Личное прошлое как экзистенциальная проблема

Золотухина Елена Всеволодовна доктор философских наук профессор, Южный федеральный университет 344006, Россия, Ростовская область, г. Ростов-на-Дону, ул. Социалистическая, 147 Zolotukhina Elena Vsevolodovna Doctor of Philosophy Professor of the Department of History of Philosophy at Southern Federal University 344006, Russia, Rostovskaya oblast', g. Rostov-Na-Donu, ul. Sotsialisticheskaya, 147, kv. 57 elena_zolotuhina@mail.ru Другие публикации этого автора

Личное прошлое – это то, что есть у каждого человека. У нас может не быть денег, успеха или любви, признания или самоуважения, но личное прошлое есть всегда. Оно есть – очень большое, долгое – у старика и маленькое, короткое, но вполне реальное – у ребенка. Интересно, что меня, автора этой статьи, в детстве прошлое волновало куда больше, чем сейчас. Наверное, потому, что меня стало рано пугать время, его текучесть, его способность уносить навсегда вещи, события и людей. Мне хотелось его сохранить, все, вплоть до мелочей, вплоть до воспоминания о разбитом графине с лепным виноградом на боках: ведь именно этого графина больше никогда не будет! Личное прошлое – это часть нас, наш опыт, наша жизнь, и по тому, как мы видим свое прошлое, хотим ли мы снова его переживать, по тому, что именно в нем нас манит, зависит наше понимание себя, благополучие сегодняшнего дня и надежды на день завтрашний. Иногда нам страстно хочется изменить прошлое, сделать его более гармоничным, чтобы не страдать. Иногда хочется и вовсе кое-что забыть. Все это – не просто «темпоральные проблемы», но экзистенциальные проблемы, связанные с нашим проживанием в потоке непрерывных изменений, и некоторым из этих проблем посвящена предлагаемая читателю статья.

Неисчезающее настоящее

Однако, что такое прошлое? Где, за какими горами оно находится? Правда ли, что его совсем нет, что оно унесено рекой времени, сожрано злым Сатурном, который уничтожает все, что породил? Или все не так страшно?

Проблема восприятия и переживания времени в 80-х годах минувшего века была хорошо описана в книге отечественных авторов Е.И.Головахи и А.А.Кроника «Психологическое время личности». В ней излагается причинно-целевая концепция психологического времени показывающая, что «времена», попадающие в фокус нашего внимания, выступает не как разорванные, квантованные «прошлое», «настоящее» и «будущее», а как единый и неразрывный комплекс содержаний, как некое «растянутое настоящее». Настоящее не сужается до мгновения, потому что в результате нашего целеполагания нами постоянно актуализируются и воспоминания, и мечты.

«Большинство событий, - пишут Е.И.Головаха и А.А.Кроник, - находится в процессе как бы становления, т.е. их реализация уже началась, но еще не завершилась. Исследование выявило противоречие между пониманием события как определенного изменения, более или менее значительного перелома в привычном течении жизни и отражением в сознании личности этого изменения как растянутого порой на долгие годы и десятилетия процесса. Детальный анализ событий с точки зрения их качественного содержания показал, что противоречие это мнимое. Большинство событий фактически содержало два разделенных временем изменений в жизни человека, первое из которых было отражено в сознании как начало названного испытуемым события, а второе – как его окончание» ^[1].

Внимание, таким образом, оказывается в определенном смысле чрезвычайно растянутым, так как оно интегрирует в нерасторжимую целостность длинную цепь событий, между которыми могут пролегать годы. Более того, оно оказывается еще и синтетическим, поскольку существует такой феномен как парциальность, который выражается в том, что события прошлого или предполагаемого будущего сплетаются с событиями, относящимися к настоящему. «С точки зрения причинно-целевой концепции, - пишут авторы, - в обнаруженном феномене нет ничего неожиданного, поскольку принадлежность события к психологическому настоящему зависит не от хронологической локализации, а от удельного веса актуальных связей в поле данного события. Естественно, что актуальность хронологически более отдаленных событий может быть выше актуальности менее отдаленных. Это и приводит к возникновению парциального настоящего, к чередованию «настоящих» и «ненастоящих» событий, к парадоксам типа «прошлое после настоящего» или «будущее до настоящего» ^[2].

Е.И.Головаха и А.А.Кроник упоминают в своей книге, что представление о единстве времени было дано еще Блаженным Августином, но удивительно, до какой степени точно и современно он пишет об этом: « Совершенно ясно теперь одно: ни будущего, ни прошлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен, прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было бы, пожалуй, говорить так: есть три времени настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего. Некие три времени эти существуют в нашей душе и нигде в другом месте я их не вижу: настоящее прошедшего это память; настоящее настоящего — его непосредственное созерцание; настоящее будущего — его ожидание» ^[3].

При этом Августин, употребляет слово «внимание», подчеркивает важность направленного внимания для выделения модусов времени в длящемся настоящем сознания. Он показывает, что при всем единстве, связности и «однопорядковости» времен, направленность нашего внутреннего взгляда все же выделяет их как нечто относительно самостоятельное, как некие «рубрики» внутреннего мира. В переводе звучит также термин «внимать»: «Каким же образом уменьшается или исчезает будущее, которого еще нет? каким образом растет прошлое, которого уже нет? Только потому, что это происходит в душе, и только в ней существует три времени. Она и ждет, и внимает, и помнит: то, чего она ждет, проходит через то, чему она внимает, и уходит туда, о чем она вспоминает. Кто станет отрицать, что будущего еще нет? Но в душе есть ожидание будущего. И кто станет отрицать, что прошлого уже нет? Но и до сих пор есть в душе память о прошлом. И кто станет отрицать, что настоящее лишено длительности: оно проходит мгновенно. Наше внимание, однако, длительно, и оно переводит в небытие то, что появится. Длительно не будущее время — его нет; длительное будущее, это длительное ожидание будущего. Длительно не прошлое, которого нет; длительное прошлое это длительная память о прошлом» ^[4].

И уже в ХХ веке в 30-е годы о связи и непрерывности времен говорит К.Ясперс: «Мгновение как простой момент временного, текуче; будучи представлено объективно, оно не более, чем исчезает, оно есть ничто; его можно желать как переживания в его изолированности, и все же оно как простое переживание из-за своей необязательности непременно должно стать ничтожным в силу своей самодостаточности. Все дело, скорее, заключается в том, чтобы оно как историчное явление экзистенции сохранилось благодаря тому, что оно принадлежит к совокупности являющейся непрерывности. Подлинное мгновение как высокое мгновение есть вершина и артикуляция в экзистенциальном процессе» ^[5].

Рассматривая далее отношение людей к своему прошлому, мы постоянно будем учитывать этот особый характер темпорального внимания: луч внимания всегда находится в настоящем, но способен в то же время и охватывать континуум «прошлое-настоящее-будущее», и буквально творить прошлое, которое неизбежно опосредуются нашим сегодняшним интересом и целью.

