Российская государственно-просветительская идеология в эпоху постмодерна: преодоление или укрепление?

Литвинцева Галина Юрьевна кандидат педагогических наук доцент, кафедра социально-культурной деятельности, Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств 191186, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Дворцовая Набережная, 2-4 Litvintseva Galina PhD in Pedagogy associate professor of the Department of Social and Cultural Activity at Saint Petersburg State University of Culture and Arts 191186, Russia,  Saint Petersburg, str. Dvortsovaya Naberezhnaya, 2-4 galinalitvinceva@yandex.ru Другие публикации этого автора

В эпоху постмодерна, которая окончательно утверждается в конце XX– начале XXI в., в российском обществе начался процесс трансформации государственно-просветительской идеологии эпохи модерна. В эпоху модерна, начиная с Петровского периода и, заканчивая периодом советским, российская культурная политика была направлена на внедрение в массовое сознание культа сильной личности, создание бюрократической машины, мощной системы контроля и регламентации всех сфер жизнедеятельности. Эту ситуацию в своих категориях и пытается осмыслить постмодернизм – одно из наиболее адекватных течений эпохи постмодерна. Если западные постмодернисты в своих исследованиях выступают против власти «научных дискурсов» над сознанием человека» ^[21], подвергают критике просветительский логоцентризм ^[12], то российские постмодернисты ^[3,13,26] направляют усилия на преодоление тоталитарности сознания и авторитарности любого рода.

События последних лет в России показывают, что начавшийся процесс переосмысления культурной политики эпохи модерна, которая основывалась на тоталитарных принципах руководства культурой, может быть приостановлен. Об этом свидетельствует и закон, запрещающий использовать нецензурную лексику в киноискусстве и литературе, и обсуждаемый в правительстве закон о запрете изображения «положительного преступника» в художественных произведениях. И, наконец, во многих положениях в проекте «Основ государственной культурной политики» просматриваются черты государственно-просветительской идеологии эпохи модерна.

Обращение к урокам становления и развития государственно-просветительской идеологии эпохи модерна будет способствовать не только пониманию проблем и тенденций развития современного российского общества, но и признанию значимости постмодернизма, который нацелен на преодоление государственно-просветительской идеологии.

При Петре I происходит становление и развитие просветительской модели культуры, направленность развития которой определялась государственной идеологией. Так, при утверждении в России абсолютизма Петр ориентировался на идеи теории общественного договора Г. Гроция, С. Пуфендорфа, Т. Гоббса. Как и в Европе, государственная идеология в России была связана с возникновением светской, секуляризованной культуры.

В своем исследовании Е. В. Анисимов показал, как огромная петровская армия располагалась по губерниям для обеспечения самодержавной диктатуры: «огромные жертвы и подати – лишь неполный список народных страданий. Сильнейшим потрясением подвергались народные понятия, идеология ^{[1, с.523]}. Е. В. Анисимов акцентрирует внимание на важнейших вопросах: каким путем идти к осуществлению правды, справедливости? Оправдывает ли цель насильственные средства?

В Петровскую эпоху понятие «общее благо» функционировало в актах, регламентация всех сфер жизнедеятельности являлась ориентиром и жизненным руководством подданных Петра I. У каждого человека должно быть свое место в системе и «единица, не связанная с системой, значения не имела и воспринималась как враждебная» ^{[17, с.25]}.

В установлении репрессий император проявлял величайшую изобретательность. Их амплитуда колебалась от взыскания сравнительно мелкого денежного штрафа до конфискации всего имущества, от физических истязаний и ссылки до смертной казни. Петр - законодатель, был одержим такими страстями, как стремление поучать, наставлять, наказывать, угрожать.

