Гении и Россия: взаимное познание

Симуш Пётр Иосифович доктор философских наук ведущий научный сотрудник, ФГБУН "Институт философии РАН" 109240, Россия, г. Москва, ул. Гончарная, 12, стр. 1 Simush Petr Iosifovich Doctor of Philosophy leading researcher at Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences 119991, Russia, Moscow, str. Volkhonka 14, bld. 5, of. 413 simush@inbox.ru Другие публикации этого автора

Великий писатель Н.В. Гоголь (1809-1852) является глубоким мыслителем. Он жил напряжёнными и мучительными для него религиозно-философскими исканиями. О Гоголе следует сказать то же самое, что он сказал о Пушкине: он есть явление пророческое. Оценка эта высказана Ф.М. Достоевским. Здесь имеет смысл присоединиться к суждению о Гоголе, высказанному философом В.В. Зеньковским в его замечательной книге «Русские мыслители и Европа» ^[1]. В Гоголе есть именно пророчество о том, как должно жить и действовать русским людям. И нельзя удержаться от удивления перед его пророчеством мысли, которое и сегодня выявляет свою поразительную эвристическую силу.

Потребностью Гоголя было «стояние перед Богом». Если в молодости его увлекала идея «служения России», то в зрелые годы Гоголь признаётся в том, что на каждом шагу в его личной жизни и в творческом вдохновении он ощущает непосредственное участие Бога. Обратившись к отечественной истории, он признаёт там основным понятием Промысел, который направляет ход развития. В книге «Выбранные места из переписки с друзьями» он писал, что «сам Бог строил в России незримо руками государей».

Роль Промысла он оценивает многозначно. Как для него самого, так и для России Господь посылает благую весть и испытания, вызывает «теургическое беспокойство», озабоченность о том, как «направлять» ход истории. Если эти гоголевские мысли перенести в Модерн, то мы поймём не только Николая II (ответственного за Кровавое воскресенье 09.01.1905 г. и Первую мировую войну), но и Ленина со Сталиным, которые не останавлива­лись перед огромными жертвами. Некоторые богословы характеризуют Сталина как «богоданного вождя», который по воле Бога создал могучую державу.

Гоголевские раздумья о божественности творчества заостряли в нём потребность принять возможно более активное участие в преобразовании русской жизни на религиозных началах. Он формулирует даже задачу «оцерковливания» отечественной культуры при сохранении социально-политического status quo.

К мысли о всеобъемлющем воздействии православия на реформаторство русской жизни Гоголь приходит из собственного опыта: именно религия предопределила его личность, преобразила весь внутренний его мир, в котором стали действовать но­вые определяющие силы и замыслы. Они есть «крылья», возбудитель «активизма» в отношении к самому себе.

Нас может удивлять, как сохранился сложный комплекс ре­лигиозных идей в постсоветском российском обществе. Он не только восстановился, но и расширил свои масштабы в душе миллионов россиян; у них, по примеру Гоголя, ожило сознание, что каждый из возвратившихся к вере стоит перед Богом. Это стояние перед Всевышним (а не перед амбициозной партией, возомнившей себя «умом, честью и совестью», то есть почти богом) придаёт индивидуальной жизни особую значимость и красоту. Вновь стало явью пасхальное Светлое Воскресение. Вместе с Гоголем, который часто заговаривал о «братстве», мы можем огорчаться, что нам не хватает именно живого братского чувства. Но хорошо известно, что только через любовь к ближнему можно приблизиться к Всевышнему, полюбить Иисуса Христа. Из религиозных исканий Гоголя вытекает мысль, которую замечательно выразил исследователь творчества писателя В.В. Зеньковский. Свою книгу «Основы христианской философии» он завершил словами: «Преображение отдельной души не менее трудно, чем преображение общественной и исторической жизни. Но в обоих случаях путь христианина есть жизнь в церкви и с церковью» ^[2].

Нам следует вернуться к гоголевским теоретическим соображениям о сознании огромной мощи свободы, которое форми­руется самим человеком в его внутреннем и внешнем опыте. Гоголь различал «природу» и «личность» в человеке, и эти разли­чия углубляются динамизмом жизни, способном опрокинуть всё, чем до этого жил человек. Сегодняшнее рыночное сообщество напоминает пополнения Запорожской Сечи, о которых в «Тарасе Бульбе» Гоголь писал: «Всякий приходящий сюда позабывал и бросал всё, что дотоле его занимало; он, можно сказать, плевал на своё прошлое» ^[3]. С каким размахом радикальные рыночники «плевали» на заводы, фабрики, колхозы и совхозы из «советского прошлого», хорошо известно. У гоголевского Андрия, который свободно и вдохновенно отрёкся от родины, своих родных и веры, нашлось в «реформируемой» России множество приверженцев. Уместно сейчас привести слова обращения Тараса Бульбы к запорожцам: «...если проснётся у кого крупица русского чувства – тот... схватит себя за голову, готовый муками искупить позорное дело». Пока же мы не видим никого ни из пресловутой Семьи, ни из группы олигархов, ни из крупных приватизаторов, у кого проснулась хотя бы крупица чувства раскаяния. Причина случившегося, оказывается, известна Гоголю. Приходящая «свобода» вновь подавляется «зачарованностью богатством», исканием богатства, превращением его в лично-корпоративную религию, в веру и в новую творческую силу. Го­голю удаётся обнаружить эту типичную черту реальности, которой суждено восстановиться в России на исходе XX века. Тогдашнее обольщение богатством Гоголь назвал чичиковщиной. Нынешний плутократизм (власть богатства) ещё не обрёл соот­ветствующего названия, зато породил уже против себя протестуцию.

Российское общество, подобно другим обществам, приобрело игровой характер. В советскую пору были спортивные игры, в нынешнюю – многообразие игр; сейчас люди сталкиваются с множеством разных игр, и им ещё весьма непросто чётко осознать правила собственной игры. Даже социологу и философу в своей «игре» должно придерживаться правил науки, которая помогает понять общество. Гоголю как мыслителю и художнику слова это вполне удавалось, хотя он и не стремился в своих мыслях и действиях ориентироваться на других. Его занимала исключительно драматургия, разрешающая изображать жизнь такой, какой она была. Постановка реалистической комедии «Ревизор» имела небывалый, исключительный успех, «потрясающее действие», по признанию Гоголя. Очень популярен «Ревизор» и спустя полтора столетия. Но если во времена Гоголя удивляла неправда и преступность большинства чиновников, то ныне – это никого не удивляет. Как тогда, так и сегодня встаёт во всей силе общая неправда чиновничества.

Совсем неудивительно, что в реальной жизни «столь многие играют нечестно, столь немногие выигрывают, столь многие проигрывают» (слова Иосифа Бродского). Человек попадает в заблуждение, если не принимает в расчёт элемент обмана. Не один человек, а миллионы попали в рыночное заблуждение.

Самой хитроумной оказалась игра в «приватизацию». Изобретательность, с которой приватизаторы обошли и разрушили систему народного контроля, сулила скрытность игры, и этим можно объяснить равнодушие людей к алчному обогаще­нию группы людей. Народ стал догадываться, что жизнь исходно основывается на обмане. Власть не сумела стать силой, разоблачающей обман. Раздор и смута неизбежно усилились. Иначе и не может быть, ибо люди зачастую ищут только «своего» и «только для себя».

