Знание о понимании: понимание пониманием

Гильмутдинова Нина Амировна кандидат философских наук доцент, кафедра философии, Ульяновский государственный технический университет 432027, Россия, Ульяновская область, г. Ульяновск, ул. Северный Венец, 32, каб. 304 Gil'mutdinova Nina Amirovna PhD in Philosophy associate professor of the Department of Philosophy at Ulyanovsk State Technical University 432027, Russia, Ulyanovsk Region, str. Severny Venets 32, room No. 304 gnina@list.ru

Проблема соотнесения знания и понимания, их сфер и границ, возможностей и тупиков сейчас волнует многих. Ее ставят философы и психологи, лингвисты и культурологи, педагоги и социологи, над ней размышляют естествоиспытатели и представители гуманитарных дисциплин. Точками роста этой проблематики оказываются познавательные сложности в самых различных областях, эта проблема становится средоточием дискуссий для ученых и философов, принадлежащих к различным и даже диаметрально противоположным направлениям. Современная постановка этой проблемы, ее «обострения» и «затухания» сами по себе достаточно поучительны в том смысле, что они позволяют представить динамику вопросов и ответов, решенного и проблематичного, проясненного и остающегося неясным.

Спектр трактовок интересующей нас проблематики весьма широк. На одном конце этого спектра располагаются все те концепции, в которых понимание рассматривается в некотором объективно-онтологическом безличном плане – как «предпонимание», как неосознаваемые условия знания, трактуемые обычно в социально-культурном смысле. На другом конце спектра понимание трактуется в субъективном, «распредмечивающем» смысле – как усвоение или освоение уже существующего и запечатленного в человеческих произведениях свода знаний, как создание нового на основе такого освоения. Между этими полюсами располагается все множество других трактовок понимания. Важное место среди них занимает интерпретация понимания как одной из познавательных процедур; при этом исследователи спорят о том, что «важнее» и что «первичнее» - знание или понимание, объяснение или понимание, и т. п. Одни считают, что знание первичнее, а понимание иерархически значимее (ибо понимание венчает знание), другие, напротив, полагают, что понимание без знания вполне возможно (ибо понимание как «неявное» знание предшествует возможностям его дискурсивного упорядочения), а вот знание без понимания - нет (ибо знание – это артикулированная форма представления уже имеющегося понимания).

Проблема знания/понимания была артикулирована в лоне германской филологической традиции в связи с истолкованием культурных текстов (и прежде всего – с интерпретацией религиозных текстов), для осмысления которых требовалось определенное согласие членов сообщества. Позже, в неокантианских концепциях эта проблема обретает обобщенно-дихотомизированный вид, противопоставляя «наукам о природе» «науки о духе», в основе которых лежит особый предмет и особый метод – понимание. В последние несколько десятилетий она начинает восприниматься как универсальная философская проблема, имеющая значение как для представителей естественнонаучного, так и для представителей гуманитарного познания, не обретя при этом необходимой ясности и единства для её решения. В той или иной форме исторически сложившиеся подходы и исследовательские ориентации существуют и поныне. Обострение интереса к проблеме знания / понимания происходит на известных рубежах развития науки, в ситуациях научных революций, смены парадигм, оно свидетельствует о кризисе базиса несомненности и «монологики» (термин М. М. Бахтина). В философском плане проблема понимания возникает (или, точнее, обостряется) в переломные моменты развития культуры, когда распадаются внутрикультурные связи между основными, «предельными» для каждой эпохи понятиями, которые в совокупности своей определяют «фоновое», «контекстное» знание во всех его многоликих и трудно уловимых формах и составляют основу мировоззренческих схем, «канонов смыслообразования» (термин С. Б. Крымского), характеризующих ту или иную эпоху.