Зачем обращаться к прошлому?

Думается, «созидание прошлого», то есть, его актуализация в памяти уходит корнями в животный мир, дочеловеческую реальность. Без определенного рода памяти о прежних впечатлениях нет научения, нет опыта, а животные, как известно, тоже учатся и обладают как «злопамятностью», так и способностью обнаружить в настоящем то, что было знакомо по опыту минувшего. Но, конечно, только для человека, что в свое время отмечал М.Шелер в работе «Положение человека в космосе», открываются прошлое и будущее как некие пространства. Прошлое способно не просто «всплывать как факт» в памяти, а развертываться и проживаться вновь при одновременном сохранении знания о том, что это – прошлое. Эту тему постепенного, пошагового проживания прежних событий, способных переживаться и как прошедшее, и как настоящее, еще раньше рассматривает и Э.Гуссерль в "Лекциях по феноменологии внутреннего сознания времени» (1905 г.).

Когда же прошлое созидается нашим вниманием особенно активно, становится подлинным аттрактором, властно притягивающим наш взгляд?

Исследователи памяти пристально обращаются к подобной теме. Так В.Нуркова, изучающая автобиографическую память, задается вопросом «Зачем человеку помнить свою судьбу?» и отвечает, перечисляя интрапсихологические и экзитенциальные функции памяти ^[6] : 1. Саморегуляция; 2. Формирование «Я-концепции», 3. Осознанное построение или выбор индивидуально приемлемых жизненных стратегий; 4. Установление интервала самоидентичности личности; 5. Самопознание посредством автобиографического анализа; 6. Смыслообразование; 7. Самоопределние; 8. Историческая и культурная самоотнесенность; 9. Осознание уникальности своей жизни; 10. Финальная интеграция личности.

Говоря иными словами, человек обращен к собственному прошлому и актуализирует его, когда у него: есть потребность вспомнить что-либо вдохновляющее; создать представление о самом себе; выбрать наилучшие из использованных способы поведения; отграничить один этап жизни от другого; узнать проявившиеся собственные качества; понять свое предназначение; дать себе определение, соотнестись с исторической ситуацией и культурой, осознать непохожесть своей жизни на другие; подвести итог и создать интегральное резюме собственного существования.

Другой автор Д.Лоуэнталь, занимаясь вопросом об увлечении историей, спрашивает «Зачем мы стремимся в прошлое?» и отвечает: «Знать, как и почему события произошли именно так как они произошли – достаточный мотив для того, чтобы попытаться стать их свидетелем» ^[7].

То есть мы хотим понять корни сегодняшних обстоятельств, найти механизм их появления, их объяснение.

Тем не менее, бывают ситуации, когда прошлое буквально захватывает нас, переплетаясь с настоящим, так сказать, «берет в полон», и не ради ментально выдвигаемых целей – объяснения или умственного понимания, а ради «вчера-сегодня-переживания», где отрицаемое «сегодня», хотя и не исчезает, но оттесняется на второй план доминирующим «вчера». Я не претендую на то, чтобы перечислить все такие ситуации и укажу лишь некоторые из них, относящиеся как к индивидуальному уровню, так и к уровню социокультурных отношений.

1. «Пребывание в прошлом» в религиозно-мифологической традиции

Традиция потому и традиция, что она способна постоянно и неуклонно возвращать человеческое внимание к прошлому, создавая и пересоздавая мифологические события, находящиеся у истоков данной культуры. «В религии, как и в магии, - пишет известный религиовед М.Элиаде, -периодическое повторение чего-либо означает главным образом, что мифическое время идет именно теперь и может длиться бесконечно. Каждый ритуал имеет свойство совершаться сейчас, сию минуту. То время, которое ритуал воскрешает или в честь которого совершается, делается настоящим, «пред-стоит» перед нами, так сказать, как бы давно ни происходили породившие ритуал реальные события. Страсти Христовы, его смерть и воскресение не просто вспоминаются во время служб на Святой неделе — они происходят именно в эти моменты перед «имеющими глаза». И твердый христианин должен ощущать свою современность (выделено мной – Е.З.-А.) тем трансисторическим событиям — воспроизведенные заново, они вызывают в текущую реальность момент теофании» ^[8]. Так или иначе внимание раздваивается и его «ритуальная» составная создает на фоне эмпирического мира, его бытовых деталей «вторую реальность» - реальность мифа, имеющую огромное ценностное, сакральное значение. Происходит актуализация того, что стоит « у начала времен» или является вневременным, и эта архаическая древность оттесняет в область «фона» то, что является непосредственно чувственно ощутимым. Переживание сакральных событий тем и интересно, что оно становится достоянием личной истории, и каждый способен стоять у истоков мироздания, в личном переживании взойти на Голгофу и воскреснуть с Христом. Мифологическое социокультурное прошлое способно превращаться в индивидуальное, причем такое, которое оказывается сдвоенным «прошлым-настоящим»., бесконечно воспроизводимым в каждой единичной душе. Это такое «прошлое-настоящее», в котором «очи повернуты назад» и целью является оживление прошедшего.

2.Утешение прошлым.

В индивидуальной жизни прошлое нередко оживает, освещенное вниманием, когда настоящее оказывается слишком грустным, безрадостным, бесперспективным. Воспроизводясь фаза за фазой, вспоминаясь от эпизода к эпизоду, прошлое начинает заменять настоящее, оно становится не только «приятным воспоминанием», но единственным прибежищем, эскапистским укрытием от сегодняшних бурь. Целевой и ценностный центр личности смещается по временной оси, время как будто переворачивается, оборачивается, актуальными становятся события далеких лет, а не те, которые происходят сегодня. Прошлое оказывается на месте настоящего, занимает его «ценностное пространство», только в этом прошлом все же трудно оставаться постоянно. Человек ищет опору в отдаленных событиях, но действительность все же выталкивает его в текущее сегодня. Будущее в этой ситуации как бы вырождается, оно не существует, впереди стена.

Ярким примером такого обращения к былому является стихотворение в прозе И.Тургенева «Как хороши, как свежи были розы». Автор вспоминает раннюю юность, своих друзей и подруг, а затем пишет: « Встают передо мною другие образы. Слышится веселый шум семейной деревенской жизни. Две русые головки, прислонясь друг к дружке, бойко смотрят на меня своими светлыми глазками, алые щеки трепещут сдержанным смехом, руки ласково сплелись, вперебивку звучат молодые, добрые голоса; а немного подальше, в глубине уютной комнаты, другие, тоже молодые руки бегают, путаясь пальцами, по клавишам старенького пианино — и ланнеровский вальс не может заглушить воркотню патриархального самовара Как хороши, как свежи были розы......» Однако идиллия прерывается горьким настоящим: «Свеча меркнет и гаснет... Кто это кашляет там так хрипло и глухо? Свернувшись в калачик, жмется и вздрагивает у ног моих старый пес, мой единственный товарищ... Мне холодно... Я зябну.. И все они умерли... умерли... Как хороши, как свежи были розы...» ^[9].

