Новая Агора: гражданский диалог в Евросоюзе

Метафоризация древней агоры в условиях формирующегося постиндустриального информационного общества в Евросоюзе связана с преодолением того, что еще в 1970-е годы получило название «дефицита демократии», а так же с поиском новых моделей и форм демократического устройства общества, как, например, демократия участия, делиберативная (дискурсивно-совещательная) демократия, электронная (сетевая) демократия. В этих и других нормативных концепциях демократии важнейшая роль принадлежит механизму обратной связи между управляющими и управляемыми, коммуникации институтов власти и структур гражданского общества и вовлечения общественности в так называемый гражданский диалог. Метафора древней агоры как широкого общественного диалога приобрела глобальный характер и стала одной из важнейших постсовременных тем 21 века, представляя собой универсальный тренд не только в Евросоюзе, но и за его пределами, в том числе в современной России.

ЕСТЬ ЛИ ГРАЖДАНСКИЙ ДИАЛОГ В РОССИИ?

В России понятие гражданский диалог используется крайне редко. Михаил Горбачев инициировал создание «надпартийного движения» «Гражданский диалог», которое он позиционировал как независимого партнера власти и общества, выражающего в их противоречивом единстве интересы последнего, то есть социума ^{[2, с.3]}. «Сейчас нет диалога, настоящего диалога между властью и обществом. И это самая большая беда. - Сетовал в интервью радиостанции «Эхо Москвы» первый и последний президент СССР, - … Мы сможем двигаться вперед…, если мы включим общество. А это возможно только через диалог»^[3]. «Гражданский диалог» был задуман как «некое гражданское собрание, гражданский форум», где различные общественные объединения и моральные лидеры общества «могли бы… участвовать в переговорном процессе с властью» с целью преодоления монополии государства на формирование информационной повестки дня и включения в нее «от имени общества» того, от чего «отвертеться нельзя»^[3]. Диалог, по мнению М.Горбачева – это «самый эффективный способ изменить положение в стране, возродить в народе надежду», а его основными принципами должны стать «интеллектуальная независимость, чувство гражданского долга, профессионализм, приверженность нравственным ценностям» ^{[4, с.2]}. Такой диалог должен носить конструктивный характер. В итоге 15 сентября 2010 года на свет хотя и появился обещанный Михаилом Горбачевым «Гражданский диалог», но чем-нибудь более или мене заметным кроме факта своего учреждения о себе он так и не заявил, существуя в общественно-политической жизни современной России лишь виртуально, невостребованный ни государством, ни гражданским.

В России используется другое понятие: диалог государства и гражданского общества. Точного и адекватного толкования данного термина пока что не существует, хотя само понятие весьма активно используется как в общественно-гуманитарных науках, так и в повседневном социально-политическом дискурсе. Понятия гражданский диалог не синонимично концепту диалог государства и гражданского общества, а первый термин, как это представляется автору, значительно шире второго. Наряду с ними (как в России, так и в Евросоюзе) используется еще одно близкое к этим терминам понятие: социальный диалог. В узком смысле социальный диалог можно понимать трехстороннее взаимодействие государства, работодателей и профсоюзов (как одного из институтов гражданского общества) в сфере социально-трудовых отношений. В более широком понимании социальный диалог можно понимать как любой общественный диалог.

