«Шеклянурский текст» в романе Йывана Осмина «Между небом и землёй»

Кудрявцева Раисия Алексеевна доктор филологических наук профессор, кафедра финно-угорской и сравнительной филологии, Марийский государственный университет 424002, Россия, республика Марий Эл, г. Йошкар-Ола, ул. Кремлевская, 44, каб. 503 Kudryavtseva Raisiya Alekseevna Doctor of Philology Professor of the Department of Finno-Ugric and Comparative Philology at Mari State University 424002, Russia, Respublika Marii El, g. Ioshkar-Ola, ul. Kremlevskaya, 44, kab. 503 kudsebs@rambler.ru Другие публикации этого автора

Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда в рамках научного проекта № 22-28-00388 «Марийский роман: история и поэтика».

Роман «Кава ден мланде коклаште» («Между небом и землёй») написан Йываном Осмином в 1992–1993 годах и опубликован отдельной книгой в 1996 году, еще при жизни писателя (умер в 1997 году). Данное издание было обозначено как первые две книги романа, которые автор намерен был продолжить и уже писал это продолжение (в опубликованном варианте произведение завершается началом 1940-х годов), о чем свидетельствует фраза, обращенная к читателям: Возымемым лудын, ала тыят, лудшо таҥ, мый дечем ушанрак лият. Садлан умбакыже возем, возем, серем! ^{[11, с. 261. Далее цитируется данное издание, страницы указываются в тексте в квадратных скобках. – Р. К.]} (Может быть, прочитав написанное мною, и ты, друг-читатель, станешь умнее меня. Поэтому дальше пишу, пишу, строчу!).

Роман Йывана Осмина документальный по стилевой доминанте, хроникальный по композиции, автобиографический по характеру и степени представленности авторской биографии (внешней и внутренней), мемуарный по художественной проекции изображаемого времени. В основной своей части повествование лирически-возвышенное – это подчеркивал и сам автор в концовке второй книги, называя романтическим как свою книгу, так и свою жизнь. Романтикой обозначен и «шеклянурский текст» романа, в котором, действительно, много красивого и лирического. Что касается автобиографизма, то он у Йывана Осмина «открытый» – это закреплено в субъектно-объектной сфере произведения в виде перволичного повествования, а также максимально включенного в фабульное пространство образа повествователя-персонажа, достоверного именования всех действующих лиц и т. д.

Роман направлен на молодого читателя, которого автор хотел бы ознакомить со своей собственной биографией, а через нее с особенностями социокультурной эпохи, частью которой он является, а также искренне желал удержать марийскую читающую публику и весь марийский мир на волне этнической самоидентификации, что позволит сохранить язык и культуру народа, а также сохраниться самому народу – а это всё, в свою очередь, является условием для удержания интереса молодежи к литераторам, писавшим на марийском языке, в том числе и к нему – Йывану Осмину. Именно об этом идет речь в авторском вступлении к роману: Мый эртыше илышем у тукымлан возен-сӱретлен ончыктынем. Рвезе калык – у тукым – возымем лудаш тӱҥалеш гын, ом коло; калыкем йылмыжым, культурыжым йомдарен ок йом гын, мыят ом йом; тукым гыч тукымыш илаш тӱҥалам [с. 4] (Я хочу описать-зарисовать свою прошлую жизнь. Если молодёжь – новое поколение – будет читать написанное мною, то не умру; буду жить в поколениях).

Рассматривая «шеклянурский текст» как вариацию локального (регионального) сверхтекста, который применительно к марийской литературе в региональной науке специально заявлен сегодня лишь относительно «моркинского текста» ^{[6; 7]}, а также «национального текста», просматриваемого в русских переводах марийской поэзии ^[17], мы определяем его составляющие (знаки), исходя из имеющегося опыта исследования таких текстов в русской литературе (петербургского ^[10], сибирского ^{[14; 15; 16; 18]}, северного ^{[4; 5]}, алтайского ^{[1; 2; 3]}, крымского ^[9], лондонского ^[13] и др.). Так, З. Г. Минц отмечала, что «непременным условием принадлежности произведения к разряду «петербургских» считается присутствие черт городской топографии и быта» ^[10]. Художественная картина мира, которая запечатлевается в региональном литературном сверхтексте, «включает в себя совокупность ландшафтных характеристик, образов природы, человека, его места в мире, общие категории пространства, времени, движения, а также особый склад мышления» ^[4]. Она отражает особенности менталитета населения, края, территории, «оказывается связанной, с одной стороны, с индивидуально-авторским, субъективно-личностным образом мира (возникающим в творчестве отдельных писателей, как уроженцев этого края, так и ʺосваивающихʺ его как ʺчужуюʺ территорию), а с другой – с общенациональной картиной мира, а её воссоздание является одной из наиболее важных задач при исследовании феномена каждого регионального сверхтекста» ^[4].

«Шеклянурский текст» романа – это средоточие информации о специфичных сторонах деревни Шеклянур середины 1930-х годов как социокультурного пространства (о событиях и людях, об особенностях ландшафта, быта, культурных традиций, языка). Данная информация будет особенно интересной для искушенного, контекстуально компетентного читатель, например, выходцев из Шеклянура, как автор данной статьи, или знатоков его истории в силу профессиональных или познавательных интересов. В рамках научного подхода к «шеклянурскому тексту» в романе Йывана Осмина, безусловно, будут интересны проблематика, завязанная на шеклянурской линии сюжета и шеклянурской части биографии центрального персонажа, система документальных персонажей и событий, пейзажные описания, административно-географические реалии, этнографические сцены и детали, особенности языка (диалектная речь, топонимика). Рассмотрим основные составляющие (знаки) «шеклянурского текста» и его контекста.

Исторический контекст «шеклянурского текста»

«Шеклянурский текст» в романе – это примерно 25 страниц книжного текста [с. 171–197], представляющих воссозданный в хронологической последовательности один период в жизни писателя, недлительный (с августа 1936 года по начало июля 1937 года), но богатый событиями и эмоциями, подробно описанный в контексте драматических событий сталинской эпохи, коснувшихся и марийского края. Нарастающее давление на интеллигенцию в определенной мере послужило поводом для ухода Йывана Осмина из редакции «газеты «Марий коммуна» и для возникновения «шеклянурской» страницы в его биографии.

«Шеклянурский текст» обрамлен духом трагических событий в стране и в марийском крае. Так, до его фактического начала автор замечает в романе: 1936 ий августышто, Москваште троцкистско-зиновьевский центрым судитлыме деч вара, Йошкар-Олаште эн ондак марий писатель-влак коклаште кугу кожганымаш тарваныш. (…) 22 августышто пӱтынь «Марий коммун» газетым троцкист-влакым лӱяш судитлыме шотышто Вышинскийын иктешлыме мутшо да моло материал айленыт; 29 августышто «Марий коммунын» редакторжо Голубкиным Маробком бюро членыш кандидат гыч лукмо, паша гыч кораҥдыме, редакторлан Павел Мокеевым шогалтыме. Марий писатель-влак икте почеш весе, шкеныштым святоеш шотлен, весышт ӱмбак лавырам кышкаш тӱҥалыныт: «буржуазный националист», «калык тушман» ярлыкым пижыктылыныт [с. 171] (В августе 1936 года, после суда в Москве над троцкистско-зиновьевским центром, в Йошкар-Оле начался большой страх, в первую очередь, в среде марийских писателей (…). 22 августа всю газету «Марий коммуна» заполнили обобщающая статья Вышинского и другие материалы по поводу судебного решения о расстреле троцкистов; 29 августа редактора «Марий коммуны» Голубкина убрали из кандидатов в члены Маробкома, отстранили от работы, редактором поставили Павла Мокеева. Марийские писатели по очереди, считая себя святыми, стали грязью закидывать других: приклеивали ярлыки «буржуазный националист», «враг народа»).