Герой Тургенева заворожен прошлым, он переживает прекрасные впечатления юности, но его внимание к минувшему не может отменить горечи настоящего. Прошлое – единственная драгоценность, но оно лишь тщится заманить настоящее. Отсутствие будущего вносит в тему утешения нотки трагедии.

В то же время, у целого ряда авторов можно встретить мысль о том, что, например, прекрасное детство, проведенное в окружении заботливых любящих взрослых и добрых сверстников, становится психологическим оплотом человека на всю жизнь. Литературными примерами подобных отношений с прошлым являются книги хороших писателей о собственном детстве, такие как произведения А.Бруштейн «Дорога уходит вдаль» или «Кондуит и Швамбрания» Льва Кассиля. Какие бы трудности и испытания ни встречал человек в этом случае на пути, свет прошлого продолжает сиять через все преграды и удары судьбы. Именно в таких случаях прошлое оживает как утешительное и вдохновляющее. Оно доминирует по эмоционально-ценностной значимости над сегодняшними испытаниями, но не заслоняет собой сегодняшнего дня. Погружаясь в такого рода вдохновительные воспоминания, человек способен активно переживать те притягательные реалии, которых, возможно, на данный момент рядом с ним нет. Однако прошлое утверждает их нерушимое бытие. «Только тому, - пишет В.Франкл, - что сохранено в прошлом, не грозит кануть в небытие. Действительность спасается от исчезновения, становясь прошлым» ^[10].

С сознательным и охотным «плесканием» в прошлом, с его коллективным воскресением мы сталкиваемся в любой компании однокашников, встречающихся через много лет. Десять лет выпуска, тридцать лет школы, юбилей старого товарища… На встречу могут собраться весьма успешные люди, которым вовсе незачем утешаться былыми годами, когда, возможно, они были не так обеспечены и сильны как сегодня. Тем не менее, большинство охотно приходит на «сеанс коллективной магии», когда вместо взрослых солидных дяденек и тётенек снова возникает школьный класс или студенческая группа с теми прежними отношениями – прозвищами, шутками, дразнилками, которые были когда-то. Всплывают типичные групповые мифы и воспроизводятся до деталей ( иногда вызывающих споры) события минувших лет. «Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…» На несколько часов все внимание направляется назад по временной оси. То же самое происходит в дни семейных торжеств, когда начинаются воспоминания о том «как дедушка и бабушка познакомились». Можно сказать, что «плескание в прошлом» - это символическое омоложение, приведение в действие лозунга « возраста не существует!» Такое воспроизведение минувших дней как бы выводит время за скобки, делает возможным сделать юность вечной, воспроизводящейся, бессмертной. При этом вспоминаться могут как прекрасные, так и горькие моменты, но «все мгновенно, все пройдет, что пройдет, то будет мило» (А.С.Пушкин). Трудные ситуации и тяжелые переживания былого видятся на временном расстоянии как шаги на пути, как эпизоды, подготавливающие настоящее и будущее, как кадры кинокартины. Образуется некое благорасположенное «остранение»: умом мы помним все на фоне эмоциональной нейтральности или позитивности.

Погружение в прошлое возможно ради вдохновения и подъема настроения, даже если это прошлое сравнительно недавнее. Оно может актуализироваться вниманием индивидуально, выступать в виде приятной грёзы, вспышки позитивных образов и эмоций. Погружение в приятное прошлое может быть избирательно-творческим: внимание тогда отсеивает все, что не приносило позитивных переживаний и оставляет только самое приятное – словно вытаскивает конфетку из ненужной обертки. Уже здесь внимание становится подлинным творцом, создавая блаженный мир прошлого, из которого убраны все пятна и тени.

3.Самоутверждение прошлым

Внимание к прошлому, призванное обосновать сегодняшнее самоутверждение, в наибольшей степени обнаруживает себя как активность, а точнее – фантазирование. Взгляд вспоминающего направляется не на реальные события, а на прежде всего на позитивную интерпретацию собственной прошедшей истории. Внимание дифференцированно выделяет светлые стороны, активно увеличивает их, оставляя в тени, вытесняя в область «фона» или в душевное подполье все, что не входит в сотворяемый сценарий. Вполне вероятно, что воображение украшает прошедшие события либо заменяет их сочиненной историей, призванной укрепить и повысить собственный статус сегодня. В этом случае рациональность и «память ума» как правило не работают. Человек хвастается, стремится быть значимым и уважаемым, благодаря сконструированной реальности минувшего, и это страстное желание не принимает ни сомнений, ни недоверия. Жажда самоутверждения проецируется в будущее, поэтому тот, кто старательно бахвалится сфантазированным прошлым, боится и ненавидит насмешку. Постановка под сомнение замечательного прошлого в случае недоверия бросает тень и на настоящее, и на возможное будущее.

Этому своеобразному «фантазийному вниманию к прошлому» в немалой степени посвящена пьеса М.Горького «На дне», хотя у ее персонажей позитивного будущего нет, а есть только текущий момент жизни..Вот небольшой эпизод из этой пьесы, который вполне может служить иллюстрацией к сказанному. Настя рассказывает своим пребывающим вместе с ней «на дне» сотоварищам о своей роковой любви:

«Настя . И говорит он мне страшным голосом: «Драгоценная моя любовь…»

Бубнов . Хо-хо! Драгоценная?

Барон . Погоди! Не любо – не слушай, а врать не мешай… Дальше!

Настя . «Ненаглядная, говорит, моя любовь! Родители, говорит, согласия своего не дают, чтобы я венчался с тобой… и грозят меня навеки проклясть за любовь к тебе. Ну и должен, говорит, я от этого лишить себя жизни…» А леворверт у него – агромадный и заряжен десятью пулями… «Прощай, говорит, любезная подруга моего сердца! – решился я бесповоротно… жить без тебя – никак не могу». И отвечала я ему: «Незабвенный друг мой… Рауль…»

Бубнов (удивленный) . Чего-о? Как? Краул?

Барон (хохочет) . Настька! Да ведь… ведь прошлый раз – Гастон был!

Настя (вскакивая) . Молчите… несчастные! Ах… бродячие собаки! Разве… разве вы можете понимать… любовь? Настоящую любовь? А у меня – была она… настоящая! (Барону.) Ты! Ничтожный!.. Образованный ты человек… говоришь – лежа кофей пил…

Лука . А вы – погодите! Вы – не мешайте! Уважьте человеку… не в слове – дело, а – почему слово говорится? – вот в чем дело! Рассказывай, девушка, ничего!» ^[11].

