Эпистемологический фронтир в культуре научной коммуникации после Пола Фейерабенда

Бакуменко Геннадий Владимирович ORCID: 0000-0002-1661-9428 кандидат культурологии независимый исследователь 352900, Россия, Краснодарский край, г. Армвир, ул. Мира, 80, оф. 1 Bakumenko Gennady Vladimirovich PhD in Cultural Studies Independent researcher 352900, Russia, Krasnodar Territory, Armvir, Mira str., 80, office 1 genn-1@mail.ru Другие публикации этого автора

1. Введение

Изобретение альтернатив лежит в основании европейской науки, предложившей способ прересборки социальности на основе концепции научно-технологическое прогресса, сменив религию на социальной лестнице между властью и обществом и существенным образом расширив обыденные представления о реальности посредством секуляризованной системы образования. Такое «привилегированное» положение, по мысли П. Фейерабенда, пагубно для науки ^[1]. Поскольку ангажированная элитой теоретическая традиция в стремлении сохранить за собой монополию на истину оказывается не заинтересована в пересмотре своих постулатов и к нему неспособна, слепое следование ей относится скорее к форме религиозного самосознания, нежели к системе постижения и освоения рационального знания ^{[2, с. 19–20; 64]}.

Необходимость экспликации в теоретический дискурс конструкта «эпистемологический фронтир» обусловлена попыткой акцентировать внимание на существенных структурных изменениях трансляции и освоения научного знания в условиях методологического плюрализма, детерминантой которых является эпистемологическое многообразие. Наиболее очевидны эти изменения в гуманитарных науках ^[3], но не меньшую роль они играют и в освоении естествознания [4–6]. Речь идет о справедливости провозглашенного Фейерабендом сомнения не только в мнимом праве на доминирование отдельных традиций, как систем представлений, но и в устойчивости их категорий, направляющих творческое мышление в проторённое русло объектива наблюдения ^{[2, с. 53, 69]}. Позиция Фейерабенда спровоцировала постановку проблемы эпистемологической справедливости ^{[7; 6]}. Проблема охватывает в целом культуру научной коммуникации, которая, с одной стороны, не существует вне паллиатива правил и традиций, а с другой — требует постоянного их пересмотра, оставаясь наиболее динамичной областью репрезентации научного знания [7–9].

Воспользовавшись метафорой наблюдателя, Фейерабенд выделяет два типа космологий: конечный космос (аристотелевский) и бесконечный (современной науки) ^[10]. Ключевым отличительным признаком двух типов становится роль ошибки: в первом случае ошибка локализована и не ведет к пересмотру онтологической целостности, во втором — становится постоянным модусом расширения онтологии. Для Фейерабенда существенной остается задача аргументации справедливости (эпистемологического равенства) двух выявленных типов формирования научной картины мира. По существу, речь идет о продуктивности двух типов фундаментальных оснований научно-технического творчества: в логике закрытых (конечных) систем, которой соответствует букинистическая логика-целостность, исключающая ошибку как аномалию, и в логике открытых систем, которой соответствует дискретная логика, где отсутствие ошибки свидетельствует о частном случае (аномалии) фрагмента реальности. Вполне уместно предположить, что если оба из оснований могут дать как положительный, так и отрицательный результат, то и между ними может быть достойный теоретического внимания горизонт событий.

Цель статьи — раскрыть дескриптивный и эвристический потенциал конструкта «эпистемологический фронтир» для изучения горизонта событий между предельными значениями обозначенных Фейерабендом космологических оснований научного творчества. Для её достижения формализуем конструкт «эпистемологический фронтир» и рассмотрим его применимость для понимания философии Фейерабенда.

2. Теоретический конструкт «эпистемологический фронтир»

Метафора фронтира (горизонта) науки, описывающей некоторую область передовых рубежей, не требует отдельного представления. На её распространенность указывают заголовки научной литературы ^{[11; 12]}, издательского проекта швейцарских нейробиологов и т. д. Подвижной характеристикой обладает и метафора, указывающая на зависящую от точки зрения границу между философией и наукой ^[13]. Эта метафора широко используется для приблизительного указания на область знания, обладающего двумя противоречивыми характеристиками: с одной стороны, — это предполагаемый значительный эвристический потенциал, способный реализоваться в прорывных технологиях и существенно изменить представления о реальности, с другой — напротив, высокая невостребованность, обусловленная вероятностью преувеличения потенциала. Ключевой парадокс фронтира науки указывает на безразмерность содержания выражающей его метафоры и исключает возможность её категоризации.

