General criminal law characteristic of Tatar Khans jarligs extended to Russian metropolitan bishops

Georgievskii Eduard Viktorovich PhD in Law Associate Professor, Department of Criminal Law, Law Institute of the Irkutsk State University Russia, 664082, Irkutsk, m-n. Universitetskiy, ul. Ulan-Batorskaya, d.10. georgcrime@yandex.ru Other publications by this author

Немалое значение в истории уголовно-правовой юрисдикции древнерусской православной церкви XIII – XIV вв. имеют ярлыки татарских ханов, которые выдавались русским митрополитам. Хотя необходимо сразу же оговориться, что право Золотой Орды, в том числе и право уголовное, распространялось только на отношения князей и представителей древнерусской православной церкви с ханами. На территории Древней Руси самостоятельно оно не действовало, если не считать те категории лиц, которые находились под юрисдикцией Русской православной церкви^[1]. К категории «церковных людей» в разное время относились игумен; чернец; черница; поп; дьякон; попадья; проскурница; члены их семей; монахи и люди, работающие на нужды церкви; пономарь; задушные люди (освобожденные по духовному завещанию челядь и холопы); поповичи; вдовица; калика; прикладник; дьяк и «все причетници церковны»; «кто в клиросе»; дети попа и дьякона; лечец; прощенник; сторонник (странник); хромец; слепец; лица, лишенные средств существования по своим физическим данным (вдова)^[2].

Однако влияло ли право, выраженное в ярлыках и отражавшее правовые воззрения государства Золотой Орды, на формирование русского церковно-уголовного права? Очевидно, что ответ на этот вопрос лежит в более широкой плоскости – сфере влияния политики и культуры Улуса Джучи на развитие и становление российской государственности. Согласно анализу, осуществленному Д.В. Васильевым, определенные важные изменения на Руси в указанный период тем или иным образом были связаны с событиями монгольской политической жизни. «Влияние монгольской модели государственности на Московию,– сообщает Д.В. Васильев, – дало свой полный эффект только после свержения ордынского ига. Это можно назвать эффектом отложенного действия. Более того, в некоторых отношениях прямое татарское влияние на русскую жизнь даже возросло после освобождения Руси»^[3].

Помимо политической жизни в широком смысле, такое влияние просматривалось в праве. Так, Н.И. Костомаров, отмечая серьезнейшее и глобальное по своему характеру воздействие монголо-татарского нашествия на Русь, говорит о том, что изменился не только «строй общественной жизни», но и законодательные традиции, а также и сам народный характер^[4]. Хотя, справедливости ради, необходимо отметить и прямо противоположные точки зрения на состояние права в Древней Руси в результате монголо-татарского нашествия. «Представления о нормах права, – пишет В.В. Похлебкин, – как международного, так и государственного, а тем более личного – на несколько столетий были совершенно исключены из системы мышления русского народа. Его систематически приучали, воспитывали в обстановке последовательного, целеустремленного бесправия. Таким образом, юридические, правовые нормы, вошедшие через римское право в обиход средневековых европейских государств, не только не имели никаких корней в России, но и не смоги привиться и позднее, когда средневековье окончилось в Европе, а в России исчезло монголо-татарское иго»^[5].

Но правовая система Золотой Орды не являлась константной и была, в свою очередь, сама подвержена изменениям. На золотоордынскую правовую и судебную систему воздействовали правовые системы завоеванных и покоренных земель. Согласно точке зрения Уранцэцэг Тогтох, судебная система Монгольского государства в рассматриваемый период представляла собой синтез домонгольских, древнемонгольских и тюркских правовых обычаев, которые существенным образом дополнялись исламскими и европейскими правовыми элементами^[6]. Подобное усложнение правовой системы привело, в свою очередь, к формированию в праве номадного (пастушеского) типа новых правовых норм, регулирующих в основном функционирование государственных институтов общества. Правовой статус человека определялся его положением в патронимии, количеством скота, важностью и значимостью социальных связей. Понятие преступления отсутствовало, оно заменялось иными социально-адаптированными терминами. Виновность как свободное выражение воли также не предусматривалось, мотивационная база человеческих дурных проступков предопределялась «вселением бесов», «околдовыванием злыми духами» и т. п.^[7]