В.В.Давыденко, политолог из Украины, так разрешает амбивалентность понимания термина социальный диалог: «В широком смысле социальный диалог - это паритетное конструктивное сотрудничество между гражданским обществом (как отдельной сферой общественных отношений, в которой реализуются частные интересы граждан и их групп, которая существует параллельно с государством, однако прямо ей не подчинена) и государством (как выразителем общественно важных интересов). В узком - замыкается в рамках традиционной формы ведения консультаций, переговоров и других форм социально-политических контактов, происходящих между правительством, профсоюзами и объединениями работодателей» ^{[5, с. 27]}. В целом соглашаясь с таким определением социального диалога, хотелось бы возразить В.В.Давыденко и заметить, что социальный диалог (в широком понимании) имеет массу разновидностей и отнюдь не сводится к диалогу государства и гражданского общества. Так, в качестве разновидностей социального (общественного) диалога, протекающего внутри социума, можно назвать межкультурный диалог или диалог культур, диалог цивилизаций (в рамках глобального сообщества), межрелигиозный диалог, научный диалог, диалог мировоззрений, диалог исторических эпох, диалог поколений и так далее. Что касается диалога государства и гражданского общества в современной России, являющегося вследствие неразвитости внутригражданских коммуникаций, чуть ли не номинальным аналогом западноевропейского гражданского диалога (о котором речь пойдет ниже), автор статьи хотел бы дать ему свое собственное определение.

Диалог между государством и гражданским обществом можно определить как делиберативное интерсубъективное социально-политическое взаимодействие на основе двухсторонней (многосторонней) коммуникации структур, органов, организаций и институтов этих макросоциальных акторов с целью нахождения общественного консенсуса и взаимопонимания, поиска и выявления общих интересов, транспарентного определения в процессе переговоров социальных приоритетов, позиций, согласования мнений, намерений, методов, форми способов разрешения конфликтных ситуаций, координации обоюдных действий, корректировки сложившейся ситуации и выработки путем институционализированного публичного дискурса взаимоприемлемых правовых, политических и управленческих решений и мер на ближайшую и/или среднесрочную либо долгосрочную историческую перспективу. Такой диалог можно определить и как специфически гражданский диалог в современной России, имеющий, одновременно с этим, политическую и социальную (в широком смысле) направленность.

ГРАЖДАНСКИЙ ДИАЛОГ В ЕВРОСОЮЗЕ

В западноевропейской литературе выделяют такие актуальные разновидности общественного диалога, как социальный (в узком смысле) диалог и гражданский диалог. Понятие «социальный диалог» имеет более длительную историю существования. Наряду с государством и бизнесом неотъемлемым участником такого диалога являются организации, институты и структуры «третьего сектора», то есть гражданского общества: профсоюзы, трудовые коллективы, НПО (неправительственные организации), НКО (некоммерческие организации).

Автор подробногообзора, включившего в себя рассмотрение национальных моделей и особенностей действующих«механизмов политической институционализации гражданского диалога» Н.Нахтигаль, в сентябре 2010 года проанализировала практику двухсторонней коммуникации 15 европейских стран, а также Австралии и Канады и была вынуждена отметить, что «центральное понятие, используемое в данном документе, не имеет твердого определения ни в теоретической литературе, ни в многочисленных документах, касающихся темы гражданского диалога». В понимании сущности и природы гражданского диалога в Евросоюзе отсутствует консенсус и поэтому разные авторы вкладывают а него различное содержание. Так, к примеру, в Словении под гражданским диалогом понимается «включенность гражданского общества и его акторов в разработку и осуществление государственной политики». Самой Н.Нахтигаль было предложено такое довольно неполное и неуклюжее определение гражданского диалога, как «создание возможностей для гражданского общества выражать свою обеспокоенность и представлять свои предложения относительно общественной жизни и социально-экономического развития» ^{[6, p.2-3]}. Это осуществляется в процессе взаимодействия гражданского общества с формальными государственными институтами для реального влияния на текущую политику и принимаемые политические решения с целью повышения степени их легитимности, известности и подконтрольности.