В декабре 1704 г. Петр сам произвел смотр своему штату, боярам, стольникам, дворянам и всем служащим, имеющим какой-либо чин. Рядом с каждым именем он собственноручно записывал предназначаемую лицу должность. Если человек не соответствовал требованиям выбранного для него места или уклонялся от них, его ожидала гражданская смерть, если удавалось избегнуть иной. Не пощадил Петр и собственного сына, в одном из писем царевичу он писал: «…если бог хочет истинно учиню понеже ежели я за мое отечество и для благополучия моих подданных собственную мою жизнь не щажу, то для чего бы я вашу пощадил, которой вы себя достойным сделать не хочете…» [12 с.7].

Но был ли, по крайней мере, свободен человек, поступивший на службу и исполняющий свои обязанности? Конечно, нет! Потому что принцип, во имя которого он призван, требует его всего без остатка: его душу, тела и всех его мыслей. В случае сопротивления, ослушания или просто недостатка понимания, если силы не соответствуют стараниям, если отвращение берет верх над желанием повиноваться или просто ум не в состоянии усвоить приказание - виновного ждут кнут, палка или плаха.

Сама государственность воспринималась в Петровскую эпоху в традиционных религиозных формах, «она, как и допетровская централизованная государственность, требовала веры в себя и полного в себе растворения. Человек вручал себя ей. Создавалась “светская религия государственности”» ^{[18, с.40]}. Государство было поставлено на то место, которое в средневековом мировоззрении занимала церковь, происходит обожествление государства и богопочитание его главы. Так, Ю. М. Лотман приводит слова Курбатова, обращенные в письме к Петру: «Истинно желаю работать тебе, государю, без всякого притворства, как Богу» ^{[18, с.34]}.

В 1721 году, почти одновременно с принятием титула «императора», Петр принял титул «отца отечества». Тем самым, он как бы объявил, что возглавил церковь, так как титул «отца отечества» мог быть применен только к архипастырю-архиерею и прежде всего к патриарху, а принятие Петром этого титула совпало с упразднением патриаршества. В русскую жизнь начали активно внедряться такие западноевропейские идеи, как идея разума, прогресса, общей пользы. Если раньше божественные законы требовали себе подчинения всех христиан, в том числе и царя, то в эпоху Петра судьей становится сама верховная власть, которая освобождается от церковно - религиозной опеки. В. М. Живов делает акцент на том, что императорский культ обеспечивал синтез двух совершенно разнородных традиций – «это, с одной стороны, традиционная русская духовность, а с другой – рационалистическая культура европейского абсолютизма. Поскольку петровская государственность вводит перевоспитание населения в число важнейших политических задач» ^{[9, с.665]}.

Осуществляя программу «европеизации» русской культуры, Петр I мало заботился о психологии и чувствах людей древнерусского склада. Тяжелые мысли должны были навевать на православных триумфы Петра, с иноземной музыкой и символикой, с «всешутейшим собором», члены которого ездили на свиньях, ослах и козлах. Петру некогда было ждать, когда его подданные добровольно примут «новый облик», и, наконец, поймут, что новое лучше закостенелого старого их предков. В среде старообрядцев возникла легенда о «царе-антихристе», у простого народа умирала надежда на православного царя.

Осмеяние и искоренение старых обычаев Петр осуществлял с помощью различных потех, новых праздников и форм досуга, и помогал ему в этом учрежденный им «всешутейший собор», который являлся неотъемлемой частью всех празднеств и развлечений [см.21]. В своем «шумстве» император доходил до крайних пределов, постоянно смешивая серьезное и шутовское. Всешутейшие графы и патриархи совмещали и перемешивали свои шутовские должности и атрибуты с ответственными государственными постами и должностями. Важные государственные сановники специальными указами обязывались участвовать в маскарадах и всякого рода непристойных увеселениях в смешных и шутовских костюмах и нередко параллельно решали дела государственной важности. По этому поводу Ф. Берхгольц недоумевает и пишет, что, по его мнению, это «кажется неприличным, тем более что многие из них наряжены так, как вовсе не подобает старикам, судьям и советникам» ^{[4, ч.4, с.17]}.

