Реакция британской прессы на Высочайший Манифест об усовершенствовании государственного порядка от 17 (30) октября 1905 г.

Петрухин Алексей Михайлович ORCID: 0009-0008-6396-8568 ассистент; Управление координации научных исследований; Государственный университет управления 109542, Россия, г. Москва, ул. Рязанский Проспект, 99 Petrukhin Aleksei Mihailovich Assistant; Department of Scientific Research Coordination; State University of Management 99 Ryazansky Prospekt str., Moscow, 109542, Russia ikarus9494@gmail.com

В январе 1905 г. в Российской империи началась Первая русская революция. Толчком для массовых выступлений послужило так называемое «Кровавое воскресенье» – расстрел мирной демонстрации рабочих 9 (22) января в Санкт-Петербурге. Последующие события вынудили императора Николая II пойти на уступки. Среди этих уступок следует выделить несколько важнейших законодательных актов, способствовавших трансформации российской политической системы и возникновению нового органа власти в империи – Государственной думы. К данным актам в первую очередь относятся – Манифест об учреждении Государственной думы от 6 (19) августа 1905 г. и Высочайший Манифест об усовершенствовании государственного порядка от 17 (30) октября 1905 г. Оба документа вызвали интерес со стороны британской общественности, которая рассматривала попытку создания Государственной думы, как зарождение парламентаризма в Российской империи. Взгляд английской прессы на данное событие заслуживает особого внимания, так как именно в Великобритании зародилось само понятие «парламентаризм».

В основе Манифеста от 6 (19) августа 1905 г. лежал так и не реализованный проект законосовещательного органа народного представительства, разработанные комиссией во главе с министром внутренних дел Александром Григорьевичем Булыгиным. В народе данный проект получил название «Булыгинской думы». Непосредственно об отношении британской прессы к Манифесту 6 (19) августа 1905 г. более подробно описано в нашей статье ^[1].

Так как после обнародования августовского Манифеста беспорядки в стране не прекратились, императору пришлось пойти на новые уступки. Дарованный 17 (30) октября Высочайший Манифест провозглашал ряд гражданских свобод (неприкосновенность личности, свобода совести, слова, собраний и союзов) и существенно расширялись права предполагавшегося народного представительства.

В отличие от проекта А.Г. Булыгина, в новом Манифесте Дума уже носила не законосовещательный, а законодательный характер, т.к. в документе отмечалось, что «… никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы…» ^{[2, с. 41]}.

К выборам теперь допускались «те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав» ^{[2, с. 41]}. В результате до процедуры выборов были допущены представители российского рабочего класса. В связи с этими новациями Манифест 17 октября привлек особое внимание со стороны британской прессы.

Корреспондент либерального английского издания «The London Daily News» с восторгом воспринял царский Манифест. В статье под заголовком «Триумф революции» он называл день обнародования Манифеста 17 (30) октября ни много, ни мало «величайшим днем в истории человечества». Автор видел в документе полный отказ царя от самодержавия и начало движения России в сторону конституционной монархии ^{[3, 1 Nov. 1905]}. По его мнению, Манифест «ознаменовал полную победу революции и возрождение русского народа». Журналист утверждал: «Николай наконец осознал, что невозможно поддерживать существующий режим силой».

Кроме того, корреспондент восхищался русскими людьми, которые, как он полагал, «не нанесли царю ни единого удара». Толпы горожан, – пишет автор, – «несмотря на свое ужасное положение, смогли воздержаться от насилия и беспорядков», и, таким образом, «одолели армию царя». Журналист надеялся, что в будущей Государственной Думе «представительство окажется реальным, а не иллюзорным», а система непрямых выборов «рано или поздно уступит место прямым выборам, основанным на широком избирательном праве». Случившееся в России, по мнению автора, «будет иметь далеко идущие последствия» и, вероятно, послужит уроком для соседних государств, в которых армия используется с целью угнетения народа ^{[3, 1 Nov. 1905]}.

Иного мнения, относительно Манифеста 17 октября, придерживался корреспондент консервативной «The Morning Post». Он выдвигал предположение о том, что новый законодательный акт императора был необходим в первую очередь для того, чтобы остановить беспорядки в стране, а не ради ограничения самодержавия. Манифест, по мнению журналиста, способен был разделить общество: «Более умеренные круги, вероятно, примут предложения, изложенные в документе, и будут рассматривать их как шаг в правильном направлении, в то время как радикальные группы увидят в манифесте лишь попытку спасения автократии и будут препятствовать его признанию» ^{[4, 31 Oct. 1905]}.