В исследовании, под названием «Гражданский диалог, как заставит его работать лучше?», проведенным Э.Фази и Д.Смитом авторы также обращается внимание на «отсутствие общепринятого определения, а также теории гражданского диалога», что, по их мнению, «поразительно относительно его увеличивающейся роли в управлении дебатами особенно в Европейском Союзе"^{[7, р.32]}. Э.Фази и Д.Смит полагают, что под гражданским диалогом следует понимать широкий диапазон специальных неструктурированных практик и гибких консультаций главным образом по проблемам социальной политики. Гражданский диалог возник как «параллель» к социальному диалогу и, в отличие от него, обращается к широкому диапазону взаимодействий между организациями гражданского общества и государственными учреждениями и институтами власти. «Гражданский диалог представляет собой взаимодействие между государственными учреждениями и организациями гражданского общества, а не односторонние отношения» ^{[7, р.32-33]}. Для гражданского диалога может быть присуща различная степень его формализации, начиная от неофициальных контактов до юридически признанных и институционализированых процедур непрерывного обмена социально значимой информации. Гражданский диалог может характеризоваться различной степенью вовлеченностью в него организаций гражданского общества: от спорадического информирования своих контрагентов до установления систематических консультаций и активного участия в двухсторонней коммуникации с различными официальными институтами. По мнению вышеназванных исследователей, гражданский диалог может включать в себя ряд фаз: постановки проблемы, определения политики, принятия решения, реализации и оценки полученных результатов. В качестве акторов гражданского диалога выступают организации гражданского общества, действующие в общественных интересах.

Еще в 1999 году Еврокомиссия пришла к выводу, что гражданское общество «включает в себя следующее: профсоюзы и работодателей («социальных партнеров»), неправительственные организации, профессиональные ассоциации, благотворительные организации, низовые организации, которые вовлекают граждан в местную и муниципальную жизнь» ^{[8, р.2]}. Такой подход позволяет включить социальный диалог (в узком смысле) как фрагмент трехсторонней интеракции в более широкое понятие двухстороннего диалога государства с гражданским обществом. В то же время, если рассматривать работодателей, наряду государством и гражданским обществом, в качестве акторов трехсекторного социального партнерства, то такой социальный диалог лишь отчасти совпадает диалогом государства и гражданского общества.

Однако было бы ошибкой, основываясь на мнения вышеприведенных авторов, отождествить принятое в Евросоюзе понятие гражданского диалога с тем, что в России традиционно подразумевают под диалогом государства и гражданского общества. Дело в том, что ЕС это наднациональная политическая система, в которой кроме местного, регионального и национально-государственного уровней интеракции власти и социума существует еще принципиально новый, транснациональный или общеевропейский взаимодействия с гражданским обществом. Именно оттуда, от Европарламента, Еврокомиссии, Комиссии по экономическому и социальному развитию и других институтов ЕС эманируется вниз инициатива перманентного диалога органов управления с гражданским обществом. Можно говорить о самых разнообразных видах, жанрах и формах этого диалога. К сожалению, какой-либо более-менее приемлемой классификации такого диалога до сих пор нет ни на Западе, ни в России.В то же время, можно сказать, что настоящее время в практике Евросоюза и входящих в него стран, сложились три основных формы гражданского диалога:

1.Это так называемый «вертикальный диалог» или «секторальный гражданский диалог» между организациями гражданского общества и их партнерами по диалогу в законодательной и исполнительной власти национальных государств, входящих в ЕС

2.Вторая форма гражданского диалога - это «трансверсальный» или поперечный диалог. Он понимается какструктурированный и регулярный диалог между институтами ЕС и всеми компонентами гражданского общества.

3.Третья форма гражданского диалога – это «горизонтальный диалог» между самими организациями гражданского общества по проблемам развития ЕС и его политики ^{[8, р. 3]}.

Такое понимание гражданского диалога не позволяет полностью отождествить его с диалогом государства и гражданского общества. Во-первых, сам Евросоюз хотя и имеет признаки государства, но государством в полном смысле этого слова не является. Во- вторых, диалог внутри гражданского общества хотя и является важнейшей формой социальной коммуникации, но к интеракции власти и социума отношения не имеет. Поэтому, из трех вышеуказанных форм гражданского диалога в полной мере диалогу государства и гражданского общества соответствует лишь пункт №1 и, отчасти, пункт №2.