Главным объектом воспитательной политики Петра становится дворянство, которое он приобщает к европейским ценностям с помощью новых направлений культурной и досуговой деятельности - музейное и библиотечное дело; театральная деятельность; система государственных праздников; ассамблеи, гуляния в садах, катание по Неве [см. 15].

Петр потребовал от женщины вступления в общественную жизнь, забывая, что она не совсем готова к этому и не может сразу же, в один миг, расстаться с домостроевским укладом жизни. Петру некогда было вникать в женскую психологию, но, тем не менее, он проявил заботу о ней, указав как одеваться, говорить, сидеть и вообще себя вести. Как отмечает С. Н. Шубинский, русские боярыни и боярышни на ассамблеях были смешны и неуклюжи: «затянутые в крепкие корсеты, с огромными фижмами, в башмаках на высоких каблуках, с пышно расчесанною и большей частью напудренною прическою, с длинными “шлепами”, или шлейфами, они не умели не только грациозно вертеться в танцах, но даже не знали, как им стать и сесть» ^{[25, с. 26]}. С. Н. Шубинский также делает замечания и по поводу кавалеров, которые были под стать дамам и отличались чрезвычайной неловкостью.

Новая манера развлечений воспринималась дворянами как европеизированная лишь субъективно, но под влиянием вина или гнева маска спадала и старое дедовское, не в лучшем его проявлении, выходило на поверхность. Дворянство старалось «говорить на языке» европейской культуры, но делало это с ярко выраженным русским акцентом. Главным критерием европеизированного быта у дворянства считалось отличие от крестьянской жизни: одежда, прическа, манеры становятся внешним выражением отгороженности от народа. Но и для дворянства Петровской эпохи европейский быт являлся чужим и непонятным, и оно обучалось ему как иностранному языку. Поэтому, новое поведение, манеры, общение, не ставшие внутренней потребностью, соседствовали рядом со старым – дедовским, не в лучшем его проявлении.

При всех противоречиях и издержках, «модернизация» российской культуры в Петровскую эпоху дала толчок для ее дальнейшего развития. От внешнего восприятия западноевропейской культуры русские дворяне постепенно переходили к изучению ее внутренних закономерностей, что, в свою очередь, открыло для них и уникальность своей собственной культуры. Петровской эпохе был свойственен дуализм, два начала – разрушительное и созидательное. Петровские реформы, с одной стороны, принесли впечатляющие достижения, блестящие воинские победы, укрепление национального самосознания, включению России в общеевропейскую семью народов, а с другой стороны - это время основания тоталитарного государства, создания бюрократической машины, системы контроля. Одновременно вступают в российскую историю школы и рекрутчина, Академия наук и подушная подать, музеи, библиотеки и ссылка крестьян в Сибирь.

Петр I одновременно предстает перед нами и разрушителем, и созидателем. Так, Г. П. Федотов отмечал, что «весь духовный опыт денационализации России, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра. Далеко щенкам до льва» . Но здесь же замечает, что мы не имеем право отвергнуть дело Петра, так как ему удалось расколоть пленное русское слово, снять печать с уст православия, и «не только Пушкин, но и Толстой и Достоевский немыслимы без школы европейского гуманизма» ^{[22,т.1, с.80]}.

В России второй половины XVIII в. происходит дальнейшее развитие и укрепление абсолютной монархии. Идеи зрелого западноевропейского Просвещения получают самое широкое распространение. Среди английских просветителей наибольшей популярностью пользовался Дж. Локк, в немецком просвещении внимание русских концентрировалось на Г. Э. Лессинге и И. Г. Гердере, но подлинными властителями дум стали французские просветители – Вольтер, Ж.-Ж. Руссо, К. А. Гельвеций, Ш. Л. Монтескье, Д. Дидро.