В конце пьесы история недоверия и насмешки повторяется с Бароном, которому тоже не верят по поводу его исчезнувшего богатства и издевательски подначивают его. Люди, фантазирующие и сообщающие вслух фантазии о своем прошлом, всегда рискуют получить в ответ недоверие и иронию. Хотя сами они способны поверить в собственный не существовавший героизм или не бывшую «великую любовь». Внимание в этом случае творит реальность прошлого настолько «по мотивам», что этого не могут не замечать окружающие.

Впрочем, сказанное не отменяет возможности для честного и реалистичного человека спокойно вспоминать собственные жизненные достижения. В этом случае удовлетворенность собой имеет веские основания.

Интересно, что внимание к измысленному «былому величию» характерно не только для отдельных персон, желающих эксплуатировать этот сомнительный багаж, но и для целых народов. Феномен современных националистических мифологий свидетельствует о неукротимом желании идеологов этно-национальных групп иметь непременно «великое прошлое». Десятками насчитываются народы, возводящие свое происхождение к скифам, к древнему Вавилону и к другим ушедшим в историю цивилизациям. Как правило, доказать это родство оказывается невозможно, но «сочиненное прошлое» становится предметом гордости, чувства собственной значительности и откровенного превосходства над другими – гордыни. Чем менее можно проверить достоверность рассказываемого – тем гордыня сильнее. В результате возникают абсурдные ситуации, когда представители разных народов спорят вплоть до драки по поводу того, кто из них «исконнее», чье прошлое – древнее и круче, опровергают чужое «древнее происхождение», утверждая свое. Разумеется, научные исторические данные при этом никого не интересуют, их охотно фальсифицируют, потому что «великое прошлое» имеет чисто психологическое значение. Хотя я бы не сказала «психотерапевтическое» - раздутая коллективная гордыня – скорее, тип невроза.

Завершая краткое рассмотрение мотивов эмоционально-ценностного погружения в минувшее, мы уже коснулись проблемы его спонтанного изменения, инициированного задачей сегодняшнего самоутверждения.. Рассмотрим эту тему подробнее, акцентировав то, как она анализировалась в культуре, чтобы затем обратиться к разным видам намеренных и сознательных трансформаций прошлого, которое было оценено как нежеланное.

Тема творческого отношения к личному прошлому – одна из оригинальных и своеобычных тем современной культуры, активно поднятая авторами ХХ века. Именно в ХХ веке с одной стороны, бурно развиваются психологические и психотерапевтические школы, а с другой стороны, в теоретическом сознании формируются постмодернистские представления о реальности как множестве возможных «жизненных миров» или параллельных личностных вселенных, о размытости и оборачиваемости пространственно-временных координат, об отсутствии «генерала» в ризоматическом мире, где все связано со всем (Делез, Гваттари). Физические открытия первых десятилетий столетия вкупе с «психоделическими опытами» интеллектуалов 60-х – 70-х годов ( С.Гроф, Дж.Лилли, О.Хаксли, М.Фуко) изменили картину мира и в немалой степени подорвали классический образ стабильного универсума, где прошлое – незыблемо, настоящее творится в данный момент, а будущее являет собой горизонт открытости. Человек, обращенный писателями, философами и психотерапевтами к собственному внутреннему миру, почувствовал свою силу в вопросе перекройки и трансформации фундаментальных характеристик своего опыта, тесно связанных с общей представлением о реальности. Будущее можно спроектировать. В настоящем мы можем и должны быть свободными. Прошлое возможно переделать на такой лад, какой нам по душе. Это не важно, что оно прошло и в каком-то смысле не существует. Именно потому, что оно не более, чем образ, оно может подвергнуться любым смысловым операциям – может быть изуродовано либо украшено, по другому понято, осмыслено на новый лад. Оно может стать таким, каким никогда не было, но мы скажем себе, что так и было, потому что все представления текучи как вода.

Обратим внимание на то, что великий Марсель Пруст, почитаемый как автор, положивший начало литературному направлению «потока сознания», еще остается в классической парадигме представлений о времени и личном опыте. Когда его герой движется «по направлению к Свану», он пытается увидеть и вновь пережить время своего детства, но не стремится сделать его иным. В то же время в «постпрустовские времена», когда опыт и реальность стали отождествляться с текстом, с наррацией, прошлое становится лишь материалом, причем не только для рассказа, но для пере-сказа, для интерпретации и сочинительства, для мифологизаций и подобия игры в «испорченный телефон», где я-вчерашний передаю мне же-сегодняшнему фантазийную историю моей собственной жизни.. «Постмодернизм, - пишет В.П. Руднев, - был первым ( и последним) направлением ХХ века, которое открыто признавалось в том, что текст не отображает реальность, а творит новую реальность, вернее, даже много реальностей, часто вовсе не зависимых друг от друга. Ведь любая история, в соответствии с пониманием постмодернизма, - это история создания и интерпретации текста. Откуда же тогда взяться реальности? Реальности просто нет. Если угодно, есть различные виртуальные реальности. Поскольку реальности больше нет, постмодернизм разрушил самую главную оппозицию классического модернизма – неомифологическую оппозицию между текстом и ральностью, сделав ненужным поиск, и, как правило, мучительный поиск границ между ними. Теперь поиск прекращен: реальность окончательно не обнаружена, имеется только текст» ^[12].

Вопрос о личном прошлом, его экзистенциальном статусе, его месте в человеческом опыте всегда обсуждался в рамках классических и модернистских представлений именно «по-прустовски» - как вопрос о сохранении, сбережении того, что существует в нашей памяти, в нашем опыте как целостной совокупности впечатлений текущей жизни. Я.Э.Голосовкер, воспевающий возможности человеческой имагинативности, увлеченный темой воображения и говорящий о «мифе своей жизни», тем не менее, имеет в виду не произвольные измышления событий и обстоятельств. Напротив, вполне в духе Хайдеггера и Х.Ортеги-и-Гассета, толкующих о жизненном проекте, миф жизни для Голосовкера – это проект, который реализовался в прошлом и реализуется в настоящем. Он пишет: «Есть жизни, которые таят в себе миф. Их смысл в духовном созидании: в этом созидании воплощается и раскрывается этот миф. Творения такой жизни суть только фазы, этапы самовоплощения мифа. У такой жизни есть тема. Эта тема сперва намечается иногда только одним словом, выражением, фразой. Это слово и выражение суть только пункт или ядро словесного контекста, пятно на фоне. Затем тема развивается (красной нитью). Фраза может превратиться в этюд, брошенный намек - в явный сюжет. Так возникает мифотема. Она мелькает среди иных сюжетных тем, иногда особенно отчетливо возникает на срывах при жизненных коллизиях. То она скользит волной среди волн, а еще чаще скользит под волной, как автобиографический подтекст, то она вычерчивается предметно. Она становится заглавием, лозунгом. Наконец, она воплощается в полное творение: возникает развитие мифотемы. Теперь мифотема становится целью и смыслом» ^[13]. Мы знаем, что Голосовкер прошел через большие страдания и потери, но его главным пафосом было восстановить в целостности свои идеи, свою прошлую жизнь, а не придумать другую ее версию – версию без потерь и страданий.