В этом контексте дальнейшая – шеклянурская – история его жизни кажется автору «божьей помощью», «подарком жизни»: Теве тыгай туткар тӱҥалме жапыште мыланем юмо «полшыш»: марий писатель ушемын вуйлатышыже П. К. Карпов (Пӱнчерский) мылам Москвасе М. Горький лӱмеш литературный институтышто заочно тунемаш тӱҥалаш характеристикым пуыш, да мый «Марий коммун» гыч шке кумылын кайышым; обоно Шеклянур (Медведево район) шымияш школыш марий йылмым туныкташ колтыш [с. 171–172] (В то время, когда началась такая беда, «помог» мне бог: руководитель союза марийских писателей П. К. Карпов (Пӱнчерский) дал мне характеристику для начала заочного обучения в московском литературном институте им. М. Горького, и я по собственному желанию ушел из «Марий коммуны»; обоно отправило в Шеклянурскую семилетнюю школу (Медведевский район) обучать марийскому языку). В Шеклянур Йыван Осмин отправился с благословления своего учителя С. Г. Чавайна, с подаренной им книгой дореволюционных стихотворений и рассказов запрещенного в стране русского писателя-эмигранта И. А. Бунина, с установкой на осторожность, внимание к политической ситуации и на важность личностно-мировоззренческой устойчивости.

Итак, Шеклянур представлялся персонажу-повествователю как некая возможность спасения, возможность избежать трагедии, а также как некий «оазис» для его профессионального (работа учителем) и творческого развития (здесь он готовился к поступлению в Литературный институт, имел возможность общения с марийскими писателями), для семейного счастья (был рядом с любимой женой, в Шеклянуре родилась его дочь), как свободное и благоприятное пространство, не лишенное социальных проблем и драматических обстоятельств, но, казалось, далекое от прямых политических конфликтов.

Завершающим эпизодом в шеклянурской биографии автора, являющимся частью трагического по пафосу кольцевого обрамления «шеклянурского текста», становится присланное Йывану Осмину в Шеклянур и написанное на русском языке письмо (машинописная копия, датировано 15 июня 1937 года, № 14/110) от Михаила Калашникова, идеологизированного секретаря правления союза марийских писателей, призывающего искоренять врагов народа (Борьба с врагами народа – гадами-троцкистами, бухаринско-рыковской сволочью должна быть темой художественных произведений наших советских писателей, мы должны громить этих гадов и своими произведениями [с. 196]) и обращающегося к писателям лично подать свой голос, «высказаться в печати» в пользу «разоблачений буржуазных националистов и их приспешников» [с. 195], «чтобы как можно быстрее покончить со всякого рода нечистью в марийской советской литературе» [с. 196]. Шеклянурская часть романа заканчивается вопросами, которые задает себе всерьез обеспокоенный этим письмом автобиографический персонаж-повествователь в московском поезде (едет в Литературный институт сдавать вступительные экзамены: «Мыйым арестоватлат але огыт?» (…) «Мыйым кучен наҥгайышаш улыт гын, молан Калашников гад-влакым йӧршын пытараш, нунын произведенийыштым осалын лончылаш йодеш?» Ала тудо мыйымат тергынеже: калык тушман-гад улам але уке? [c. 197] («Меня арестуют или нет?» (…) «Если меня должны арестовать, то зачем Калашников просит меня уничтожить гадов, анализировать со злостью их произведения?» Может, он и меня хочет проверить: я гад-враг народа– или нет?). В этих вопросах – не только страх за свою жизнь, но и глубокое понимание кардинально меняющейся политической ситуации и трагедии времени.

В основной части повествования о шеклянурской части биографии автора тоже есть драматические ситуации и штрихи, но они немногочисленны и даются как «глубокий» фон (как бы «мимоходом»). Предваряя их, Йыван Осмин запечатлевает сначала свое первое тягостное впечатление от социальной действительности изображаемого пространства (Мый, Шеклянурышто шужен колаш огыл манын, олаш мӧҥгеш куржашат шоненам ыле… [с. 173] – Чтобы в Шеклянуре не умереть с голоду, я даже думал о том, как обратно убежать в город), а затем, в процессе повествования, прямо замечает: Шеклянур – икмарда ял, но туштат илыш карусель дене модмо гай лийын огыл [с. 192–193] (Шеклянур – обыкновенная деревня, но и здесь жизнь не была похожей на игры с каруселью). Иронически осмысляя радость бедного крестьянства Шеклянура, освободившегося от «кулаков» (при организации колхозов крестьян побогаче «выдавили» в город или сослали в Сибирь), дружно распевающего весёлую песню (…илыш сае, весела [с. 193] – …жизнь хороша, весела), автор отмечает, что оно оставалось в крайней нищете. Повествователя искренне волнует нищета шеклянурских крестьян, и он не разделяет радость бедных и ленивых крестьян по поводу новой жизни; неслучайно слово «ласкан» (спокойно) из известной советской песни применительно к общей картине шеклянурской полуголодной крестьянской жизни в речи повествователя заключено в кавычки и именно в закавыченном варианте повторяется два раза: Вара пӱтынь Совет эл кече еда радио дене мурен: «Пеш кумдан шӱмбел элем шарлалын, уло лыҥ чодыра, пасу, вӱдат! Мый тыгае вес элым ом пале, кушто калык-влак ласкан илат!». Пеш «ласкан» илен улына! Ӱшаныза! Кызытат пеш «ласкан» илена! Пеле шужен! [с. 193] (Затем вся Советская страна ежедневно пела по радио: «Широка страна моя родная, / Много в ней лесов, полей и рек! / Я другой такой страны не знаю, / Где так вольно дышит человек» Очень «спокойно» мы жили! Верьте! И сегодня живем очень «спокойно»! Полуголодные!).

Трагические штрихи времени, проникающие в «шеклянурский текст», наиболее ощутимыми становятся к концу шеклянурского повествования, например:

– в истории поиска имени для только что рожденной дочери персонажа-повествователя, в первую очередь, в споре по этому вопросу с председателем сельского исполкома, который, чтобы не затрагивать вождя и не злить его местных функционеров, предложил скорректировать вариант желаемого Йываном имени и назвать ребенка не Сталина, а Сталиина (с двумя буквами «и» и чтобы ударение поменяло место: …вара ударенийже «и» букваш логалеш – …в таком случае ударение попадет на букву «и» [с. 192]);

