Проблема дипломатического признания СССР Третьей республикой осенью 1924 г.: взгляд из Франции

Наумова Наталья Николаевна ORCID: 0000-0002-7502-2760 кандидат исторических наук доцент; кафедра Новой и Новейшей истории стран Европы и Америки; Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова 119192, Россия, г. Москва, ул. Ломоносовский Проспект, 27к4 Naumova Natal'ya Nikolaevna PhD in History Associate Professor, Department of Modern and Contemporary History, M. V. Lomonosov Moscow State University 119192, Russia, Moscow, Lomonosovsky Prospekt str., 27k4 naumovafrance@yandex.ru

Слесарев Илья Юрьевич ORCID: 0009-0008-6968-6545 кандидат исторических наук независимый исследователь 117449, Россия, г. Москва, ул. Шверника, 1к4 Slesarev Ilya Yurievich PhD in History Independent researcher 117449, Russia, Moscow, Shvernik str., 1k4 sles-il@yandex.ru

Столетний юбилей официального дипломатического признания СССР Францией, состоявшегося 28 октября 1924 г., служит дополнительным стимулом к изучению новых аспектов знакового события в истории международного признания СССР и франко-советских отношений в межвоенный период.

В начале 20-х гг. ХХ в. Советская Россия по-прежнему воспринималась буржуазными правительствами Запада с большой настороженностью и даже враждебностью. Эти чувства питались как проводившимися в стране социалистическими преобразованиями, так и двойственностью ее внешнеполитического курса. С одной стороны, молодое социалистическое государство было крайне заинтересовано в налаживании с капиталистическими странами взаимовыгодного торгового сотрудничества. Советская Россия нуждалась как в западных инвестициях, так и импорте, особенно высокотехнологичной промышленной продукции. Объективные задачи внешней политики требовали выхода РСФСР / СССР из международной изоляции и ее включения в мировое сообщество. С другой стороны, большевики открыто провозглашали свою приверженность идеям пролетарского интернационализма и всемирной коммунистической революции. Через структуры Коминтерна, учрежденного в марте 1919 г., они оказывали не только идеологическую поддержку, но и значительную материальную помощь левым силам, в первую очередь повсеместно создававшимся в Западной Европе в 1920-1921 гг. коммунистическим партиям, нацеленным на дестабилизацию внутриполитической ситуации в своих странах и захвату государственной власти. Понятно, что в подобных условиях отношения Советской России / СССР со странами Запада развивались нестабильно, и стороны имели друг к другу большое количество претензий ^[1].

Что касается Франции, то между ней и советским государством за период 1917-1924 гг. накопилось много спорных вопросов, усугублявших глубокий кризис их отношений, фактически полностью прерванных после победы большевиков ^{[2, 3, 4, 5, 6]}. Москва осуждала франко-британское вооруженное вмешательство во внутренние дела страны, поддержку союзниками по Антанте Белых армий на Украине и в Сибири, признание ими временного правительства Врангеля (август 1920 г.) как официального представителя России. Большевики предъявляли претензии руководству Третьей республики в связи с предоставлением французской стороной территории для иммигрировавших из России «врагов революции», в первую очередь офицеров Белой армии, а также из-за участия военных специалистов и контингента вооруженных сил Франции на стороне буржуазной Польши в ходе советско-польской войны 1920-1921 гг., сыгравших немалую роль в поражении Красной армии и потере западных территорий.

Большевистское правительство объявило западные державы, включая Францию, в искусственной изоляции Советской России, в строительстве «китайской стены, чтобы оградиться, как карантином от чумы, от большевизма». Однако, по словам председателя СНК В.И. Ленина, даже если «господам англо-французского империализма, этим обладателям совершеннейшей в мире техники, если им удастся построить такую китайскую стену вокруг республики [Советов – авт.], то бацилла большевизма пройдет через стены и заразит рабочих всех стран» ^{[7, с. 164]}. Подобный революционный настрой советского политического класса вызывал соответственную реакцию у западных лидеров: французский маршал Ф. Фош на Парижской мирной конференции (март 1919 г.) заговорил «о санитарном кордоне», необходимом для борьбы с этой «эпидемической болезнью» ^{[5, с. 208]}, каковым являлся для него большевизм.

Париж упрекал Советскую Россию в Брест-Литовском «предательстве» — подписании в марте 1918 г. сепаратного Брестского мира с государствами Четвертного союза во главе с кайзеровской Германией. Серьезным препятствием для сближения с Москвой оставались вопрос о долгах, без урегулирования которого нормализация отношений с РСФСР официальным Парижем не рассматривалась (речь шла о французских государственных и частных займах, а также компенсации за национализированное большевиками французское имущество в России), и создание французской секции Коминтерна (учрежден в Москве 4 марта 1919 г.), чья деятельность дестабилизировала внутриполитическую обстановку Третьей республики ^{[2, p. 247]}. Буржуазная пресса ставила в центр вопроса о франко-советских отношениях именно «проблему долгов и национализированной собственности» ^[8], но не отрицала заинтересованности Франции в торговых отношениях с СССР и обеспокоенности ее политических кругов сближением Советской России с побежденной и, наверняка, стремившейся к реваншу Германией, их тесным военно-техническим и экономическим сотрудничеством после подписания в Рапалло (1922 г.) германо-советского договора об установлении между странами дипломатических отношений и урегулирования всех спорных вопросов. Неудачи французских военных и политиков в рамках кампании по оккупации Рура 1923 г. ^[9], негативно встреченной англо-американскими союзниками Третьей республики, укрепляли антисоветские настроения во Франции, связанные с опасением «по поводу усиления “советской угрозы” и “сцепки” Москвы и Берлина» ^{[6, с. 609]}.