Господство обмана порождается всевластием денежных связей. Но вот в Чичикове, пишет Гоголь, «не было привязанности собственно к деньгам для денег», а была захваченность души богатством. В современной эпохе капитализма всё и вся опреде­ляет диктатура денег. Приобрели популярность телешоу, клас­сифицируемые как «жёсткие денежные игры». Власть денег ут­вердила принцип «вырой товарищу яму и столкни его туда». Люди просто в неведении того, какую позицию относительно денег надо занимать и как поступать «правильно». Гоголь верно указал на психологический момент «обольщения» материаль­ным богатством. Значит, причину обмана следует искать и в психологии властвующих и подчинённых. «Успех» обычно достигается теми, кто выбирает удачный момент и нарушает соглашение.

Именно потому, что реальность подрывает правду и пафос, нужна ирония; она иногда восстанавливает подрываемое. Если в XIX веке был героический и освободительный порыв, то сегодняшние реалии утверждают ироническое или комическое отношение к миру. Здесь есть чему поучиться у Гоголя.

В.В. Розанов считал Гоголя «родоначальником иронического настроения в нашем обществе и в литературе». Другие исследователи гоголевского творчества признавали даже «искажения» действительности у Гоголя (например, Г. Мейер в этюде «Трудный путь», 1952). Без смеха и иронии, которые любил Гоголь, трудно пережить жизненный трагизм. Выдвигаемые властью социальные проекты иной раз заслуживают не меньшей иронии, чем проект построения коммунизма. Начали строить коммунизм – получили реальный социализм; задумали придать последнему «человеческий образ» – получился «дикий капитализм»; принялись реформировать последний – результатом оказался бюрократическо-олигархический строй.

Гоголь, видимо, догадывался о каком-то законе – обманщики и легковерные – законе, который установил основатель кибернетики Н. Винер. Там, где действуют ловкачи и мошенники, там есть и простодушные, и дураки. Какая-то пелена лжи нависает над миром и вызывает в людях страх. Неведомый страх присутствует во многих произведениях Гоголя, рождая какую-то неясную, но всё же осознаваемую мысль. Он публично воскликнул: «Соотечественники! Страшно». Теперь-то мы знаем, что Россия двигалась к катастрофам. В своём письме «Страхи и ужасы России» Гоголь поведал людям провидческие мысли о трагической судьбе страны. России надлежит, по мысли Гоголя, «исполнить всё, сообразно с законом Христа».

Одна из мыслей Гоголя дойдёт до Д.И. Менделеева, а именно – роль природного, географического фактора. В своих раздумьях писатель придёт к умозаключению: «От вида земли зависит образ жизни и даже характер народа». В менделеевском труде «К познанию России» будет подчёркнута идея о срединном положении России в мире («срединное царство») и выдвинута на первейший план проблема народонаселения. Трагизмом для России обернётся забвение этих идей.

С учётом философских суждений Гоголя можно определить иронию как такой тип отношения к реалиям жизни, который отрицает настоящее и пародирует то, что их характеризует. Без иронии нельзя обойтись, поскольку общество исходно основывается на людских мнениях, обмане и мошенничестве. Оттого, что Гоголь понял черты реальности, он обрёл величие в своих исканиях и в творчестве. «Люди не бывают только мошенниками или дураками, – рассуждает кибернетик Н. Винер, – много средних людей, достаточно разумных и осмотрительных». Именно на них рассчитывал Гоголь, который в смысле восприятия бытия – пример духовной глубины и прозорливости. Но, замечает В.В. Зеньковский, «он всегда оставался во власти своих переживаний». Можно предположить, что из этих переживаний и возник проект религиозного преобразования России.

Гоголь знал, что Россия – страна парадоксальная, где бытуют странные мнения; они на первый взгляд – дикие, озадачива­ют ум. Но противное общему мнению живёт и торжествует; в богатой природными дарами стране – бедное население. Мы хо­тим делать, как лучше, но часто бывает хуже. Молимся на Правду, а получаем неправду и несправедливость. Гоголь рассказал о невероятных вещах, вроде отдельного «Носа» или «Шинели».

На первый взгляд, россияне обрели свободу, но ещё не выработали сознания её созидательной мощи; зато ярко проявилась свобода разрушения старого, коммунистического. Как-то очень скоро, ещё в начале 90-х годов прошлого века, замолк гоголевский гимн человеческого духа, способный на самый крутой поворот в жизни, но на деле оказавшийся энтузиазмом деятелей финансовых пирамид и естественных монополий. В своё время Гоголь, продолжая 2-й том «Мёртвых душ» и вводя новую линию преображения Чичикова, знавшего в своём делячестве только материальный интерес, обдумывал проблему духовного преображения общественности, связавшей себя основательно лишь с материальными ценностями. Гоголь не принижал значения материальной основы бытия, напротив, его установка – это признание веры, правды и неустранимости этой основы. Про­ецирование последней на образ Чичикова давало духовный просвет и творческую свободу. В понимании парадоксов жизни проявилась глубина ума Гоголя. Он привёл множество мнений и высказываний, которые расходятся с общепринятыми суждениями.

Как в XIX веке, так и в веке XXI-м является ясной центральное и властное место чичиковщины, захваченность человеческой души материальными ценностями, оболыцённость богатством. Но если в Чичикове, по словам Гоголя, «не было привязанности собственно к деньгам для денег» и им не владела скупость, то в «новых русских» видится противоположное: рецидив русской барской натуры с её жаждой денег и скряжничеством в единении с русской купеческой разнузданностью.

Перед современной мыслью вновь встаёт тот же самый трудный вопрос, который поставил себе Гоголь: возможна ли переработка и преодоление «обольщения богатством», которое глубоко коренится в человеческой природе? Желаемую возможность Гоголь увидел в реализации идеи о «праведном хозяйстве». Тогда эта идея была решительно отвергнута интеллектуалами. Их никак не убедила художественная конкретика хозяйства Костанжогло, которое преуспевало без «наживы» и «накопле­ния». Здесь присутствовала новая экономическая установка, разработанная самим писателем, а именно – заниматься земледелием «не выгоднее, а законнее» и «хозяйство надо полюбить». С благоговением воспринимая эту установку, Чичиков впервые «почувствовал уважение» к человеку.

Можно вообразить себе, что Гоголь (с Чичиковым) может в наши дни встретить не тлуфантастическую фигуру Костанжогло, а целую сотню руководителей преуспевающих хозяйств, занимающихся аграрным делом потому, что оно эффективно и законно, и его можно сильно любить ввиду наличия творчества и солидарности. Однако множество «сегодняшних Костанжогло» – это примерно сотня творцов, а не тысячи лиц, требующихся для восстановления разрушенного сельского хозяйства России.

Исключительно высокую цену платит современная Россия за обольщение богатством со стороны её господствующего класса. Всего случившегося беспрецедентного обольщения богатством путём его захвата не мог бы себе представить даже великий дар воображения Гоголя. Преклоняясь перед глубиной гоголевского предвидения, укажем ещё на один результат анализа реальности.