Конструкт «эпистемологический фронтир» близок распространенной метафоре, но затрагивает несколько иную дескриптивную область, образующуюся в результате сопоставления двух и более различных понятий или теорий, по-разному характеризующих часть реальности. Несмотря на то, что подобное сопоставление является частью весьма распространенной мыслительной процедуры, сопровождающей общетеоретические методы анализа и синтеза, до последнего времени сама эта дескриптивная область (некоторое состояние знания, предназначенного для дальнейшего осмысления) не получила общепринятого определения. Для её раскрытия представляется возможным адаптировать «тезис фронтира» Ф. Дж. Тёрнера, оживленного российскими теоретиками ^{[14; 15; 16, с. 269–270]}, поскольку его объектом является некоторая лиминальная область, противопоставленная доминирующей тенденции.

Идея применения конструкта «эпистемологический фронтир» подготовлена дискуссиями о пределах рационального знания.

На ограниченность позитивистского решения классической методологической проблемы, предполагающего перспективу кумулятивного накопления субъектом знаний о объекте, указывал А. Бергсон, подчеркивая парадоксальность дескрипции статичными категориями подвижной (протяженной) реальности ^{[17, с. 206–299]}. Обосновывая прагматическую теорию восприятия и трактуя познание как вступление сознания в протяжённость вещей, он, по существу, предвосхищает не только выводы неклассической физики, но и нетривиальные постструктуралистские концепции социологии науки ^{[18; 19]}, и постнеклассические системные представления ^{[20; 21]}. Протяженность реальности предполагает, что дескрипция наиболее точно отражает лишь дискретные её состояния: отношение познания к реальности не ограничивается диалектикой фазового перехода количественных изменений в качественные, что, безусловно, происходит, но далеко не всегда. За пределами логики дескриптивных систем научного знания сохраняется вероятность как ризомных отношений знания к объекту познания ^[22], что с классической точки зрения равносильно заблуждению или слабо аргументированной теории, базирующейся на гипотетических допущениях, так и многообразия сетевых полимодальных конструкций ^[19], отражающих относительность детерминированного условиями и инструментами наблюдения знания.

Понятие, как элемент системы научных представлений, описывает некоторый сегмент реальности, выделяя из множества общий и отличительный его признак, попадающей в объектив наблюдения. Но как описать явление большей протяженности, нежели объектив наблюдения?

Одним из решений является принцип комплементарности Н. Бора. Восхищение П. Фейерабенда его позитивистикой не случайно [23–25]. Неклассическая физика опирается на вероятностный анализ физических процессов, преодолевая протяженность реальности, неподдающуюся прямому наблюдению. В результате представление о реальности включает в себя особое эпистемологическое пространство между двумя или несколькими вероятностями и именно в этом, определенном в вероятностных пределах пространстве наше представление смыкается с вероятностью реальности. Представление о реальности в этом её вероятностном промежутке можно зафиксировать и передать лишь с помощью нескольких понятий или множественных величин. Возникает необходимость зафиксировать область наших представлений о реальности в пределах двух или нескольких понятий (двух или нескольких теорий) теоретическим конструктом «эпистемологический фронтир».

Эпистемологический фронтир — это теоретический конструкт, возникающий в результате дескрипции некоторой части реальности, а также двух или нескольких теорий, описывающих реальность, не с помощью единственного конкретного понятия или единой общей категориальной системы, а путем сопоставления двух или нескольких понятий описываемой части реальности, в том числе взаимоисключающих, или двух и более теорий. Эпистемологический фронтир является особой формой теоретической репрезентации реальности, предполагающей неоднозначность или многогранность, в том числе и недостаточную изученность описываемого объекта. В отличии от распространенной метафоры научного фронтира, эпистемологический фронтир имеет пределы содержания в границах сопоставленных понятий или теорий. В отличии от дескрипции, характеризующейся истинностью / ложностью, базовой сущностной характеристикой эпистемологического фронтира является полнота охвата множества понятий (теорий) описываемой части реальности. В отличии от категории понятия, подразумевающей максимальную определенность, эпистемологический фронтир может включать гетерогенные характеристики объекта ввиду проявления его различных свойств в различных средах или в результате существенно отличающихся инструментальных характеристик оптики или условий их наблюдения. Эпистемологический фронтир не обязательно фиксирует определенность некоторой части реальности, но позволяет указать на вероятность проявления её свойств в описанных пределах.

Эпистемологический фронтир, таким образом, акцентирует внимание на протяженности части реальности в ущерб однозначности её описания. Как только при помощи выверенной на опыте теории мы приближаемся к однозначной определенности объекта познания, мы покидаем фронтирную зону вероятностных значений и обнаруживаем один из пределов соответствующего эпистемологического фронтира, однако вероятность промежуточных значений не исключается, а подчеркивается восхождением к иным пределам эпистемологического фронтира.