– в замечаниях-комментариях повествователя по поводу трагических новостей, все больше просачивающихся в деревню и вселявших в него глубокую тревогу: Тыгак лие шошым, апрель тылзыште. Шеклянурыш шем увер тольо: «Марий калыкын йӧратыме писательже Шкетан ӱмыр лугыч колен...» Тунамак мыйын шӱмемлан роп чучо, вет мыйын пеш чот йӧратыме кугу йолташем, возаш туныктышем уке лийын. «Марий коммун» газетеш С. Г. Чавайнын ойган почеламутшо печатлалте, тудым лудын, шинчавӱдем йорген лекте [с. 193] (Так и случилось весной, в апреле месяце. В Шеклянур пришла черная весть: «Скоропостижно скончался любимый писатель народа мари…» Тогда же в душе стало неприятно, ведь не стало моего очень любимого друга, учившего меня писать. В газете «Марий коммуна» напечатали скорбное стихотворение С. Г. Чавайна, после прочтения его у меня потекли слезы); Я. П. Майоров-Шкетан колымо деч вара мыйын шӱмем ик ганат ласка лийын огыл: ойго почеш ойго пернен. Шеклянурыш чӱчкыдын поче-поче шем увер толеден: «Шабдар Осыпым наҥгайышт», «Чавайным наҥгаеныт», «Тыныш Осыпым наҥгаеныт», «Карпов-Пӱнчерскийым петыреныт», «Голубкинымат руалтеныт...» Тыгеракын, кажне йӱдым марий калыкын эн ушан ӱдыр-эргыже-влакым шолып машина дене тюрьмаш шупшыктеныт. Кидыштым шеҥгек пидын, орландарымашке, колымашке наҥгаеныт. Кӧмыт вара тыге толашеныт? Такшым, нуным шукын паленыт. Марий областьыште ондак партий обкомын секретарьжылан ыштыше Ежовын палачше-шамыч, НКВД-н «комиссарже» Карачаров да молат. (…) Мутат уке, тунам мый чылажым тачысе наре пален омыл, но иктым раш шинченам: Чавайнат, Шабдар Осыпат, артист-влак Василий Якшоват, Анисим Мамуткинат, Александр Ямаеват, Анастасия Филипповат мыйын йолташем, туныктышем лийыныт. Шеклянурышто улмем годым эше Ялкайным, Олык Ипайым, Йыван Кырлям «чекист-влак» манме бандит кашак тӱкен огыл ыле, но мыйын чонем олмыж гыч садак куснен, шкат лӱдын иленам, вет мый чыла марий писатель дене кылым кученам, «У тукым» лӱман книгамат лектын, С. Г. Чавайнын творчествыжлан 30 ий темме юбилей пайремым палемдымаште журналист семын полшенам [с. 194] (После смерти Я. П. Майорова-Шкетана моя душа никогда не было спокойной: беда за бедой. В Шеклянур часто друг за другом шли черные вести: «Шабдара Осыпа увели», «Чавайна увели», «Тыныша Осыпа увели», Карпова-Пӱнчерского арестовали», «И Голубкина схватили…» Таким образом, каждой ночью тайно на машине увозили в тюрьму самых умных дочерей и сыновей народа мари. Повязав руки сзади, уводили на страдание, на смерть. И кто же так старался? Вообще-то, их многие знали. Палачи Ежова, прежние секретари обкома партии в Маробласти, «комиссар» НКВД Карачаров и другие. (…) Безусловно, я всего не знал тогда, как сейчас, но одно знал точно: и Чавайн, и Шабдар Осып, и артисты Василий Якшов, Анисим Мамуткин, Александр Ямаев, Анастасия Филиппова были моими друзьями, учителями. Во время моего пребывания в Шеклянуре так называемые «чекисты», группа бандитов, ещё не трогали Ялкайна, Олыка Ипая, Йывана Кырлю, но моё сердце было не на месте, и сам жил в страхе, ведь я поддерживал связь со всеми марийскими писателями, и книга моя под названием «Новое поколение» опубликована, как журналист помогал в организации юбилейного праздника в честь 30-летия творческой деятельности С. Г. Чавайна);

– в эпизоде вынужденного уничтожения книг на марийском языке по распоряжению роно: 1937 ий май ала июнь тылзыште роно гыч кагаз тольо: чыла марий йылме учебникым, марий литератур хрестоматийым тунемше-влак деч погаш да йӱлаташ, йӱлатыме нерген актым возаш да ронош колташ. Ме, Кардаков да Нагорских дене пырля каҥашен, тунемше-влак деч ик учебникымат ышна йод, мыйын архивем техничке Мария Тарасова ончылно йӱлаташ да актеш тудымат подписатлыкташ лийна. Тыгак ыштышна. Марпа дене коктын пачерыштына техничке ончылно мыйын кагаз орамым — «У вий» журнал-влакым, писатель-влакын серышыштым, Чавайнын, Шабдар Осыпын, Сави-Мухинын, Кармазинын, Тыныш Осыпын книгаштым тулан коҥгаш кышкен шинчышна, тулвондо дене пудыратылын, шикшыш савырен, шинчавӱд дене тамыкыш ужатышна [c. 194] (В мае или июне 1937 года пришла бумага из роно: забрать у учеников все учебники марийского языка, хрестоматии по марийской литературе и сжечь, написать акт о сожжении и отправить в роно. Мы, договорившись с Кардаковым и Нагорских, не попросили у учеников ни одного учебника, решили сжечь мой архив в присутствии технички Марии Тарасовой и попросить её тоже расписаться в акте. Так и сделали. Дома, перед техничкой, мы вдвоем с Марпа сидели и бросали в горящую печь кучу моих бумаг – журналы «Новая сила», письма писателей, книги Чавайна, Шабдара Осыпа, Сави-Мухина, Кармазина, Тыныша Осыпа, переворачивая кочергой, превращая в дым, проводили со слезами в ад).

Административные и топографические реалии. Шеклянур в лицах

Топоним «Шеклянур» используется в «шеклянурской» части романа 26 раз. В первый раз он встречается вместе с указанием на то, что деревня входит в Медведевский район, и на то, что Йывана Осмина направило туда обоно (областной отдел народного образования) учителем марийского языка.

Точными и емкими штрихами рассказано автором про особенности расположения деревни, управления ею, про конкретные места, связанные с профессиональными интересами, бытовой и общественной жизнью Йывана Осмина. Так, сразу становится ясно, что Шеклянур был расположен близко к Йошкар-Оле (сейчас принято считать, что в 20 километрах от центра города); почти все передвижения повествователя между Шеклянуром и Йошкар-Олой осуществлялись пешим ходом: и первое появление молодого учителя в деревне с молодой женой Марпа – студенткой техникума искусств (…Шеклянурыш йолын пырля кайышна [c. 172] – …Вместе пошли в Шеклянур пешком), и субботние его путешествия в город за книгами (Тыге мый кажне шуматкечын Йошкар-Олаш йолын кошташ тӱҥальым [c. 177] – Так каждую субботу я начал ходить пешком в Йошкар-Олу), и встречи с писателями (Йошкар-Олаш йолын чымалтым. Олык Ипай деке [c. 176] – Помчался в Йошкар-Олу пешком. К Олыку Ипаю).

Йыван Осмин работал в семилетней (основной) школе; про ее структуру и расположение в деревне автор пишет с предельной документальностью: Шымияш школ пӧрт ял покшелне ыле, тушто кум класс гына лийын: 5-ше гыч 7-ше йотке. 1–4 класс-влак посна пӧртлаш верланеныт [с. 193] (Семилетняя школа находилась в середине деревни, там были всего три класса: с 5-го по 7-ой. 1–4 классы располагались в отдельных домах); Шеклянурышто школ ик пачашан веле, но тудо ял покшелне ныл угылан кугу пӧртым айлен, туш пураш парадный омса деч посна эше кум омса ыле. Школышто кум класс [с. 173] (Школа в Шеклянуре всего лишь одноэтажная, но она занимала в середине деревни четырехугольный большой дом, для входа в неё, кроме парадной двери, были еще три отдельных двери. В школе три класса).