Для другого выдающегося автора второй половины ХХ века философа и психотерапевта Виктора Франкла, перенесшего долгое заключение в фашистском концлагере, прошлое, каким бы оно ни было, тоже представляет ценность. Он пишет: « «Роман», прожитый каждым индивидом, остается несравненно более грандиозным произведением, чем любое из когда-то написанных на бумаге. Каждый из нас так или иначе осознает, что содержание его жизни где-то сохраняется и оберегается. Таким образом, время, сменяющие друг друга годы не могут повлиять на смысл и ценность нашей жизни. Прошедшее – это тоже вид бытия, и, быть может, самый надежный» и чуть ниже «Все, что было хорошего и прекрасного в прошлом, благополучно там сохраняется» ^[14].

Таким образом, и в ХХ веке выдающиеся авторы-философы провозглашали ценность прошлого «таким, как оно было».

Однако, было бы наивно думать, что постмодернизм как веяние времени возник на пустом месте и не опирается на реальные интерпретативные возможности памяти и воображения, которые лишь стали более доступны и наглядны для человека ХХ века. «Поднять руку» на неприятную картину личного прошлого можно лишь имея серьезные когнитивные предпосылки, а не просто каприз или своеволие (что же касается светлого и приятного прошлого, то, как правило, люди предпочитают его помнить таким, как оно было, хотя есть и искушение его еще приукрасить). Рассмотрим три естественные предпосылки постмодернистской установки на «пересмотр картины прошлого».

1. Спонтанная трансформация памяти

Не для кого не секрет, что человеческая память избирательна, что помним мы далеко не все, по крайней мере, в нормальном состоянии сознания. Многое забывается, многое неуловимо меняется, смещаются акценты воспоминаний, на первый план выходят моменты, которые раньше оставались в тени. Обращаясь к прошлому, люди повествуют о своих подвигах и победах, позитивных качествах и правильных поступках, в то время как на самом деле поведение их было не столь безупречным, а успехи не настолько велики. В данном случае речь не идет о прямой лжи и сознательном обмане, просто воспоминания «на крыльях фантазии» взмыли высоко, и если человек слишком расфантазировался, то современники-свидетели могут его и поправить. Впрочем, ему ничто не мешает с поправкой не согласиться. В художественной литературе не раз встречается образ эдакого потешного старичка, который без тени сомнения повествуют окружающим о своих небывалых подвигах в прошлом. Иногда – о победах на любовном фронте. Это, можно сказать, тип « воспоминателя-победительного». С другой стороны, бывают «воспоминатели-жертвы», которые постоянно возвращаются к несуществующим обидам и притеснениям, даже если жили они припеваючи. Память выстраивается согласно характеру человека, его мировосприятию, эмоционально-ценностным ориентирам, новым впечатлениям. Доказать вспоминающему человеку, что он неправ, подчас практически невозможно, да нередко в этом и нет нужды. Его память такова, таково его субъективное восприятие. В замечательной книге «Свершенное продолжается: психология автобиографической памяти» В.Нуркова пишет: «…содержания автобиографической памяти зачастую весьма далеки от фотографического воспроизведения реальных событий. По своей природе автобиографическая память не репродуктивна, а реконструктивна» ^[15]. . И далее: «… в автобиографической памяти новый опыт выстраивается на основе сложившихся воспоминаний, меняя их конфигурацию, смысл и иерархическую роль в общей структуре судьбы. Прошлое не статично, оно меняется под воздействием нового опыта» ^[16].

2. Прагматическое приспособление памяти

Впрочем, человек как существо свободное, а порой и самовольное, может сознательно переосмысливать и интерпретировать свои воспоминания, опираясь на «задачи текущего момента». Здесь уже нет полной спонтанности, а есть немалая доля прагматизма, поскольку воспоминания «как бы нечаянно» изменяются в зависимости от ситуации. Так Жан-Поль Сартр называет протекшую личную историю «сырым фактом», пытаясь даже свою «заболевание коклюшем в пять лет» осмыслить в свете перспектив сегодняшнего дня. Сартр заявляет: « Итак, значение прошлого строго зависимо от моего настоящего проекта. Это нисколько не означает, что я могу осуществлять изменения смысла моих предшествующих действий по воле своих капризов. Совсем напротив, фундаментальный проект, которым я являюсь, окончательно решает вопрос о значении, которое может иметь для меня и для других прошлое, которое я имею в бытии. Только я в действительности могу вынести решение в каждый момент о значимости прошлого, я сохраняю прошлое в себе и решаю действием вопрос о его значении» ^[17].

Трудно не согласиться с Сартром, когда он говорит об определении значения прошлого, но непросто и поверить, что он исключает из процесса реинтерпретации субъективные капризы. Хотя, если человек делает прагматический шаг, то, наверное, это действительно не каприз. А речь у Сартра идет об изменении воспоминаний, вернее, о выборе одних воспоминаний и отправлении в тень других в зависимости от конкретной социальной и политической обстановки: «Выбирая полагаться на правительство Людовика XVIII и на новые нравы, выбирая надежду на триумфальнео возвращение императора, выбирая помощь заговору… старый солдат Наполеона выбирает себе прошлое героя Березины. Тот же, проектом которого было положиться на новое правительство, не выбрал бы, конечно, такое же самое прошлое» ^[18].

Таким образом, мы помним лишь то, что выбрали из принципа либо то, что нам выгодно.

3. Аналитическое переосмысление воспоминаний

В процессе обращения к минувшему, которое может спонтанно актуализироваться при встрече с моментами, которые нам его напоминают, человек способен не без эмоций, но достаточно здраво и рационально проанализировать видимые им сегодня плюсы и минусы прошлого. Действительно, сама темпоральная дистанция, снимающая накал страстей – обид, претензий, собственной агрессии – способствует более здравой и отрешенной оценке былого, позволяет оставить его в качестве «были» и поместить в контекст «былое и думы». Аналитическое переосмысление – «думы» - действительно связано с изменившимися контекстами жизни, с новым опытом, с взрослением, потому что в каком-то смысле человек взрослеет всю жизнь. И всматриваясь в проблемы, которые продолжают мучить нас сегодня, мы можем обнаружить их корни в прошлом и по-иному их оценить. Люди нередко возвращаются к истокам длящихся ситуаций именно таким образом, стремясь заново понять себя, других и обстоятельства. В то же время аналитическое обращение назад может приносить и горькие плоды, если мы обнаруживаем в прошлом у себя и у других те негативные мотивы, которых не видели прежде.