Многообразие подходов к определению существа понимания обусловлено, с одной стороны, апелляцией к науке, ее предметно-методологической стороне, с другой стороны, неприятием сциентизма, когда понимание связывают со сферой коммуникации, по-разному интерпретируемой. Такое разноречие объяснимо многогранностью человеческого бытия, многоликостью смыслопорождающей и смыслопостигающей деятельности, многообразием форм культуры и человеческого общения. Однако общим местом в понимании знания будет признание его как формы и способа существования сознания, как символизации человеческого опыта, а знание понимания большинством исследователей выражается как «реальное движение в смыслах», как работа сознания, направленная на смысл, как известное состояние сознания, известные возможности сознания.

Погружение в данную проблематику, выявляя специфический характер многообразных видов человеческой жизнедеятельности - материальной, психологической, образной, языковой и пр., обращает нас к рассмотрению сфер и границ, механизмов и процедур, условий возможности знания / понимания как способов задания целостности мира и мироотношения, единства истории и культуры.

Несомненно, что понимание – это, прежде всего, когнитивный акт постижения смысла, репрезентируемого в человеческих действиях, жестах, знаках, символах, в произведениях культурного творчества. Акт понимания основывается на смыслополагании и смыслопорождении и предполагает уверенность в умопостигаемости объектов понимания. Конечно, эта умопостигаемость не бесконечна: любой когнитивный акт сталкивается с некоторыми до- и внерефлексивными структурами («врожденное», «фактическое», «априорное», «чувственно-достоверное» и т. д.). Они принимаются в качестве предпосылочного знания на том или ином этапе развития мысли и способности понимания, а на последующих этапах становятся объектом аналитики сознания, в котором вскрываются новые, не подвластные процедуре понимания пласты. Иными словами, существуют границы понимания, и эти границы исторически обусловлены и определены.

Исповедуя знание-логос, важно не только уметь применять все ценное, что накоплено в области его философского анализа, к исследованию других форм сознания, но и рассматривать знание как способ человеческого бытия в мире. Проблематика понимания как раз и очерчивает те реальные условия возможности, при которых знание может превратиться в факт человеческого самоутверждения. Знаниям можно научить, но понимание как практическое резюме всего жизненного опыта часто ускользает от непосредственных усилий научного просвещения. Точно так же новое миропонимание в науке нельзя просто доказать, его необходимо исторически пережить как событие общественной жизни. Именно эти социально-практические границы, которые ставит современная жизнь знаниям, накопленным в истории культуры, позволяет человеку оценить особенности своего ближайшего бытия и, значит, сделать собственное миропонимание предметом возможных изменений. Такая постановка проблемы понимания выходит за теоретико-познавательные рамки в область ее онтологической формулировки как проблемы деятельного бытия человека в мире. Поэтому анализ проблемы знания / понимания является необходимым, но еще недостаточно изученным аспектом философии.

Ситуация понимания отнюдь не является некой идиллической точкой успокоения, а, скорее, момент наивысшего беспокойства. Понимание прорывает горизонт повседневности с ее прагматической направленностью и самоуверенность научной аналитики, пробуждает в человеке творца. Экспликация современных проблем знания / понимания служит своего рода «провокацией» к открывающее-порождающим практикам философско-методологического и научно-рефлексивного сознания.

Знание и понимание людей

Знание о людях в той мере, в которой оно стремится быть объективным и может считаться таковым, составляет содержание таких достаточно развитых сегодня научных дисциплин, как социология, психология, физиология и др. Но построение научного знания о людях и их поведении не отменяет и не устраняет исходного мира субъективных переживаний, мнений, определений, оценок, выражающих моменты непосредственного общения с «объектами изучения». Этот мир – мир обыденного знания - казалось бы, может и должен быть противопоставлен миру объективного знания – главной цели разнообразных социальных наук.

Однако существуют важные роды деятельности, в которых необходимо так или иначе сочетать объективное знание о человеке и обыденное знание о нем. Это – практическая психология, психиатрия, педагогика, криминология и многие другие. В этих областях социальной практики специалист вынужден иметь дело с людьми, рассматриваемыми в качестве объектов управления и исследования. Но в то же время специалист непосредственно сталкивается с этими людьми, взаимодействует с ними, переживает за них, т. е. вступает в обыденные отношения с ними. Необходимость сочетать объективное знание и мнение, научно обосновывать мнение, выбирать из многих объективных представлений на основе интуитивных оценок – это главное требование деятельности психолога, психиатра, педагога, следователя.