Эти три формы диалога в настоящее время равносуществуют в ЕС, а развитием гражданского диалога занимаются практически все институты ЕС.Так, Европарламент выступил с инициативой проведения на нерегулярной основе «Агоры граждан 21 века», с целью осуществления «диалога между депутатами и гражданским обществом по вопросам, имеющим большое значение в европейской повестке дня». В настоящее время прошло уже три широкомасшабных форума «Агоры граждан» с привлечением в общеевропейский гражданский диалог по вопросам будущего ЕС, экологии и социально-экономической проблематики в виде борьбы с бедностью. Европейский экономический и социальный комитет сформировал специальную контактную группу «как часть процесса создания регулярного и конструктивного диалога… по вопросам, представляющим общий интерес, а также помогает и поощряет диалог между самими организациями гражданского общества» ^{[8, р. 4]}. Еврокомиссия разработала и реализует так называемый «План «Д»: демократия, диалог, дискуссии.

ДИАЛОГ VS ДЕФИЦИТ ДЕМОКРАТИИ

Дебаты о дефиците демократии в европейском интеграционном измерении вышли на первый план после трудной ратификации, Маастрихтского договора о Европейском союзе в 1992 году. На саммите ЕС в бельгийском Лакене в 2001 году было принято решение о демократизации Союза и Лакенская декларация о будущем Евросоюза. Новое дыхание дискуссия о нехватке демократии получила после провала референдумов 2006 и 2008 годов. Критики европейской модели интеграции указывали на ряд существенных изъянов в политической системе ЕС. Среди них: недостаток парламентского контроля над процессом принятия решений, слабая прозрачность, подотчетность и легитимность общеевропейских институтов, отсутствие четкого разделения властей, слабая вовлеченность граждан и общественных структур в процедуру законотворчества и принятия политических решений.

В «Белой книге по вопросам государственного управления в Европе», принятой Евроко­миссией 25 июля 2001 года, основной упор делается на реформирование «того, как Евросоюз пользуется полномочиями, которые получил от граждан», и говорится о необходимости более тесного взаимодействия между гражданским обществом, с одной стороны, и цен­тральными и местными органами власти, с другой. «Белая книга» — это политический документ, в котором провозглашается пять основополагающих принципов (открытость, участие, подотчетность, эффективность и координация) и будущие меры, основанные на этих принципах, включая диалог, консультации и партнерство ^[10].

В 2006 году в Евросоюзе стартовал так называемый План Д: Демократия, Диалог, Дебаты. Появление этого скоординированного и согласованного плана действий было вызвано падением интереса значительной части населения к интеграционным процессам, снижения активности избирателей и появления сомнения во взаимовыгодности объединительного процесса для всех его участников и субъектов. Подробно расписанные мероприятия Плана Д должны были преодолеть или, по крайней мере, ослабить эту негативную тенденцию, стихийно развивавшуюсяв общественном сознании формирующегося нового транснационального социума. Поэтому дебаты должны были протекать не только на общеевропейском уровне, но и захватить местный, региональный и национальный уровни каждой из стран ЕС, разворачиваясь как в только еще институционализирующемся европейском публичном пространстве, так и в рамках уже существующих коммуникативных структур, платформ, площадок и форумов. Диалоги должны были разворачиваться не только в парламентах, но также в печатных и электронных СМИ, в Интернет-пространстве, посредством проведения «круглых столов», опросов общественного мнения, фокус-групп и других интерактивных форм взаимодействия.

Естественно, что каждая из таких дискуссий имела свое местное местное, региональное или национально-государственное своеобразие. Но в то же время каждая из таких интеракций должна была, по замыслу авторов Плана Д, обращать внимание граждан и общества на будущее Европы, внимательно выслушивая социум и фиксируя поступающие предложения. Главные вопросы, которые были включены в повестку дня повсеместно разворачивающихся публичных дискуссий, касались взаимовыгодности европейской интеграции, последующего совместного решения экономических и социальных вопросов, создания новых рабочих мест, совершенствования работы транспорта, цен на энергоносители, состояния экологии и так далее. Эта коммуникация носила не формальный однонаправленный процесс информирования, а принципиально двухсторонний, диалоговый, дискуссионный характер, заключавшийся не просто в возможности гражданского общества артикулировать свою точку зрения, но и в агрегации альтернативных точек зрения, в учете различных точек зрения и нахождения какого-то приемлемого консенсуса или даже компромисса.