Остро стоял также вопрос о возвращении СССР задержанного Францией летом 1923 г. в Бизерте Черноморского флота, уведенного Врангелем из России. В ответ на советский протест председатель Совета министров Р. Пуанкаре выдвинул в ноте от 20 июня 1923 г. дипломатический аргумент: советское правительство не имеет права требовать обратно русские корабли, так как оно не признано; не признано же оно потому, что не платит долгов. Но даже в случае признания Франция все равно имела право задержать суда в качестве залога за неуплаченные долги ^{[10, с. 165-166]}.

Вместе с тем, переговоры о нормализации отношений, пусть трудные и пока безрезультатные, все же велись, хотя нарком иностранных дел СССР Г.В. Чичерин в конце 1923 г. признавал тщетность попыток «постепенно достигнуть экономического сближения с Францией в результате политики французского правительства» ^[11]. Его председатель, крупный политик-консерватор Р. Пуанкаре, занимал в этом вопросе твердую позицию и не сомневался, что Москве придется пойти на серьезные уступки, чтобы добиться французского дипломатического признания. Главным камнем преткновения по-прежнему оставался вопрос о российских долгах, приобретший не только экономическое, но и идеологическое содержание.

Большую информационную работу во Франции, которая способствовала признанию СССР, проводили советские политики и дипломаты. Следует отметить важный вклад большевика К.Б. Радека, члена Исполкома Коминтерна, задействовавшего все дипломатические структуры с целью проникновения в «массы [французских – авт.] некоммунистов и поиска экономической помощи за границей» ^{[12, с. 177]}, для чего требовалось достижение благоприятного информационного фона. При активном содействии полпредства в Берлине в 1922 г. К.Б. Радеку удалось установить контакт с журналистом французской газеты «Матэн» Ж. Заурвейном, опубликовавшим серию интервью с самим Радеком, а также с советскими политиками и дипломатами Х.Г. Раковским и Б.С. Стомоняковым. В них говорилось о ходе восстановления экономики России, ее потребности в кредитах, необходимости практического решения вопросов внешних долгов. По результатам публикации Г.В. Чичерин писал Ленину, что «появление этих статей было колоссальной сенсацией, и впечатление во Франции было произведено огромное» ^{[12, с. 180]}. Исследование архивных данных историком А.В. Лавреновой показывает, что кампания по сближению Франции и СССР в прессе была организована и оплачивалась Народным комиссариатом иностранных дел при посредничестве французских и немецких агентов. Вырезки статей о советской России ведущих печатных изданий, до этого незамеченных в симпатиях к большевистскому режиму, свидетельствовали о позитивных изменениях. С августа до середины ноября 1922 г. на страницах французских газет было опубликовано более тысячи материалов о жизни в Советской России.

Следует особо отметить роль газеты «Юманите» — печатного органа учрежденной в декабре 1920 г. Французской коммунистической партии (ФКП). «Юманите» стала главной трибуной для советских дипломатов, «рупором Кремля», тем читаемым многими французами изданием, которое открыло им рубрики с заголовками «В СССР» или «В стране Советов» и «систематически высмеивало тех, кто считал, что всюду имеет место глаз Москвы» ^{[5, с. 211]}. Редакция «Юманите» привлекала к сотрудничеству известных революционеров, таких как Ж. Садуль, который после нескольких лет работы во Французской коммунистической группе в Москве вернулся в 1924 г. на родину, или А. Марти, «бунтовщик Черного моря» (в 1919 г. он был одним из руководителей восстания на французской эскадре), или депутат М. Кашен, посетивший в 1920 г. Советскую Россию, где в Петрограде проходил Второй конгресс Коминтерна. Все они пользовались уважением в обществе, к их словам прислушивались, им верили.

Обширная информационная кампания во французской коммунистической прессе служила подготовкой общественного мнения к осознанию необходимости политико-экономического сотрудничества Третьей республики с СССР и официального признания первого государства рабочих и крестьян. О масштабах этой кампании косвенно свидетельствует вышедшая в печать в 1926 г. анонимная книга с предисловием К.Б. Радека «За кулисами французской печати» ^[13] в переводе О.Э. Мандельштама — пропагандистское издание показывает глубокое знание автором особенностей функционирования французской прессы в первой четверти XX века.