Проблемы, с которыми сталкивается специалист, использующий при изучении поведения людей объективные методы, и проблемы, порождаемые ограниченностью возможностей объективной интерпретации поступков людей в условиях их непосредственного контакта со специалистом, составляют предмет данной работы.

Как известно, естественнонаучный метод исследования человека предполагает, что необходимым условием этого анализа является сведение человека к совокупности (или уровню) каких-либо явлений или отношений – биологических, физиологических, психологических или социальных. Можно рассматривать человека как машину, организм, кибернетическое устройство, систему рефлексов, саморегулирующуюся систему и т. д. Конечно, это не означает, что исследователь, пользующийся любым из этих представлений, предполагает, что человек на самом деле машина, организм или что-нибудь в этом роде. Однако представление о том, что то, к чему сводится в данном случае человек (отношения, феномены и т. д.), и есть его сущность, методологически необходимо. Оно представляет собой методологическую предпосылку научного исследования. Результаты научных исследований представлены очень неоднородной совокупностью знаний об организме, теле, эмоциях, генах, мышлении и многом другом. Специализированные знания могут представляться в этом плане принципиально несовместимыми или несоединимыми.

Для упорядочения исходных представлений и результатов специализированных областей знания о людях необходим, наверное, выход за пределы этих наук, может быть, выход за пределы науки вообще, т. е. определение области, для которой научное, объективное представление о людях имеет смысл. Такой выход осуществляется во внутринаучной и философской рефлексиях, результатами которых, как правило, являются объяснение и понимание, осуществляемые на основе более общих, чем используемые в самой науке, принципов и представлений о характере познания вообще.

Одним из способов получения представлений о человеке можно считать моделирование, создание системы представлений о человеке, основанной на аналогии с техническими, т. е. заведомо искусственными, устройствами. Моделирование необходимо сопровождает развитие науки, и в связи с этим возникает стремление уподобить представление о человеке представлениям, эффективно используемым в развитых областях техники. «В психологическом мышлении охотно пользуются техническими моделями и приспособленным к ним понятийным аппаратом. Это отражается в профессиональном языке, в котором изобилуют всякие «механизмы». Можно, наверное, даже проследить параллелизм между развитием техники и интерпретационными схемами психологии и психиатрии. Технические модели психики … были наиболее популярны в эпоху триумфа механики… Фрейд знаменует собой переход от механической к энергетической модели, в которой один вид энергии переходит в другой, испытывая при этом разнообразные трансформации и изменения… Дальнейшее развитие технической мысли сопровождается попытками применить в психологии и психиатрии кибернетические модели» ^{[5; 114]}.

Кроме собственно научных, объяснительных функций, моделирование предполагает реализацию самой важной цели научного познания: управление объектом исследования для получения практически важных выводов. В моделировании формируется представление об объекте исследования, о том, что происходит в нем под влиянием воздействий экспериментатора, а также о способах воздействия на объект и его элементы. Такая стратегия хорошо отработана на механических, физико-химических, химико-генетических объектах. Именно она послужила основанием для разработки соответствующих технологий.

Существует, однако, граница применения объективных методов исследования. В самом деле, моделирование и классификация предполагают пассивность исследуемого объекта по отношению к процедурам исследования и моделирования. В реальности же любые объекты, представляющие собой результаты «огрубления» действительности, в той или иной мере «сопротивляются» произволу исследователя. Так, в отношении объектов механики приходится прибегать к статистической обработке результатов наблюдений и измерений. «Сопротивление» объектов квантовой механики преодолевается введением принципа дополнительности, а также постулированием исходной неопределенности существенных характеристик. В отношении же высших форм жизни позиция объективного наблюдателя оказывается просто невозможной из-за активности исследуемого феномена. Так, изучение лингвистических особенностей приматов, того, как они владеют языком жестов, привело к дискуссии о природе языка и сущности человека ^[7].