Сам по себе факт появления документов, подобных Ярлыкам, в древнерусской юридической практике вызывает некоторое недоумение. Общеизвестно, какой жестокостью отличалось монголо-татарское нашествие на Русь в конце первой половины XIII в. Вот что пишет по этому поводу один из историков русской церкви Петр Знаменский: «Сначала опустошены были Рязанское и Владимирское княжества; народонаселение их было вырезано; церкви и монастыри разрушены или осквернены. Во Владимире погибли епископ Митрофан и все семейство великого князя Юрия Всеволодовича. Сам Юрий пал за веру и отечество на берегах Сити. Его племянник Василий Константинович ростовский попал в плен к варварам и погиб мученическою смертью за то, что не хотел отречься от православия. Потом в южной Руси разрушены Переяславль, Чернигов, Киев, города волынские и галицкие. В Киеве погибли его главные святыни – Софийский и Десятинный храмы; Печерская обитель была разрушена, монахи ее разбежались по лесным дебрям и пещерам. Краса Русской земли, стольный город великого князя и митрополита обратился в ничтожное местечко, в котором насчитывалось всего около 200 домов. Общее бедствие обрушилось, впрочем, не с одинаковой тяжестью над той и другой половиной Руси. Северо-восточная Русь была опустошена менее; когда страшная буря пронеслась, она снова поправилась, благодаря умной деятельности своих князей. Южная же Русь обращена была в сплошную пустыню; кроме того, монголы и после ее опустошения продолжали кочевать по ее степным окраинам и были постоянной грозой для ее народонаселения. Вследствие этого земледельческое и промышленное население ее массами потянулось на север. Русская историческая жизнь отступила в область Волги, завязала для себя новый центр, вместо южного Киева, в Москве и стала развиваться здесь уже в новом направлении. Сюда же передвинулось и средоточие церковной жизни – русская митрополия. Главным поприщем церковно-исторической жизни сделалась Великороссия, что не могло не иметь сильного влияния на ход церковной истории, как вследствие новых особенностей государственной истории на новом месте, так и вследствие особенностей самого великорусского народонаселения»^[8].

Столь пространная цитата как нельзя лучше характеризует положение древнерусской православной церкви в начале монголо-татарского нашествия. Каким же образом и почему у золотоордынских ханов происходят подобные кардинальные изменения в сознании и появляется столь «трепетное» отношение к русской православной церкви? Сам П. Знаменский полагает, что религиозный индифферентизм монголов, вызванный политеизмом внутри различных кочевых племен^[9], привел к отсутствию какой-либо господствующей религии в целом. Великая Яса призывала бояться и уважать всех богов^[10]. «Разорение русских святынь, жестокости против христиан во время нашествия на Русь, – пишет исследователь, – нимало не противоречили этой веротерпимости, проистекая из обычной азиатской манеры вести войну»^[11].

Г.П. Федотов, также отмечающий язычество татар в начале нашествия (татары были обращены в ислам лишь в середине XIV столетия), полагает, что основной причиной подобной веротерпимости была искренняя вера татар в действенность молитв о благосостоянии ханов^[12]. «В обмен за молитвы ханы Золотой Орды даровали Русской Церкви большие экономические и юридические привилегии: духовенство освобождалось от податей; епископам предоставлялась юридическая власть над духовенством. Никогда ни до, ни после монгольского владычества Церковь не пользовалась такими привилегиями, и митрополиты Московские бережно хранили в своих архивах так называемые ярлыки – ханские грамоты»^[13]. Более того, именно этот фактор в целом, по мнению Г.П. Федотова, повлиял на очень осторожную позицию Русской православной церкви в указанный период и ее не очень активное участие в национальном сопротивлении^[14].

Интересную точку зрения высказывает А.И. Крывелев, который считает, что татаро-монголы, исповедовавшие «примитивный полидемонизм», просто боялись православных русских священников, как лиц, способных наводить порчу^[15]. Здесь же, собственно, прослеживается тесная связь между мировосприятием древнего кочевника и новым мирооткрыванием в плоскости другой религии.

