Выбор такого эталона зависит от типа правового мышления и делается либо на основе понятийно-логических операций, либо – эмоционально воспринятых образов. Далеко не все предлагаемые субъекту эталоны правового поведения соответствуют общественным интересам и экзистенциальным потребностям личности. Наблюдается их явное выхолащивание духовно-нравственных оснований и плохая адаптивность к сложным общественно-экономическим и психосоциальным условиям современной жизни ^[7].

При трансляции парадигмы правового поведения неизбежно происходит ее искажение, поскольку субъект воспринимает ее через призму своего мировоззрения, подстраивая ее под свои социальные интересы и полученный опыт. Из-за необходимости ее персонализации и меняющихся внешних условий возникает потребность в ее коррекции. Это вызвано новыми веяниями в общественной жизни современного человека, идущих в контексте глобализации, а также психологическими и нравственными особенностями личности ^{[6, с. 99]}. Для адаптации парадигмы субъекту необходимо совершить восхождение от абстрактных принципов ее архитектоники к конкретному содержанию.

В процессе передачи парадигмы правового поведения играют особую роль мысли-коммуникации субъектов (как транслирующих, так и воспринимающих) и нормы-протоколы, которые выступают в качестве механизмов ее трансляции. Последние будут значительно отличаться у субъектов, входящих в разные социальные группы. Так, нормы-протоколы передачи образцов и моделей правового поведения курсантов полицейской академии не будут схожими с коммуникативными нормами протокола, которые присущи среде классического университета. Если первые отличаются авторитаризмом, жесткой иерархичностью и формализмом, то вторые – либерализмом, равенством и отсутствием приверженности к соблюдению внешних формальностей. Поэтому «когда мы говорим о нормах коммуникации, мы должны учитывать, как протокол самой коммуникации, так и место данного коммуникативного акта в общем кооперативном протоколе и ситуацию, в которой этот акт осуществляется» ^[16].

При трансляции образцов общественного поведения происходит кооперация когниций и ценностей ^[25]. Скорость и качество трансляции зависит не только от социокультурного пространства, в котором она проходит, но и от социального времени ^{[5, с. 21]}. С помощью рефлексии личность адаптирует полученный правовой «материал» под свои интересы и потребности той социальной группы, с которой она себя идентифицирует. Благодаря рефлексивному мышлению становится более продуктивной передача результатов мыследеятельности (правовых ценностей, юридического опыта, социально-правовых технологий, методик обработки информации и др.) от одного субъекта к другому.

Механизмы мыследеятельности, задействованные в процессе правового воспитания, позволяют определить конкретные цели-ориентиры, придать ей креативный характер и создать архитектоническое единство полученного образца правового поведения. Без творческого начала личность будет с трудом воспринимать транслируемый образец, несмотря на всю его полезность для нее и социума. Правовая мысль является целеполагающей формой знания, которая выступает своеобразной схемой креативной деятельности. Целеполагание и нормированность правового мышления (мыследеятельности) придают организованность процессу передачи парадигмы правового поведения, которая имеет многоуровневую систему, отражающую сложные отношения индивида и общества. Цели и нормы мыследеятельности взаимно дополняют друг друга, создавая ей устойчивую основу в изменяющихся ситуациях ^[27]. В процесстрансляции парадигмальной модели правового поведения личность актуализирует ее, исходя из собственных экзистенциальных интересов и вызовов времени. Она комбинирует ее компоненты и наполняет их обновленным содержанием, совершая оригинальный креативный акт мыследействия.

Одной из функций правового мышления является регулирование социального поведения личности. С его помощью субъект определяет правомерность не только своих действий, но и поступков Другого. И здесь возникает вопрос: почему порой человек сознательно идет на нарушение Закона, хотя прекрасно разбирается в содержании дихотомий «правомерное и неправомерное», «законное и незаконное», «добро и зло», «хорошее и плохое»?

Специфика правового мышления раскрывается, прежде всего, через его объект – правовую реальность, а также через желание субъекта соотнестись с ней. Оно является когнитивным механизмом правосознания, с помощью которого личность определяет свои правовые позиции и роли в обществе, а также идентифицирует себя как субъекта права, устанавливая при этом свой юридический статус. Благодаря ему личность может осознавать и осуществлять свои права и свободы, отстаивать легитимными способом свои экзистенциальные интересы. Мышление выявляет сущность феноменов правовой жизни, создает ее целостную картину, определяет ценностно-смысловые ориентиры и легитимность социального поведения.