Так в Евросоюзе с помощью диалога стали бороться с «дефицитом демократии» и на практике осуществляться ряд принципов нормативной модели делиберативной (дискурсивно-совещательной) демократии, одним из видных теоретиков которой является современный немецкий политический философ Юрген Хабермас. По мнению Е.С.Громогласовой «идеальную модель демократического управления для ЕС можно обозначить как консолидацию, которая функционирует на основе широкой общественной делиберации. …А делиберативный подход отводит главную роль в обеспечении демократии гражданскому обществу», публичной сфере, диссуссиям и диалогу ^{[12, с.107]}.

ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИЯ ГРАЖДАНСКОГО ДИАЛОГА

Главная роль общеевропейского гражданского общества и негосударственных организаций (НГО, которые в российской традиции именуют некоммерческими организациями, то есть НКО) в Евросоюзе рассматриваются (в отличие от современной России) не в плоскости политической борьбы за власть, а как важнейшее условие формирования и циркуляции общественного мнения посредством публичного институционального диалога, в виде перманентной делиберации, то есть общественных дискуссий, дебатов, обсуждений, совещаний, слушаний, «круглых столов». Данное обстоятельство позволило легитимизировать как саму политическую систему ЕС, так и принимаемые на общеевропейском уровне политико-правовые акты. Вместе с тем, такая делиберативность дала возможность трансформировать и саму наднациональную систему управления Евросоюза. Коммуникативно-диалоговая стратегия существенно изменила политическую систему ЕС, сделав ее полицентричной.

Эта полицентричность выражается в том, что ни один из элементов политической системы теперь не играет доминирующей роли в политическом процессе. Процедура выработки и принятия политических решений постепенно превратилась в публичный трехсторонний политический дискурс. «Специфика Евросоюза заключается в том, что его политическая система строится не на двух, а на трех практически равноправных секторах – власти, экономике и гражданском обществе» ^{[13, с. 112]}. Благодаря этому ЕС стал первой политической организацией признавшей гражданское общество и НГО равноправными участниками и партнерами в многоуровневом дискурсивно структурированном политическом процессе. Это обстоятельство выгодно отличает Евросоюз, как от современной России, так и от национальных государств, входящих в это транстнациональное политической объединение, имеющих свои в чем-то схожие и в тоже время особые, индивидуальные механизмы и формы институционализации гражданского диалога.

Евросоюз благодаря своей делиберативности, в отличие от традиционных национальных государств, теперь воспринимается уже не столько как институт власти, отдающий приказы и требующий беспрекословного подчинения, а скорее как своего рода социальный менеджер, помогающий улаживать периодически возникающие конфликты, ищущий политический консенсус, как разработчик концепций культурного, экономического и социального развития. Для политической системы ЕС теперь «характерны последовательный диалог и переговоры между всеми участниками политического процесса в рамках многочисленных, подверженных постоянным изменениям единых сетей политического, экономического и социального характера. Командование и подчиненность уступают здесь место координированию и согласованию. Соответственно формируется и новый тип политика, который представляет собой скорее политического посредника, чем отдающего приказы начальника. Эта специфика и закрепляется в Конституции ЕС» ^{[13, с. 109]}, придающей диалогу институциональный облик. При этом под институционализаций с позиций неоинституциональной теории автор данной статьи в целом понимает процесс постепенной трансформации и превращения какого-либо явления в упорядоченный процесс с определенной структурой, набором социально значимых функций, формальными или неформальными правилами деятельности. С этой точки зрения процесс институционализации диалога – это постепенное превращение его в один из социально-политических институтов государства (в данном случае ЕС)и гражданского общества^[14]. В обоснование методологии такого похода можно сослаться на мнение авторитетного в зарубежных кругах мнение Б.С.Питерса, который как представитель неоинституционального направления в современной политологии отмечает следующее: «Институциональный анализ можно применять при изучении взаимоотношений между государством и обществом так же, как и институтов собственно государственного сектора. …Некоторые из наиболее важных видов отношений между государством и обществом… вполне уместно классифицировать как структурные и институциональные^{[15, с.224]}.Такой подход этот политолог именует социальным институционализмом, который с помощью институциональной методологии и терминологии вскрывает «наличие стабильных моделей взаимодействия, существующих между группами частного сектора, а также между этими группами и государственным сектором. Применение мощных аналитических средств для описания этих связей еще более увеличивает значение такого варианта институционального анализа» ^{[15, с.224-225]}.