В рамках психотерапии, бурно начавшей свое развитие в первой половине ХХ века, возник целый ряд направлений, которые обратились к теме переформирования прошлого. Они пользуются несколько различными способами, однако, преследуют одну и ту же цель: улучшить настоящее и будущее клиента посредством преобразования негативных образов, которые тяготеют над человеком, не давая ему развиваться свободно и жить счастливо. Эта задача сильно отличается от характерной для психоанализа задачи припоминания негативного опыта прошлого, пребывающего в бессознательном. Воспоминания присутствуют, они могут быть вполне ясными и отчетливыми, но чем они яснее и отчетливей, тем больше у человека страх их повторения, тем больше у него сомнений и опасений относительно собственных возможностей. Судя по всему, в подобных случаях охранительного спонтанного трансформирования впечатлений не происходит, рационально-прагматическое приспособление наталкивается на слишком сильные эмоции, аналитический подход, возможно, просто не применяется, ибо далеко не все люди склонны разбирать «по косточкам» свои жизненные ситуации. Не претендуя на всеобщность охвата, взглянем коротко на варианты психотерапевтических практик, используемых для «излечения воспоминаний».

1. Образный и тактильный рефрейминг

Образный рефрейминг характерен для учения Х.Сильва Он пишет: «Если вы не удовлетворены своей жизнью, если ваше мнение о ней негативно, то, возможно, одной из причин этого является программа прошлого. Давайте посмотрим, можем ли мы сломать барьеры, которые заставляют вас жить так, как вы живете. Давайте выясним, можете ли вы узнать больше о том, каким человеком вы можете быть и каким человеком вы хотите быть. Первое, что для этого нужно сделать, - это освободиться от программы, которой ограничили вас другие люди. А после этого можно создать новую программу, которая будет соответствовать вашим собственным стремлениям. Программа прошлого - это оковы, которые мешают вашей жизни развиваться естественным способом. Как реку заключают в оковы плотин, так и вас заключают в оковы программы. С помощью плотины можно контролировать реку, а с помощью программы можно контролировать вас» ^[19].

И Х.Сильва предлагает свою технику «золотых образов», при которой прошлая негативная ситуация сначала видится большой и яркой, а сфантазированная позитивная – маленькой и тусклой, а затем они резко меняются местами, отчего в переживаниях прошлого должна произойти эмоционально-образная замена. Смена «впечатанных» в память картин лучше производится на фоне медитативного альфа-состояния. Х.Сильва приводит пример отношений двух людей, условно называемых Бука и Друг, которые поссорились в детстве и едва не подрались, но один всю последующую жизнь чувствует себя победителем, поскольку предложил драться, а другой – трусом, потому что отказался. Исходя из влияния этого события на их установки, сформировались психологические стратегии каждого. Х.Сильва, основываясь на идее, что прошлого мы все равно точно не помним и интерпретируем его по-своему, предлагает Другу войти в медитативное состояние, представить себя-взрослого советчиком самому же себе тогда, в детстве и с помощью методики «золотых образов» вывести с успехом себя-маленького из неприятной ситуации, чтобы, обращаясь к прошлому, помнить эту трансформированную ситуацию в не ту, что была на самом деле. Так сознательно и целенаправленно при непосредственном воздействии на эмоционально-образную сферу происходит «переформирование» прошлого. Если, конечно, происходит. Лично я не встречала людей, которые избавились от проблем, связанных с воспоминаниями, таким образом, но, судя по популярности метода Сильва, больших тиражах его изданий и наличия сайтов в Интернете, методика работает. Кому-то, вероятно, становится легче, поскольку с изменением воспоминания меняется и самооценка вкупе с рядом характеристик мировосприятия.

Искусство рефрейминга с задачей перекройки прошлого подробно описано в книге Р.Бэндлера и Дж.Гриндера «Из лягушек в принцы» (нейро-лингвистическое программирование». «Придуманные воспоминания, - пишут авторы, - могут изменить вас ровно столь же успешно, как и те произвольные восприятия, которые вы придумали примерно в период «событий реальной жизни». В терапии это происходит на каждом шагу» ^[20].

Новые воспоминания, согласно авторам НЛП, могут закрепляться «якорями», прежде всего прикосновением, и тогда они начинают существовать в сознании так, как будто всегда там присутствовали. Они способны актуализировать психологический «ресурс», имеющийся у человека, для того, чтобы он мог жить более гармонично и с легкостью преодолевать прежние трудности. Иметь много личностных историй – это хорошо, считают Гриндер и Бэндлер. Не гипноз ли это? Конечно, гипноз, - шутят авторы, - вся коммуникация – гипноз. И на страницах своей работы они приводят примеры того, как путем постановки тактильных якорей переделывали личностную историю людей, излечивали их от болезней и давали им новые возможности.

С легкой руки представителей НЛП и Х.Сильва представление о возможности «создания новой психологической биографии» стало достаточно широко распространено и в нашей стране. Заметим, что нейролигвистическое программирование имеет внутри себя разные «внутренние течения» и в одном из следующих фрагментов нашей статьи мы еще вернемся к нему.

2. Нарративная психотерапия

Второе интересное направление, открыто базирующееся на постмодернистских принципах соотношения с реальностью и претендующее на способность намеренно изменить память в позитивную сторону, это нарративная психотерапия. В Интернете сегодня есть сайт нарративной психотерапии, изданы книги и ведутся тренинги, помогающие людям изменить воспоминания. Сторонники этого подхода пишут пишут: «Нарративные терапевты применяют деконструктивное выслушивание. В отличие от роджерианского терапевта, чье активное слушание направлено на то, чтобы отражать историю клиента, как зеркало, без искажения, нарративный терапевт ищет скрытые смыслы, пространства и разрывы, признаки конфликтующих историй. Такая практика позволяет открыть пространство для тех
аспектов жизненных нарративов людей, которые находятся на периферии и еще не обрели свою историю, и ослабить хватку доминирующих, ограничивающих историй; помочь людям отнестись к своим жизненным нарративам не как к пассивно получаемым фактам, но как к активно конструируемым историям; поставить под сомнение «фактичность», неприложность жизненных нарративов людей; показать, что общепринятый или официально санкционированный смысл той или иной истории, это всего лишь одна из возможных интерпретаций; избежать приписывания характера экспертности возможным интерпретациям терапевта; создать новую историю, новый конструкт и развить его, если выяснится, что, по мнению данного человека, он для него более желателен» ^[21].