С помощью мышления формируется ценностно-смысловой компонент правосознания, который обеспечивает истинность правовых суждений и умозаключений. Отличительной чертой правового мышления является социальность. Оно способствует установлению, укреплению и легитимизации общественных отношений. Находясь в конкретной социокультурной среде, личность занимает определенную общественную позицию по правовым вопросам, что также определяет социальный характер ее мышления.

Одной из особенностей правового мышления является эгоцентризм, который определяется иерархической системой жизненных потребностей, нуждающихся в правовой защите. Их удовлетворение объективно требует от правосознания активно осуществлять свои функции. От «Я» исходят вопросы, связанные с решением правовых проблем, и к нему «приходят» ответы на них. Следует согласиться с мнением А.Ю. Мордовцева, что «юридическое мышление – это всегда продукт «Я-цивилизации», вступающей в диалог с «Другой-цивилизацией», при непременном условии сохранения в этом диалоге собственной неповторимой позиции» ^{[21, с. 39]}. В противном случае «Я» перестало бы быть «Я» и трансформировалось бы в Другого по отношению к себе, т.е. субъект права – в его объект, лишенный субъективного права. На «Я» оказывают воздействие две основные силы – внешняя и внутренняя детерминации ^[1]. Первая воздействует извне и со множества направлений, нередко погружая личность в состояние когнитивного диссонанса. Внешняя сила находит свое выражение в общественно значимых концептах, доминирующих в социуме ценностно-смысловых установках, юридических нормах, пропагандируемых различными социальными группами правовых идеалах и т.п.

Значимую роль в правовом мышлении играет Я-концепция, т.е. система представлений индивида о самом себе, сформировавшихся благодаря осознанию (рефлексии) субъектом себя и своего соотношения с правовой реальностью. Я-концепция может быть адекватной, когда человек создает образ себя, соответствующий реальности, или неадекватной, когда он наделяет его фантастическими и выдуманными качествами. В последнем случае это приводит к ошибкам в мышлении, которые мешают объективно оценивать субъекту свои действия, делать правильные выводы и обобщения. Если субъект не делает Я-концепцию адекватной с помощью коррекции своих представлений о себе и своем месте в мире, то он неизбежно вступает в конфликты с окружающими ^[8]. Из-за собственной иррациональности и «спутанности» сознания, он испытывает негативные эмоции и чувства.

Система идеологических, политических и институциональных значений, внедренных извне, составляет актуальную область сознания современной личности ^[9]. Если она является носителем консервативной политической идеологии, то его правовое мышление будет направлено прежде всего на решение юридических проблем консервации существующих социально-политических и правовых отношений (например, на принятие соответствующих законодательных актов, закрепляющих существующий общественный статус-кво). Если же субъект выступает как носитель коммунистической идеологии, то его правовое мышление будет иметь соответствующую матрицу (в частности, «работать» на противодействие становлению и юридическому закреплению института частной собственности). Для либерального правового мышления будет уже иная матрица: концепт «частная собственность» станет ключевым, и в значительной мере определяющим интенции правосознания. Радикального националиста интересуют юридические проблемы укрепления института частной собственности лишь с позиции ее этнической «чистоты». Так, А. Гитлер стал практически одновременно бороться за национальную чистоту немецкого капитала, строительство вождистского государства и слом существовавшей демократической правовой системы. Как известно, итогом такой деятельности стала национальная катастрофа. Другими словами, политические пристрастия человека, сформировавшиеся изначально под воздействием внешних детерминант, входят в систему внутренних установок мышления, задающих ему направленность и «подсказывающих» способы разрешения возникших затруднений в общественно-правовой сфере. Поэтому в демократических государствах является вполне правильным и оправданным запрет заниматься судьям политической деятельностью и быть членом какой-либо политической партии.

Процесс правового мышления проходит в определенном социокультурном контексте. Французский психолог С. Московичи является сторонником концептуальной идеи, «состоящей в апологии upgrading (подъема) мышления от восприятия к разуму, от конкретного к абстрактному, от "примитивного" к "цивилизованному", от ребенка к взрослому и т.д. - в той мере, в какой наши знания и наша речь являются внеконтекстуальными. И, напротив, downgrading (опускание) нашего мышления состоит в обратном движении, когда наши знания и речь контекстуальны и циркулируют в обществе» ^{[23, с. 4]}. Другими словами, уровень социального мышления будем тем выше, чем меньше будет его зависимость от внешнего давления социокультурной среды. Пожалуй, с этой позицией следует согласиться, но только с учетом признания невозможности полного отграничения процесса мышления от культурного контекста. Ведь именно контекст делает актуальным решение той или иной правовой проблемы. Мышления и действия субъекта должны быть адекватны внешним вызовам, которые являются частью этого контекста. Тем не менее, гениальные и прорывные социально-правовые технологии обычно выходят за контекст обыденной жизни, создавая в ней сильный резонанс и меняя ее.