Философская тема пошлости для Гоголя была очень важной и существенной; она непревзойдённо мастерски раскрыта в художественных образах. Они, говоря словами Гоголя, следуют один за другим, герои один пошлее другого. И самое существенное в том, что за образами находится реальная людская по­шлость и ничтожность. Что это за понятие «пошлость»? По разъяснению самого Гоголя, оно стоит вне моральных категорий и внутри сферы эстетических оценок. С позиции эстетики по­шлость раздражает, вызывает отвращение, подрывает эстетический подход к человеку, который уходит своими корнями в его душевную глубину. Эстетическое отталкивание от пошлости происходит из-за соприкосновения с такими человеческими проявлениями, как самодовольство, отсутствие в людях стремления подниматься ввысь, погружение их в свой «мещанский» мирок.

Напомним слова Пушкина из третьего письма по поводу «Мёртвых душ»: «ещё ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем».

Прояснением понятия пошлости займётся вслед за Гоголем ряд мыслителей: А. Герцен даст в этой связи трактовку «мещанства»; К. Леонтьев установит связь «пошлости» и «мещанства»; Д. Мережковский отождествит пошлость с серостью, банальностью, заурядностью; М. Горький яростно обрушится на самодовольное мещанство.

Метаморфоза понятий мещанства и пошлости столь причудлива, что за периодом их классово-пролетарского развенчания в XX веке последует новейший период их реабилитации – явной, публичной для мещанства и скрытой, стыдливой – для пошло­сти. Мне не встретились философские попытки отождествить хорошее с пошлым (до этого мы ещё не дошли), зато в литературе, прессе и на телевидении предстают в огромных масштабах картины практической пошлости и аморализма. При этой мощной волне богатого самодовольства и спокойного погружения в рыночную стихию наше общество, в отличие от гоголевского, уже не пугается ни «ничтожности пошлости», ни процветания «всех пороков и недостатков» (слова Гоголя).

В свете сказанного необходимо снятие покрова с действи­тельности. Гоголь в своей идиллии «Старосветские помещики» совсем исключил трудовой момент. Здесь труд вовсе отсутствует, зато очень большое место занимает любовь, старость, еда, смерть. Но оставив в стороне труд, Гоголь не потерял Россию, не потерял план для её восприятия и изображения. Более того, предметом изображения становится смех, который открыл для россиян современность. Творение Гоголя «Мёртвые души» беспощадно сдёрнуло «покров с действительности» (В.Г. Белинский) ^[4]. Гоголь много мечтал о России и лучше знал, какой она должна стать и какой ей следует быть. Он чувствовал приближение «иного царства» и преображение России.

Последнее слово всегда за изменившейся реальностью, которая прочна по отношению ко всем благим намерениям. И как всегда: попытка уйти от новых правил игры в жизни – это бег против часовой стрелки. Самый эффективный метод познания – реализм, не затуманенный догмами разум. Российских реформаторов 90-х годов очень подвела приверженность абстрактной доктрине «капитализма», подобно тому, как потерпели неудачу в XX в. сторонники идеи всемирной революции. Обращение к идейным исканиям Гоголя злободневно потому, что его миропонимание содержит пророчество о том, как должно жить и действовать русским людям. Современная молодежь, по моим наблюдениям, освобождается от такой черты, как предпочтение выда­вать желаемое за действительное, названной маниловщиной. В этом видится огромнейшее значение Гоголя в национальном самопознании.

Лев Николаевич Толстой (1828-1910) не только великий писатель, но и создатель религиозно-философского учения, навигатор ноосферы. Л.Н. Толстой считал важным знать «три времени». Он полагал «грубой и вредной ошибкой» делить время на «прошедшее, настоящее, будущее». Как раз такую ошибку мы вновь совершаем. В трактовке гения настоящее существует «вне времени», оно есть просто текущая работа, целенаправленная деятельность, которая является «только настоящим», то есть путём свободы «в смысле истинной жизни, т.е. любви в настоящем». Если говорить об историческом времени, то оно предстаёт скрытой совокупностью реальностей и идей; оно определяет смысловое поле человеческого мировосприятия. В деятельном разуме Платон различал три слагаемых: то, что существует вечно; то, что существует всегда; то, что существует временно. Время, по Аристотелю, есть мера движения в отношении преды­дущего и последующего. Быть современным сегодня означает искание нового, желание перемен, направленных в грядущее. Историческое время точнее выражают гении или творцы политической культуры, которая сочетает вечное с преходящим, традиции с новизной. Важно при этом знать, что современная эпоха длится уже полтора столетия: с 60-х годов XIX века до первого десятилетия XXI века (включая последнее). Ещё не познанный модерн предлагает нам обратиться к исследованию скрытой власти идей величайшего мыслителя Л.Н. Толстого. Ибо в толстовстве рассматривается процесс жизни в органической целостности. Но что продвигает его вперёд?

В общественной жизни действуют два начала: начало общих интересов и начало прав личности. Эта главная коллизия взаимодействует с коллизиями между правдой и обманом, между свободой и несвободой. Противоречие между государством и индивидом выражает два великих и вечных начала нравственной жизни – начала общественного блага и начала свободного развития человека. Вглядываясь в реалии современной России, можно разглядеть могучую власть четырёх «К»: кланов, коррупции, криминалитета и клептократии. Л. Толстой подсказывает возможность непротивления злу этой тетрады насилием. Способно ли непротивление ограничить безнаказанность эгоизма и жадности? Эти два инстинкта уже два десятилетия «правят бал» в России, а властвующий класс, участвуя в этом балу, цинично и пассивно взирает на вседозволенность доллара. Глядя на это, Л. Толстой не стал бы молчать. И нам нельзя молчать, видя как меньшинство россиян отдались всецело личному обогащению, забывая о ближних и дальних, об их нуждах и горе. Богатеи по отношению к ним являются грубыми эгоистами.

Следует признать, что мы ещё смутно оцениваем громадные опасности и зло отечественной и глобальной реальностей диктатуры денег. Те, кто ищет правду и справедливость, используя идеи Толстого, могут в большей мере направлять людей по «ра­зумному доброму пути», указанному им. Ведь люди мира, по Толстому, запутались и заблудились, и им надо «постараться выбраться на настоящую дорогу», для чего надлежит «попытаться думать своей головой».

Для Льва Толстого исключительно важна «потребность собрания мыслей». Она, по его словам, руководила им при выясне­нии скрытности лично-общественных коллизий почти во всём, что он писал. Художественный и философский взгляд на бесконечный лабиринт сцеплений рассматривает мир в виде взаимо­связанных противоположностей: 1) добро – зло; 2) господство – подчинение; 3) свобода – необходимость. П.Б. Струве увидел в учении Толстого противоборство Добра и Красоты ^[5]. Российская действительность представляет собой острую борьбу многих крайностей, в центре которой находится «личность всякого че­ловека» (Л. Толстой). Классическая мысль считает свободную личность «краеугольным камнем», первоосновой общественного развития. Именно она есть подлинная реальность, благодаря че­ловеческой душе и духу; человек – постоянно пребывающая сущность, обладающая разумом, волей и чувствами. Фактом яв­ляется его сознание свободы и возможность действовать свободно. Л. Толстой любил повторять слова «сцеплять» и «сопря­гать». Толстовское стремление «сопрягать всё» означает рас­смотрение жизни в её связях и в движении. Эта свобода означает выбор между двумя путями – хорошим и плохим, отсюда сле­дуют понятия вины, ответственности и раскаяния. История доказывает реальное существование толстовского «рабочего наро­да». Его сильной движущей силой является духовное стремление к свободе, правде и красоте.