Екатерина II, следуя петровской традиции в построении просветительской модели культуры и формировании элиты, пыталась соединить идеалы французских просветителей – идею разума, справедливости, равенства всех перед законом, с российской крепостной действительностью. Созванная ею Комиссия по созданию нового Уложения и «Наказ», в котором императрица провозгласила два великих принципа – равенство граждан перед законом и презумпцию невиновности, являлись законодательной фикцией, так как никакого значения не имели на практике. Работа Комиссии показала императрице, что отмена крепостного права в России дело преждевременное, общество должно быть готово к социальным преобразованиям, и она направляет свои усилия на создание «новой породы людей».

Для новых и реформированных учебных заведений И. И. Бецкой разработал специальные уставы, в которых просветительские идеи в области педагогики воплотились в обязательные нормы. Если в первой половине XVIII в., учебный процесс не мыслился без телесных наказаний, то в уставах Бецкого запрещалось бить и бранить детей, а предписывалось поощрять в них развитие природных качеств и склонностей.

В новом уставе Сухопутного Шляхетского корпуса говорилось, что дворянский недоросль должен выходить из корпуса воином-гражданином, должен быть сведущим «в политической экономии и законах своего Отечества, должен быть способным вести дела и в армии и в Сенате» ^{[7, с.114]}. В корпусном быту царили дух жестокого соревнования и спартанские нравы. Юным воспитанникам не позволялось иметь в качестве служителей собственных крепостных людей. К ним также предъявлялись высокие требования в отношении физической закалки: кадеты занимались гимнастикой, фехтованием, верховой ездой; к этому следует добавить ежедневный ранний подъем, холодные обливания, прогулки в любую погоду и употребление простой пищи. С. Н. Глинка, обучавшийся в кадетском корпусе в 1780-х годах . вспоминал: «В малолетнем возрасте нас приучали ко всем воздушным переменам, и, для укрепления телесных наших сил, заставляли перепрыгивать через рвы, влезать и карабкаться на высокие столбы, прыгать через деревянную лошадь, подниматься на высоты…» ^{[20, с.71]}.

Педагогическая система Екатерины II и И. И. Бецкого дала желанный результат: еще до конца ее царствования из преобразованного Сухопутного Шляхетского корпуса вышло около тысячи «российских римлян», «русских европейцев», которые служили России, развивали просвещение и культуру и отличались удивительной открытостью к восприятию традиций европейской культуры.

«Жалованная грамота дворянству» законодательно оформила все его права и привилегии, которых оно добивалось на протяжении столетия. Грамота гарантировала российскому дворянству «вольность и свободу», а также неприкосновенность «чести, жизни и имения». Ю. М. Лотман подчеркивал, что «культурный парадокс, сложившийся в России ситуации, состоял в том, что права господствующего сословия формировались именно в тех терминах, которыми философы Просвещения описывали идеал прав человека» ^{[19, с.40]}. Права и привилегии, утвержденные Грамотой, способствовали ускорению процесса формирования самосознания дворян, представлений о дворянской чести, личном достоинстве. Не случайно историки говорят о двух «не поротых поколениях» русских дворян, выросших за время правления Екатерины II, «не изведавших массовых репрессий, привыкших к внешнеполитическим победам и стабильности политической жизни, из которых вышли герои 1812 года, декабристы, великие писатели – гордость отечественной культуры» ^{[11, с.252]}.

Императрица, создавая новые социальные институты и, так называемую, «новую породу людей», прежде всего, заботилась об упрочении государственной власти. Государство, так же как и в Петровскую эпоху, контролировало и регламентировало всю культурную деятельность. Не только общественная мысль, но и художественная культура, по замыслу Екатерины, должны были стать певцами государственных успехов и достижений.

В XIX в. просветительская модель культуры по-прежнему обнаруживает связь с имперской идеологией и ее развитие во многом предопределяется социальным фоном. В дореформенный период надежды на либеральные реформы, которые внушал в начале своего царствования Александр I, рост патриотических настроений в связи с изгнанием Наполеона, сменились ужесточением полицейских функций правления Николая I.

Первым критиком официальной идеологии был П. Я. Чаадаев. В условиях социально-экономического кризиса николаевской России в своих «Философических письмах» он сформулировал свое представление об исторической судьбе России, тесно связывая ее с ориентацией на Запад ^[24]. Под влиянием его идей оформляются две линии в русской культуре – западники и славянофилы.