В процессе исследования психологии толпы С. Московичи еще более резко формулирует свою идею о зависимости типа мышления от его контекстуальности. Он приходит к выводу, что «существуют два и только два типа мышления, предназначенные для объяснения реальности: первый нацелен на идею-понятие, второй – на идею-образ. Первый действует по законам разума и доказательств, второй взывает к законам памяти и внушения. Первый присущ индивиду, второй – массе» ^{[22, с. 122]}. Человек, будучи элементом толпы, погружается в массу, теряя не только свою индивидуальность, но и способность к первому типу мышления. Он уходит в мир иллюзий, им становится достаточно легко манипулировать. Соответственно, правовое мышление тоже делится на два основных типа. Если первый тип отличается рациональностью, его мыслительные операции не нарушают логические правила, содержание ключевых юридических терминов характеризуется ясностью, то второй – иллюзорностью правовых представлений, алогичностью мыслительных действий и смутностью используемых понятий. Второй тип правового мышления способствует деформации правосознания, усилению роли правового бессознательного, растворению «Я» в бессознательном, доминированию эмоций и чувств. Идеи-образы наполняются иррациональным фантастическим содержанием и открывают путь идеализму, инфантилизму и нигилизму.

Значительная часть усвоенных человеком социальных установок нормативного типа уходит в сферу бессознательного и актуализируется в сложных и проблемных ситуациях. Когда у субъекта нет времени на размышления, правовое бессознательное задает ему алгоритм действий по выходу из трудной ситуации ^{[5, с. 19]}. Социально-правовые стереотипы мышления, усваиваемые человеком с детства, изначально определяют матрицу его общественного поведения и составляют основу его правового менталитета, который является важной частью внутренней детерминации, оказывающей воздействие на «Я». Их носителями выступают культурные архетипы правового бессознательного, которые являются истоками персональной идентичности человека как субъекта права ^{[26, с. 61]}. Архетипы коллективного бессознательного имеют экзистенциальный характер, «заставляя» личность чувствовать, представлять и отстаивать свои естественные права и свободы ^{[19, с. 28]}. Эти представления могут быть конкретными и ясными или неопределенными и смутными. Они включены в когнитивную систему правосознания, являются отражением правовой действительности, дают возможность субъекту определить смысл и значение того или иного юридического феномена. Убежденность в правильности и истинности своих представлений придает субъекту решительность и уверенность в своих действиях.

На первый взгляд кажется вполне естественным предполагать, что действия человека являются прямым результатом его логических рассуждений или настроений. Но это не совсем так ^[10]. Достаточно часто бывают сильные «разрывы» в причинно-следственной связи между правильным мышлением и поведением, которые заполняются различного рода архетипическими установками, не имеющими своего внятного рационального обоснования. Эти разрывы вызваны зачастую тем, что человеку далеко не всегда удается сделать правильный прогноз развития событий и, соответственно, у него не появляется возможности использовать заранее заготовленные и продуманные варианты решений, приготовленных им для выхода из проблемной ситуации. Ему приходиться отказываться от ранее принятого варианта своей деятельности под давлением обстоятельств, быстро менять и принимать новые решения, которые могут быть не всегда адекватны сложившейся ситуации. Ошибки возникают из-за недостатка времени для анализа возникшей проблемы и нередко детерминированы сложившимися социальными стереотипами, предрассудками и образно-символическими представлениями.

В ходе проведенных лабораторных исследований К.А. Абульханова-Славская пришла к выводу, что представления являются социально-психологическими и личностно-обусловленными феноменами сознания, в которых нашли свое отражение внешние объективные связи. Степень их личностной обусловленности различна: «в силу этого они более конкретны (в них проявляется большая личностная заинтересованность, избирательность) или более абстрактны… Ряд представлений, например, о правах личности, даже если они актуализируются специальными вопросами, абстрактны – «дистантны» – также как, например, представления об угнетении цветных для российской личности. Такие абстракции очень неопределенны, как и ответы на вопросы» ^{[1, с. 49]}. Смутность понятий и неопределенность представлений должны подтолкнуть личность к эвристическому поиску, в противном случае она будет осуществлять иррациональные действия или пребывать в состоянии нерешительности и бездействия.