Большевистской дипломатии потребовалось семь лет, чтобы добиться от Третьей республики признания молодого государства, новой России, с которой прежде Францию связывали тесные военно-политические и торгово-экономические отношения. Имевшие длительную историю, они «являли собой плодотворную почву для русофильства, способствовали тому, что СССР воспринимался [французами – авт.] принявшим национальную и территориальную эстафету от Царской империи» ^{[5, с. 213]}. Желание восстановить экономическое и культурное сотрудничество, снова найти стратегическое равновесие в Европе усилилось среди части французских государственных деятелей после окончания Гражданской войны в Советской России, свидетельствовавшей в глазах Запада о несомненном укреплении советской власти. Большую роль в наметившемся сближении играли и старые личные связи. Хотелось бы упомянуть известного политика А. де Монзи, занимавшего различные посты, включая министерские, в государственной системе Третьей республики. С 1924 по 1927 гг. он возглавлял Комиссию по делам России и вел переговоры с ведущими советскими деятелями, главным образом дипломатами первого поколения. А. де Монзи хорошо знал Х.Г. Раковского и И.Л. Аренса, сотрудника НКИД и журналиста, в 1927-1930 гг. работавшего полпредом СССР во Франции. Де Монзи дружил с ними еще в молодости и в 1920-е гг. был сторонником дипломатического признания Советской России.

После окончания Гражданской войны первыми возобновились советско-французские научно-преподавательские обмены, прерванные в 1914 г., а теперь сближавшие интеллигенцию обеих стран. Тогда же (в начале 20-х гг.) появилась возможность организовывать творческие поездки советских писателей, кинематографистов, художников в европейские столицы — Париж, Берлин, Прагу, в ходе которых их жители смогли познакомиться с жизнью и работами представителей советской культуры ^{[14, 15]}. Наконец, по справедливому утверждению французского историка С. Кёре, важным фактором, повлиявшим на изменение отношения к Советской России, стала «идея, которую приняли или искренне верили в нее, что можно отделить советский эксперимент в России от импорта коммунизма. Этот «филосоветизм», опираясь на твердую убежденность в превосходстве и укоренении французской республиканской модели, проявлял себя в особенности в радикальных политических кругах и среди интеллектуалов, «попутчиков», очарованных этим новым обществом» ^{[5, с. 213-214]}. Подобная позиция оспаривалась в антисоветских кругах, озабоченных «угрозой идеологической инфекции» ^{[16, 17]}. Однако, как уже говорилось, несмотря на тяжелые переговоры по поводу «русских долгов» и резкие нападки на СССР антикоммунистической прессы, влияние страны Советов, которая одержала победу в Гражданской войне, провозгласила и приступила к успешному проведению НЭПа, невзирая на собственные идейно-политические установки, росло на Западе и делегализировало «белую эмиграцию», позиционировавшую себя в качестве главного защитника духовного и культурного наследия русского народа. Все эти факторы и обстоятельства способствовали постепенному прогрессу двустороннего советско-французского сотрудничества в гуманитарной области.

В 1923-1924 г. изменилась и международная обстановка: правительства великих держав стремились выработать общую согласованную линию в решении наиболее важных международных проблем; стали широко распространяться пацифистские идеи и настроения; созывались многочисленные конференции по проблемам европейской безопасности; началась «эра пацифизма» ^{[9, с. 123-124]}. Тогда же появились первые надежды на признание политическим руководством Франции советского государства. Эволюция «советской» стратегии дипломатических кругов Третьей республики в сторону нормализации отношений двух стран, в рамках которых объективных препятствий оказалось значительно больше, чем в случае с другими европейскими государствами, уже рассматривалась в отечественной историографии ^{[18, 19, 20, 1, 21, 6, 22]}. В конце правления Пуанкаре как главы правительства (1922-1924 гг.) французские дипломаты позволяли себе теоретические размышления о Советской России как о «восточном противовесе» Германии, быстро восстанавливающей свои экономические позиции. Однако, по верному замечанию российского исследователя И.Э. Магадеева, «ключевыми в плане обеспечения безопасности Третьей республики в Европе для ее руководства выступали британские гарантии (и в меньшей степени – «тыловые союзы» с центрально – и восточноевропейскими странами)» ^{[6, с. 627]}. Постепенно снижалось влияние довольно радикально настроенных к СССР французских военных на формирование внешнеполитического курса Парижа; все чаще в политических кругах обсуждалась идея «осторожного примирения» с Германией, которую (идею) советские дипломаты расценивали как «заговор против нас», «покупки милости Пуанкаре [Германией – авт.] за счет нашей [с ней – авт.] дружбы» ^{[6, с. 628]}. При Пуанкаре французская сторона продолжала настаивать на обязательном предварительном признании «царских долгов», предоставлении большевистской властью компенсаций за национализированные предприятия французским собственникам, отмене монополии внешней торговли, на отказе от ведения во Франции антибуржуазной пропаганды.