По инициативе Йывана Осмина при Шеклянурской семилетней школе была открыта «Вечерняя школа», где, в основном, как отмечает автор, обучались девушки, не имевшие в силу разных причин возможности посещать основную школу, и где Осмин стал работать учителем марийского языка, марийской литературы и пения.

В «шеклянурском тексте» воссозданы достоверные образы работников школы: директор и учитель истории Александр Иванович Кардаков (жена его Клавдия Афанасьевна) и завуч (также ещё и учитель естествознания, биологии) Андрей Кириллович Нагорских, проявившие к Йывану Осмину исключительно доброе, участливое и понимающее отношение; математик Соколов Александр Васильевич, подтрунивавший над Йываном Осмином, якобы влюбившимся в первую красавицу деревни; «техничка» Мария Тарасова.

В романе показан также целый ряд реальных лиц, находившихся за пределами школы, но полноправно входящих в «шеклянурский текст» по мере представления хронологии событий, которые так или иначе связаны с шеклянурской биографией Йывана Осмина, например:

– председатель сельского исполкома Волков Иван Андреевич (поддержал идею открытия вечерней школы, за которую ратовал приезжий учитель, а также убедил его в том, что не нужно называть дочь Сталиной, поразив повествователя своей политической грамотностью и предусмотрительностью);

– председатель колхоза «Чодыра марий» Геннадий Комаров, который говорил о необходимости открытия вечерней школы;

– Кудрявцева Пелагея Фёдоровна (в реальности – Федотовна, её отец Федот Захарович – дед автора статьи; в момент описанных событий ей было примерно 16 лет), которая пригласила молодого и «самого уважаемого в Шеклянуре» учителя вместе с женой на девичий праздник. Плагий (марийский эквивалент имени «Пелагея») сразу сразила его своей необыкновенной красотой: Мыйын «оръеҥем» ик кастене тугай мотор ӱдырым пачерышкем конден пуртыш – ончен, шерет ок тем. Ӧрынам веле – ватем шкеж деч чеверым муын [с. 181] (Моя «невеста» однажды вечером привела в мой дом такую красавицу – не насмотришься. Я даже удивился – моя жена нашла еще краше, чем сама). Приведем фрагменты имеющегося в романе развернутого динамического портретного описания, насыщенного деталями психологической направленности и также данного сквозь призму восприятия персонажа-повествователя (в данном случае – 21-летнего учителя пения вечерней школы), очарованного девушкой, её манящей красотой и природным женским обаянием: Кудрявцева Плагий школыш телым портышкем дене толеш ыле, а мураш-кушташ тӱҥалмеке, кудаш кудалта да сумкаж гыч катам луктын чия. Адакшым эн мотор тувыржым чиен толеш (…). Плагий топкатарак капан, тыртыш шӱрган ош ӱдыр ыле. Кыдалешыже пеҥгыде ӱштым прежаж дене ӱшталеш, кыдалжым вичкыжемда. Чот овартен кӱктымӧ тыртыш сукыр гай коеш. Хорым мураш туныктымем годым Плагийын шемалге юзо шинчаже мыйын ужаргырак шинчам деч ойырлен огыл. Тыге качым я ватан пӧръеҥымат юзо шинчаж дене ик гана шӱтен ончалеш гынат, пӧръеҥ локтылалт кертеш [с. 184–185] (Кудрявцева Плагий зимой приходила в школу в валенках, а перед пением и танцами снимала и надевала туфли, доставая из сумки. Вдобавок надевала самое красивое своё платье (...). Плагий была коренастой девушкой, белой, с круглым лицом. На талии застегивала пряжкой крепкий пояс, талию утончала. Походила на сильно раздутый испеченный каравай. Когда я обучал пению хор, тёмные волшебные глаза Плагий не отрывались от моих зеленоватых глаз. Если даже один раз так пронзит своими волшебными глазами жениха или даже женатого мужчину, мужчина может испортиться). Благодарный поцелуй девушки в щеку за то, что учитель помог облегчить её зубную боль какой-то странной, ослепившей глаза, микстурой и за то, что проводил по её просьбе домой, надолго запал в его памяти, а сами проводы до ворот, похожие на неожиданное мимолетное романтическое свидание с Плагий, стали поводом для бесконечных деревенских слухов и злобного, со слезами, возмущения беременной жены повествователя и, как юмористически заметил автор, из-за всего этого он чуть не помер (готов был удавиться от стыда, спасла его только поллитровая бутылка водки, припасённая и выданная ему женой); обращаясь к своему читателю, автор призывает избегать подобных «приключений». С фактологической достоверностью автор представляет расположение дома Плагий – на той же улице, что и школа, только в её конце (Тудо ял мучаште ила [с. 185] – Она жила в конце деревни);

– акушерка Галя, русская девушка, ответственно выполняющая свои обязанности, немного знающая марийский язык и самая уважаемая в деревне;

– Крик кува, в доме которой проходил девичий праздник. Этот дом, наряду со школьными зданиями, домами, в которых проживал Йыван Осмин, также становится топографическим элементом «шеклянурского текста: 1936 ийыште мыланем Шеклянурышто тыгай «ӱдырйӱкш» пайремыште лияш логалын. Пайремже ял покшелнырак кок окнан тошто пӧртыштӧ эртыш. Тушто шоҥгырак ӱдырамаш шкет илен. Тудым «Крик кува» маныт ыле, марийже Кырля улмаш. (…) Тунам ялыште клуб лийын огыл. Ялсовет исполком пелен лудмо пӧрт гына улмаш, сандене ӱдыр-каче-влаклан ваш-ваш палыме лияш могай-гынат йӧн кӱлын [с. 180] (В 1936 году мне удалось побывать в Шеклянуре на таком «девичьем празднике». Праздник-то прошёл примерно в середине деревни, в старом доме из двух окон. Там жила в одиночестве пожилая женщина. Её называли «Крик кува», ее мужем был Кырля. (…) Тогда в деревне клуба не было. Была только изба-читальня при исполкоме сельсовета, поэтому девушкам и парням, чтобы знакомиться друг с другом, нужен был какой-нибудь способ);

– Иван Бакланов, талантливый художник, в изображаемое автором время ученик Йыван Осмина (Визымше классыште тунемше ик тале йочам [с. 188] – Один мой сильный ученик), очарованный первой своей встречей с Олыком Ипаем и назвавший организованное учителем мероприятие праздником; пытавшийся спрятать (не отдавать студентке-практикантке – на литфак пединститута) понравившийся ему сделанный учителем портрет Пушкина; выполняя задание учителя, нарисовавший на уроке пришкольную берёзу, которая на его картине оказалась красивее, чем в реальности (Иван Бакланов школ ончыл куэм сӱретлен, лум йӧршан укшер коклашкыже ужар оҥан киса ден йошкар оҥан ӧрш-влакым шындылын. Сӱрет моткочак сылне лийын! Чын куэ дечат мотор! [с. 193] – Иван Бакланов нарисовал пришкольную берёзу, на её снежные ветки понаставил зеленогрудых синиц и красногрудых снегирей. Рисунок получился очень красивым! Краше реальной берёзы), что побудило учителя показать картину классу как проявление подлинного искусства. Позднее, читаем в коротком комментарии Йывана Осмина, Иван Васильевич Бакланов окончит Поволжский лесотехнический институт, получив профессию инженера, известен народу будет как очень талантливый художник-карикатурист.