Основой иррациональных действий являются архетипы правового бессознательного, которые вполне могут «вытащить» субъекта из проблемной ситуации. Особенно здесь высока вероятность удачного исхода, когда ему приходится решать правовую проблему, которая обычна для данного исторического периода и социокультурного пространства. Скажем, если американский полицейский остановит автомобиль, то выходить из него не только не принято, но и настоятельно не рекомендуется, поскольку он может расценить это как нападение и применить оружие. Поэтому, не задумываясь, американские граждане поступают соответственно принятым стандартам поведения. На первый взгляд, такой стереотипный подход выглядит достаточно разумным. Но что разумного в том, что человека могут застрелить только за то, что он вышел из машины? Напротив, российский полицейский может расценить нежелание выйти из машины как неуважение к своей персоне. У отечественных водителей не сформировалось единого стандарта поведения в подобной ситуации. Им приходится выстраивать свой «диалог» с полицейским, учитывая множество имеющихся факторов, традиционно ища ответы на исконно русские вопросы «кто виноват?» и «что делать?».

В процессе правовой социализации человек усваивает установки, нормы и ценности социума, которые могут быть как «писанными» и формализованными, так и не писанными, порой отличающиеся довольно смутным содержанием ^[20]. Последние обычно не исходят от системы государственного или частного образования, их усваивают в ходе непосредственного общения с агентами социализации (родителями, сверстниками, неформальными общественными объединениями и т.д.) ^{[11, с. 5]}. И здесь важными оказываются те суждения, умозаключения и обобщения, которые самостоятельно делает субъект. Ведь ему приходиться постоянно испытывать когнитивный диссонанс, получая достаточно противоречивые посылы от окружающих. Еще А.И. Герцен писал о таких противоречивых «сигналах», идущих извне к молодым людям, которых в социальном росте «…остановило совершеннейшее противоречие слов учения с былями жизни вокруг. Учителя, книги, университет говорили одно, и это одно было понятно уму и сердцу. Отец с матерью, родные и вся среда говорили другое, с чем ни ум, ни сердце не согласны, но с чем согласны предержащие власти и денежные выгоды. Противоречие это между воспитанием и нравами нигде не доходило до таких размеров, как в дворянской Руси» ^{[13, с. 33]}. Подобная несовместимость между «словами ученья» и «былью жизни» присутствует и в современном российском социуме, когда учителя, книги и университет внушают одно, а в общественной, политической и правовой реальности молодые люди сталкиваются с совершенно иным, противоположным внушаемому. О таких «антиномиях разума» пишут современные отечественные исследователи: «в сознании российской личности множество представлений не стыкуются, не согласуются друг с другом, порождая вопросы и выливаясь в проблемы или оставляя личность в состоянии непонимания происходящего. Особенно это относится к правовым и социальным представлениям, затрагивающим соотношение личности и общества» ^{[1, с. 51]}.

Правовое мышление находится в генетической зависимости от правосознания личности, по сути, являясь основным механизмом его ценностно-смысловой компоненты. В процессе общественно-исторического развития формируются разные парадигмы и стандарты правового мышления. Так, Т.В. Губаева выделяет два таких «логико-методологических стандарта»: первый сложился в системе романо-германского права, при его соблюдении юридические суждения строятся на основе приложения норм закона к фактам; второй сформировался в англосаксонском праве, здесь логическая «цепочка» суждений юриста обычно выстраивается исходя из определенного прецедента ^{[14, с. 16]}. Если в логико-методологическом стандарте романо-германского права доминирует дедукция, т.е. переход от общего (закона) к частному (частная судебная практика), то в англосаксонском праве господствует аналогия (между прецедентом и частной ситуацией). Следует отметить, что таких парадигм правового мышления гораздо больше двух, выделенных Т.В. Губаевой. Их становление происходит не только в контексте той или иной правовой семьи или национальной правовой системы, но и в различных отраслях права, а также в рамках той или иной научной юридической школы.