Однако дипломатическое поражение Третьей республики в урегулировании Рурского кризиса 1923 г.; финансовые проблемы; давление союзников, намеренных оказать помощь Германии для восстановления ее экономики и финансовой системы (цель, прямо противоположная французским намерениям как можно дольше иметь на своих восточных границах ослабленного «наследственного врага») и согласие Пуанкаре на принятие «плана Дауэса», установившего новый, более благоприятный для Веймарской республики порядок выплаты репараций (1924 г.), – все это усиливало настроения в пользу франко-советского взаимодействия, в том числе в рамках сдерживания Германии на «флангах» европейского континента. К тому же, в начале 1924 г. СССР добился дипломатического признания «без всяких предварительных условий» (за которыми последовало заключение торговых соглашений) ведущих стран Антанты – Великобритании и Италии, что «создавало важный прецедент, с которым в Париже не могли не считаться» ^{[1, с. 135]}.

Но все же, ни в коем случае не принижая значение менявшейся не в пользу Франции, стремившейся после войны утвердить в континентальной Европе свое военно-политическое и экономическое превосходство, международной обстановки, следует подчеркнуть приоритет внутриполитических факторов, подтолкнувших руководство Третьей республики к непосредственному рассмотрению вопроса о признании СССР. Речь идет о победе на очередных парламентских выборах весной 1924 г. левоцентристской коалиции «Левого блока», состоявшей преимущественно из представителей радикалов-социалистов и социалистов. В Палате депутатов – ключевом механизме политической системы Третьей республики – сменилось большинство, и правительство возглавил, несмотря на первоначальное сопротивление президента – бывшего социалиста и последовательного антикоммуниста А. Мильерана (1920-1924 гг.), лидер партии радикал-социалистов Э. Эррио, известный пацифист, сторонник примирения Третьей республики с Германией и налаживания политических и экономических отношений, выгодных для Франции, с идеологическим противником, но перспективным торговым партнером — СССР ^{[2, 23]}. Мэр Лиона, а теперь и председатель Совета министров, Эррио после своего частного визита в РСФСР (1922 г.) с целью «налаживания экономических отношений» ^[24] пользовался репутацией деятеля, позитивно настроенного к Москве. Схожую позицию занимали преемник Эррио на посту председателя партии радикал-социалистов Э. Даладье и А. де Монзи, посетивший СССР в 1923 г. и продолжавший настаивать на том, что прочный мир в Европе невозможен без России, пусть даже советской, а сотрудничество Франции с ней, как и раньше, является «естественным законом европейского равновесия» ^{[25, p. 141]}. В целях нормализации советско-французских отношений де Монзи предлагал правительству несколько иначе решить проблему «царских долгов» и «национализированного имущества»: компенсировать французским вкладчикам их убытки за счет государства или через участие предпринимателей – граждан Третьей республики в советских концессиях, появившихся в эпоху НЭПа.

Проведение новой экономической политики в СССР, активизировавшее размышления французских дипломатов о возможной эволюции большевизма в сторону либерализации советского режима, «изменило настроения в некоторых общественно-политических кругах Третьей республики» ^{[26, с. 815]}. В отчете Народного комиссариата по иностранным делам «Международная политика РСФСР в 1922 г.» отмечалось, что «даже непримиримые враги России, как газета «Тан», начинают бить тревогу по вопросу о неправильном отношении Франции к Советской России и высказываются за сближение с последней» ^{[19, с. 218]}.

В трансформации «советского вектора» французской дипломатии отразились общие итоги европейской политики сторонника коллективной безопасности и разоружения Э. Эррио, призывавшего со своего поста председателя Совета министров решать все спорные вопросы путем арбитража. Они оказались неутешительными, и Франция продолжала сдавать свои позиции в Европе. Французскому руководству не удалось получить согласия Лондона на заключение франко-британского оборонительного союза и гарантий безопасности страны, добиться реальных финансово-экономических уступок от Германии. Согласившись на подписание «плана Дауэса» (вступил в силу 1 сентября 1924 г.), который фактически разрабатывался без его прямого участия и существенно ущемлял интересы Франции, правительство Эррио лишило французских представителей возможности, как это было прежде, играть определяющую роль в репарационной Комиссии, отдав решающий голос американцам и поддерживавшим их англичанам. Эррио пришлось также пообещать союзникам в течение года вывести все французские военные подразделения из Рурской области. В итоге, Франция, «проводя политику, направленную на сохранение Версальского статус-кво, переходила от наступления к обороне, что, безусловно, ослабляло ее европейские позиции» ^{[9, с. 134]}. Де-факто изменение внешнеполитического курса в значительной мере выразилось в постепенно растущих уступках Великобритании, Германии и США – последним Третья республика, к тому же, задолжала около 6,8 млрд. долларов. В подобной ситуации Париж был крайне заинтересован в торгово-экономическом сотрудничестве с бывшим восточным союзником.

Коалиционное правительство «Левого блока», шедшего на выборы с лозунгом дипломатического признания СССР, испытывало давление различных лоббистских групп предпринимателей, которые выступали за восстановление и активизацию торгового взаимодействия с СССР. Они восприняли победу левоцентристской коалиции на выборах с большим энтузиазмом и ожидали от Эррио реальных действий в сторону сближения с СССР. «Национальный комитет за экономическую экспансию в Центральной и Восточной Европе», образованный в декабре 1921 г. во главе с депутатом Ж. Жео-Жеральдом, на страницах своего печатного органа, журнала «Франция – Россия», в статье «Франко-русская проблема» уже летом 1924 г. отмечал: «Результаты недавних выборов во Франции позволяют предвидеть, что в короткий срок последует признание Советской России» ^[27].