Корреспондент справедливо полагал, что дарованные императором политические права «не могут иметь практической ценности пока не будут закреплены в законодательстве страны». В «весьма ограниченном законодательном собрании с расширенным избирательным правом» автор видел лишь попытку утешить измученный и страдающий народ.

Кроме того, автор прибегал к нарративу Великой французской революции 1789 г., утверждая, что Россия находится в обстоятельствах схожих с теми, при которых столетием ранее Людовиком XVI было принято решение созвать Генеральные штаты. В преамбуле к Манифесту он подмечает «нотку филантропических или гуманных чувств, напоминающих о настроениях, доминировавших в среде советников французского короля» ^{[4, 31 Oct. 1905]}. Впоследствии подобные параллели будут не раз встречаться в статьях британских корреспондентов при описании событий, связанных с деятельностью Государственных дум Российской империи I и II созывов. Отношение британской прессы к работе «русского парламента» более подробно рассмотрено в иных наших публикациях ^{[5, 6, 7, 8, 9]}.

Корреспондент «The Morning Post» также предполагает, что если все положения Манифеста будут в действительности реализованы, то следствием этого может стать установление «такого конституционного, или парламентского правления, какое ныне существует в Германии». Но, автор никак не раскрывает данную мысль, т.к. для него, как современника, такое сравнение было вполне понятно.

От себя добавим, что в Германской империи, с момента ее объединения в 1871 г, действовала конституция. Обширными полномочиями в ней наделялся император (кайзер). Как отмечает ряд исследователей, от имени кайзера осуществлялась и исполнительная и законодательная власть, он назначал должностных лиц империи, прежде всего канцлера, системы же разделения властей на практике не существовало ^{[10, с. 491–492]}. Таким образом, можно предположить, что автор статьи не строил больших надежд на установление в России конституционного строя, подобного тому, который существовал на тот момент в Британской империи.

Несмотря на весьма либеральный характер Манифеста, корреспондент замечает, что все же дух самодержавия в нем по-прежнему доминирует. Свое суждение автор подтверждал фразой «непреклонная наша воля», которой завершалась преамбулу к Манифесту. С другой стороны, репортер обращает внимание на то, что император характеризует «нынешнюю смуту» как «неслыханную». Из этого он делает вывод, что «самодержавие наконец начало признавать истинное положение дел».

Невзирая на крайне недоверчивое отношение корреспондента к Манифесту, в конце своей статьи он замечал, что если же все изложенное в нем будет выполнено, то далее «революция может пройти без великих потрясений». Но и относительно этого автор испытывал сомнения, так как «народы не рождаются без мук» ^{[4, 31 Oct. 1905]}.

Другое консервативное издание «The Pall Mall Gazette», также с долей скептицизма отнеслось к царскому Манифесту. По мнению журналиста газеты, даже после обнародования документа, «вожди русской революции, вероятно, продолжат требовать установление конституционного строя, способного вытеснить бюрократический элемент» ^{[11, 1 Nov. 1905]}. Упоминает автор и опубликованную в консервативной «The Times» телеграмму корреспондента издания, которая начинается словами: «Принятая вчера Конституция слишком запоздала». Журналист «The Pall Mall Gazette» не исключал, что обнародование Манифеста должно было произойти раньше, и, возможно, шанс остановить революцию был уже упущен. Однако, автор статьи подмечал несколько признаков, которые, по его мнению, свидетельствовали о том, что «царь определенно покончил со старым режим». Среди таковых он называет, например, отставку государственного деятеля консервативных взглядов К.П. Победоносцева с поста обер-прокурора Святейшего синода. Как отмечает в своей работе российский историк, доктор исторических наук А.Ю. Полунов, именно учреждение законодательного представительства в России, предусмотренного Манифестом 17 октября, против которого Победоносцев выступал в течение всей своей политической карьеры, и вынудил его подать в отставку ^{[12, с. 298]}.

Интересно и то, какую характеристику дает британский корреспондент бывшему обер-прокурору: «Он был ярым сторонником патриархального царизма и самым фанатичным врагом всех реформ, исходящих от русского народа. Он открыто выступал за невежество и деспотизм, считая их единственными гарантиями существования монархии. Стойко придерживаясь средневековых норм правления, он не испытывает ничего, кроме безоговорочного недоверия к шагам западной цивилизации. То, что мы называем конституционным правительством, в глазах этого первосвященника является систематизированным злом, простым прикрытием анархии» ^{[11, 1 Nov. 1905]}.