Различия в стандартах и стилях правового мышления у представителей разных отраслей отечественной юридической науки особенно заметны в дискуссиях на заседаниях диссертационных советов, когда происходят обсуждения результатов проведенных исследований. Их выступления редко нарушают парадигмальные установки, сложившиеся в определенной отрасли науки. Так, если правовое мышление цивилистов достаточно конкретно и склонно к аналогиям, то специалисты по уголовному праву очень осторожно относятся к аналогиям и стремятся формально строго выстраивать свои умозаключения, используя преимущественно дедукцию или полную индукцию. В свою очередь теоретики права стараются прийти к широким обобщениям, выстраивают порой весьма абстрактные схемы правовой жизни, пытаясь «объять необъятное».

Ключевые понятия и термины, которыми оперирует правовое мышление, наполняются содержанием, отражающим не только мировоззрение юриста, но и систему ценностей современного ему общественно-исторического периода. Его мыслительный процесс идет в контексте духовно-нравственных идеалов и этических принципов, лежащих в основе реально действующей правовой системы. Если в общественном правосознании господствуют принципы современного гуманизма, то и деятельность юристов будет также основываться на них. В противном случае, когда правовая система отказывается от них, то она становится карательной и репрессивной. В связи со сказанным, весьма показательны театрализованные «судебные процессы» над сказочным героем – котом в сапогах, которые в 2013-2014 гг. провели немецкие и российские студенты-юристы. Кот обвинялся в убийстве, грабеже, захвате заложников, вымогательстве, краже, мошенничестве, браконьерстве и незаконном хранении оружия. Учащиеся университета им. Иогана Гуттенберга в г. Майнце, примерившие на себя роли адвокатов и прокуроров, под председательством действующего главного судьи земельного суда вынесли достаточно мягкий приговор обвиняемому. Они признали убийство недоказанным, и виновным кота – только в грабеже и краже, приговорив его к трем годам пребывания в тюрьме или приюте для животных. В России данный «судебный» процесс прошел иначе. В качестве обвинителя и защитника выступали известные российские адвокаты (а не студенты, как это было в Германии), и роль председателя суда взял на себя доцент Московского государственного юридического университета им. О.Е. Кутафина. Соответственно, участие российских студентов в постановочном судебном процессе было минимизировано, и он не получил такого же общественного резонанса как в Германии. Приговор коту российского «суда» был весьма суров: 10 лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима. Хотя «судебные процессы» над котом в России и Германии были игровыми театрализованными действами, тем не менее, они хорошо отражают как ключевые особенности национальных систем судопроизводства, так и парадигмы правового мышления.

В конце прошлого века был проведен ряд эмпирических исследований, целью которых было установить зависимость правомерного поведения от уровня мышления. Предполагалось, что чем выше уровень интеллекта, а также самостоятельности и независимости суждений, тем будут поступки и действия субъекта более адекватнее по отношению к общественно-правовому прогрессу. Но результаты исследований не подтвердили однозначно данную гипотезу.

Американские исследователи Э.С. Кон и С.О. Вайт выделили специфический разрыв между общими абстрактными принципами общественно-правовой жизни, признаваемые индивидом в качестве необходимых регуляторов, и конкретным их использованием в социальной деятельности. Они обратили внимание на результаты социологического исследования приверженности американских граждан демократическим правам и свободам. Подавляющее большинство опрошенных американцев (90%) были согласны с демократическим принципом необходимости предоставления свободы слова всем гражданам независимо от их взглядов и убеждений. Но при ответе на вопрос о конкретном использовании свободы слова в общественной жизни был уже совершенно иной расклад мнений. Только около четверти опрошенных (23%) были согласны разрешить использовать общественное здание для проведения встреч лиц, осуждающих деятельность американского правительства ^{[29, с. 399]}.