Достаточно категоричную позицию в объяснении причин создания такого альянса русской православной церкви и Золотой Орды занял А.С. Хорошев. «Золотоордынская власть открывала широкое поле для политических махинаций, ханский стол был заинтересован в том, чтобы русские земли обескровили себя в братоубийственной вражде. В создавшихся условиях русская церковь заняла позицию стороннего наблюдателя, благодатную для укрепления своего материального и политического авторитета»^[16]. Но и золотоордынским ханам необходим был союз с русскими митрополитами, и не только с целью вознесения молитв за «племя татарское». Такой союз был нужен и для регулирования церковно-политических отношений в самой России, и для успешного решения вопросов внешней политики. Русский митрополит был связующим звеном, в том числе, и с византийским императором и патриархом^[17]. И.У. Будовниц также считает, что предоставление льгот, неизменно подтверждавшееся ярлыками последующих ханов, вызывалось определенным политическим расчетом, одинаково выгодным для обеих сторон^[18].

Сложно сказать от кого исходила инициатива в создании подобных законодательных актов, но, как полагает П. Знаменский, пользуясь веротерпимостью монголов, первый в монгольское время митрополит Кирилл учредил епископию прямо в столице Орды – Сарае, поставил в нее епископом в 1261 г. Митрофана, а у хана Менгу-Темира «выпросил ярлык духовенству»^[19].

Н.С. Суворов несколько более осторожно подходит к данному событию, но также считает вполне вероятным тот факт, что в Орду ходили сами представители церковных властей Руси – «русские митрополиты являлись в орду со списками устава Владимира в руках»^[20]. Ханы, пытаясь обеспечить себе поддержку русской церкви, давали русскому духовенству определенные льготы, которые определялись в льготных иммунитетных грамотах – ярлыках. По этому поводу А.С. Павлов пишет: «Замечательно, что ярлыки не только подтверждают прежние права русской духовной иерархии, но и значительно расширяют их»^[21]. Более того, ярлыки, без сомнения, были действующими источниками церковного права. Несмотря на то, что ярлыки выдавались золотоордынскими ханами, они, без сомнения, содержали и нормы русского права, в том числе и нормы права уголовного, обязательные, по словам Д.Я. Самоквасова, для всего русского народонаселения и всех людей татарского царства^[22].

Согласно мнению одного из исследователей ярлыков А.П. Григорьева, сборник ханских ярлыков русским митрополитам, включающий в себя четыре иммунитетных и две проезжих грамоты, был создан в первой половине XV в. Ярлыки были выданы от имени трех золотоордынских ханов и одной ханши в период с 1267 по 1379 гг.^[23] Но по многим, в том числе и политическим, причинам, первоначальный текст, который со временем был искажен, продолжает и до сегодняшнего дня оставаться тайной^[24].

Вообще, термин «ярлык» был заимствован в монгольский язык из тюркского и означал «повеление», «указ». Другими словами ярлыки были актами волеизъявления верховных правителей средневековых монгольских государств, являвшимися обязательными для всех его подданных. Ярлыки обладали высшей юридической силой и не являлись производными от иных каких-либо нормативных актов, хотя и уступали по своей юридической силе ясам великих ханов. Но ханы Золотой Орды никогда и не претендовали на этот великий титул правителей Монголии, хотя и именовали свое государство «Могул Улусом»^[25]. Ярлыки являлись, таким образом, «фактически основным источником права» в Золотой Орде^[26].

Одним из первых, дошедших до нас, ярлыков был Ярлык Менгу-Темира (Тимура) от 1 августа 1267 г.В тексте ярлыка содержится уголовно-правовое установление о запрете насильственного завладения ханскими слугами (баскаками, данщиками) недвижимым имуществом представителей русских духовных властей. Так, запрещалось посягать на церковную землю, воду, огороды, виноградники, мельницы, зимовища, летовища («да не заимають их»). Своеобразна и санкция, применяемая в данном случае – возвращение захваченной недвижимости. «И яже будуть поимали, – и они да въздадуть назад»^[27]. Эти охранные иммунитеты распространялись не только на священнослужителей, но и на всех членов их семьи, которые не выделились в самостоятельное хозяйство («попове един хлеб ядуще и во едином дому живуще: у кого брат ли, сын ли…»)^[28].