К примеру, обзор У. Линча инакомыслия и разнообразия ^[7] один из пределов «серой зоны» эпистемологических фронтиров определяет в вопросах, по отношению к которым в науке утвердился консенсус, а альтернативные мнения подвергаются критике с целью отсева наиболее рациональных сомнений в доминирующих трендах. В результате Линч сокращает «серую зону» научных представлений, обнаруживая, что не все альтернативные позиции следует воспринимать всерьез. Линч устанавливает пределы эпистемологического разнообразия и сокращает область эпистемологических фронтиров.

3. Эпистемологические фронтиры демократического релятивизма

Представленный теоретический конструкт позволяет усмотреть различия теории научно-исследовательских программ ^[26] и концепции демократического релятивизма ^{[2; 10]} в отношении движущих сил развития науки. Если Лакатос наблюдает фронтирную зону отдельных теорий (область эпистемологических фронтиров) в их «предохранительных поясах», то Фейерабенд на примере копернианской революции вскрывает историко-культурную обусловленность формирования «жёсткого ядра» фундаментальных допущений в области эпистемологических фронтиров. Прогностический потенциал научных теорий, как базовый фактор их конкурентоспособности, остается общим основанием построения эпистемологических моделей у Лакатоса и Фейерабенда, но эпистемологический анархизм предполагает более широкую область инновационного научного мышления за счет отказа от иерархической соподчиненности «жёсткого ядра» и «предохранительных поясов» ^{[10, с. 80]}. Позиция Лакатоса остается классической в том смысле, что он отстаивает эпистемологическое единство «жёсткого ядра», в то время как его оппонент мыслит неклассически, указывая на равноправие конкурирующих эпистемологических моделей, и предполагает иную природу движущих сил науки: не стремление к усилению жесткости теоретического ядра, а напротив, стремление к её размыванию путем преодоления существующих ограничений. Научная картина мира Фейерабендом мыслится уже в качестве аналитического паллиатива, непосредственно провоцирующего инновации. Понимая и собственную методологическую установку в качестве временного паллиатива, Фейерабенд устанавливает новую цель философии науки — деконструкцию доминирующих традиций.

Фейерабенд в равной мере стоит особняком по отношению к онтологии науки Лакатоса и Т. Куна ^[27]. И Кун, и Лакатос усматривают в дивергенции общего поля эпистемологии науки, в её расслоении на сложную совокупность частных эпистемологий, временное состояние, требующее конструктивистских усилий для восстановления общей системы. Особенность же позиции Фейерабенда в том, что дивергенция общего поля эпистемологии науки возводится до уровня методологического принципа. Частным случаем, по Фейерабенду, выглядит как раз иерархически организованная система научных представлений, а столкновение частных эпистемологий и их конкуренция составляют общее поле научного поиска. Фейерабенд мыслит поле философии науки как сложную совокупность эпистемологических фронтиров, поиск и уточнение пределов которых становится главной целью. Подчеркнем, аналитическая диспозиция двух и более эпистемологий в трудах Фейерабенда нацелена не на деконструкцию отдельных представлений в интересах конструирования одной, а на «оправдание» множества вероятностей. Можно прямо указать, что диспозиция космологий, традиций, наборов норм и правил, исследовательских программ в различных отраслях знания с позиций Фейерабенда не ведет к депривации одних систем в пользу других, но указывает на продуктивность сохранения диспозиций и конкуренции.

В этой связи требует отдельного комментария трактовка Р. Кентом метода Фейерабенда как «философского дадаизма» ^[28], имеющая свои основания ^{[29, p. 115; 30, p. 294–295]}. Конструкт эпистемологического фронтира, как временный методический паллиатив, позволяет несколько иначе взглянуть на причину обращения Фейерабенда к диалектическому материализму.

Доводы Кента сводятся к постмодернистской игре Фейерабенда, в которой ирония на более высоком метатеоретическом уровне доминирует над логической стройностью аргументации, провоцируя деконструкцию реальности. Соглашаясь с Кентом в том, что обращение Фейерабенда к обоснованию продуктивности диалектического материализма не носит случайного характера, обратим внимание на образующийся эпистемологический фронтир между эпистемологическим анархизмом, не порывающим связи с аналитической традицией, и диалектическим материализмом, отрицающим идеализм в принципе.

Именно парадокс несводимости двух взаимоисключающих философских оснований в общее поле научной картины мира с позиций любой из этих двух традиций вызывает недоумение и дает повод относится, с одной стороны, к раннему диалектическому опыту Фейерабенда как к интеллектуальной «игре в лошадки», а с другой — отнести к иронии или игре все последующие дебаты Фейерабенда с коллегами по цеху. Собственно, дилеммы не существует, если мы отнесем к интеллектуальной игре все наследие Фейерабенда в его совокупности или же примем демократический релятивизм в качестве временного паллиатива определения границ эпистемологических фронтиров в любых существующих или вероятных, т. е. любых возможных перспективах. Для мыслительного эксперимента у нас образуется выбор из трех возможных вариантов: два из них описал К. Поппер, разграничив «открытое общество» и его «врагов», а третий предложил Фейерабенд, усомнившись в возможности выбора одного из предложенных Поппером вариантов. Выбор между «открытым» или «закрытым» попперовскими обществами — это выбор между идеалами, которые на деле представляют собой пределы эпистемологического фронтира, подразумевающего вероятность реальности как в максимальном приближении к пограничным состояниям, так и между обозначенными границами.