Другими словами, когда абстрактный принцип был переведен в конкретную плоскость правовой жизни, то для большинства опрошенных людей он потерял свое значение в качестве нормы, регулирующей социальные отношения.
Порой человек пытается заполнить значительные пробелы в обосновании своего поведения разного рода рационализациями, создаваемые им с целью оправдания себя как в собственных глазах, так и в глазах окружающих. Эти рационализации нейтрализуют чувство вины не только после свершенного деяния, но и могут избавить также от собственного неодобрения предстоящих действий. Нередко люди совсем не имеют каких-либо причин для своих неправедных действий. Особенно склонны к ним дети, которые еще не получили необходимых четких моральных и правовых ориентиров, определяющих их поведение. В «Исповедях» Аврелий Августин задумался над причинами, побудившие его в юности совершить кражу плодов из чужого сада. Но он так и не смог объяснить свои греховные действия, совершенные им с радостным наслаждением. «Прекрасны были те плоды, но не их желала жалкая душа моя. У меня в изобилии были лучшие: я сорвал их только затем, чтобы украсть. Сорванное я бросил, отведав одной неправды, которой радостно насладился. Если какой из этих плодов я и положил себе в рот, то приправой к нему было преступление. Господи Боже мой, я спрашиваю теперь, что доставляло мне удовольствие в этом воровстве? В нем нет никакой привлекательности, не говоря уже о той, какая есть в справедливости и благоразумии, какая есть в человеческом разуме, в памяти, чувствах и полной сил жизни; нет красоты звезд, украшающих места свои; красоты земли и моря, полных созданиями, сменяющими друг друга в рождении и смерти; в нем нет даже той ущербной и мнимой привлекательности, которая есть в обольщающем пороке» ^{[2, с. 30]}. Можно лишь предположить, что это был бунт молодого человека, будущего Отца христианской церкви, против существующей жесткой системы общественных отношений, оказывавшее сильное внешнее давление на его «Я».
Э.С. Кон и С.О. Вайт провели интересный эксперимент с целью обнаружения прямой связи между правовым мышлением (способностью к рассуждению и логической аргументации) и общественным поведением, а также установления факторов ее осложняющих или ограничивающих ^{[28, с. 72]}. Методологическую основу исследования составляли концепция когнитивного развития Ж. Пиаже и теория поэтапного нравственного воспитания Л. Колберга. Одним из исходных положений Э.С. Кон и С.О. Вайт была идея о смене уровней (стадий) развития правового мышления, связанных с общими когнитивными изменениями, прежде всего с созданием психосоциального механизма преодоления эгоцентризма индивида и формированием логической культуры. Американские исследователи выделили три уровня развития правового мышления человека: сначала им оцениваются правовые действия исходя главным образом из тех последствий, к которым они приводят (насколько сильно и каким образом они затрагивают его личные интересы); при дальнейшей эволюции он признает общественно-значимые правовые ценности, которые становятся доминантами и превалируют над его индивидуалистическими интересами; на высшем уровне субъект обосновывает правовые суждения исходя из принципов, которые сам создал и принял.
В эксперименте участвовали студенты, которые жили в одном из четырех общежитий на территории кампуса. В первом были созданы «авторитарные» условия проживания, когда персонал и полиция строго следили за порядком. Его нарушители за свои проступки (пьянство, шумные вечеринки, бросание пустых бутылок в автомобили и т.д.) достаточно жестко наказывались. Во втором общежитии студенческим советом устанавливались «демократическим» путем (в ходе споров и дискуссий на собрании) правила и нормы, которым должны были следовать все проживающие. Он следил за порядком и принимал санкции к его нарушителям. В третьем и четвертом общежитиях был сохранен обычный порядок студенческой жизни, сложившийся в социальной практике. Экспериментаторы пытались исследовать эволюцию правового мышления студентов, которые решали различные правовые дилеммы. В центре их внимания было тестирование и апробация модели правовой социализации, созданной ими в контексте своей теории правового развития. Ими исследовались стиль, методы, способы и образы, которыми пользовались студенты при рассуждении о законе и правилах проживания, оказывающих воздействие на их поведение.
Э. Кон и С. Вайт предприняли попытку найти причинно-следственные связи между уровнем правового мышления субъекта и правомерностью его социального поведения. Они исходили из того, что истинные правовые суждения молодого человека должны приводить его к принятию рационально обоснованных действующих правил и к стремлению применить негативные санкции к тем, кто их нарушает.Ведь правомерное поведение людей поддерживается с помощью эффективной системы поощрений и наказаний, созданных социумом для защиты сложившегося порядка.