Традиционный метод научного исследования: выделение объектов, исследование их свойств, разработка моделей манипулирования и т. д. – применим к познанию людей лишь с большими ограничениями. Ограничивающими факторами становятся природная субъективность, собственно человеческие качества людей.

Статусно-ролевая структура пронизывает всю социальную систему, обеспечивает ей возможность существования, в то время как отношения непосредственного взаимодействия специфичны только для малых, или неформальных, групп. Система неформальных групп и формальная статусно-ролевая структура обычно разделены, так что возможно участие в статусно-ролевых отношениях без включения в отношения непосредственного взаимодействия, а отношения face to face часто предполагают отсутствие иерархизированности, определений статусов и проигрывания ролей. Таковы обычные ситуации, и их изучение и описание не представляет принципиальных трудностей.

В объективной системе статусно-ролевых отношений, когда другие люди даны как объекты исследования и управления, в полной мере применим научный подход к человеку, определению его как объекта исследования какой-либо конкретной науки, например, науки об управлении, инженерной психологии, психофизиологии и т.п. Исследование объективного соответствия / несоответствия людей месту в системе отношений является более или менее стандартной задачей научного познания. В отношениях непосредственного взаимодействия определяющим видом знания оказывается мнение. Люди оцениваются как плохие или хорошие, приятные или неприятные.

Гораздо более сложна ситуация, в которой пересекаются статусно-ролевые отношения и отношения непосредственного взаимодействия. Эти ситуации возникают тогда, когда человеку приходится нарушать правила «ролевой» игры и вступать в непосредственное взаимодействие. При этом мнение каждого из партнеров может оказаться определяющим для достижения цели. Таковы, например, взаимодействия педагога и воспитуемого, следователя и подследственного, врача и больного.

Позиции в такого рода отношениях определены объективно, но педагог, видящий в ребенке только объект воспитания, оказывается обычно беспомощным, обреченным на то, что слова воспитуемого будут расходиться с делом. Врач, видящий в больном только определенный вид патологии, но не видящий за совокупностью симптомов самой личности, вряд ли может рассчитывать на полный успех. Юрист, не видящий в правонарушителе человека, не способен следовать духу закона.

Людей можно описывать как объекты в частных областях объективного знания. Однако это в принципе отчужденные описания, которые еще надо адаптировать к конкретной ситуации. Получение объективного знания о людях – задача науки, а вот применение этого знания для объяснения поведения конкретных людей и для воздействия на них – это уже искусство. Воспоминания известных педагогов, врачей, юристов свидетельствуют о том, что только непосредственное личное общение было основой их поразительных успехов.

Психиатрия представляет собой род деятельности, цель которой – излечение людей, по тем или иным причинная не способным к жизни в обычных для данного общества системах отношений. Для лечения и предваряющей его диагностики заболевания необходимо научное описание аномалии, послужившей причиной или поводом для психиатрического вмешательства в жизнь человека. Это описание должно быть объективным, т.е. независимым от ценностных и мировоззренческих установок исследователя, и прагматическим, т.е. способствующим адекватному выбору средств и методик лечения. Однако объективность и прагматичность редко соседствуют в психиатрических лечении и диагностике. Многообразие способов описания психических аномалий варьирует от чисто феноменологических до карикатурно-научных. Чем более объективно описание психической аномалии, тем менее оно приложимо к конкретному человеку. Пока еще никакая совокупность объективных данных не позволяет описать уникальные переживания больного, без чего невозможно его излечение.

Независимо от того, какие данные – объективные или субъективные – послужили основанием для постановки диагноза, лечение больного протекает по стандартным схемам. Существует широко варьируемый набор психофармокологических препаратов, физических методов лечения, социальной изоляции и некоторых других приемов, в частности диалог врача с больными. Диалог может протекать в форме психоаналитического интервью, глубинного интервью, психодрамы, свободных ассоциаций и пр.