Эррио не мог не учитывать и того факта, что британские лейбористы в феврале 1924 г. признали СССР и успешно налаживали с ним деловое партнерство. Французских промышленников притягивали советские рынки, многочисленные источники сырья, с другой стороны – успокаивали разрешение властей РСФСР сразу после введения НЭПа создавать концессии и совместные предприятия, появление в Советской России возможности заниматься, пусть и в ограниченном масштабе, частным бизнесом. У политического руководства западных стран крепло намерение включить СССР в складывающуюся послевоенную мировую экономическую и политическую систему, что, с их точки зрения, увеличивало шансы осуществлять контроль над деятельностью советского государства и оказывать на него – в случае необходимости для Запада – серьезное давление. К тому же, по словам известного советского ученого-франковеда А.З. Манфреда, Эррио беспокоила «мысль о внешнеполитической изоляции Франции, о необходимости найти для нее надежного и могучего союзника» ^{[28, с. 71]}, каким автор считал СССР.

Многие западные политики полагали, что большевизм, и это вроде бы подтверждала НЭП, готов к либеральной эволюции и мирному сосуществованию с Западом. Во Франции часть правительственных и бизнес-кругов «считала приоритетным «возобновление контактов с Россией», т.е. признание ее де-юре должно было стать первым шагом, а переговоры по спорным вопросам – вторым этапом» ^{[6, с. 649]}. Идейная аргументация нового подхода к отношениям Запада с СССР содержалась в так называемой «теории перерождения», согласно которой «Страна Советов в условиях НЭПа и под влиянием расширявшихся контактов с Западом неизбежно будет эволюционировать в направлении к демократической республике и рыночной экономике» ^{[9, с. 175]}. Приверженцем этой теории являлся и Э. Эррио, уверенный, что Франция своим сближением и сотрудничеством с СССР поспособствует «необходимым изменениям» в сторону либерализации советской политической системы.

Заняв пост главы правительства, 17 июня 1924 г. Эррио официально заявил о готовности признания СССР, уточнив в дипломатических кругах, что оно произойдет «через несколько дней … на базе условий, аналогичных тем, на которых оно было признано британским правительством» ^{[6, с. 647]}. Эррио в своих мемуарах отмечал: «Необходимость установления отношений с Россией была настолько настоятельна, что даже державы, не признавшие московского правительства, были вынуждены, например, допустить уполномоченных Советского Союза в качестве единственных правомочных представителей России при разрешении вопроса о проливах» ^{[28, с. 486]}.

Однако от правительственного заявления до дипломатического признания СССР Францией прошло целых четыре месяца из-за неотложности решения «германского вопроса» и трудностей, возникших в связи с ним на Лондонской конференции, которыми занимался глава Совета министров. Лишь летом 1924 г. в правительственных кругах развернулись бурные дискуссии о том, когда и на каких условиях следует сделать «этот превосходный подарок» Советской России ^{[6, с. 647-652]}. По мнению французского историка Ф. Десберга, «решающим шагом на пути к признанию» стало решение Эррио сформировать в сентябре специальную комиссию по изучению условий установления дипломатических отношений Франции с СССР во главе с А. де Монзи ^{[29, p. 34-35]}. В первой половине октября она провела пять заседаний, и по итогам ее работы был разработан и передан правительству доклад, в котором призывалось осуществить признание СССР по формуле «признание, а затем обсуждение вопроса о долгах». Это предложение, как говорилось в документе, было нацелено на «реинтеграцию России в Европу и возвращение Франции в Россию» до урегулирования проблемы о долгах – главного камня преткновения на всех дипломатических переговорах французских и советских представителей. Выгодный для Москвы текст французской формулы признания был предварительно согласован на встречах А. де Монзи и Х.Г. Раковского. Советскому полпреду удалось добиться принятия поправок, которые «усиливали акцент на установление официальных отношений де-юре (Раковский настоял на том, чтобы это слово фигурировало в тексте), на их максимально высоком дипломатическом статусе (обмен послами)…» ^{[6, с. 652]}. По утверждению Ф. Десберга, помимо политических и экономических аргументов в пользу признания СССР, особую важность имели стратегические последствия советско-французского сближения: включение советского государства в систему «баланса сил» в Европе; ослабление его связей с Германией; приведение политики Третьей республики в отношении СССР в соответствие с общей стратегией западных держав, прежде всего, Великобритании. Именно эти факторы и перевесили доводы сторонников предварительного урегулирования «вопроса о долгах» и снизили риск ведения Москвой враждебной пропаганды на территории Франции. Следует отметить: решение признать СССР де-юре без дополнительных условий было согласовано французским правительством «с представителями 1,2 млн держателей русских ценных бумаг, которые надеялись, что оно поможет сдвинуть дело выплаты долгов с мертвой точки» ^{[1, с. 135; 30, с. 212, 223]}.