Истинно человеческая жизнь представлялась Толстому как гармонизация, соглашение между тремя началами: личным, об­щественным и государственным. Между этими первоосновами находится искомая середина. По своему содержанию Россия – трёхмастная страна. На протяжении тысячелетия в указанной триаде не было полного соответствия частей, поскольку преобладало и господствовало государственное начало власти. Исто­рическая особенность российского народа выражается в том, что общество подчиняется государственной власти и не имеет своей особой общественной власти. Этот вакуум вынужден был заполнить Л.Н. Толстой – всенародно признанный властитель человеческих душ.

Суеверие государства ограничивает свободу личности. Уже полтора века основным вопросом России является отношение государственной власти к индивидуальной свободе. Отношение закона к свободе бытует двоякое: добровольное и принудитель­ное. Первое отношение составляет основание нравственности (добра), а второе – питает законы, правовой статус человека. В благоустроенном государстве – обществе, каким может стать Россия, правовой статус личности должен представлять собой краеугольный камень всего общественно-государственного организма. В нём скрыты коллизии между тремя началами – человеком, обществом и государством, между их целями. Л. Толстой писал: «Плохо, если у человека нет чего-нибудь такого, за что он готов умереть». Следует совет – иметь «цель для всей жизни» и цель для известного времени (года, месяца, недели, дня, часа, минуты), «жертвуя низшие цели высшим».

По признанию Толстого, он любил такой ум, «когда человек не верит ни одной теории; проводя их дальше, разрушает каждую и, не доказывая, строит новые». Самостоятельность откры­тия правды жизни дорога для Толстого. Нормальный порядок вещей вырабатывается путём упорной борьбы с рабством, бедностью и нищетой, правды – с обманом, справедливости – с во­пиющим неравенством. Поэтому надо бороться за настоящую культуру и нравственность, – приходит к выводу Толстой. Этически оправданной является борьба за право личности обеспе­чить себе достойное существование. Ответ на глобальный вызов даёт толстовская формула творчества, свободы мысли и действия. Для них в русском языке существует триада главных слов: 1) природа, род, народ, родина; 2) земля, земледелие, земство, то есть местное самоуправление; 3) правда, право, справедливость.

Эта триада, раскрытая Л.Н. Толстым, живёт преемственностью. Ибо только тот народ, который осознаёт свою духовность, выходит победителем в исторической борьбе.

Историческое время России побуждает к размышлению о грехах страны и о роке. Его можно представить в трояком значении: как тёмную сторону судьбы, мучительно познаваемую; как справедливый рок в мифологическом образе Немезиды; наконец, как созидательный рок, необходимость которого прояв­ляется в индивидуальном самосознании. Этим определяется жизненный трагизм нравственного и религиозного духа, который мы видим в отечественной истории. Трудно было предусмотреть последствия вольности дворянской, которая заложила мину под российский дом. И заряд взорвался в 1917 г. Россияне ещё не осознали в полной мере, как много мы согрешили наши­ми религиозными расколами, революциями, гражданской войной, геноцидом против старательного крестьянства, грабительскими мерами в виде национализации и приватизации собствен­ности. Можно спросить, зачем официальная церковь сделала своим противником истинного христианина Льва Толстого? Ведь можно было вести с «протестантом» диалог о вере?

В течение тысячелетия в России сложился сложный орга­низм, скреплённый внутренними твёрдыми началами. Это охра­нительное направление представляют: семейство, сословие, церковь, сектантство, гражданственность и государственность. Ве­дущей нитью эпохи модерна вновь становится союз политики и религии, крепко сцепляемый религиозно-нравственным духом. В нём достойное место занимает этическая религия ЛЛ Толстого. В целом этот дух выражает собою фундаментальное основание страны. Даже советский период, который воинствующие материалисты заковывали бронёй идеологии, был религиозным. Парадоксально, но роль квазирелигии вдохновенно исполнял коммунизм, принявший соответствующую форму, в которой КПСС заняла место церкви. Великая Отечественная война содействовала тому, что большинство многонационального народа ощутило свою неразрывную связь с Богом. Победа многоконфессионального народа являет собою поистине чудо. Ибо спустя 46 лет Советский Союз рассыпался, как карточный домик, а хри­стианство в России чудесно возродилось. После войны совет­ские люди стали, по сути, воспитываться в духе христианской этики, легализованной «Кодексом строителя коммунизма». В него вошли и толстовские заветы.

В духовно-нравственном возрождении посткоммунистиче­ской страны РПЦ играет важную роль, которую нельзя оспорить. Зато можно оспорить замалчивание значения толстовства. Вера и разум дают реальный шанс возродить Россию. На поле нравственности и религии каждый человек имеет право свобод­ного выбора. Такой выбор в своё время смело совершил Толстой.

Смысл свободной жизни, основанной на правде, искал Л.Н. Толстой. Он нашёл его в утверждении людей в Абсолютном начале, в истине Иисуса Христа. Искания прапрадеда продолжают его потомки. Для понимания модерна важна длительность жизни рода, которую подтверждают четыре поколения Толстых. Хронологические рамки современности поддерживают 3-4 поколения россиян. Библия указывает на то, что за вину отцов дети наказываются Богом «до третьего и четвёртого рода...» (Второзак. 5:9).

Вместе с Л.Н. Толстым современная картина глобализированного мира спорит с атеизмом. Для русских религиозных мыслителей идеалом является справедливое мироустройство. Говоря о власти и свободе, Пушкин считал, что они должны сочетаться для взаимной пользы. Идею права В.О. Ключевский считал руководящей нитью России. Самой судьбой стране предназначено продолжить освобождение человечества ради Правды, имея в виду гуманистическую перспективу. Это делать всё труднее, поскольку российскую культуру держит в тисках всемирная финансовая власть. Она обладает огромной принуди­тельной силой, связывающей нашу духовность.

На рубеже XX и XXI веков судьба дала России возможность практически осуществлять гениальную идею Д. Менделеева о серединной сущности нашей державы в международных отношениях. Обращая наш взгляд на себя, следует признать, что мы азиаты настолько же, насколько и европейцы. Мы – традиционалисты и прогрессисты, индивидуалисты и коллективисты, либе­ралы и государственники.

Существенными чертами современной эпохи являются: острота и напряженность социального освобождения людей; смена дехристианизации общества рехристианизацией; начавшееся сочетание философии и науки с религией; увеличивающееся многообразие культуры. Равновесие в этом разнообразии нару­шается нашей склонностью к крайностям. Как можно сопрягать и сочетать многообразие, – говорит Л. Толстой. Основой его ми­ровоззрения является социальная солидарность и социальная справедливость. Для нас эта основа есть цель.