В Евросоюзе гражданский диалог институционализирован не только как опривывыченная (хабитуализированная) социально-политическая процедура, но, также, и законодательно. Статья 11 Договора о Европейском Союзе в редакции вступившего в силу Лиссабонского договора прямо обязывает официальные институты ЕС обеспечить «возможность гражданам и представительным ассоциациям» ставить их «в известность о своих мнениях и публично обмениваться ими по всем сферам деятельности Союза», ведя регулярный диалог «с представительными ассоциациями и гражданским обществом»^[16]. Включение этого важнейшего положения в конституционный акт ЕС способствовало и формально-правовой инстититуционализации гражданского диалога.

Существенным шагом на пути расширения представительной демократии и реализации диалога между ЕС и гражданским обществом явилось право обращения граждан национальных государств с предложениями в Европейские Комиссии ^[17]. Дело в том, что соответствии частью 4 той же статьи 11 Договора об образовании ЕС (в редакции Лиссабонского договора) «граждане Европейского Союза в количестве не менее одного миллиона по собственной инициативе могут выдвинуть требование Европейским Комиссиям принять к рассмотрению предложения для принятия правового акта, который при необходимости может быть внесен в договор»^[16]. Однако в этом поистине демократичном положении, когда один миллион граждан из почти пятисотмиллионного населения может потребовать от законодательного органа Союза рассмотреть предложение, присутствует существенный изъян – ограничение действия права. Граждане Союза могут только выступить с требованием, которое отнюдь не обязывает Комиссию его принять. Точно так же, как в гражданский диалог институты ЕС обязаны вступать не со всеми, а только с «представительными», то есть репрезентативными организациями гражданского общества.

РЕПРЕЗЕНТАТИВНОСТЬ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОГО ДИАЛОГА

В России институционализация диалога государства и гражданского общества осуществляется главным образом с помощью Общественной палаты РФ, а также соответствующих ей совещательно-консультативных органов, созданных во всех субъектах Российской Федерации, как на региональном, так и на местном уровнях. Данная модель интеракции власти и социума не является общепризнанной и вызвала критику, как в самой России, так и за ее пределами. И дело не только в том, что создание Общественной палаты было инициировано президентом страны, но еще и в том, что порядок формирования этого образования определен таким образом, что в сферу официального дискурса государства и социума попадают лишь тщательно самой отобранные властью лояльные ей представители гражданского общества. Анализ опыта создания общественных палат на региональном уровне свидетельствует, что «эти структуры не являются самостоятельными и образуются при губернаторах либо законодательных собраниях соответствующих регионов. Состав таких советов нередко утверждается главой региона, а в ряде случаев губернаторы лично возглавляют созданные при них общественные палаты. В состав некоторых общественных палат входят представители органов государственной власти, хотя это явно несовместимо с целями этих формирований, приводит к их смешению с органами государственной власти, не позволяя отнести к полноценному институту гражданского общества» ^{[18, с.19-20]}.