Французская буржуазия осенью 1924 г. была настроена хотя и настороженно, но в целом спокойно-позитивно к перспективе дипломатического признания СССР. Грозные классовые бои 1919-1920-х гг. остались в прошлом, экономическая конъюнктура быстро улучшалась. Весьма показательной является статья от 17 октября в газете «Тан» под названием «Дневной бюллетень: возобновление отношений с Россией». Продолжая характеризовать советскую власть как «правительство, установленное и поддерживаемое силой», газета признавала, что оно «смогло выжить», а «Советы постепенно обрели образ государственной власти» и «вынуждены соглашаться с современными реалиями и восстанавливать отношения с буржуазными капиталистическими странами» ^[31]. «Тан» надеялась, что «выбранная правительством формула признания» не ущемит интересы Франции и ее граждан в СССР, который оценит жест доброй воли Третьей республики и «сохранит во всей полноте права Франции», вытекавшие из соглашений и договоров, «подписанных [ранее – авт.] от имени русского народа». В своих мемуарах Эррио так объяснил решение признать СССР: «Я связываю со своей мирной политикой проявленную мною под градом тяжких оскорблений инициативу по восстановлению дипломатических отношений между Францией и Советским правительством. Отсутствие каких-либо официальных отношений с правительством, фактически в течение семи лет сохранявшим власть в России, создавало ненормальное положение, идущее во вред нашим подданным, поскольку оно не позволяло французскому правительству действенно выполнять по отношению к ним свой долг защиты. Я вполне убедился в этом во время своего пребывания в Москве (в 1922 г.) ^[32] [1922 г. – авт.], когда я поставил себе задачей спасти молодого французского офицера, арестованного и приговоренного к смерти по обвинению в шпионаже» ^{[28, с. 254]}.

Долгожданное признание Советского союза Третьей республикой состоялось 28 октября 1924 г. в виде обмена нот. Глава правительства Э. Эррио от имени Совета министров Третьей республики направил председателю Совета Народных Комиссаров СССР А.И. Рыкову и комиссару иностранных дел Г.В. Чичерину телеграмму, в которой заявлялось ^{[33, с. 514-515]}, что французское правительство готово «завязать теперь же нормальные дипломатические отношения с правительством Союза путем взаимного обмена послами». В документе указывалось, что Франция признает де-юре правительство СССР «как правительство территорий бывшей Российской империи, где его власть признана населением, и как преемника в этих территориях предшествующих российских правительств».

В послании главы французского правительства говорилось, что установление дипломатических отношений вселяет уверенность в «возможность общего соглашения между двумя нашими странами», ввиду чего делался особый акцент на «права французских граждан, основанные на обязательствах, принятых Россией или ее подданными при предшествующих правительствах, соблюдение которых гарантировано общими принципами права, остающимися для нас основами международных взаимоотношений. Те же самые оговорки относятся к той материальной ответственности, которую Россия взяла на себя начиная с 1914 года по отношению к французскому государству и его подданным». Эррио от имени французского правительства пообещал, что «отныне невмешательство во внутренние дела является правилом, регулирующим взаимоотношения между двумя странами».

В ответной телеграмме Эррио председатель ВЦИК СССР М.И. Калинин, А.И. Рыков и Г.В. Чичерин приветствовали инициативу Франции и заявили о готовности к дальнейшим переговорам. Выступая на сессии ЦИК 28 октября, Чичерин подчеркивал «громадную важность» установления официальных отношений и говорил о «серьезнейшем значении этого шага в экономической области» ^{[33, с. 517]}, а первый народный комиссар внешней торговли Л.Б. Красин увидел в нем «крупнейшую дипломатическую победу Рабоче-Крестьянского государства, завершающую целую историческую эпоху борьбы государства Советов за право существования» и по его мнению решающую роль в установлении советского-французских дипломатических отношений сыграла «политическая перемена, наступившая с уходом Пуанкаре» ^{[33, с. 525]}.

Обмен дипломатическими нотами, означавший признание СССР Францией, широко освещался французскими газетами всего политического спектра. Конечно, самое большое впечатление это событие произвело на представителей левых сил, в первую очередь, коммунистов. 29 октября печатный орган ФКП газета «Юманите» вышла с заголовком на первой полосе «СССР наконец признан!» и с фотографиями руководителей советской власти В.И. Ленина, Г.Е. Зиновьева, Г.В. Чичерина, А.И. Рыкова, М.И. Калинина и Х.Г. Раковского. Журналисты-коммунисты, всецело одобряя юридическое признание Францией СССР, одновременно предостерегали своих читателей: «Сегодня Россия была признана, но борьба на этом не закончится, она просто изменила свой характер … Мы знаем, что это признание произошло не из сердечных побуждений буржуазных политиков «Левого блока» и будет подвергаться нападкам всей буржуазии, потому что интерпретируется не иначе как второе политическое поражение [Франции – авт.] после Рурского конфликта. Империалисты использовали своих соратников из «Левого блока», чтобы свернуть оккупационную политику в Руре и заменить ее поработительным планом Дауэса [установивший новый порядок репарационных выплат Германии, он вместе с тем вводил жесткий контроль над экономикой и финансами Веймарской республики – авт.]. Они мечтают распространить этот план и на Россию и будут использовать это признание, чтобы осуществить свои замыслы… Советская Россия признана, но опасности не миновали, а стали более серьезными и многочисленными. Рабочие, будьте бдительны!» ^[34].