С документальной точностью воссозданы места проживания автора-повествователя в Шеклянуре и хозяева съемного жилья. Вот как, например, описано в романе первое место его проживания: Мыят школ директор Иван Александрович Кардаковын полшымыж почеш пеш сай пачерым муым: шоҥго кресаньык Василий Маркович Краснов дене илаш тӱҥальым [с. 172] (И я с помощью директора школы Ивана Александровича Кардакова нашёл очень хорошую квартиру: начал жить у старого крестьянина Василия Марковича Краснова); Тудын ик кугу пӧлеман пӧртыштыжӧ омсадӱреш оҥа дене ыштыме изи пӧлемже ыле [c. 173] (В однокомнатном большом его доме, около двери, была сооружена из досок маленькая комната); Ынде мыланна коҥгашеҥгел гай тыгай изи пӧлемыште илыман огыл [с. 183] (Теперь нам нельзя было жить в такой маленькой комнате, как запечное пространство). Иногда называет автор это место своего обитания чуланом, где в одиночестве он предавался самым разным размышлениям. Про хозяина дома Василия Марковича Краснова он пишет, что это был мари высокого роста, незлобивый (кроткий), передвигался всегда исключительно пешком. В тексте романа упоминается и его дочь Анук (в эпизоде обработки настрелянных Олыком Ипаем дроздов). Василий Маркович искренне уважал и его, и всех его гостей. Угощал их сельповским пивом, например, в ситуации приезда в Шеклянур Олыка Ипая: Пачер оза, мемнам пагален, ик ведра пурам (кавак сырам) нумал тольо [c. 178] (Хозяин дома, уважая нас, притащил одно ведро пива).

Про второе свое съемное жилище, куда автор-повествователь перешел со своей беременной женой, он замечает так: Тудо пешак умдылан [с. 183] – Он (пустой дом. – Р. А.) с множеством клопов. Хозяйка дома – школьная «техничка» Мария Тарасова, не справившись с надоевшими паразитами, смирившись с ними, ушла из дома, жила прямо в школе, в одном из её помещений.

В качестве топографического контекста «шеклянурского текста» предстают упоминаемые в повествовании окрестности Шеклянура:

– Мый южгунам Кучки чодыра гыч мераҥым лӱен толам ыле [с. 183] (Я иногда приносил зайца, пристреленного в кучкинском лесу). Кучки – деревня вблизи леса и автомобильного тракта Йошкар-Ола – Козьмодемьянск, примерно в 6 километрах по прямой линии от Шеклянура; в период пребывания Йывана Осмина в Шеклянуре в ней располагались Кучкинская школа, основанная в 1917 году в статусе земского начального училища, лесозавод, отправлявший пиломатериал на железнодорожную станцию Йошкар-Олы и колхоз «Кучкинский» ^[8] (сейчас ничего этого нет, как нет и Шеклянурской школы, в которой работал Йыван Осмин, и всех сельхозпредприятий, в которое когда-либо входило шеклянурское население).

– Марпа, Митькиныш каен, нумал кертмыж наре шинчалым кондыш. Мария Тарасован пӧрткӧргыжым шинчалан шокшо вӱд дене когарташ тӱҥале… [с. 183] (Марпа, сходив в Митькино, принесла соли, сколько смогла. Начала ошпаривать солёной горячей водой внутреннее помещение дома Марии Тарасовой). В данном случае упоминается населенный пункт Митькин. Митькин – это марийское название поселка Краснооктябрьский (в трёх километрах от Шеклянура, через лесной массив), сохранившееся в бытовой речи до настоящего времени и перекликающееся с русским обозначением этого населённого пункта при его образовании – Митькинский прорабский пункт (относился к объединению «Марилес»), который начинался «с бараков лесорубов и небольшой конторы и упоминавшийся «в списках населенных пунктов исполкома Совета депутатов трудящихся Марийской АССР от 1 февраля 1932 г. и 26 апреля 1939 г., причем, в последнем указано на официальный статус данного наименования» ^[12].

Проблематика и тональность собственно «шеклянурского текста»

Драматический и трагический пафос, мощно заявленный, как было отмечено нами выше, в кольцевой композиции, присутствует отдельными штрихами и в основной части повествования, то есть в собственно «шеклянурском тексте». Однако, основу собственно «шеклянурского текста» составляют не трагические сцены и факты, а повествовательные эпизоды и размышления повествователя, окрашенные романтикой и возвышенно-лирической тональностью. С таким художественным миром романа связан целый ряд проблем, поднимаемых автором.

Одна из таких проблем – это проблема высокого содержания и специфики труда учителя, а также связанные с нею проблемы профессионального роста и профессиональной радости, счастья. В «шеклянурском тексте» романа мы находим размышления персонажа-повествователя об учителе, о том, что он должен быть примером для учащихся и населения деревни, о высоком профессиональном реноме учителя, для поддержания которого важно всё – и его внешний вид, и поступки, и его взаимоотношения с детьми, со всеми субъектами социума, и педагогические «трюки», и методическое мастерство: …Уремыште моторын ошкылам, шоҥго-влак дене первыяк саламлалтам, школыш йолым сайын ӱштын пурем, йоча-влакым веселан вашлиям, классыш ӱпым сайын шерын пурем. Урокым вигак ом тӱҥал, мом-гынат оҥайым каласем, тидлан кок-кум минутым ом чамане. Урокшат сайын эртыже, шонем, каласкалыме годым икшывын омыжо ынже шу, колыштдымо йочам иканаште торжан ом вурсо... Икманаш, чыла тиде педагогын творческий йӧнжӧ, тудым кӱлынак эскерыман. (…) йоча тыйым йӧратыже манын, ача-ава дечат мастар лийман [с. 174] (Шагаю красиво по улице, со стариками здороваюсь первым, в школу захожу, хорошо вытирая ноги, весело встречаю детей, в класс захожу хорошо причесанным. Урок сразу не начинаю, рассказываю что-нибудь интересное, для этого не жалею две-три минуты. Думаю о том, чтоб урок прошёл хорошо; чтобы во время моего рассказа ребёнка не клонило ко сну, не ругаю сразу грубо не слушающего меня ребёнка… Одним словом, это всё творческий метод педагога, его нужно отслеживать. (…) чтобы ребёнок тебя любил, нужно быть мастером даже больше, чем родители).