«Дворянский» период русской культуры фактически заканчивается к 1840-50 гг., и в развитие просветительской модели культуры вносит вклад иная социальная группа – разночинная интеллигенция. Разночинная, а со второй половины XIX в. революционная, интеллигенция была оторвана от быта, от национальной культуры. Разночинцы, «порвав со “страной отцов” …» презирают и дворянскую культуру, оставшись вне всякой классовой и национальной почвы, уносимые течением европейского прогресса» ^{[22, т.2, с.87]}.

В 1770-е гг. народническая интеллигенция шла в народ с целью его просвещения. Как считает Н. А. Бердяев, «революционный характер народническое движение приобретает лишь после того, как правительство начало преследования против деятельности народников, носивший культурный характер» ^{[2, с.141]}. Преследования, да и непонимание со стороны крестьян целей народников-интеллигентов, готовых отдать свою жизнь народу, привели к тому, что интеллигенция перешла к террористической борьбе. Тем не менее, она вносит огромный вклад в просветительское движение. Члены народнических организаций становились сельскими учителями, преподавали в вечерних и воскресных школах.

В конце XIX в. в среде интеллигенции наступил непродолжительный период, связанный с разочарованием в просветительских идеях, потерпели крах и идеи народничества, утопизм общинного социализма. В начале XX в. упаднические настроения русской интеллигенции сменяются напряженными духовными поисками и творческими исканиями. Культурный ренессанс начала века был, прежде всего, связан с расцветом философии и поэзии. Творческие искания Д. Мережковского, К. Бальмонта, А. Блока, А. Белого, В. Иванова, направленность новых журналов «Мир искусства», «Новый путь», «Вопросы жизни», были встречены враждебно левой интеллигенцией и воспринимались как измена традициям освободительного движения. Русские философы и поэты культурного ренессанса или «серебряного века» предчувствовали духовный кризис XX столетия. Одним из основных положений философии «серебряного века» является неприятие техногенной модели цивилизации, которая опирается на рациональное постижение реального мира. В этой связи, дискурс русской философии «серебряного века» о роковых последствиях миросозерцания, связанного с рационалистическим гуманизмом, во многом предвосхитил постмодернистское мироощущение.

Н. А. Бердяев, глубоко раскрывший влияние на левую интеллигенцию марксистского мировоззрения, приходит к выводу о том, что в русской культуре в начале XX в. «был разрыв между интересами высшего культурного слоя ренессанса и интересами революционного социального движения в народе и в левой интеллигенции» ^{[2, с.269]}. Это имело роковые последствия для характера русской революции.

Таким образом, Новое время или эпоху модерна в России открывает эпоха Петра I и просветительская модель культуры, созданная им по западному образцу, но с ярко выраженным русским акцентом, была призвана поддерживать и укреплять государственную власть.

После революции 1917 г. в России просветительская модель культуры была также связана с государственной идеологией. Создание «светской религии государственности», обожествление главы государства имело место и в советской России. Если Петр сам присвоил себе титул «отца отечества», то Сталина называли «отцом народов», «великим и гениальным вождем революции», писатели – «первым стилистом», ученые – «величайшим философом мира». Г.П. Федотов называет его «красным царем» ^{[22, т.1, с.91]} и «преемником царей московских и императоров всероссийских с их капиталом восточной покорности 150 миллионов, не раз испытанным в былых революциях с высоты престола» ^{[22, т.1, с.229]}.