Результативность психиатрического лечения, как показано многими исследователями, странным образом не соотносится ни с применяемым набором психофармокологических средств, ни с концепцией психических аномалий, которую разделяют врачи-психиатры, курирующие больного. Эффект применения одного и того же набора терапевтических средств в разных клиниках и у разных врачей варьирует от абсолютно положительного (обеспечивающего возможность жить в обществе, вне пределов психиатрической лечебницы) до негативного.

Подобные парадоксы психиатры-методологи часто объясняют «сложностью людей» и призывают шире использовать методы кибернетики или теории систем. И лишь немногие психиатры считают, что между врачом и больным должны устанавливаться особые отношения. Отдельные замечания по этому поводу были высказаны К. Ясперсом, А. Н. Шевелевым, П. А. Ганнушкиным и др. Однако далее других в этом направлении продвинулся А. Кемпинский, идеи которого получают все большее распространение.

А. Кемпинский считает, что существуют совершенно различные отношения между людьми. Одни из них он называет анимистическими. В этих отношениях партнеры воспринимают друг друга прежде всего как нечто приятное или неприятное, приемлемое или неприемлемое, агрессивное или дружеское; в итоге партнеры занимают определенные позиции: в позиции «к» они стремятся к сближению, в позиции «от» - готовятся к агрессии или убеганию. Для такого рода отношений характерно непосредственное восприятие ощущений партнера по контакту. Способность к восприятию состояния другого субъекта, по мнению Кемпинского, врожденна.

Отношения же в социальной системе, по Кемпинскому, безличны, отчуждены от непосредственных переживаний. Более того, прямое восприятие состояний других людей может мешать и, как правило, мешает нормальному «ношению маски». Поэтому способность к такому восприятию подавляется в процессе социализации, так что взрослый человек, если даже и ощущает состояния других людей, накапливает опыт обыденных отношений, не верит собственным ощущениям, старается их объективировать. Однако анимистические отношения не поддаются объективации, и потому само их существование многим людям представляется сомнительным. Но от этого анимистические отношения не исчезают, и многие могут привести примеры из собственной жизни, когда они чувствовали ничем, казалось бы, не мотивированную симпатию или антипатию к конкретному человеку.

Анимистическим противопоставлены «натуралистические» отношения, присущие современным формам организации социальной жизни. В натуралистических отношениях партнер по контакту воспринимается только как объект исследования и управления. Объект при этом представляется как неживой, неодушевленный, не способный к эмоциональному взаимодействию с исследователем. Именно поэтому объект выделяют, изолируют, присоединяют к нему датчики и пр. Объект существует только в рамках определенных представлений о мире.

В натуралистических отношениях средством доказательства того, что объект действительно существует, служат эксперименты. В анимистических отношениях партнер всегда ощутим, в его существовании никто не сомневается, и мир воспринимается как нечто такое, что уже есть и в чем надо жить. В натуралистических отношениях мир воспринимается как нечто, нуждающееся в преобразовании, переделке по «образу и подобию», в переструктурировании.

Натуралистические отношения, по мнению Кемпинского, специфичны только для людей. Даже само противопоставление «природы» и «людей» в значительной степени определяется тем, что современные цивилизованные люди находятся по отношению к природе и к природному в самих себе как чему-то внешнему, т. е. объективному.

Натуралистическое отношение к миру, в том числе и к человеку, очень четко проявляется в современном отношении к соматическим болезням и в переживании соматическим больным своих состояний. Тело воспринимается больным как нечто внешнее, мешающее жить. Врач воспринимается прежде всего как инженер, которому можно отдать (доверить) в ремонт то, что болит. Больные части тела объективируются, и тогда становится возможным их отчуждение, настройка, ремонт.

Совсем иные, по Кемпинскому, состояния и переживания больного психическими расстройствами. В невроз или психоз больной вовлекается целиком. Ему уже нечего отчуждать, нечего превращать а объект исследования и управления, нечего доверить врачу, кроме самого себя, в самых, может быть, интимных переживаниях и ощущениях. При психических заболеваниях, как правило, нарушается способность к участию в анимистических отношениях, мир предстает как враждебно настроенный или, наоборот, как нечто, вызывающее эйфорию.