Подобные сообщения журналиста явно формировали у британского читателя весьма негативное впечатление об упомянутом государственном деятеле Российской империи.

Еще один признак, свидетельствующий о реальных намерениях русского императора изменить существующий строй, автор находил в телеграмме, опубликованной во французском издании «Éclair». Со слов журналиста, в телеграмме сообщалось, что генерал-губернатор Санкт-Петербурга Д.Ф. Трепов «сдался вслед за царем».

Заметим, что, когда в октябре 1905 г. началась всеобщая политическая стачка, грозившая уличными волнениями, Трепов приказал расклеить на улицах Петербурга приказ по войскам, в котором заключалась знаменитая фраза: «патронов не жалеть» ^[13]. Таким образом, лидеры революции явно видели в Трепове врага.

Продолжая свою мысль, корреспондент английской газеты, замечал, что если информация о генерал-губернаторе Петербурга достоверна, то «революционеры могут надеяться, что царь перестанет полагаться на вооруженную силу, как на основной аргумент в своей политике» ^{[11, 1 Nov. 1905]}.

В статье журналист рассуждает и о том, кому может достаться портфель министра внутренних дел в кабинете С.Ю. Витте. Ссылаясь на сообщения британской «The Times» и французской «Éclair», корреспондент отмечал, что прогнозы, относительно нового министра, в данных изданиях разнятся. В первой газете утверждали, что должность займет князь Алексей Оболенский, ранее служивший товарищем министра финансов. В действительности же в правительстве Витте князь займет пост обер-прокурора Святейшего синода. Во французском издании отдавали предпочтение «известному умеренному либералу и редактору издания «Русь» – Кузмину-Караваеву» ^{[11, 1 Nov. 1905]}. Однако, будущий член первой и второй Думы от Тверской губернии В.Д. Кузьмин-Караваев не войдет в правительство Витте. Кроме того, автор статьи называет его редактором «Руси», что является ошибкой, так как Кузьмин-Караваем только публиковался в данной газете, а ее издателем на тот момент был А.А. Суворин ^{[14, с. 468]}.

Сам же корреспондент «The Pall Mall Gazette», например, хотел бы видеть на посту министра народного просвещения Российской империи выдающегося судебного деятеля, под председательством которого суд присяжных оправдал в 1878 г. революционерку В.И. Засулич, – А.Ф. Кони ^[15]. Автор статьи писал, что подобное решение «могло бы служить некоторой гарантией положительной динамики развития государства в данном направлении» ^{[11, 1 Nov. 1905]}.

Но несмотря на все вышесказанное, журналист британского издания считал все эти намеки на перемены «недостаточными, чтобы продемонстрировать всю добросовестность нового режима, который пока только протестует против своих же честных намерений и сознательно воздерживается от всяких гарантий по созданию выборной ассамблеи» ^{[11, 1 Nov. 1905]}.

Основные ошибки царя и его окружения корреспондент видел в том, что военное положение в стране все еще продолжало действовать и «отсутствовали какие-либо намеки на амнистию политзаключенных».

В свою очередь автор публикации предлагает «эффективный способ» разрешения сложившейся ситуации, прибегнув к которому и одновременно объявив амнистию, «его Величество смог бы убедить даже российский пролетариат в своем искреннем желании удовлетворить все разумные требования». По мнению журналиста, царю следовало вернуться в Санкт-Петербург и лично, без охраны, предстать перед народом, выслушав все петиции и предложения. «Случай в высшей степени, подходящий для того, чтобы продемонстрировать моральное мужество и решимость» – считал автор статьи. Корреспондент также подмечает, что если бы царь уже был известен как сильная личность, то Манифест «возымел бы желаемый эффект» ^{[11, 1 Nov. 1905]}.

Последние размышления журналиста дают основания полагать, что он был невысокого мнения о русском монархе, считая его достаточно слабым правителем. Корреспондент сомневался, что у Николая II «хватит духу», чтобы выйти к народу. Положения Манифеста, по его мнению, могли быть реализованы только при наличии сильно человека на троне, либо, ввиду отсутствия такого, начатое завершит масштабная революция.

Таким образом, журналист «The Pall Mall Gazette», хотя и возлагал надежды на благополучный исход российских событий, больше все же склонялся к тому, что царю не удастся реализовать заявленного в Манифесте, а начавшаяся в январе 1905 г. революция будет продолжаться.