Ради этой цели разум должен стать деятельным и созидательным; ему надо отмежеваться от пассивности. Как говорит Данте в четвёртой песне «Рая», удовлетворение духа состоит лишь в познании истины. Идя от этой мысли, Гегель писал о том, что дух успокаивается в истине, как дикий зверь в своём логовище. Людям нужен Высший разум как правда, любовь и мера. Российский народ выстрадал главную истину толстовства – человечность. Лишь этика и разум в состоянии объединить правителей и управляемых. Их духовная связь есть основная российская формула. Она обогащена толстовским умом. Да, России нужна свобода ради утверждения Правды. Власть идеи правды (истины, права, справедливости) – не явная, а скрытая. Она придаёт качество таинственности современной эпохе.

Драматическая реальность XXI в. становится временем, приближению которого Лев Толстой содействовал своими теоретическими построениями. Он является сильнейшей личностью в российской нации. Он никогда, по его словам, не разъединялся с церковью и более всего на свете боялся разойтись с ней. Толстовская натура – от Бога, от русского народа. Из человеческого общения вырастает таинственная сила, гениальное художественное изображение которой дал Лев Толстой. Он сумел, по мнению С. Франка, теоретически проникнуть в проблему власти, но в силу своего рационализма не был в состоянии разрешить её. Ибо властные отношения по своему существу не столько рацио­нальны, сколько иррациональны и темны.

Лев Толстой прожил всю жизнь с надеждой познать религиозно-нравственную истину, и ему удалось ответить на вопрос: «В чём исполнение воли Бога?» Оно оказывается в следующем: «Бог открывается всегда всем людям, всем тем, которые ищут Его. Он открывается каждому человеку в его сердце». Верность этих слов подтвердят все верующие; я не являюсь исключением. Не могу не признаться в том, что и это моё сочинение вряд ли пришло бы к завершению без чувства Бога в себе, без Его помощи на труднейшем пути постижения масштаба личности Л.Н. Толстого. Изучение его творческого наследия представлено в моей монографии «Навигатор ноосферы Л.Н. Толстой» ^[6]. Радостно сознавать, что существует великая сила, пославшая человека в мир, чтобы прояснить русское предназначение. В полной мере это удалось осуществить Льву Толстому.

Если это так, то почему тогда Толстой ушёл из Ясной Поляны? На этот вопрос пытаются ответить уже век; целое столетие идут споры, а найти удовлетворительный ответ так и не удаётся. В 2010 г. вышла книга Павла Басинского «Лев Толстой: Бегство из рая» ^[7]. Прочитав её, можно согласиться с автором, что вся тол­стовская жизнь было подготовкой к Уходу. Но я никак не могу принять версию «бегства из рая», вынесенную в заглавие рабо­ты.

Думаю, что Лев Толстой наконец-таки решил отойти от зла (помещичьего ада) в сторону добра. Оно виделось ему и в виде тёплой крестьянской хаты, и в виде монастырской кельи. И то, и другое как бы имело «автономию» от господствующего в стране насилия, давало ощущение спокойной жизни, потребность кото­рой в старости ощущается довольно остро. В том и другом варианте возможного жизнеустройства религиозный Учитель мог жить земной жизнью, не будучи связанным проблемами частной собственности, её дележа и наследования. Толстовский мир, по его признанию в «Зелёной палочке», – не его семья и двор, а «весь огромный мир всех людей». Тем более что «разумному человеку» с религией можно «хорошо жить на свете». Простая хата, келья или странничество никак не мешали бы толстовскому духовному мессианству и учительству. Напротив, содействовали бы ему. Навигатор ноосферы, живя в невидимом движении понятий и идей, спокойно бы принимал жизнь последних. Поэтому уход из Ясной Поляны следует рассматривать как «событие величайшего религиозного значения» (П.Б. Струве). Властитель российского общественного мнения своим разрывом с отживающим строем жизни призывал общественность сблизиться с религией, «действовать по воле Высшей Силы», которая руко­водит непонятной (сегодня) жизнью мира. На первый взгляд, уход из дома является фактом необходимости: он усиливает приближение России к своей середине. Всё-таки Россией слу­чайности управляют гораздо более эффективно, чем необходимость.

Всё вышесказанное подводит нас к следующему резюми­рующему ответу. Ядром толстовства не является «земное боже­ство», властвующее над людьми. Любая власть в конце концов должна принадлежать самому обществу и его разумным авторитетам. Перефразируя христианское изречение, можно сказать, что «нет власти, аще не от воли народной». На вопрос о том, какая сила движет народами, ответ дал Толстой. На его взгляд неверны две точки зрения: история движется сверхъестественной силой и миром правит мировой дух. Отечественную историю творили сам Толстой и деяния людей, их каждодневные дела. Настоящую дорогу человечеству указывает центральная идея толстовства: надо утверждать человечность. Истина о толстовском гуманизме и вселенскости может поразить нас. Меня до глубины души взволновала искомая Толстым идея российской середины, суть которой – христианское человеколюбие, или просто человечность. Именно в нём заключено единство времён – российского и толстовского.

Здесь я продолжу интерпретацию мудрости, которая присуща классике. Искателем и напутчиком России является и Антон Павлович Чехов (1860-1904), мудрость которого связана с Россией – серединным царством. Чеховым прояснён российский дух, который объединяет все народы для общего блага; им явле­но творение как знание дела жизни и исполнения его.

Жизнь – это борьба. К истинности этого суждения Чехов пришёл в ходе своих творческих исканий. В его биографии и в гениальном творчестве сочетаются две российские парадигмы – интеллектуальная деятельность и нравственный подвиг. Перефразируя его запись, заметим: Чехов шёл и шёл «по лестнице, которая называется цивилизацией, прогрессом, культурой...». Ради этой «лестницы» он жил, формулируя ясные и простые ис­тины, которые касаются прошлого, настоящего и будущего че­ловечества. Взамен он получил всемирную известность и признание за то, что главным в жизни полагал правду, добролюбие и красоту. Это главное выясняется человечеством в истории как продолжающейся битве; поэтому оно «борьбу считало главным в жизни».

В миропонимании Чехова центральными вопросами является «Куда и как идти?» Он искал некую «общую идею или бога живого человека», не желая примкнуть ни к одному из идейных течений – либерализму, консерватизму, народничеству, толстовству или марксизму. Последние предлагали «сухую умственность», «чужие мысли»; их «тенденциозность» была связана с «неумением людей возвыситься над частностями». У «свободного художника» есть «святое святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютная свобода...» От чего свобода? В первую очередь от «силы и лжи». Пе­чально, что россияне до сих пор не освободились ни от монопольного всевластия государства, ни от могущества неправды и несправедливости.

Будучи включёнными в жизненную борьбу, люди попадают в «беду», которая состоит в том, что «самые простые вопросы мы стараемся решать хитро, а потому и делаем их необыкновен­но сложными». Для Чехова же приоритетны «простое решение» и ясные мысли. Приведём некоторые суждения из его четырёх записных книжек.