В целом соглашаясь с доводами и выводами Кента, отметим, что философский дадаизм остается для Фейерабенда одним из возможных методических паллиативов, абсолютизация которого входит в противоречие с базовым принципом демократического релятивизма, признающего эпистемологическое равенство в конкурентной борьбе превращения научного знания в преимущество.

Подчеркнем, что теоретический конструкт эпистемологического фронтира остается лишь аналитическим средством, предполагающим вариативность реальности. Но он же позволяет усмотреть и существенные изменения в культуре научной коммуникации, обретшие во второй половине XX в. необратимый характер. Речь идет о том, что, признаем ли мы эпистемологическое разнообразие или отвергаем его в угоду монополии какой-либо конструкции реальности, полученное в результате знание уже не может существовать в единой безальтернативной системе. Оно транслируется по различным каналам дискретно, создавая условия фрагментации реальности. Попытки же персборки реальности для преодоления её шизоидной фрагментированности ведут к сомнению в системной целостности транслируемых систем знания. Поэтому культура научной коммуникации сегодня представляет собой систему трансляции сложной совокупности эпистемологических фронтиров, требующих в каждом конкретном случае уточнения своих пределов.

4. Заключение

Таким образом, если Устрижицкий с коллегами определяет практическую ценность теоретического конструкта «социокультурный фронтир» в описании с его помощью подвижной части реальности, т. е. онтологической подвижности реальности, описанной несводимыми диалектически к общим основаниям понятиями, сформированными в различных теоретических традициях ^[3], то объем знания, заданный в пределах сопоставляемых понятий представляет собой эпистемологический фронтир. Речь идет о пределах диалектической логики, которые наиболее очевидны именно в области социально-гуманитарного знания, где такие объекты познания, как: человек, творчество, жизнь, искусство, коммуникация и др. — в принципе в рамках постнеклассической парадигмы не могут быть определены однозначно. При этом принцип эпистемологической справедливости оправдывает существование научного знания одновременно в нескольких парадигмах. Например, с неоклассических позиций оправдана интенция к обобщению и сведению представления о части объективной реальности к конкретному определению и четкому понятию, в то время как постнеклассическая парадигма не отрицает справедливости двух и более различных понятий одного и того же объекта.

Следует обратить внимание, что с конца XX в. не только научные отрасли, но и отдельные дисциплины (например, культурология, политология, коммуникативистика и пр.) апеллируют не к одной единственной теории, а к совокупности теорий, между которыми образуется поле эпистемологических фронтиров. От чего общее исследовательское поле такой науки с классических позиций в принципе не может считаться наукой, оставаясь междисциплинарным пространством научного знания. Но если в одних случаях возможна конвергенция и взаимодополнение, то в других случаях диалектический синтез невозможен по принципиальным соображениям. Здесь и возникает пространство эпистемологического фронтира.

Ярким примером раскрытия эпистемологического фронтира является диалогический метод, предложенный в рамках общего поля наук о коммуникации Р. Крейгом [31–33]. Крейг апеллирует к практической ценности успеха коммуникации, даже если его закономерности описаны в различных теоретических подходах, пересекающихся исключительно в общем объекте, но не подразумевающих диалектического синтеза. Однако, практическая ценность эпистемологического фронтира не исчерпывается коммуникативистикой. К примеру, осмысление наследия отдельных теоретиков культуры советского времени (А. Ф. Лосев, Д. С. Лихачев, М. М. Бахтин и др.) требует сопоставления заявленных ими марксистских позиций с иными подходами, иначе теряется значительная, порою наиболее фундаментальная часть теоретического опыта ученых, мысливших гораздо шире канонизированных марксистско-ленинских догматов.

Предложенный автором теоретический конструкт «эпистемологический фронтир», безусловно, нуждается в дальнейшей теоретической критике, в том числе и уточнении пределов его применения. Эвристический же его потенциал состоит, прежде всего в том, что с его помощью можно зафиксировать одновременную справедливость и истинность противоречащих друг другу положений, сформулированных на основе различных теоретических позиций: многомерность истины, даже если она парадоксальна, таким образом, уже не является признаком ложности одного из суждений (такое, безусловно, случается, но не во всех случаях). Сосуществование противоречивых истин, — и шире — эпистемологий, — становится нормой, особенно в сфере социально-гуманитарных наук.