Схожих настроений придерживалась и еще одна консервативная британская газета «The Daily Telegraph & Courier» ^{[16, 1 Nov. 1905]}. В начале статьи корреспондент издания описывал ликования Санкт-Петербурга по случаю обнародования Манифеста: «люди весь день шествовали по улицам города, распевая «Марсельезу» и «Боже, царя храни!», останавливались на площадях, молились в церквях, при этом не зная, чего они хотят и что получили». «Выпускать пар» – так, по сообщению автора, некоторые называли «грубые выходки огромной толпы», заполонившие 17 октября улицы российской столицы. Сам корреспондент также был склонен придерживаться данного определения происходящему. Уже в этих нескольких цитатах можно уловить некоторое пренебрежительное отношение автора к ликующим представителям русского народа. По его мнению, воодушевление общества вскоре должно было закончится. «Утихший ветер теперь грозит смениться ураганом, а за бескровной революцией последует кровавый и бессмысленный бунт» – полагал журналист. Кроме того, большое внимание он уделял мнению российских социалистов, которые оставались недовольны Манифестом. Автор задал вопрос некоторым социал-демократам и эсерам (имен автор не указывает) о том, какие условия удовлетворят их, либо побудят к сотрудничеству с властями. Журналист получил разные ответы, но, как он отмечал, «все были согласны в едином – борьбу следует продолжать». Полагаясь, вероятно, на мнение революционно настроенных социалистов, корреспондент не исключал и вероятности начала гражданской войны в России, так как «свобода абстрактна, агитаторы агрессивны, население неспокойно, солдаты страдают от провокаций». Завершал свое сообщение автор, как и журналисты иных английских газет, надеждой на то, что «здравый смысл и самообладание русского народа все-таки победят» ^{[16, 1 Nov. 1905]}.

Отдельно внимания заслуживают сообщения корреспондентов «The Daily Telegraph & Courier» из разных стран о том, как в этих странах восприняли Манифест 17 октября. Так, в телеграмме из Парижа сообщалось о надеждах французской общественности на то, «что уступки, на которые наконец публично согласился царь, восстановят порядок в России». Однако, отмечалось, что «потребуется некоторое время, чтобы успокоить страну, а плоды этого важного шага будут заметны не сразу». Во французской столице также полагали, что составление Манифеста «является полной и исключительной заслугой графа Витте» ^{[16, 1 Nov. 1905]}. Такого рода сообщения публиковались и в «The Morning Post», парижский корреспондент издания в своей телеграмме кратко пересказал интервью с либеральным политическим деятелем и редактором газеты «Освобождение» – П.Б. Струве, находившемся на тот момент в эмиграции в Париже. В интервью политик утверждал, что «усилия его партии отныне будут направлены на достижение всеобщего избирательного права» ^{[4, 31 Oct. 1905]}, что также, по его мнению, являлось главным условием для полного успокоения народа. Струве верил, что рано или поздно правительство уступит в данном вопросе и «демократы смогут продолжат свою работу уже на новых законных основаниях». Упоминая «его партию», журналист скорее всего имел в виду партию кадетов, так как вернувшись из эмиграции в 1905 г., уже после 17 октября, Струве примкнет к числу членов данной политической организации ^[17]. В этом же номере «The Morning Post» кратко описывалось, какую характеристику давала Манифесту парижская «Le Temps». Газета называла рассматриваемый законодательный акт «не вполне ясным и непонятным». Утверждалось, что действия, предпринятые любым правительством под таким внешним давлением, не могут внушать особого доверия. Автор полагал, что судить о новых уступках царя можно будет лишь тогда, когда они будут претворены в жизнь. На редкость откровенная статья заканчивается замечанием о том, что «России итак было дано достаточно обещаний, и пора начинать действовать» ^{[4, 31 Oct. 1905]}.

В Берлине же на рассматриваемое событие отреагировали с меньшим оптимизмом. Корреспондент «The Daily Telegraph & Courier» писал: «Все слои населения встретили эту новость с удовлетворением, степень которого варьировалась в зависимости от принадлежности к тому или иному политическому течению» ^{[16, 1 Nov. 1905]}. Как отмечал журналист, «официальные круги восприняли манифест весьма сдержанно». Кроме того, высказывались опасения, что «полный крах последней опоры автократии в Европе может каким-то неопределенным образом повлиять на стойкие монархические институты Германии», но даже в ультраконсервативных кругах эта точка зрения не получила широкого распространения. По мнению автора, официальная точка зрения немецкого истеблишмента содержало примерно следующие убеждения: «политические свободы сделают русский народ более дружелюбным соседом, менее опасным во времена международных беспорядков и лучшим покупателем немецкой продукции» ^{[16, 1 Nov. 1905]}. Больший энтузиазм, в связи с «падением абсолютизма», преобладал в либеральных кругах и среди социалистов.