Советское государство вновь берет на себя, как функцию руководителя культуры, так и функцию надзирателя за образованием и ученой общественностью. Культура приобретает ярко выраженные тоталитарные черты, так как утверждается господство одной официальной коммунистической идеологии, устанавливается однопартийная система, происходит сращивание партийного и государственного аппарата. В принятом в 1934 г. уставе Союза писателей говорилось, что Союз объединяет в себе писателей, стоящих на позициях советской власти. Его целью является «активное участие советских писателей своим художественным творчеством в социалистическом строительстве, защита интересов рабочего класса и укрепление Советского Союза путем правдивого изображения истории классовой борьбы и строительства социализма (в нашей стране, путем воспитания широких трудящихся масс в социалистическом духе)» ^{[5, с.94]}. Все писатели должны были непременно входить в партийные организации, а издательства, читальни и библиотеки стать подотчетными. Государство организует систему подготовки работников идеологического фронта, призванных осуществлять культурно-просветительную работу с различными категориями населения по коммунистическому воспитанию и претворения в жизнь решений партии. Задача коммунистической партии состояла в том, чтобы «осторожно, не стесняя творческой инициативы масс, направлять этот стихийный поток в русло государственного строительства, поставить культурно-просветительные организации под контроль партийных и советских органов» ^[6,с.36].

Если в Петровскую и послепетровскую эпохи в России утверждается абсолютизм по западному образцу, то в советский период европеизация, начатая Петром I, получает свое завершение в марксистской идеологии, которая становится господствующей. Если на Западе марксистская идеология была воспринята гипотетически, то в России ее восприняли догматически, как практическое руководство. Большевизм и сталинизм далеко ушли от настоящего марксизма, огрубив его, соединив с иными, чуждыми ему теориями и учениями.

Как отмечает Н. Бердяев, марксизм был приспособлен к русским условиям и в «русской коммунистической революции господствовал не эмпирический пролетариат, а идея пролетариата, миф о пролетариате» ^{[2, с.236]}. Г. П. Федотов, как и Н. Бердяев, указывал на религиозный характер марксизма в России, который «таил потенции православия», являясь «иудео-христианской апокалипсической сектой» ^{[22, т.1, с.95]}. М. Эпштейн приходит и еще к одному выводу о том, что в советской России государство «полностью обратилось в господствующую церковь, призывающую всех граждан к исповеди и покаянию, к почитанию святых мощей и жертвенному прославлению непобедимой веры» ^{[26, с.437]}.

По наблюдениям И. Голомштока, уже на первом этапе формирования тоталитарной идеологии закладывались два блока будущей мегамашины культуры – выдвигается идея служения культуры революции и государству, устанавливается партийно-государственная монополия на все средства художественной, да и культурной жизни в целом. И. Голомшток выявляет программную тенденцию советской литературы и искусства, которая заключается в производстве нужных классу, а значит и человечеству, ценностей. Так, например, в соответствии с новыми ценностями, станковая картина не нужна больше советской культуре, теперь ей противостоит «искусство коллективное, создаваемое в едином трудовом процессе народных масс, растворяющим творческую индивидуальность художника, искусство, функция которого должна заключаться не в отражении или укреплении действительности, а в ее радикальной перестройке» ^{[5, с.26]}. И. Голомшток приходит к заключению о том, что одно из главных обвинений, которое тоталитаризм предъявляет авангарду, состояло в элитарности, «в буржуазной замкнутости на формально-эстетических принципах, в непонятности его языка широким массам и даже в его антинародности» ^{[5, 33]}. Именно в расчете на массы велись поиски новых форм и языка, который должен был действовать сразу, безошибочно доводя до сознания очередную политическую идею.

При всем сходстве советской культуры с культурой Петровской эпохи она имеет и принципиальные отличия. Если Петр, осуществляя европеизацию в России, стремился создать элиту – высший слой культуры, то большевики сознательно поставили своей задачей нивелирование культуры. Как отмечает Г.П.Федотов, с одной стороны, в большевистской России происходит уничтожение элиты, а с другой стороны, осуществляется приобщение неподготовленных масс к культуре «от станка и от сохи», в результате наступает «резкое снижение уровня культуры, измельчение духовных вод» ^{[22, т.1, с.271]}.

Различия проявляются и в межкультурных отношениях двух эпох. Если Петр I предпринимал огромные усилия для сближения России с западноевропейскими странами, то, как известно, в советскую эпоху прослеживалась тенденция к ее изоляции.