То есть, нарративная терапия дает возможность клиенту пересказать свою печальную жизненную историю по-другому, изменить доминирующий сюжет, рассказать самому себе, что все было иначе и в жизни есть эпизоды, отталкиваясь от которых можно построить гораздо более оптимистичный и благоприятный рассказ о себе. Поощряя клиента к новой самоинтерпретации, нарративный терапевт опирается на уникальный эпизод, который клиент должен найти в своем прошлом, такой эпизод, где он не страдал от своей проблемы: не чувствовал себя одиноким, был не ленив и т.п. Авторы книги приводят замечательный пример с пришедшим к нарративному терапевту «мрачным небритым Колобком», которого гложут воспоминания о Лисе, чуть его не съевшей, отчего теперь он боится любых новых отношений, предполагая, что его снова непременно захотят поглотить. И хотя дальше в книге этот сюжет активно не развивается, можно предположить, что терапевт будет искать уникальный эпизод, а может быть, даже и не столь уж уникальный, когда Колобок, спасая свою суверенность, уходил то от дедушки с бабушкой, то от волка, то от медведя. Вполне возможно, будет замечена какая-нибудь Ворона, которая и вовсе на Колобка не претендовала. Осмыслив это, Колобок может прийти к выводу, что во-первых, он способен от всех психологических агрессоров убегать, во-вторых, что, есть вороны, которых можно не бояться, и отсюда он увидит себя-прошлого не как покусанного Лисой, а как гордо идущего мимо Вороны… Может быть, даже во вновь встречаемых Лисах он будет видеть только нейтральных Ворон, ввиду чего сами Лисы потеряют к нему всякий интерес и съесть его не захотят. Колобок, заменивший историю про Лису историей про Ворону становится совершенно другой личностью…

3. Трансперсонализм: растворение «кармической матрицы»

Намеренное изменение прошлого, которое до сих пор рассматривали как изменение прежних воспоминаний, наличной трактовки событий, может быть увидено и как «добавление к старым воспоминаниям – новых», как зримая трансформация прежних отношений, причем настолько «прежних», что они в собственном смысле слова не относятся к текущей эмпирической жизни. В этом случае нет того, что становится «забыто» или «уменьшено», напротив, без всякого забвения и при полном сознании прошлое переигрывается напрямую – прошлое души, давно сложившиеся эмоциональные связи.

Трансперсонализм – особая сфера психологии и психотерапии, тесно связанная с эзотерическими учениями и психо-духовными практиками. Хотя любая психотерапия порой слегка напоминает магию или частичный мистический опыт, в трансперсонализме эти моменты выражены особенно ярко. Правда, трансперсональные переживания трудно назвать реально практикуемой методикой, потому что они в немалой степени непредсказуемы. Тем не менее, если в измененном состоянии сознания возникает ситуация «кармической встречи» с нынешними врагами или любимыми, проявление свободной воли к улучшению отношений может реально помочь психологическому оздоровлению. Такой эпизод из собственного опыта описывает Станислав Гроф. Так в главе «Кармический треугольник» книги «Космическая игра» он рассказывает историю своего романа с некоей Моникой, которую вслед за Юнгом он мог бы назвать своей Анимой. Страстные, неровные и противоречивые отношения сопровождались ненавистью к Грофу брата Моники Вольфганга. Гроф пытался выровнять отношения, но они не подчинялись ему, и, стремясь вырваться из безумия, он прибег к сеансу ЛСД-терапии. В этом сеансе ему сначала в образно-символической форме, а потом в виде ясной сцены явилось кармическое прошлое, где они с Вольфгангом соперничали за Монику, и где он Моника с Вольфгангом предали и убили его. Он умер в ненависти к ним. В то же время, видя ненависть Вольфганга, Гроф послал ему мощный мысленный призыв к примирению, объяснил, что он путешественник во времени и хочет наладить отношения. Таким образом «перестройка прошлого» совершилась, кармический узел был развязан. Как выяснилось вскоре, Моника пережила в это время огромный стресс, а Вольфанг вскоре пришел к Грофу за психотерапевтической помощью. До этого он не приходил, пишет Гроф, «поскольку испытывал ко мне сильные негативные чувства. И вдруг его отношение ко мне в один миг изменилось Ненависть как по волшебству, исчезла, и он решил позвонить мне и попросить о помощи. Спросив его, когда это произошло, я обнаружил, что время в точности совпало с завершением моего египетского эпизода» ^[22].

Итак, на первый взгляд, все основанные на постмодернистском, «радикально-конструктивистском» понимании способы работы с памятью о прошлом вполне гуманны и терапевтически эффективны. Основываясь на естественных защитных механизмах внутреннего мира, они помогают человеку избежать ненужных страданий, облегчают ему жизнь и общение, делают его неуязвимым для болезненной рефлексии и межличностных конфликтов. Однако не все так просто, ибо для психотерапевта как и для военачальника всегда стоит вопрос цены. В данном случае – цены субъективного облегчения, за которое надо платить пересмотром личной истории. Приведем лишь некоторые вопросы, которые возникают применительно к ценности методик рефрейминга и нарративной терапии ( к трансперсональным методам это не относится, поскольку они, во-первых, не включают потери памяти, а во-вторых, не могут широко и устойчиво применяться).

1.Человек живет не в пустоте, не в одиночестве, и, как правило, его память о прошлом не является только его собственным достоянием. Мы помним большинство событий «вместе с другими», потому что они происходили в сообществе, и хотя память у наших друзей и у наших недругов может существенно разниться, есть моменты, которые в нейтральной ситуации вопрошания все засвидетельствуют если не одинаково, то сходным образом. Вернемся к приведенному Х.Сильва примеру с «Букой и Другом». В примере они не подрались, а лишь собирались это сделать ( и в этом – лукавство автора), а в жизни – кто не помнит детских драк одноклассников? Вполне возможно, что злой Бука действительно надавал оплеух культурному Другу, создав ему комплекс трусишки. И у Друга было, по существу, два выхода: остаться со своим комплексом или позаниматься спортом, научиться драться и от комплекса избавиться. Если же он не избавился от чувства собственной слабости и нерешительности, то вряд ли ему поможет ложное воспоминание о том, что он победил или вежливо уклонился. Первый же встреченный одноклассник без всякого злого умысла напомнит ему, как было на самом деле. И никакие «золотые образы» в этом случае не помогут, а будет только тягостное чувство очередной неудачи – неудачи в переделке прошлого. Личная перекройка воспоминаний – вещь опасная, ибо легко опровергается, а также вызывает выраженное недоверие и насмешку – как всякая очевидная самозащитная ложь. Она провоцирует новый конфликт – «конфликт интерпретаций», проходящий под грубым лозунгом «Ври, да знай меру!»

2. Если мы делаем неприятную картинку реального прошлого маленькой и тусклой и заменяем ее яркой и отчетливой выдумкой, то есть, вытесняем то, что фактически было, то возникает вопрос: куда же деваются наши негативные воспоминания? Не отправляются ли они в то самое фрейдовское бессознательное, где они будут подобно титанам вечно жить, гремя цепями и стараясь вырваться на поверхность? Не есть ли такая замена «горькой полыни опыта» на «фальшивую конфетку фантазии» лишь худшим из видов самообмана – самообмана с невротическими последствиями? И здесь снова вспоминается Ж.-П.Сартр, который настойчиво пишет в своих работах о склонности человека к самообману, к разыгрыванию эмоциональных комедий, скрытой целью которых выступает одно-единственное: фактический отказ от реалистического волевого поведения. Есть ли гарантии того, что со временем фальшивое воспоминание не съёжится, не уступит место некоему неопределенному провалу в памяти, за которым стоит не избытая тоска бессознательной негативности?