В Вене встретили Манифест с «почти неописуемым чувством облегчения и радости» ^{[16, 1 Nov. 1905]}. Корреспондент замечал, что уже много лет ни одно политическое событие не производило здесь такого впечатления. Политические круги Австрии связывали большие надежды «с наступлением новой эры в России». Высоко австрийцы оценивали и сам Манифест, полагая, что он представляет собой «реальную, вполне актуальную и неприкрытую конституцию». Дополняет данное сообщение телеграмма венского корреспондента «The Morning Post», в которой высоко оценивалось создание в новом виде Совета министров Российской империи, что являлось «самым верным признаком реальности будущего прогресса». Утверждалось, что именно «анархия, царившая в российских государственных ведомствах, была самым крупным препятствием на пути реформ» ^{[4, 31 Oct. 1905]}. Кроме того, событие 17 октября 1905 г. воспринималось в Вене как «вхождение России в ряды конституционных государств», что, в свою очередь, являлось «победой для европейской цивилизации» ^{[4, 31 Oct. 1905]}.

Подобные настроения царили и в Италии. Как сообщал корреспондент «The Daily Telegraph & Courier», в Риме надеялись, что данное событие станет началом новой эры для России – «эры спокойствия, прогресса и процветания» ^{[16, 1 Nov. 1905]}. Столь искренние пожелания автор телеграммы связывал с тем, что Италия имела на тот момент «значительные общие интересы с Россией, особенно в коммерческой сфере и во внешней политике». Отмечалось также, что короля Италии Виктор Эммануил III узнав о Манифесте не скрывал удовольствия. Даже папа римский Пий X «был очень доволен, когда ему сообщили эту благую весть».

В крупнейшем городе США Нью-Йорке официальные круги называли Манифест «поразительным», а также нарекли «новой Великой хартией вольностей, открывающей новую Россию». Признавалось, что народ одержал огромную моральную победу, которая послужит ориентиром на будущее. Американская общественность выражала большие надежды на то, что люди смогут справиться с поставленной перед ними задачей, и в этой связи отмечалось, что «русские уже приобрели некоторый опыт самоуправления в сельских администрациях и в провинциальных делах». Вероятнее всего корреспондент имел в виду опыт земских учреждений.

Неоднозначно восприняли Манифест в канадском Торонто. Как сообщал корреспондент «The Morning Post», канадская пресса выражала удовлетворение тем, что «граф Витте смог склонить императора к свободе» ^{[4, 31 Oct. 1905]}. Однако выдвигались опасения, что данный шаг был сделан слишком поздно, и теперь «Россию ждут значительные потрясения и страдания, которых можно было бы избежать, если бы Манифест был обнародован несколькими месяцами ранее». В то же время, отмечалось, что многочисленные русские поселенцы из канадских городов «с большим энтузиазмом восприняли известие об освобождении России».

Отдельно стоит отметить, что в «The Daily Telegraph & Courier», как и во многих других крупных британских изданиях, помимо прочего, предоставлялась информация и о том, какое влияние оказал рассматриваемый Манифест на российские ценные бумаги. В газете были опубликованы данные с фондовых бирж Берлина, Вены, Нью-Йорка и Парижа. Наблюдался повсеместный рост российских акций. Например, акции Русского для внешней торговли банка выросли на 10%. Отмечался особый оптимизм немецких производителей, которые полагали, что «для немецкой торговли с Россией открывается новая эра процветания» ^{[16, 1 Nov. 1905]}. Вместе с тем, финансисты нью-йоркской фондовой биржи считали, что пока еще слишком рано оценивать все последствия событий в России для ценных бумаг, но общее настроение, как отмечал корреспондент, было довольно оптимистическим.

Как можно заметить, мнения британских корреспондентов, относительно событий 17 октября, расходятся в соответствии с их политико-идеологическими пристрастиями и, отчасти, личным политическим опытом. Журналист либеральной «The London Daily News» выражал куда большие надежды на реализацию положений Манифеста, нежели его коллеги из консервативных «The Morning Post», «The Pall Mall Gazette» и «The Daily Telegraph & Courier». Однако, все корреспонденты хотя и с разной степенью оптимизма, не оставляли надежд на то, что в Российской империи может быть установлен конституционный строй. Эти взгляды на происходившие в России события характерны и для других британских журналистов, наблюдавших все происходящее непосредственно на месте.