Данное обстоятельство ведет к произвольному ограничению числа возможны хакторов диалога государства и гражданского общества в современной России, к снижению значимости этой формы социальной интеракции и, отчасти, к ее деинституционализации. Это же относится и практике организации и проведения предвыборных дебатов на выборах в Государственную Думу и на выборах президента РФ. Причиной данного положения, на взгляд автора, является отсутствие законодательных и нормативных документов, регламентирующих порядок и процедуры диалогового взаимодействия и критерии репрезентативности соответствующих структур гражданского общества, претендующих на участие в институциональном дискурсе с государством.

Кстати, на Западе уже давно выработаны четкие критерии, для того чтобы считать ту или иную общественную структуру репрезентативной и имеющей право на участие в гражданском диалоге. К таким критериям откосятся, к примеру, стабильность данной структуры, уровень ее представительности и масштаб деятельности (местный, региональный, национальный, структур), прозрачность, независимость от каких бы то ни было других, в том числе бизнес структур, наличие опыта и прав участия в переговорах и так далее ^[19]. Это позволяет вести селекцию участников гражданского диалога на основании объективных критериев, а не произвольно, как, например, при формировании членства общественно-консультативных органов, в том числе Общественной палаты РФ.

ДИАЛОГ И ПЕРСПЕКТИВЫ РЕИНТЕГАЦИИ НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Автор данной статьи далек от апологии гражданского диалога в Европейском союзе и распространении его как кальки для развития коммуникации государства и гражданского общества в современной России. Во-первых, в Российской Федерации совершенно иной, чем в ЕС, уровень политической и коммуникативной культуры, а совершенно другие исторические традиции и практический опыт в сфере взаимодействия государства и социума.Во-вторых, реальная практика осуществления гражданского диалога в ЕС тоже далеко не безупречна, вызывая серьезную и обоснованную критику. Так в 2011 году С.Ивич опубликовал статью под названием «Еврокомиссия План Д: демократия, диалог, дискуссия: путь к делиберации?» В этом исследовании он размышляет о результативности завершившихся публичных дискуссий. «План Д не выполнил своих основных целей. – Пишет С.Ивич. – Европейские граждане по-прежнему исключены из процесса принятия решений в ЕС» ^{[20, р.5]}. Основная идея плана Д., по мнению этого автора, состояла в трансформации Евросоюза в соответствии с пожеланиями населения. Однако это невозможно даже с нормативной точки зрения. Дискуссия не может быть отождествлена с делиберацией, так как делиберация во-первых, более широкое понятие чем диалог, дискуссии и дебаты, и, во-вторых, делиберативность дискурса предполагает изменение и трансформацию самого предмета обсуждения. «Существуют различные определения делиберации, - утверждает С.Ивич, - но все они подчеркивают ее способность к трансформации»^{[20, р.5]}. Однако реальной трансформации публичной сферы, политической системы ЕС и текста Лиссабонского договора в ходе реализации плана Д так и не произошло. Этот план хотя и содержал в себе зачатки делиберативной модели демократии, но традиционная для Европы система представительной демократии с незначительным вкраплениемэлементов демократии участия так и осталась в основе политического устройства Евросоюза и входящих в него национальных государств. Политическая активность избирателей падает, политические партии все более бюрократизируются, а гражданский диалог, призванный приобщить население к новым формам гражданской активности, пока еще раз слабо. И не только в Западной, но, прежде всего в Восточной Европе и в странах, принадлежащих к постсоветсому геополитическому пространству.

И, тем не менее, опыт организации европейского институционального гражданского диалога в целях формирования общей политической воли и новой наднациональной идентичности, может пригодиться исовременной России. Причем не только с точки зрения развития традиционного диалога государства и гражданского общества, но и для реинтеграции национальных государств на постсоветском пространстве. С созданием таможенного союза России, Белоруссии и Казахстана этот процесс приобретает вполне осязаемую не только экономическую, но и политическую перспективу. Одним из важных ресурсов реинтеграции должно стать использование позитивного опыта, учет неудач и промахов Евросоюза по организации структурированного гражданского диалога, формированию общего публичного пространства и становлению транснационального гражданского общества.