Исследование показало влияние временных ситуационных социальных факторов на отношение молодого человека к правилам и правовым нормам, и, соответственно, на его правовое поведение. Они признали как влияние внутренних когнитивных процессов (стиля и логики правового мышления), так и внешнего социального давления, оказывающего воздействие на трансформацию матрицы социального поведение. Э. Кон и С. Вайт также отметили, что социальные конфликты стимулировали развитие правового мышления молодых людей. В ходе эксперимента ученые сделали вывод, что его уровень лишь косвенно воздействует на степень их законопослушания и, соответственно, на эволюцию системы ценностных ориентиров общественно-правовой деятельности. Они сожалеют о том, что не нашла никакого подтверждения их гипотеза о повышении уровня правового мышления той группы студентов, которые сами «демократическим» путем составляли для себя свод правил и норм совместного проживания. Более того, их правовые суждения имели достаточно неустойчивую форму, меняясь в зависимости от каких-либо ситуационных условий. Хотя при этом стимулируется активность и продуктивность правового мышления студентов, которые начинают стремиться к более детальному регламентированию условий совместного проживания. В отличие от контрольных групп они чаще одобряют соблюдение правил проживания и правовых норм, и, соответственно, стремятся поддерживать их.
В отличие от первых подходов американских ученых к исследованию проблем правовой социализации, ориентированных на решение вопроса о подчинении человека императивным нормам (когда критерием успеха считается уровень законопослушания), в восьмидесятых годах прошлого века французская исследовательница Ш. Курильски-Ожвэн разрабатывала альтернативную концепцию ^[31]. В ней критерием успешности социализации уже выступает уровень «владения» субъектом прогрессивными элементами права, являющихся составляющими той правовой культуры, в которую он «погружен», и чьи аксиоланты являются для него значимыми. Принятие человеком прогрессивных паттерн права подразумевает интерпретацию передаваемой ему правовой информации с помощью имеющихся у него «кодов ассимиляции», приобретенных им в социальной среде. Эти коды придают смысл всему тому, что он может интегрировать в свою систему правовых представлений, взглядов и установок. Другим исходным положением, лежащим в основе научно-исследовательского подхода Ш. Курильски-Ожвэн, является ее идея о необходимости освоения индивидом правового пространства не только исходя из формального соблюдения им буквы закона, но и «впитывания» его духа. Это неформализованное отношение к праву позволит субъекту находить правильные ориентиры в сложных условиях современного общества, отличающихся большим разнообразием стандартов социальной жизни и наличия целого массива правовых норм, с помощью которого социум пытается регулировать его поведение.
В концепции Ш. Курильски-Ожвэн большое значение придается формированию правовых образов и картин мира людей в детском и подростковом возрасте, которые составляют глубинную основу их правовых представлений уже во взрослой жизни ^[30]. По его мнению, в этот процесс включены первые правовые аккультурации, которые в контексте доминирующей правовой культуры позволяют вырабатывать общую позицию индивидам, входящим в одну социальную группу. Благодаря приобретению ее членами общих правовых понятий и смыслов они могут регулировать возникающие противоречия и конфликты, тем самым поддерживая и укрепляя социальные связи.
Ш. Курильски-Ожвэн изучила особенности моделей правовой социализации во Франции, России, Польше и Венгрии ^[33]. Особый научный интерес у нее вызвали социокультурные особенности российской модели и те изменения, которые с ней происходили с революционной сменой исторических эпох. Ученый выделяет два основных исторических фактора, которые оказали значительное влияние на минимизацию статуса права в русской культуре. Одним из них является духовно-нравственная традиция ставить мораль выше права, приводящая к отрицанию абстрактного принципа верховенства права и признанию чрезмерным и бездушным юридическое регулирование человеческих отношений. Французская исследовательница соглашается с мнением некоторых авторов, что эта традиция сформировалась под влиянием социокультурных паттерн православной церкви, которая аффективные ценности ставит выше прагматических аксиолантов. Другим значимым историческим фактором, оказавшим воздействие на формирования современной российской модели правовой социализации, является советская общественно-правовая система, в которой, прежде всего, отдавался приоритет политической целесообразности и в ней были крайне сужены права личности. Когда под воздействием либеральных реформ Закон потерял свою репрессивную силу, это привело к минимизации его статуса в представлении российских граждан, чье правосознание было сформировано в советскую эпоху.
Проведенные в конце восьмидесятых и начале девяностых годов Ш. Курильски-Ожвэн, сравнительные эмпирические исследования моделей правовой социализации в нескольких европейских странах (Франции, России, Польше, Венгрии) показали, что каждая из них имеет свои национальные особенности ^[18]. Например, если во Франции сохраняется уважительное отношение к закону, прежде всего потому, что гражданами признается его позитивная роль в укреплении социальных связей и общественном взаимодействии, то в России распространены представления о законе, как о репрессивном элементе, стоящим над всеми, и который не следует нарушать, поскольку можно понести за это суровое наказание. В то время большинство российских граждан осуждало правонарушения, исключая преступность из нормальной повседневной жизни и помещая ее в мир