Надо добиваться ясности, поскольку «у несвободных людей всегда путаницы понятий»... «Нужно всегда думать о школах, больницах и тюрьмах. Это единственный способ победить природу»... «Человек или должен быть верующим, или ищущим веры, иначе он пустой человек»... «Быть праздным, значит, по­неволе прислушиваться всегда к тому, что говорят, видеть, что делают; тот же, кто работает и занят, мало слышит и мало ви­дит»... «Стремление любить непременно чистых (это эгоистическая любовь) обличает эгоизм... Любить надо равных себе».

Борьба за истину и благо делала из писателя истинного мудреца, искавшего «золотую середину» между крайностями, кото­рые особенно любимы россиянами. О Чехове нельзя сказать: замысловатый, мудрёный, трудно понимаемый. Прожив всего 44 года, он опроверг народное изречение о том, что «до шести­десяти лет человек мудрым не бывает». Но он стал мудрейшим, потому что всю жизнь смог «прожить ещё лучше», избегая крайностей и тенденциозности. Она выражается в том, что «мы ненавидим врагов, которых у нас мапо» и «недостаточно любим ближних, которых у нас много...».

Если Россию уподобить личности, что делал в своё время B.C. Соловьёв, то наша страна продвигается вперёд благодаря жизненной борьбе между сословиями, между классами, между образованностью и невежеством, между богатством и бедностью, между правдой-справедливостью и неправдой-несправедливостью. Современная Россия не может себе представлять своей национальной культуры иначе, чем на почве справедливого демократического жизнеустройства. Сегодня все антидемократические проявления в социально-политической сфере также и антикультурны. Ибо неисчислимые человеческие жертвы, павшие на алтаре российской демократии – жертвы, пе­чальная память о которых омрачает скорбью наши надежды – были всё-таки принесены недаром.

Чехову удалось соединить истину и благо. Что же истинно в жизни и философии? Этот вопрос весьма волновал Чехова. В уста персонажа пьесы «Три сестры» Тузенбаха вложена мысль: «И теперешняя жизнь прекрасна». Вслед за этой записью Чехов на отдельном листе сделал другую: «В жизни наших городов нет ни пессимизма, ни марксизма, никаких веяний, а есть застой, глупость, бездарность...». В чеховских письмах содер­жатся интересные признания. Так, в письме А.С. Суворину от 9.XII.1890 говорится: «Хорош Божий свет. Одно только нехорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно мы понимаем патриотизм...» Будь Чехов жив, он сказал бы то же самое и сегодня.

В своём подходе к истине Чехов благосклонно воспринимал две традиции. Одна из них идёт от Макиавелли и Гоббса. Она требует сурового стремления к истине, познания, учёта реальности. Истина скорее жестока и страшна, чем утешительна. Другая традиция – нравственно-этическая (Платон, Аристотель, Кант), это – стремление к добру, справедливости, общему благу. В чеховском миросозерцании учитывались фундаментальные законы духовной жизни: страдания, возмездия, покаяния, преображения и умеренности.

Придерживаясь христианства, Чехов писал: «Желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья; если же оно проистекает не отсюда, а из теоретических или иных соображений, то оно не то». Чехова тревожили «наша несерьёзность», «неумение и непривычка большинства вглядываться и вдумываться в явления жизни...» По его мнению, россияне «переутомились от раболепства и лицемерия». Они не имеют ни ближайших, ни отдалённых целей. Политика царя Николая II вела к войне и к несчастьям. А интеллигент, подобно одной писательнице, «боится говорить о том, что есть и с чем нужно считаться». Но разве мы сегодня уже перестали бояться говорить о том, что действительно есть?

Явно вопреки чеховской принципиальности наша общественная мысль словно замерла между двух точек зрения – на од­ном полюсе нравственного мира восстанавливается нетерпимый большевизм, а на другом полюсе созрела социальная бездеятельность и неотзывчивость к острым нуждам жизни. Однако живая общественная правда так же мала на стороне коммунистов, как и на стороне либералов. Нельзя говорить о России, замыкаясь в партийном самоуслаждении и оградившись китайской стеной от столкновений с мощным потоком социальных бед.

В чеховском миросозерцании происходит слияние любви и правды. Слово «мудрый» объясняется В.И. Далем как соединяющее в себе любовь и правду. Слово «любовь» стоит особо в записных книжках I и IV. Дважды записано раздумье: «Или это остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьётся в нечто громад­ное, в настоящем же оно не удовлетворяет, даёт гораздо меньше, чем ждёшь». Писатель рассуждает по поводу эгоистической любви, которая выражает непременно потребность любить только чистых. Говоря о поиске «в женщине того, чего во мне нет», Чехов написал: «это не любовь, потому что любить надо равных себе». Ему припомнилась женщина, которая любила не мужа, а кого-то другого, высшего, прекрасного, несуществующего; она на муже изливала эту любовь.

Сильному уму дано узнавание России сквозь призму любви и правды. Жизненный трагизм социального мироздания объясняется неразличением правды и неправды; разделить истину и ложь исключительно трудно, ибо равноопасны передозировка правды и передозировка лжи. Вот глубокая мысль Чехова: «Если вы будете работать для настоящего, то ваша работа выйдет ничтожной; надо работать, имея в виду только будущее. Для на­стоящего человечество будет жить разве в раю, оно всегда жило будущим». Русские мыслители, включая и Чехова, понимали правду трояко: как истину, как справедливость и как право. К этой триаде примешиваются ложь, обман и неправда. В одной из записных книжек Чехова приведён следующий вопрос: «Наша постоянная ложь (например, школа) есть ли постоянная борьба, которая закаляет и в конце концов приведёт к чему-нибудь, даст что-нибудь в будущем, или же она развращает только, ослабляет и в конце концов губит?» Вот один из возможных чеховских ответов: «Надо изображать жизнь не такою, какая она есть, и не такою, какая она должна быть, а такою, какая она в мечтах».

Чехов совершил выбор правильного пути. Известно, что такое путь-дорога в житейском обиходе и как он прокладывается. В.И. Даль указывает и на другие значения пути: продвижение; время, проведённое в дороге; «способ или средство, образ достижения чего-либо, направленье», польза, успех, выгода. Мудрость доказывает, что слово «путь» можно употреблять в двух смыс­лах: метафизическом и религиозном. Мы нередко говорим о «пути жизни», о пути Божьем, Провидения, о пути пророков и праведников, о путях правды и добра.

В 1988 г. Россия торжественно отметила 1000-летие принятия христианства. «Второе крещение России» (формула патриарха Алексия II) сдвинула страну с атеистического пути на путь рехристианизации, возрождения Христовой истины. На рубеже веков (XX-XXI) произошли антикоммунистические революции в странах Восточной Европы и в СССР. Место «культуры коммунизма» востребовала «культура религии», приход которой готовили Л. Толстой и А. Чехов. Они оба возвестили плюрализм религиозных воззрений, оба могут рассматриваться как актив­ные деятели ноосферы. В отличие от первого, скептически оце­нившего тогдашнюю науку, второй стал сочетать культуру религии с естествознанием и антропологией.

По воспоминанию А.И. Куприна, Чехов сказал ему «тоном глубокой веры»: «Знаете ли, через триста-четыреста лет вся земля обратится в цветущий сад. И жизнь будет необыкновенно легка и удобна».