Йыван Осмин, работая учителем, испытал все радости педагогического труда: Пашам мыйым куандарыш. Тиде куанымашем мый пиаллан шотленам [с. 174] (Моя работа меня порадовала. Эту радость я считал счастьем). Работа в школе помогла реализовать его природные организаторские способности, которые особенно успешными оказались в направлении творческого развития детей, их физического и интеллектуального роста. Ученикам вечерней школы очень нравились его уроки пения. Йыван Осмин создал вокальный ансамбль и очень переживал, что он «развалился» во время его болезни. Но он не унывает и моментально придумает новое увлечение для детей (обустроить стадион для катания на коньках), а когда дети подустанут от уборки снега на стадионе, найдёт для них еще более интересное занятие: Мый адакат нуным вес йӧн дене куандараш шонен пыштышым: леваш йымалне кийыше иктаж-могай кугу оравам (тыртышым) муаш. Муын кондышт. Ме тудым стадион покшелан кылмыктен шогалтыме кӱчык меҥгыш керын шындышна, орава ӱмбак кужу ломашым пеҥгыдын кылден пыштышна. Мемнан пеш чапле «карусель» лие: ломаш мучашешыже кок издерым пижыктена да ломашетым шӱкен куржына. Орава пӧрдеш, кок йоча кок издерыште шинча. Тыге йоча-влак черет дене мунчалтат ыле. Ынде лумым куаш ок кӱл, кеч-могай поран лийже – модыш корно тӧрлана веле. Тидын дене мыят самырык чонемым куандаренам [c. 187] (Я решил снова порадовать их новым приёмом: найти какое-нибудь большое колесо (круг), лежащее в сарае. Нашли и принесли. Мы его воткнули в центре стадиона на замороженную короткую палку, на колесо крепко привязали длинную жердь. У нас получилась прекрасная «карусель»: на конце жерди прицепили двое санок и бегали, толкая эту жердь. Колесо крутится, двое детей сидят на двух санках. Так дети катались по очереди. Теперь не надо было чистить снег, в любую метель игровая дорожка всё равно придет в норму. Этим я радовал и свою молодую душу). Йыван Осмин предстает как талантливый и заинтересованный педагог-организатор, умеющий устраивать для своих учеников праздник. Одним из таких праздников станет их встреча с поэтом Олыком Ипаем. Результатом высокопрофессиональной работы учителя становится признание учеников и местных жителей, которые на главном празднике деревни приготовят ему самое почетное место: – «Ӱдырйӱыш» пайремым почмаште эн пагалыме кугыеҥ лийман. Тый Шеклянурышто эн пагалыме учитель улат. Тидым чыла йоча ойла [c. 181] (– На открытии «Девичьего праздника» должен быть самый уважаемый взрослый человек. Ты в Шеклянуре самый уважаемый учитель. Об этом говорит каждый ребёнок).

Важнейшей частью проблематики «шеклянурского текста» становится проблема человеческих отношений (внимания, добра, сострадания, помощи и т. п.). В Шеклянуре молодой учитель испытал истинную радость от доброго и участливого к нему отношения огромного количества людей. Так, например, Йыван Осмин описывает понимание и помощь со стороны руководства школы. Молодому учителю марийского языка и литературы (всего 12 часов), чтобы можно было сносно жить, добавили до полной нагрузки часы по рисованию, черчению, физкультуре и пению, а также поручили дополнительную работу счетовода, благодаря чему он мог ежемесячно по дороге в банк на лошади заезжать к жене-студентке.

Неоднократно Йыван Осмин отмечает мудрые советы и по-отцовски заботливое отношение к нему со стороны хозяина дома, в котором он жил в первое время. Василий Маркович и его жена варили ему заячье мясо и ели его все вместе, как в семейном кругу; Василий Маркович был глубоко опечален, когда провожал своего квартиранта в другой дом, и по-хозяйски продолжал его опекать и помогать ему в обустройстве нового жилья; для новорожденной дочери учителя он почти сразу же «приволок» к нему сделанную из коры колыбельку, с кольцом и пружиной, чтобы прикрепить ее к матице.

Молодому учителю-отцу и его жене помогали всей деревней: Шеклянурышто «Маруся» лӱман «летчикын» азам ыштымыжым колмекышт, вате-влак школысо техничке Мария Тарасован пӧртышкыжӧ иктын-коктын толедаш тӱҥальыч, кажныже то шӧрым, то ӱйым, то иктаж-могай эмым конда. Марусян казаже ыле, казам пукшымылан-йӱктымылан Марпалан кажне лӱштыш гыч ик стакан шӧрым виешак йӱкта ыле, а ынде первыяк тудо мелнам кӱэшташ тӱҥале, кешыр когыльым да монь чумыртылеш» [с. 190] (Когда в Шеклянуре узнали о том, что «лётчик» по имени «Маруся» родила ребёнка, женщины поодиночке, по двое стали приходить в дом школьной технички Марии Тарасовой, каждый приносил кто молоко, кто масло, кто какое-нибудь лекарство. У Маруси была коза, за содержание козы с каждой дойки она насильно поила Марпа стаканом молока, а сейчас первым делом она начала печь блины, стряпала морковные пирожки и тому подобное). Так же дружно и с намерением оказать помощь выбирали в деревне имя для его дочери. Теве «ия рожет» могай поро улмаш! [с. 190] (Вот какая добрая оказалась «Чёртова дыра-то»!) – восхищенно и благодарно заявляет персонаж-повествователь, словно отвечая своей жене, которая, однажды обозлившись на мужа, назвала Шеклянур «чертовой дырой».

В «шеклянурском тексте» звучит проблема марийской национальной творческой интеллигенции и реализации творческих интересов человека. Отсюда немалое место занимают в нем восторженно описанные сцены встреч и творческого общения Йывана Кырли с его современниками-литераторами (Олыком Ипаем, к которому он каждую субботу ходил в город за книгами для подготовки к поступлению в Литературный институт; с писателем Григорием Ефрушем, который в описываемый период работал учителем Цибикнурской школы) или уважительное упоминание их имен (например, М. Шкетана, с которого началась в Шеклянуре череда «черных новостей»). В нем много поистине занимательных и познавательных историй о жизни известных писателей: о настоящем авторе знаменитой марийской песни «Ой, луй модеш…» (Ой, куница играет), о происхождении псевдонима «Олык» у И. С. Степанова, о споре Олыка Ипая и критика Пӱнчерского об имени «Николай»). Упоминаются имена редактора Маркнигоиздата Кузьмы Флегонтовича Смирнова и музыканта Никиты (в реальности, видимо, Кузьмы, так как в этом месте повествования издателями в книге размещена фотография композитора К.А. Смирнова [c. 177]) Алексеевича Смирнова, с которыми Йыван Осмин «обмывал» свою новую двухрядную гармонь («кок радаман хромкым»). С этой гармонью связаны неимоверная радость и творческий подъем Йывана Осмина, что подчеркнуто в эпизодах возвращения в Шеклянур, данных в романтически-возвышенных тонах. Первый эпизод (ехал после банка на лошади с женой): Ме коктын, орваш шинчын, Шеклянурыш кудална. Марфушем, сапым кучен, имньым виктара, а мый гармоньым шоктем [с. 176] (Мы вдвоём, усевшись в телегу, поехали в деревню. Моя Марфуша, держа вожжи, направляет лошадь, а я играю на гармони). Второй эпизод: Икана Ипай мый денем пырля, гармоньым шоктен-шоктен, Шеклянурыш йолын каяш келшыш. Корно мучко эркын ошкылына. Ипай эре «Ой, луй модеш...» муро семым шокта, нойымекше, гармоньым мылам шуялта [с. 178] (Однажды Ипай согласился вместе со мной пойти пешком в Шеклянур. Всю дорогу шли медленно. Ипай всё время наигрывал мелодию песни «Ой, куница играет…», устав, гармонь протягивает мне).

Проблемы любви, семьи, семейных отношений и семейного счастья раскрываются в целом ряде эпизодов, относящихся к «шеклянурскому тексту». Любовь, уважение и забота о жене проявляются и в эпизоде с оставленной отцом хромовой кожей, из которой Йыван решил сшить не себе одежду, а тужурку жене (Ужат вет, Марфушан ӱмбалныже пальто мо? Шовыр кӱжгыт веле. Марпалан тужуркым ургыктем [с. 176] – Видишь ведь, на Марфуше пальто ли это? Толщина только, как у поддёвки из холста. Сошью для Марпа тужурку); и в ситуации девичьего праздника, когда Йыван любуется своей женой-«артисткой», которая и танцует, и поёт, никому не уступая; и в эпизоде ревности (клянётся в любви, проявляет искреннее желание сохранить семью); и в психологическом эпизоде родов жены (волнуется за ее здоровье и жизнь, глубоко сострадает ей). Правильная рефлексия Йывана на свой внезапно возникший интерес к первой красавице деревни Плагий и на «целомудренное» свидание с ней, ставшее поводом для ссоры с женой, лишь укрепила повествователя в его большой любви и преданности жене.