В тексте этого же ярлыка установлен запрет и на уничтожение, повреждение и похищение церковных манускриптов («или что в законе их книги или ино что – да не заимають, ни емлють, ни издеруть, ни погубять их»). И достаточно серьезное уголовно-правовое установление, запрещающее хуление веры христианской^[29]. Санкция в этом случае была достаточно жесткой – смертная казнь. «А кто иметь веру их хулити, – тот человек извиниться и умреть»^[30].

Мы не случайно высказали некоторое сомнение в начале нашей работы по поводу факта появления подобных актов (ярлыков). Речь идет не столько о сомнении в самом факте их подлинности, сколько в содержательной части. Один из серьезнейших исследователей ярлыков А.П. Григорьев, осуществляя их сравнительный текстологический анализ, приходит к выводу о том, что значительная часть текста ярлыка Менгу-Темира, например, была произвольно вставлена в текст ярлыка позднейшими составителями. Так, например, необходимость вернуть назад захваченное имущество церкви, запрет на уничтожение церковных манускриптов и, наконец, установление смертной казни за хуление православной веры.

Такое произвольное увеличение в тексте ярлыков церковных привилегий было не случайно. В XV в. шла серьезная борьба церкви за возвращение церковного имущества^[31]. Тем не менее, практически во всех ярлыках угроза смерти за неисполнение предписаний присутствовала, но не в самих актах, а на металлической вверительной бирке – пайцзе^[32].

В ярлыке Менгу-Темира есть еще одно очень интересное уголовно-правовое положение, обращенное к слугам хана. Как полагает Р.Ю. Почекаев, несмотря на отсутствие понятия взяточничества как должностного преступления в уголовном праве Золотой Орды, некоторые действия могли все-таки рассматриваться в качестве таковых. В ярлыке сказано: «Сию грамоту видяще и слышаще от попов и черньцов ни дани ни иного чего ни хотять ни възмуть баскаци, княжи писци, поплужники, таможници, а возьмут ине по велицеи язи извиняться и умруть». Исследователь полагает, что, так как ярлыки содержали исчерпывающий перечень налогов и сборов с определенных областей и категорий лиц, то любая попытка дополнительного (неоговоренного) сбора могла рассматриваться именно как мздоимство. Именно эти действия и карались смертью в соответствии с положениями Ясы Чингисхана^[33].

Нужно сказать, что и само нарушение предписаний ярлыков в уголовном праве Золотой Орды рассматривалось как преступление. И одними из самых распространенных как раз и были попытки ханских чиновников взыскивать налоги с тех, кто был официально освобожден от их уплаты. Помимо этого чиновники могли злоупотреблять с количеством лошадей и припасов, положенных им в соответствии с «проезжими грамотами»^[34].Русь была для татарских ханов, и для Менгу-Темира, в частности, источником доходов и человеческих ресурсов, в связи с чем любое «несанкционированное» посягательство слуг хана на интересы русского населения рассматривалось как посягательство против интересов самого хана^[35].

Необходимо отметить, что угроза смертной казнью, достаточно распространенная в ярлыках, составляет содержание их санкций. Характеризуя этот структурный элемент нормы-ярлыка, М.А. Усманов делает вывод, что в целом угроза казнью является архаичной клаузулой, так как для ранних джучидских ярлыков была свойственна светско-карательная разновидность угрожающей санкции. «Что же касается угрозы отлучением от религии, то она формируется в поздние времена – в эпоху окончательного укрепления позиции мусульманства»^[36].