Парадоксальное же сходство двух эпох российской культуры заключается в том, что и дворяне петровской эпохи, изучающие европейскую культуру и народные массы советской эпохи, приобщающиеся к культуре вообще, находились примерно на одном уровне и испытывали одинаковые трудности.

В эпоху постмодерна различные художественные и теоретические направления и течения пытаются объяснить состояние кризиса современной культуры. В условиях трансформации просветительских ценностей эпохи модерна, постмодернизм становится одним из самых адекватных направлений, отражающих состояние современной культуры.

Можно сказать, что постмодернизм это не искомый тип сознания для человечества, а это, прежде всего, критицизм, и, как любая форма критицизма, он не может выполнять созидательной работы. В то же время, как отмечает В. М. Дианова, «ведущие авторы постмодернистских теорий, подвергая «модернистский проект» обстоятельной критике и прежде всего привилегированные позиции отдельных дискурсов, предлагают деконструировать некоторые культурные стандарты, легитимировать множественность, признать равноправие дискурсов, что, полагаем, имеет серьезный культурный смысл и определенную эвристическую ценность» ^{[8, с. 125]}. Постмодернизм отрекается от стремления к одной единственной истине, к одному художественному методу и к одной научной методологии.

Сила постмодернистского мышления состоит в признании культурного полифонизма, открывающего простор для подлинного диалога, в освобождении от догм в познании и восприятии окружающего мира. Постмодернизм строит диалогические отношения с традициями эпохи модерна, «глядя на прошлое не как на канонический образец и не как на врага, но как на широкий репертуар альтернатив, как на непрерывный и нескончаемый творческий спор…» ^{[27, p.41]}. Именно поэтому усилия постмодернистских писателей направлены на превращение идеологической агрессивности в литературную проблему, идеологических клише в игру и пародию. Они нетрадиционными, в большинстве случаев шокирующими приемами и методами, делают попытку исследования таких непростых для современного общества вопросов, как толерантность, конформизм, табуированность, гендерные отношения, свобода творческого самовыражения.

М. Эпштейн считает, что постмодернизм навсегда останется в культуре будущего, как Ренессанс и барокко, романтизм и реализм. Он выделяет признаки постмодернизма, указывающие на его историческое значение ^{[26, с.475]}. Среди них особо следует выделить следующие: открытие многообразия традиций; интерес к альтернативным и маргинальным формам культуры; признание относительности провозглашаемых истин; указание на возрастающую роль интертекстуальности и цитатности в процессе усложнения и саморефлексии культуры; подготовка почвы для дальнейшего движения культуры в глубь постмодерности.

Творчество российских постмодернистов, прежде всего, направлено на освобождение от давления властных структур, унификации и тоталитаризации, от «национальных метанарративов», одновременно, отражающих уникальность русской культуры и указывающих на ее проблемы и противоречия[см.14]. Российский постмодернизм способствует развитию такой тенденции в культуре нового века, как формирование аудитории «нового типа», признающей равнозначность просветительских, креативных и гедонистических ценностей. Данная аудитория не приемлет различного рода регламентации и жесткий контроль со стороны государственной власти, не дающий возможности полной реализации интеллектуального, духовного и творческого потенциала.

События в нашей стране, связанные с резкой критикой и навешиванию идеологических ярлыков, привлечению к суду и приговорами по отношению к представителям актуального искусства и постмодернистской литературы, вызывают серьезные опасения. Такие вопросы как: получит ли выше обозначенная тенденция дальнейшее развитие? Не проявятся ли в новой культурной политике российского государства знакомые черты? - остаются открытыми. В этой связи, слова мыслителя русского зарубежья И. А. Ильина о том, что «государство не может требовать от граждан веры, молитвы, любви, доброты и убеждений. Оно не смеет регулировать научное, религиозное и художественное творчество» ^{[10, с.275]}, приобретают особую актуальность.