И еще: сторонники намеренного эмоционально-образного изменения личного прошлого не считают его манипуляцией, потому что с помощью терапевта такую процедуру производит сам человек. Но разве сам человек не может порой манипулировать собой, исходя из превходящих соображений? Думается, сам человек, к тому же руководимый чужим наставлением, может принести себе достаточно много зла, в особенности если он теряет связь с важными частями своего внутреннего мира. Об этом – все юнгианство и вся трансперсональная психология. А утрата даже тяжелых воспоминаний – это потеря связи с частью себя.

3. И, наконец, не является ли главной и самой трудной ценой психологической комфортности утрата нами целостности нашего собственного Я? Ибо целостность Я и возможность его самопонимания основаны на единстве памяти. Любые провалы, пробелы, замены, иллюзии и самообманы разрушают такое единство, делают его имитативным, ущербным, неподлинным. Как ни интегрируй в память о прошлом не существовавшие события, где-то это все же будет «фонить», и упорствовать в их реальности можно только на базе сознательного внутреннего решения. Так печально известные на западе судебные процессы относительно воспоминаний о сексуальных домогательствах в детстве истцов, которые – домогательства – оказались «ложными воспоминаниями», полученными в кабинете психоаналитика, свидетельствуют, как мне кажется, прежде всего о том, что истцы не только «ложно вспоминали», но сознательно и искренне хотели навредитьь своим близким, за что-то отомстить, может быть, как раз за отсутствие домогательств.

Конечно, личность в ее историческом проживании не является неким монолитом, неподвижной целостностью. Трудно не согласиться с В.В.Налимовым, когда он пишет: «Итак, личность – это прежде всего интерпретирующий себя самого текст. Этот текст еще и способен к самообогащению, к тому, чтобы стать многомерным. Этот текст способен к агрегированию себя с другими текстами», - и далее: «Иллюзорность личности – в ее спонтанности. Личность – это спонтанность. Спонтанность – это открытость вселенской потенциальности» ^[23]. Но в то же время у спонтанной иллюзорной личности есть относительно стабильное ядро, называемое Налимовым «эго» - вероятностно заданное проявление семантического поля. Без него было бы невозможно самосознание, а также саморазвитие и самообучение. Развивается все же именно «Я» – непредметное, но единое «нечто», ибо открытый процесс, не обладающий самоотнесенностью, не может быть «Я». И стабильность этого «эго», связанная с его уникальной личной историей, с его единственной памятью и неповторимым прошлым, является ценностью, определяющей наше лицо перед другими людьми и миром. Не велика ли жертва, приносимая на алтарь внутреннего благополучия? Не слишком ли большая утрата – утрата себя? Тема трансформации воспоминаний неизбежно становится острым экзистенциальным сюжетом, вопросом о ценности собственного единства и собственной адекватной памяти.

Но как же быть, если человек страдает? Если прошлое, на самом деле актуально уже не существующее, мешает ему радоваться жизни, чувствовать ее полноту, уважать себя? Видимо, намеренно менять его облик в воспоминаниях нужно, но иначе, чем это осуществляется при технике «золотых образов», тактильном рефрейминге или даже рассказывании себе новых историй о себе самом. Есть интересные примеры более тонкой работы с личностным прошлым, где событийный ряд остается прежним, из памяти не вынимается ни один ее кирпичик, но трансформируется характер оценки ситуации, изменяется не ее содержание, но ее эмоциональная значимость. Так, в известной книге Роберта Дилтса «Фокусы языка» » ^[24], развивающей идеи все того же НЛП, дано множество мягких и безболезненных способов переосмысления прошлого без «вырезания из него кадров» и «выдергивания сюжетных нитей».

Книга Дилтса достаточно сложна и трудоемка в чтении именно потому, что она очень богата приемами и способами разных интерпретаций ситуации, построенных на различных схемах. Пробраться через сложную систему техник нелегко, не будучи полностью «внутри» учения НЛП, но уже в начале текста мы встречаем ряд простых и эффективных мыслительных приемов, способных переинтерпретировать негативные воспоминания, так что их отрицательный эмоциональный потенциал снижается. Например, Дилтс предлагает пользоваться выражением «даже если»: даже если негативная ситуация повторится, я найду из нее выход. Он рекомендует расширять рамки нашего видения ситуации, при котором поведение обидевших нас людей выглядит иначе: уловив причины и мотивы их поступков ( а не только сами факты поступков), мы можем видеть их проблемы и страдания, а не только свои собственные, что снижает остроту жалости к себе. Хорошо работает и прием «превращения критиков в советчиков», используя его, люди, некогда травмированные чужой критикой, могут переосмыслить ее как совет, который можно принять к исполнению для совершенствования собственной жизни. Очень хорош также «однословный рефрейминг», представляющий собой короткое переопределение ситуации, при котором ее негативный запал снижается, например, имея сложившийся ранее комплекс по поводу проявившейся в прошлом зависимости от других, можно сказать « это выражение моей высокой коммуникативности и человеческой нежности»; самоупреки в былой трусости можно изжить, определяя себя не как боязливого, а как мудрого и осторожного, того, кто избегает ненужного риска и т.п.

Интересные советы даны также в книге белорусского психотерапевта К.Сельчонка ^[25]. Он говорит о реформировании собственного биографического опыта путем осознанной гармонизации воспоминаний. Сельчонок предлагает рефлексивный путь переоценки прошлого, включая взгляд на случившееся глазами другого человека. Он предлагает написать о травмирующих событиях прошлого откровенный трактат, где все будет названо своими именами и где человек говорит с собой так, как будто события только что миновали, затем – описать ситуацию с точки зрения обидчика, затем – с точки зрения нейтрального человека, затем – с точки зрения себя-сегодняшнего, когда можно оценить минувшее гораздо спокойнее. В конце саморефлексии, происходящей день за днем, предлагается дать прочитать все тексты ближайшему доверенному человеку, а потом их сжечь. Не знаю, нужно ли давать такие тексты кому-нибудь читать, но, несомненно, подобная работа способна помочь в переосмыслении прошлого и избавлении от автоматических эмоциональных реакций. Временная дистанция помогает увидеть ситуации прошлого без искажения «непосредственными страстями», и человек может спросить сам себя: из-за чего это я столько лет напрасно страдал? Оно ведь того и вовсе не стоило!

Разумеется, такой путь поэтапной рефлексии не похож на магию и на чудо, когда за момент решаются все твои внутренние проблемы, но он верный и не разрушительный. Личность и память остаются целостными, они лишь растут, становятся сильнее, гибче, уверенней. Биография оказывается не «веером историй», где мое «Я» идет вразнос, а одной «моей уникальной историей», которой я, как автор моей жизни, развиваясь, придаю разные смыслы. Поэтому, сколь ни хорош постмодернизм в своей анархически-освободительной трактовке мира, применительно к душе человека он имеет свои границы, и границ этих лучше не переходить, дабы душа осталась сама собой.