Чехов, по его признанию, прошёл мучительный путь к ис­тинной вере в Любовь и Добро, то есть к вере в «живого Бога». Он не стал привычно-религиозным человеком, который поклоняется иконам и соблюдает обряды. Но он не был и протестантом. Судьба подсказала ему отыскать поле между верой в Бога и атеизмом. Вспоминая о «довольно мрачном» воспитании в детстве, когда его принуждали к вероисповеданию, он признавал, что религии у него нет. Наука и медицина подсказала ему уход от догматической церкви и мистической традиции. Чеховское миросозерцание отличалось реалистичностью и естественной направленностью. Оно не было односторонним в философском контексте: его нельзя отнести ни к материализму, ни к идеализму. Я бы причислил это мировоззрение к реалистическому гума­низму, оно неизменно признаёт нравственный закон в душе че­ловека, который в божественном смысле запрещает безнравственные поступки, предлагает испытать муки вины и совести, задумавшись о раскаянии и покаянии.

Чехов, который дружил с Л.Н. Толстым, не принял толстовского вероучения и проповеди аскетизма. По его словам, он прежде всего любил в истории человечества культуру, а в женщинах – красоту. Следует согласиться с В.Я. Лакшиным, с его высказыванием о том, что по существу Чехов говорил «о притя­гательности для него цивилизованных форм жизни и её полнокровия, живых радостей, не отягощенных веригами «аскезы» и служения надуманной добродетели» ^{[8, с. 287]}. Но трудно принять появившиеся высказываниями о том, что Чехов был шалопаем, модником и бабником.

Абсолютное начало в нравственности и в мышлении является для Чехова не постулатом веры и исходным принципом, а объектом познания. Оно, божественное начало, есть первая проблема, которую решало и решает человечество. Надо сначала признать, «что есть и с чем нужно считаться», без тёмной веры «в мужицкого бога», и потом уже размышлять, «что можно и что должно», а также вести поиск необходимых целей. По Чехову, наша беда состоит в том, что мы всё ищем каких-то высших и отдалённых целей. Путь к ним открыт для всех; он означает разумное вероискание. В «Чёрном монахе» рассказывается о вере в «вечную правду».

Чеховское отношение к религии и богоисканию выражено следующим образом: «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом ис­тинный мудрец. Русский же человек знает какую-нибудь одну из этих крайностей, середина же между ними ему не интересна, и он обыкновенно не знает ничего или очень мало» ^{[9, с. 33, 224]}. Чехов был в поиске на «громадном поле между двух крайностей». Он утверждал: «Человек – это то, во что он верит».

Поклоняясь «святому духу», Чехов принимал космическую информацию и по-своему засвидетельствовал возможность для каждого отвечать на призыв Высшего разума. Человеку пред­стоит несение «креста своего», исполнение триады в составе: терпение, вера и призвание. Человеку не дано уклониться от жизненных трудностей и испытаний. «Терпеть» означает не отвергать страдание, не уклоняться от него подобно персонажу «Чайки» Треплёву, а сознательно принимать его, как это делает Нина. Глагол «терпеть» внутренне связан со словами «вера» и «призвание». Как можно избежать ложного превосходства каж­дого из частей триады? Глагол «терпеть» не значит обязательно «испытывать страдание», но он не предполагает уклонение от него, ибо тесно связан с верой. У Нины слово «веровать» означает убеждённость в том, что смиренное перенесение страданий благодаря терпению имеет сокровенный смысл, надежду на их преодоление. Помимо терпения и веры важно «призвание», которое обсуждают Нина и Треплёв. Если героиня его нашла в те­атральном искусстве, то её партнёр себя в искусстве не нашёл.

Подобно героям «Чайки» персонажи пьесы «Дядя Ваня» также потеряли надежду обрести полноту жизни в единении с любимым человеком. Дядя Ваня в отчаянии. Соня убеждает его в том, что им надо выстоять в тяжёлой безрадостной жизни, полной страданий. Она верит и надеется, что «все наши страда­ния потонут в милосердии...» Для неё мучительные переживания имеют определённый смысл.

Страдания выпали также на героев пьесы Чехова «Три сестры». Они обречены на жизнь безрадостную и полную забот, но сестры убеждают друг друга: «Надо выстоять». Они сохраняют веру и надежду на новое лучшее время. Там они могут найти призва­ние, но надо терпеливо переносить жизненные испытания. В «Трёх сестрах», как и в других драмах, Чехов показывает, что женщины укоренены в жизни более основательно, чем мужчи­ны. Нина, Соня и Ольга склонны помогать другим преодолеть тяжёлый жизненный кризис. Из мужчин глубоко укоренён в бы­тии священник Христофор (повесть «Степь»). Чехов был убеж­дён в важнейшем значении для человека веры и смог стать глу­боко верующим человеком. Его вера – это совесть, искренность и «свой бог».

В рамках зарубежного протестантства и русского старооб­рядчества сформировался кодекс поведения, вытекающий из пе­ресмотра христианского аскетизма. Протестантская этика и мо­раль староверов оказали главное воздействие на капитализм. Буржуазное поведение базировалось на индивидуальной погоне за деньгами, за наживой и прибылью. Чехов заметил: «Если кто говорил против денег, против наживы и прочее, то Я. И это ка­залось вздором, болтовнёй человека, не любящего работать. Ведь быть бедным, ничего не копить легче, чем быть богатым. Что ж оно такое?»

Этот вопрос задан в конце XIX века. Центральным персонажем в пьесе «Вишнёвый сад» выведен Лопахин. Чехов писал К.С. Станиславскому 30 октября 1903 г.: «Лопахин, правда, ку­пец, но порядочный человек во всех смыслах». Автор видел его, словно наяву: держится «благопристойно, интеллигентно, не мелко, без фокусов».

Для нового буржуазного типа личности характерны трудовая деятельность и обязанность; он создаёт культурный климат и рассматривает бедность как результат индивидуальных моральных недостатков, то есть безделья и расточительности. Дворянский строй освободил себя от ответственности за бедность. Лопахин возлагает на себя эту ответственность, хотя его назвали хищным зверем, а позже «нежной душой». И она есть духовная буржуазность, требующая специального исследования.

Благонамеренное дело миллионера осуществил Лопахин. Он купил на аукционе помещичью усадьбу, схватился в борьбе с другим миллионером. Одержана победа: «Вишнёвый сад теперь мой! Мой! Если бы мой отец и дед встали из гробов и посмотре­ли, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый Ермолай купил имение, прекраснее которого ничего нет на свете!»

Эти слова все присутствующие услышали, узнали, что долг заберёт себе банк, где имение было заложено. Но никто не обра­тил внимания на главное в нравственном отношении: «сверх долга надавал девяносто тысяч». Эти деньги получат владельцы. Лопахин подарил им эту громадную сумму: за полторы тысячи покупалась земля в 40 гектаров с домом и прудом. Купец, кре­стьянский сын, искренне дарует богатство крепостникам, от ко­торых даже не услышал слово благодарности. Помещики совсем забыли о доброте, бескорыстии и деликатности. Если бы взгля­нули далеко вперёд, то удивились бы подарку в сотни тысяч долларов по современному курсу.