Созданию возвышенно-романтической стилистики повествования в «шеклянурском тексте» максимально способствует используемый автором юмор, в большей степени он пронизывает сферу личных, семейных отношений, а также отношений с наиболее близкими к нему писателями. Урок пытымек, мый пачерышкем толын пурышым гын, ваштарешем ватем огыл, ала-могай летчик шога. Вуйыштыжо – хром упш, ӱмбалныже – хром пальто-тужурко, ӱштыжӧ – прежа йылгыжеш, йолыштыжат – хром кем... [с. 179] (После окончания урока пришел домой, передо мной стояла не жена, какой-то лётчик. На голове – хромовая шапка, на ней – хромовое пальто-тужурка, пояс – блестит пряжка, и на ногах – хромовые сапоги…), – так пишет Йыван Осмин о своей жене. Средствами создания юмора становятся в данной портретной характеристике сравнение жены с лётчиком и многократный повтор необычного для марийского слуха слова «хром». Саморефлексия персонажа-повествователя по отношению к жене также часто выдержана в юмористическом стиле: Мыйым, самырык мотор рвезым, эн самырык туныктышым, Шеклянурышто ватемлан верчынат эше чот пагалаш тӱҥальыч: «О-о, Осминын ватыже – летчик!» (…). «Кузе тудым куандараш?» – вуйыштем шоныш пӧрдеш. Ватем ынже йокроклане манын, мом-гынат шонен лукташ кӱлеш [c. 179] (Меня, молодого красивого парня, самого молодого учителя, в Шеклянуре еще сильнее стали уважать из-за жены тоже: О-о, жена Осмина – лётчик!» (…) «Как её порадовать?» – в голове крутится мысль. Чтобы жена не скучала, надо что-то придумать). Юмористические краски ощущаются также в истории покупки гармони и в описании пребывания в Шеклянуре Олыка Ипая.

Этнографическая и фольклорная составляющие «шеклянурского текста»

«Шеклянурский текст» содержит описание одной из важнейших традиций, веками чтимых в деревне Шеклянур, – праздника «ӱдырйӱкшӧ» или «ӱдырйӱкш» (в романе использованы оба этих варианта написания, а в речи Плагий встречается еще и третий вариант «ӱдырйӱыш»). Это девичий праздник (вариант общемарийского праздника «Девичий пир»), который отмечался (сейчас не отмечается в Шеклянуре) поздней осенью, после Покрова, до праздника Октября (Октябрь пайрем мӱндырнӧ. Покро эртен [с. 180] – Октябрьский праздник далеко. Покров прошел); типологически он схож, как размышляет повествователь, с моркинским «ӱдыр пура», ушедшим в прошлое, с сернурским «ӱдырйӱш». Осмин Йыван так представляет содержательно-ритуальную основу этого общенародного праздника и его трансформацию во времени: …марий-влак шке тукымышт дене торан-торан шинчылтше илемлаште илымышт годым шем шыжым тӧтыретпучым пуалтеныт. Ӱдыр, капеш шумекше, илем гыч лектын, тӧтыретпучым пуалтен: ту-ту-ту-у!.. Тыгай кужу йӱкым пуымекше, изиш вучалта. Вес илем гычат тыгай йӱк шокта. Тунам ӱдыр-рвезе-шамыч ваш-ваш пуч йӱк дене паленыт: ӱдыр але каче пуалта. Ӱдыр кӱчыкынрак ик гана йоҥгалтара да вара ваштареш йӱкым вучен шога. Ваштарешыже пуч йӱк кум гана поче-поче шокта гын – тиде каче пуалта. Вара иже ваш-ваш «кутыраш» тӱҥалыт: ӱдыр качым ӱжеш, каче – ӱдырым. (…) Вара семын марий калык тукым ден тукым, иктыш ушнен, ял, агун, села-влакым чоҥен, ваш-ваш пошкудо лийын илаш тӱҥалыныт. Тунамже тӧтыретпучым шем шыжым так гына пуалтеныт. Теве тыгай марий йӱла варажым Чарла воктене, Шернур кундемыште илыше марий-влак коклаште «ӱдырйӱшыш» савырнен. «Йӱыш» – тиде «йӱ, йӱаш» глагол гыч причастийыш савырнен, южо вереже «йӱыш» олмеш «йӱкш» маныт [с. 180] (…мари, когда жили вдали от своих родственников в далеко-далеко расположенных местах, хмурой осенью дули в дуду. Вошедшая в возраст девушка, выйдя из жилища, дует в дуду: ту-ту-ту-у!.. Подав такой длинный звук, немного ждёт. Такой звук слышится и из другого жилища. Тогда девушки и парни узнавали друг друга по звуку дуды, кто играет – девушка или парень. Девушка издавала один раз недлительный звук, потом стояла и ждала встречный звук. Если навстречу три раза один за другим раздавался звук дуды, то это дует парень. Только потом начнут «разговаривать» друг с другом: девушка зовёт парня, парень – девушку. (…) Затем поколения мари стали жить, объединившись, организуя деревни, овины, сёла, став соседями. И тогда уже дули в дуду чёрной осенью только для формы. Позднее такая марийская традиция среди мари, живших близ Чарла, на сернурской стороне, превратилась в «ӱдырйӱшыш». «Йӱыш» – это глагол «пей, пить» превратился в причастие, в некоторых местах вместо «йӱыш» говорят «йӱкш»).

Как один из вариантов такой трансформации осмыслен в романе шеклянурский праздник «ӱдырйӱкш», участником которого стал Йыван Осмин и испытал на себе все важнейшие, в том числе неожиданные для себя, элементы ритуала (в «шеклянурском тексте» представлен упрощенный вариант традиционного праздника девушек мари): Ме кумытын Крик куван пӧртышкыжӧ ошкылна. Тушто уже рвезе калык шыҥ-шыҥ погынен; марий гармонь пеш сылнын йоҥга. Мыйын миен пурымекем шыпланышт. Ватем дене когыньнам сиян ӱстелтӧрыш пуртен шындышт, поро мутым ойлаш йодыч. Мый кынел шогальымат, каласышым:

– Тыгай ӱдыр пайремым первый гана Шеклянурышто ужам. Пайремда пиалан лийже! – маньым да ик кружка пурам йӱын колтышым.

Пура шонет? Пӱрӧ улмаш! Вара мом ойлымемжым ом шарне. (…) ӱдыр-каче-влак дене пырля кушташ лекна, мыйын артисткемат пеш кертеш. (…) Тыге тӱшкан куштен мурымек, каче ден ӱдыр, ваш шогалын, ӱчашен мурат да тавалтен колтат [с. 181–182] (Мы втроём шагали к дому Крик кува. Там уже собралось много народу; очень красиво звучала марийская гармонь. Когда я зашел, все притихли. Меня с женой усадили за стол, богатый угощениями, попросили сказать добрые слова. Я встал и сказал:

– Такой праздник девушек я впервые вижу в Шеклянуре. Пусть ваш праздник будет счастливым! – сказал и выпил одну кружку пива.