аномалий. По их представлениям, преступниками были люди, которые не имеют совести и совершают чудовищные акты злодеяния. Другой отличительной чертой отечественной модели, по мнению Ш. Курильски-Ожвэн, было то, что если во Франции вина была объективирована, и ее юристами была отвергнута концепция, в соответствии с которой обязательной свойством вины является чувство вины, то в России «этико-психологический» подход не только полностью восторжествовал, но и успешно эволюционировал в новую форму. По представлениям российских граждан, вина не должна была отделяться от лица, которому был причинен вред. И если человек признавался виновным, то у него в связи с этим должны были появиться «угрызения совести», «желание исправить положение и покаяться». Только после этого возможно примирение и социальная реинтеграция виновного, которые прекращали его общественную изоляцию. Следует так же отметить, что в отличие от французской модели правовой социализации, в российском обществе с возрастом увеличивалось количество граждан, положительно оценивающих строгое наказание, которое виновному «помогает осознать свою вину» и «пойти по правильному пути». По данным Ш. Курильски-Ожвэн, в 1993 году такой позиции придерживалось 40 % молодых людей в возрасте от 16 до 18 лет ^{[18, с. 45]}. Исходя из полученных результатов социологического исследования, им был сделан вывод о том, что такое отношение российских граждан к вине и наказанию не несло какой-либо угрозы существующему репрессивному правосудию. Ведь в своих правовых оценках они исходили из того, что «строгий судья – это правдивый судья». Поэтому суровое уголовное наказание признавалось ими обоснованным и справедливым. Французский социолог обращает внимание так же на то, что среди российской молодежи не принято социализировать понятие свободы, т.е. исключаются любые формы зависимости и игнорируется ее юридическая перспектива, которая выводится из посылки «свобода заканчивается там, где начинается свобода другого». В молодежной среде не получило так же широкого распространения толкование понятия «равенство» в правовом контексте, как равенство перед законом. Оно чаще всего генетически связывалось с принципом гуманизма, согласно которому все люди рождаются равными и свободными. К государственной власти российские граждане относились со страхом как к «огромной силе», проникающей во все сферы общественной жизни, не признающей любые формы общественного контроля и полностью исключающей принцип верховенства закона.
Проведенные Ш. Курильски-Ожвэн сравнительные социологические исследования развития российской модели правовой социализации в период с 1993 по 2000 год показали, что она пережила значительную трансформацию ^[4]. За прошедшие семь лет в общественном правосознании стали доминировать новые представления о праве, произошел отход от «репрессивного» понимания закона, изменилась система правовых ценностей и жизненные стратегии людей. Хотя в повседневной жизни они продолжали следовать привычным социальным практикам, основанным на убеждении в высоком уровне коррумпированности государственной власти и неверии в действенность институтов права, тем не менее, закон рассматривался ими уже не как элемент репрессивного государственного механизма, а как система правил, необходимая для успешного функционирования общества, предоставляющую права и возможности деятельности частным лицам. Положительная оценка российскими гражданами роли закона в жизни общества позволили Ш. Курильски-Ожвэн, М. Арутюнян и О. Здравомысловой сделать вывод о том, что «последовательные действия властей и гражданского общества, направленные на построение правового государства, правовое просвещение и общественная дискуссия могли бы в обозримом будущем привести к реальным изменениям правового менталитета и к постепенному превращению закона в естественное правило социальной жизни» ^[4].

1. Можно выделить пять основных функций правового мышления: формирование и развитие нормального правосознания; понимание, объяснение, представление и интерпретация феноменов правовой реальности; адаптация новых знаний к уже имеющейся системе правовых представлений; опосредование, детерминация и регулирование правовых отношений и социального поведения; смысловой синтез. Реализация данных функций возможна благодаря работе трехпоясного механизма правовой мыследеятельности.

2. Правовое мышление формирует ценностно-смысловой компонент правосознания, отличается эгоцентризмом, делится на два основных типа, подвержено сильному воздействию доминирующих в обществе социокультурных ценностей, зачастую заключено в архетипическую матрицу правового бессознательного, склонно к формализации и стандартизации, выполняет как непосредственно, так и опосредованно функцию регулятора социального поведения. В силу эгоцентризма понимание субъектом содержания дихотомий «добро и зло», «правомерное и неправомерное», «законное и незаконное» может значительно отличаться от их общепринятого толкования в социуме.

3. Проведенные эмпирические исследования, целью которых было установить зависимость правомерного поведения и правовой социализации от уровня мышления не обладали должной методологической базой и необходимым инструментарием. Предположение о зависимости правомерности поступков и действий субъекта от уровня мышления не нашло однозначного подтверждения.