«Юманите» передавала приветствие пролетариев и членов ФКП «своим товарищам в России». Отдельная статья кратко напоминала читателям историю революционных событий в России и утверждала, что контрреволюционеры не спешат складывать оружие. На следующий день «Юманите» опубликовала полный текст ноты французского правительства за подписью Эррио и ответ Москвы о подтверждении установления дипломатических отношений, добавив: «Мы не дипломаты и игнорируем канцелярский язык. Под банальными формулировками мы хотим видеть истинный смысл вещей. В наших правящих кругах решили отказаться от всего, что произошло в прошлом? Никаких интервенций? Хорошо. Но мы должны оговориться – это не СССР посылал свою армию, чтобы вторгнуться во Францию… Это не СССР внес в повестку Лиги наций предложение расчленить Францию» ^[35]. Так «Юманите» обличала политику правоцентристских кабинетов, предшествовавших правительству Эррио, в первую очередь антисоветскую стратегию сторонников Пуанкаре. В эти дни она также откликнулась с гневной критикой на публикацию ведущего деятеля правого крыла СФИО, бывшего редактора «Юманите» П. Реноделя, размещенную в газете «Котидьен» ^[36], которая стояла на антикоммунистических позициях и осуждала любую деятельность Коминтерна и СССР в целом. По убеждению коммунистов, «Ренодель со своими друзьями все еще [тщетно – авт.] рассчитывают, что вместе с лакеями с Уолл-Стрит они смогут организовать новый заговор против СССР» ^[34].

Социалистическая пресса, также комментировала обмен нотами, однако более сдержанно. Одно из ведущих печатных изданий СФИО «Популер», в эти годы испытывавшая серьезные финансовые трудности и выходившая всего два раза в месяц, лишь констатировала факт дипломатического признания ^[37]. А «Девуар Социалист» поясняла читателям, что «факт признания [СССР – авт.] не обозначает отказа Франции от права на возвращение долгов» ^[38].

Как и следовало ожидать, дипломатическое признание СССР вызвало волну негодования русской эмиграции во Франции. «Европа капитулировала перед большевиками», — писала эмигрантская газета «Русь», издаваемая в Париже ^[39]. О своем возмущении заявил Русский национальный комитет, направивший ноту протеста французскому правительству, действовавшим сенаторам и депутатам. Иллюстрированное приложение «Наш мир» откликнулось язвительной карикатурой с изображением представителей большевиков и Эррио, который говорил: «Я выполнил долг признания, за вами – признание долга» ^[40]. Но уже во второй половине 20-х гг. большинство эмигрантских периодических изданий было вынуждено принять неизбежность контактов западных государств с СССР и осознало тщетность игнорирования существовавшего на политической карте мира советского государства ^{[41, с. 250]}.

Правобуржуазная французская пресса подробно осветила события, связанные с признанием СССР, и не стеснялась в выражениях, чтобы обозначить свою крайнюю настороженность и даже враждебность к последствиям принятого решения. Газета «Эклер» предположила, что французский посол в Москве не будет обладать должным влиянием, в то время как русское посольство в Париже «начнет продвигать Третий интернационал Зиновьева [он был председателем Исполнительного комитета Коминтерна с 1919 по 1926 гг. – авт.]» ^[42]. Ее опасения разделял и журналист Анри Биду – корреспондент правой газеты «Фигаро»: «Под красным флагом, прикрываясь дипломатическим иммунитетом, несколько сотен коварных лжецов собираются основать [во Франции – авт.] центр революционной пропаганды, что доставит удовольствие господину Эррио» ^[43]. Говоря о дипломатических уступках Франции и угрозе будущей экономической экспансии СССР, он также приводил цитаты из интервью с Х.Г. Раковским, тогда работавшим полномочным представителем СССР в Великобритании, который заявлял о провале антисоветской деятельности Франции и о ее экономической заинтересованности в СССР: «Через 10 лет мы [СССР – авт.] будем импортерами ваших товаров и продавцами пшеницы, топлива, марганца и пр.» ^[43].