Думаешь, пиво? Оказалось, брага! Не помню, что говорил дальше. (…) вышли плясать вместе с девушками и парнями, и моя артистка тоже была сильна. (…) После такого общего пения и танца парни и девушки, расположившись друг против друга, соревнуются в пении, притопывают).

Автор воспроизводит народные песни, сопровождавшие праздник и отражающие его исконную, глубинную «идеологию» – демонстрация готовности девушек-невест к замужеству. Выражается она по принципу психологического параллелизма:

Вӱд воктене ужар шудым

Могай сае солалташ.

Чевер шинчан сай моторым

Могай сае йӧраташ [c. 181]

(Зелёную траву возле воды

Как хорошо косить.

Хорошую красу с красивыми глазами

Как хорошо любить).

Певческое соревнование женихов и невест демонстрирует желание любви и счастья, что гармонирует с глубинной идеей праздника:

Ӱпет кудыр, могай чечен, –

Ниялталмем вел шуэш.

Тӱрвет вичкыж, могай чевер, –

Шупшалалмем вел шуэш [с. 182] (песня жениха)

(Волосы твои кудрявые, какие красивые, –

Хочется их погладить.

Губы твои тонкие, какие красивые, –

Хочется мне их поцеловать).

Ош шовычем, ош шовычем

Чуриемлан келшалеш.

Ой, йолташем, моторлыкет

Мыланем пешак келшалеш [с. 182] (песня невесты)

(Белый мой платок, белый мой платок

Подходит к моему лицу.

Ой, друг мой, твоя красота

Мне очень нравится).

В одну из таких песен включен топоним «Шеклянур»:

Ший вуян ший шергашем –

Парня йыжыҥ коклаште.

Шеклянурын ик моторжо —

Шӱмем-кылем коклаште [с. 182]

(Серебряное мое кольцо с серебряной головкой –

Между суставами.

Одна шеклянурская красавица –

В моём сердце).

В «шеклянурском тексте» воссозданы особенности национальной одежды мари изображаемой местности. Так, элементы марийского национального костюма (женского платья) представлены в портрете Плагий: Адакшым эн мотор тувыржым чиен толеш, урвалтыштыже кум пачаш порсын тасма – шонанпыл дечат моторын коеш; коклаштыже тӱрлӧ тӱсан чинче-влак йылт-йолт койыт [с. 184] (Вдобавок надевала самое красивое своё платье, на подоле три ряда шёлковых ленточек – выглядят краше, чем радуга; между ними сверкают разноцветные блёстки).

Автор обращает внимание на традиционную кухню шеклянурских мари, которую он вкусил, живя с ними: блюда из зайца, которого он ловил в кучкинском лесу, суп из дроздов, пура. В доме Василия Марковича Краснова гостил марийский поэт Олык Ипай, по поручению Йывана Осмина охотился из бердянки на жирных дроздов, которые собирались в стаю в огороде хозяина: Пакчаште кукшо вуян кугу шоло шога. Шоло вуеш лого тӱшка, пызлыгичкым кочкын теммекышт, шемын койын шинчын чогыматат. Тый иктаж вич коя логым волтен шу, вара лого шӱрым кочкына [с. 178] (В огороде стоит высокий вяз с высохшей верхушкой. На верхушке вяза, наевшись рябиновых ягод, уселась черным-черно и чирикала стая дроздов). Олык Ипай играл марийским словом «лого» и даже самого Осмина иногда называл «Лого»; именно дрозда (специфического элемента шеклянурской фауны) Йыван Осмин отправляет жене своего дорогого гостя – Зине – в качестве гостинца.

Йыван Осмин подробно воссоздает в романе народно-бытовую традицию по выведению клопов из деревенского дома с помощью соли, её хорошо помнит и предлагает реализовать Василий Маркович Краснов для очищения нового съемного жилья учителя: – Чот шинчалан шокшо вӱдым пӧрткӧргыштӧ чыла вере шыжыктылаш кӱлеш. (…) Шпалержым чыла кушкедын, тӧргалтарен, коҥгаш йӱлатыза. Вара чыла пырдыжым, кӱварым шокшо шинчалан вӱд дене мушса. Шинчалым ида чамане. Тыге пӧрткӧргым мушмек, вӱд кошкымо семын пырдыжыште кошкышо шинчал лумла коеш. Тунам иже умдыла пыта [с. 183] (– Надо везде набрызгать в доме сильносолёную горячую воду. (…) Ободрав везде обои, отклеив, сожгите в печи. Затем помойте горячей солевой водой все стены, пол. Соль не жалейте. После такого мытья помещения по мере высыхания соль на стене будет похожа на снег. Только тогда исчезнут клопы). В результате дом был так вычищен и обустроен, что стал похожим на барский (автор сохраняет распространенное в речи шеклянурцев диалектное слово «паяр», что означает «барин, богач»): Пел тылзе гыч пӧрткӧргӧ паярын гай лие [с. 183] (Через полмесяца внутреннее помещение дома стало, как у барина).

Шеклянурцы варили пиво (квас), оно было обязательным ритуальным элементом запечатленного в романе девичьего праздника, такое пиво в реальности было брагой (крепким напитком). «Пура шонет? Пӱрӧ улмаш» [с. 181] (Думаешь, пиво? Оказалось, брага), – замечает Йыван Осмин, побывавший на этом празднике, испробовавший это пиво, следуя его гостевым традициям, и заметно от него опьяневший. Заметим: Йыван Осмин в своем повествовании запечатлевает устоявшееся название этого напитка «пура», используемое в Шеклянуре (Тыште сырам пура маныт [с. 180]). Между тем в языковом сознании Йывана Осмина, приверженного к литературной стихии, это слово обозначало совсем другое: Пура ­ – тиде пырня дене чоҥымо окнадыме пӧрт, клат, монча, вӱта… [с. 179] (Пура – это построенный из брёвен дом без окон, клеть, баня, хлев…).

Кроме указанных нами выше слов шеклянурского ареала распространения (пура, ӱдырйӱкш, паяр), в «шеклянурском тексте» присутствуют также диалектизмы йомбал (автор разъясняет читателю, что это пӱрдыш, то есть пеленка для младенца) и караш (в значении кричать).

Подводя итоги исследования, заметим, что «шеклянурский текст» наполнен запоминающими бытовыми сценами личного и общественного характера, связанными с шеклянурской страницей биографии автора и окрашенными лиризмом («свидание» с первой красавицей деревни Плагий, девичий праздник), романтикой (урок рисования, размышления о школе и детях и др.), юмором (жена в наряде «летчика», эпизод с дроздами), драматизмом (согласование имени дочери в сельском исполкоме) или психологизмом (роды жены). Бытовые сцены, вкупе с открытыми этнографическими элементами, воссоздают картины марийского мира и некоторые особенности его проявления в отдельно взятом конкретном месте проживания мари.

Исключительными знаками «шеклянурского текста» стали достоверные имена реальных персонажей, их судьбы, природно-географические и административно-хозяйственные реалии, лексические особенности речи, как бы само собой «вклинившиеся» в речь повествователя.

За счет ярких литературных «кусков» (сведения и случаи из жизни писателей, подробный рассказ или упоминание о встречах автора с ними) «шеклянурский текст» оказался уникальным материалом, одновременно вписанным в литературную жизнь края, за счет этнографических эпизодов и деталей, фольклорно-песенного материала – в общекультурную традицию региона, за счет введения трагического фона для шеклянурских событийных пластов (авторских комментариев, размышлений, фактов, письма и т. д.) – в общий историко-политический контекст 1936–1937 годов.