Несколько в более жесткой форме установлен запрет на завладение церковной недвижимостью в Ярлыке ханши Тайдулы митрополиту Феогносту от 4 февраля 1351 г.Возможная смертная казнь грозила виновному в случае применения «силы и истомы» к владельцу недвижимости. «А кто пак беспутно силу учинить какову… умреть и поблюдеться»^[37]. Ханским слугам также запрещалось «придумывать» пошлину. Кроме того, Тайдула постановляла, что если сам митрополит Феогност замыслит подобное в отношении земель, огородов, вод, виноградников, ему не принадлежащих, или учинит какую-либо неправду в отношении их владельцев, то будет во грехе перед Богом^[38].

Ярлык Бердибека, выданный митрополиту Алексею в ноябре 1357 г.помимо уже традиционного запрета посягательства на чужое недвижимое имущество со стороны ханских слуг, содержал также установление, в соответствии с которым митрополит имел право сам принимать решение в отношении тех лиц, которые совершили разбой, татьбу, лжу или другое лихое дело^[39].

В Ярлыке Тюляка, выданному митрополиту Михаилу в 1379 г.устанавливаются запреты и на завладение недвижимостью, и на разрушение церковных домов (монастырей), и на учинение в них насилия. В противном случае «те люди в гресех будуть да умруть смертию»^[40]. Ярлык, также как и предыдущий, определял и сферу уголовно-правового воздействия митрополита. «Или учинить татьбу или ложь или иное злое дело, а не имешь того смотрити, – ино то сам ведаешь, каков ответ богу вздаси».

Такая своеобразная тяга к духовной защите со стороны русской православной церкви была, как мы уже отмечали, не случайной. В Великой Ясе на первом месте располагались именно преступления против религии и церкви^[41]. А.С. Павлов небезосновательно считает, что ханы тем охотнее наделяли духовных владык русской земли разными правами и льготами, что надеялись этим привязать их к себе, и таким образом упрочить собственное владычество над страной^[42].

Однако необходимо отметить, что взаимоотношения русских митрополитов и ханов не обходились без эксцессов. Так, по свидетельству Новгородской первой летописи младшего извода в лето 6851 (1343) г. митрополит Феогност при поездке в Орду был избит и ограблен. Вот как об этом свидетельствует текст летописи: «Того же лета митрополит Фегнаст Гричин ходи в Орду к цесарю к поганому к Женьбеку, и обадиша его Калантаи к цесареви, ограбиша его, а самого яши и измучиша, а ркущи: «даваи дань полетнюю»; он ся в то не да, и положи посула 6 сот рублев и выиде на Русь здрав»^[43].

Не очень ладились и взаимоотношения русского православного духовенства и русских князей в эпоху татаро-монгольского ига. По мнению И.У. Будовница, князья являлись той самой силой «внутри господствующего класса», с которой духовенству приходилось считаться, и которая была не прочь переложить на русскую православную церковь часть татарской дани^[44]. Очевидно, что во многом именно правовые установления ярлыков во многом сдерживали и иные имущественные притязания князей, продолжающих междоусобные распри.

Роль и значение ярлыков в истории русского права, в том числе и права уголовного, трудно переоценить. Монголо-татарское нашествие, оказавшее влияние на развитие государственности и культуры русского народа, не могло не сказаться и в правовой области. Будучи по своему характеру отличными от норм древнерусской правовой системы в целом, нормы права золотоордынских ханов, тем не менее, «знакомят» князей и духовенство с преступлениями, вероятнее всего, еще неизвестными древнерусскому уголовному праву. К ним можно отнести взяточничество и нарушение предписаний правовых норм именно как посягательства на интересы государства, отраженные в порядке управления. Эти преступные деяния в праве Золотой Орды карались жестче и по важности объекта охраны занимали более лидирующее место, чем, например, иные преступления.

Появляются своеобразные «компромиссные» составы преступлений, которые призваны охранять интересы русского духовенства – запрет поругания христианской веры, уничтожения, повреждения и захвата имущества духовенства, а также церковных книг и манускриптов, как предметов, имеющих культурное и духовное значение и, несомненно, выходящих далеко за рамки собственности русской православной церкви. Но и русскому духовенству в лице митрополитов также запрещается нарушать постановления ярлыков, как и слугам хана.