Социалистическая антиклерикальная ежедневная газета «Лантерн» предостерегала своих читателей от «иллюзий по поводу московского правительства», которое несмотря на то, что «вынуждено придерживаться норм международного права, не перестанет быть революционным»: «Мы все говорили о преступлениях большевизма, мы осуждали покушения на свободу и права людей, но сегодня речь идет об установлении отношений, которые должна иметь сорокамиллионная европейская держава с другой стомиллионной» ^[44]. Правоцентристская «Тан» провела параллель с недавно принятым решением правительства Эррио о закрытии французского посольства в Ватикане: «Если политики, недоброжелательно относящиеся к Ватикану, обвиняли его во вмешательстве во внутренние дела Франции, то что они могут сказать про вмешательство в наши дела России, фанатичная коммунистическая доктрина которой является чуть ли не религией и нацелена на вмешательство во внутренние дела всех стран» ^[45]. В этом контексте интересно, что первым послом Франции в СССР предстояло стать влиятельному журналисту и политическому редактору газеты «Тан» Жану Эрбетту, занимавшему эту должность до 1931 г. Де Монзи, которому Эррио первому предложил дипломатическую работу в Москве, зная о его близком знакомстве с рядом советских политических деятелей, отказался.

Буржуазная пресса боялась «экспорта революции» на Запад, а также полагала, что французское правительство пошло на «слишком большие уступки Советам», согласившись на дипломатическое признание СССР без предварительного урегулирования проблемы долгов. За десять дней до этого события газета «Тан» прямо выступила против того, чтобы аналогичный англо-советский договор «послужил образцом» для франко-советского соглашения об установлении дипломатических отношений ^[46]. Сохранялись страхи дальнейшего сближения СССР с Германией; в прессу просачивалась информация об укреплении боеспособности «большевистской армии», о ее якобы готовившихся нападениях на Румынию и Польшу, сумевших в годы Гражданской войны захватить часть российской территории. Свои опасения по поводу агрессивной стратегии СССР, нацеленной на «повсеместное распространение коммунистических идей», журналисты аргументировали фактами подстрекательства большевиками британских коммунистов к антиправительственным действиям, сближением Советской России с Германией после подписания между ними Рапалльского договора 1922 г. и др.

И все же большинство передовиц в некоммунистической прессе сходилось в том, что спустя семь лет существования советской власти было бы странно не признать социалистическое государство, на территории которого проживало 130 млн. человек. Основная полемика касалась вопроса о формах дальнейшего развития отношений Франции и СССР, перспектив будущих переговоров по урегулированию экономических отношений и, главным образом, признания Советским Союзом дореволюционного долга России перед Францией. Новостная газета «Эвенман» буржуазно-либеральной направленности 29 октября вышла с обстоятельной статьей под заголовком «Да! Но нам следует быть осторожными!»: «До сих пор представители Москвы прямо говорили, что отказываются признавать долги разрушенного царизма. Они воздерживались от того, чтобы добавить примирительную фразу «Мы были бы готовы сделать это в тот день, когда вы согласитесь признать наше правительство легитимным». Однако французам до сих пор не стало известным, была ли эта формула хотя бы обещана. Может быть, она будет содержаться в ответе СССР? На момент написания этой статьи их ответ еще не опубликован» ^[47]. Редакция газеты «Тан», наоборот, скорее выражала уверенность, что у правительства Эррио получится достигнуть компромисса в переговорах с советской стороной ^[48]. Более сдержанную оценку давала «Пти Паризьен»: «Вчера мы говорили Союзу: «Признайте долги и свою вину. Тогда мы признаем вас». Сегодня мы говорим: «Мы знаем, что вы существуете. Мы это признаем. У нас будет посол в Москве, у вас будет посол в Париже. На данный момент это все». Но этого мало. Это даже ничего не означает, если не получит своего продолжения» ^[49].

Активное общественное обсуждение признания Францией советского государства на страницах центральной прессы продлилось не более недели и продемонстрировало четкую поляризацию мнений. При этом складывается ощущение, что французская общественность и политическое руководство тяготились отсутствием договоренностей с СССР и, хотя с опасениями, но одобряли факт его дипломатического признания, и так уже слишком затянувшегося. Приход к власти летом 1924 г. Э. Эррио и коалиционного кабинета «Левого блока» параллельно с прокатившейся волной признания СССР другими ведущими европейскими государствами сделали французское решение лишь вопросом времени. Однако оно же поставило перед правительством Третьей республики проблему восприятия Францией двойного стандарта внешней политики СССР, который не изменился с 1917 г. и был связан, с одной стороны, с официальной коммунистической идеологией большевистской России, а с другой – с государственными интересами власти и обороны, унаследованными в целом или частично от Российской империи.

Первым полпредом СССР во Франции был назначен видный большевик и соратник Ленина Л.Б. Красин, сохранивший за собой пост народного комиссара внешней торговли. Таким образом советское правительство демонстрировало свой живой интерес к интенсификации экономических связей с Третьей республикой. Однако и в 1924 г., и позже подлинной нормализации отношений между двумя государствами с разными политическими системами и идеологиями не произошло: Советский Союз продолжал верить в свое предназначение флагмана мирового пролетариата, призванного сокрушить капитализм; буржуазная Франция не теряла надежды на возможное перерождение большевистского режима.

Установившиеся 28 октября 1924 г. дипломатические отношения между Францией и СССР, пережив взлеты и охлаждения в 1920-30-е гг., были разорваны правительством Виши 30 июня 1941 г., через восемь дней после начала Великой Отечественной войны. Новая эпоха в их истории будет связана с именем генерала де Голля и его политикой сближения с Советским Союзом в 1940-е гг.