Врачи-психиатры по своему положению – представители социального института. В силу этого они должны относиться к больному как к объекту исследования и управления, т. е. лечения. Больной при таком нормативном отношении представляется чем-то заведомо более простым, чем врач, чем-то, что нуждается в наладке и регулировании, в крайнем случае – в социальной изоляции. Но, с точки зрения Кемпинского, основным терапевтическим фактором лечения психических заболеваний является установление между врачом и больным анимистических отношений, понимание больного врачом и врача больным. Анимистические отношения уже сами по себе служат мощнейшим терапевтическим средством, так как включают больного в систему, автоматически корректирующую искаженное отношение к миру и к другим людям.

Объективное отношение к больному, т.е. восприятие его как объекта исследования и управления, делает невозможным установление между врачом и больным анимистических отношений. Натуралистический и анимистический подходы оказываются несовместимыми. Чисто объективный, натуралистический подход к больному делает лечение симптоматическим, не затрагивающим сути заболевания. Для того, чтобы лечить по-настоящему, необходимо включиться в анимистические отношения с больным, стать близким ему человеком.

Врач-психиатр всегда оказывается в противоречивой ситуации: чтобы лечить, необходимо поддерживать с больным анимистические отношения, т. е. просто жить с ним, пытаться понять его и стараться быть понятым больным, во всяком случае принимать больного таким, каков он есть. Но такие отношения между врачом и больным противоречат социальному положению психиатра и его мировоззрению, естественнонаучному по преимуществу, при котором больной представляется объектом лечения, т. е. управления, а не переживающим и требующим сопереживания человеком.

Обобщая свой опыт и опыт представителей гуманистического направления в психиатрии, А. Кемпинский считает необходимым изменение отношения врача-психиатра к самому себе. «Всякая тенденция к руководству и управлению, хотя бы и основанная на самых благих намерениях, тормозит терапевтический процесс. Больной не может быть объектом исследования и управления. Натуралистическое отношение к больному часто вредит и самому психиатру, пробуждает в нем агрессию, особенно тогда, когда объект не хочет подчиниться его воле, не ведет себя так, как ему следовало бы, если при описании его поведения, следовать априорно принятой концепции болезни. Как ни парадоксально это звучит, но в психиатрии естественнонаучное отношение должно быть направлено не на больного, а на самого врача» ^[6].

По его мнению, результаты и успехи лечения зависят не от разделяемой конкретными врачами концепции психических заболеваний и не от применяемых методов лечения, а от того, насколько врач принимает во внимание человеческое в людях, поступивших на лечение, насколько врачи оказываются способными к непосредственному эмоциональному сопереживанию с больными, от того, насколько развиты приемы и методы научного упорядочения собственных переживаний врачей, их впечатлений от контактов с больным, т. е. от степени научности натуралистического подхода врачей-психиатров к самим себе.

Парадоксальность положения человека, по роду занятий обязанного воздействовать на других людей, - педагога, психиатра, практикующего психолога, криминолога, - в том, что он должен воздействовать на обыденные отношения, сам будучи в них включенным, и опираться при этом на научные представления о других людях и самом себе. Такого рода специалисту необходимо верить только своим собственным ощущениям и искать теоретические объяснения не столько состоянию больного, сколько своим собственным переживаниям, возникающим в результате контакта с больными.

Современное погружение в представленные проблемы свидетельствует о необходимости системного (холистического) подхода к человеку как к сверхсложному, самоорганизующемуся и самообразующемуся феномену. К сожалению, приходится констатировать, что новое понимание людей, за которое ратуют более ста лет выдающиеся умы человечества, в специальных практиках человеческого взаимодействия с трудом пробивает себе дорогу, которая загромождена старыми механистически-рационалистическими и технократически-манипуляторскими предрассудками прошлого.