Автор пьесы «Вишнёвый сад» прославляет благонамерен­ную буржуазность, а режиссёры и большинство зрителей, не ве­дающие о ней, не замечают открытия Чехова. Теперешняя жадность плутократов и олигархов является антиподом духовной буржуазности. Последнюю по достоинству оценивает мечта­тельное бескорыстие. Буржуазность может стать «такою, какая она в мечтах». Это – слова Чехова. А дела нравственные совер­шали многие капиталисты из «староверов».

В посткоммунистической России ожило всё рыночное: дол­ги, продажи, аукционы, проценты, передел собственности. Од­нако в живой жизни мало примет проявления духовной буржу­азности. Наверняка, истинного мудреца А.П. Чехова это удивило бы: почему никто из нынешних миллионеров и миллиардеров не повторил нравственного дела Лопахина?

Чехов раскрыл великую силу любви, которая решительно отрицает рабство и насилие. Имея в виду противоположности между добром и злом, между любовью и ненавистью, Чехов из­бирает этическую мудрость, которая силою любви способна противодействовать злу, убирать завалы, загородившие все пу­ти к духовной деятельности, «ради чего стоить жить». Чехов жил как свободный, ничему не поклоняющийся человек. «Чёрный монах» говорит Коврину: «Ты один из тех немногих, которые по справедливости называются избранниками божиими. Ты служишь вечной правде. Твои мысли, намерения, твоя уди­вительная наука и вся твоя жизнь носят на себе божественную, небесную печать, так как посвящены они разумному и прекрас­ному, то есть тому, что вечно».

Жизнь и любовь протекают в бесконечности. В рассказе «Архиерей» впечатляюще изображена любовь матери и сына. В образе «Душечка» раскрыта величайшая сила любви женщин, которая способна отдаваться всем своим существом тому, кого она любит. Лев Толстой написал к этому рассказу послесловие, где говорится: «Это перл... В Душечке выведена истинная жен­ская любовь». По словам П.Л. Сергеенко, Л. Толстой сказал: «...мужчины не могут делать того высшего, лучшего и наиболее приближающего человека к Богу дела, — дела любви, дела пол­ного отдания себя тому, кого любишь...».

Любовь есть элемент культуры и религиозности, у которой в наличии ещё два элемента: поклонение и смирение. В чеховском восприятии они связаны между собой теснейшим образом, образуя некое таинственное единство мыслей, чувств и действий. Посредством нравственности Чехов сближает религию с наукой и антропологией. «Я, – говорит Чехов, – верую в отдельных лю­дей и вижу спасение в отдельных личностях». Чеховская индивидуализация религии и персонализация этики представляют собой живую науку и философию. Этим синтезом чеховская мудрость прокладывает себе путь в третьем тысячелетии. Благодаря такому новаторству ноосфера может благоустраивать дей­ствительность.

Своим гениальным умом Чехов рассмотрел три особенности реальности: игру, иронию и парадокс. Он обратил внимание на «игру в радушие и в хлебосольство», на то, что жизнь пара­доксально сочетает прекрасное и безобразное, правду и ложь, равенство и неравенство. Чехов сделал такую запись: «Приобре­тайте друзей богатством неправедным. Так сказано, потому что вообще нет и не может быть богатства праведного». И такую парадоксально ироническую: «Самолюбие и самомнение у нас европейское, а развитие и поступки азиатские». А кто же тогда прав? «Прав тот, кто искренен».

В XXI век Россия вступила с острейшим дефицитом правди­вости и искренности. Устранить его без величайшей мудрости Чехова невозможно: «Тогда человек станет лучше, когда вы по­кажете ему, каков он есть». Каковы же мы? Пока без ответа. Ибо мы ещё не признали, что Россия вступает в эпоху возрождения совести и искренности – компонентов религиозной культуры. Признать это мы сможем «только путём личного опыта и страданий» (А.П. Чехов). Они делают человека сильнее, пока же он, как утверждает пресса, «слаб, немощен, уязвим, и единственное его оружие – обращение к Богу». Но русские классики божеством считают самопознание, постижение Абсолютного. Об этом рас­сказ «Скучная история», который удивил и потряс немецкого классика Томаса Манна своим «глубочайшим проникновением в психологию» ^{[10, с. 524]}.

Чехов психологически отвергал вражду и войну. Он боялся мысли о мировой войне больше всего на свете, даже больше, чем смерти. Он не допускал предположения о возможной битве европейских народов. Это могло быть хуже, чем «Палата №6» для умалишённых. И Чехов предупредил россиян, немцев, францу­зов и англичан об этом. Он словно догадывался, что правители этих народов лишатся здравого рассудка и развяжут всемирную бойню. Но она всё-таки началась спустя десять лет после его смерти. Ещё не потеряв дар речи, великий русский писатель произносит не по-русски, а по-немецки прощальные два слова: «Я умираю». Мысль, которую выразила эта словесная диада, была разрушительна и беспощадна; она была ужасна и смер­тельна. Но чеховская душа улетела светлым лучом в своё бес­смертие.

Своей прощальной думой он смог обратиться к живым: помните, люди, мысли могут быть воинственными и революци­онными, губительными и страшными. Он знал, что в Европе и в России политики произносят слова, беспощадные к привилеги­ям, к установленным обычаям, нормам и государственным ин­ститутам; высказываются мысли – анархичные и беззаконные, пренебрежительные к авторитетам и к проверенным веками мудростям. Чеховская же мудрость заглядывала в пучину люд­ского безумия, видела в бездне ада человека, которого правители принимали за ничтожную пылинку.

Смертельно больной Чехов держался с потрясающим досто­инством доктора и мудреца. До последней своей минуты он был спокоен и невозмутим, будто он есть господин глобального ми­ра. Его «Чайка» уже сказала: «Общая мировая душа – это я». Чеховские мысли остаются величественными и свободными, быстрыми и реальными. Они – свет медианы Вселенной, важ­нейший источник понимания «золотой середины» человечества. От крайностей в поведении и от предубеждённого опасного ра­зума Всевышний избавил русского пророка. Но почему-то Господь обручил государя России с крайностью и недомыслием. Мощному наступлению зла Чехов сопротивлялся всеми своими силами. Но безумный царизм уводил империю с её середины к смертельной крайности, к обрыву в пропасть небытия. Об этом державном самоубийстве иносказательно говорилось в пьесах Чехова, герои которых решались на суицид. Но несть пророка в Отечестве своём!

Всё-таки признают ли россияне пророческие суждения Чехова? Признать надо уже давно, хотя бы за одно его предви­дение необходимости установить в России нравственное право. Оно выше официальных законов, поскольку стремится к спра­ведливости, даёт простор тому духовному началу, которое со­держится у отдельной личности.

Человек часто оказывается в тёмном углу, покрывается се­ростью и подвергается мутации с риском стать животным или насекомым. Он забыл о Чехове, который показал слабость чело­века. Слабый бессилен что-то серьёзно изменить, ибо боится риска, жертвы и подвига. А почему не сделать выбор против од­нообразия и серости? Чехов советует выйти из тёмного угла.