Плюрализм в когнитивных науках: теоретический, методологический или объяснительный?

Сущин Михаил Александрович ORCID: 0000-0002-8805-6716 кандидат философских наук Старший научный сотрудник, Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт научной информации по общественным наукам Российской академии наук 117418, Россия, г. Москва, Нахимовский проспект, 51/21 Sushchin Mikhail Aleksandrovich PhD in Philosophy Senior Researcher, Federal Budgetary Institution of Science Institute of Scientific Information on Social Sciences, Russian Academy of Sciences 117418, Russia, Moscow, Nakhimovsky Prospekt, 51/21 sushchin@bk.ru Другие публикации этого автора

От теоретических комплексов к защите плюрализма

Данная работа продолжает ряд недавних публикаций ^{[1, 2]}, в которых нами была предложена идея теоретических комплексов для ответа на вопрос о том, что представляют собой крупные теоретические направления, или группы (совокупности) близких друг другу теорий, в когнитивных науках: классический вычислительных когнитивизм, коннекционизм, воплощенное познание и т.д. Одним из следствий, нормативного плана, концепции теоретических комплексов в когнитивных науках была оппозиция выраженным Т. Куном в книге «Структура научных революций» ^[3] идеям теоретического монизма и эксплицитная защита теоретического плюрализма и принципа теоретической пролиферации. Между тем противостояние плюрализма и монизма (равно как и связанных с ними принципов пролиферации и унификации, соответственно) отнюдь не исчерпывается одним только теоретическим контекстом – это противостояние может быть рассмотрено и на более общем уровне, включающем в себе также, как минимум, методологический и объяснительный контексты (т.е. на уровне, предполагающем рассмотрение вопросов о теоретических и экспериментальных методах исследования, а также о формулируемых в его рамках объяснениях). Соответственно, в настоящей статье мы собираемся рассмотреть вопрос о необходимости плюрализма или монизма для когнитивных наук именно на таком более общем уровне, включающем в себя теоретический, методологический и объяснительный контексты.

Выявим сейчас подробнее траекторию, которая ведет нас от важнейших положений нашей концепции теоретических комплексов к вопросу о соотношении плюрализма и монизма в когнитивных науках. Прежде всего, как мы уже говорили, идея теоретических комплексов (или комплексов теорий) была предложена нами для того, чтобы надлежащим образом охарактеризовать крупные теоретические направления в когнитивных науках, подобные коннекционизму и т.п. Широко признается, что данные направления играли значимую роль в современных когнитивных науках, начиная с их возникновения в 1950-х гг. Но что в точности они собой представляют? Парадоксальным образом, этому вопросу не уделяется значительного внимания – часто о них говорят просто как об определенных «подходах», «парадигмах» и т.п. Когда же требуется охарактеризовать эти направления конкретнее, чаще всего прибегают к одной из трех хорошо известных постпозитивистских концепций философии науки, в которых акцент был сделан не на анализе отдельных научных теорий и моделей, а на рассмотрении целых групп таких теорий: концепции научных революций уже упомянутого Т. Куна и ее идеи парадигмы, концепции научно-исследовательских программ И. Лакатоса ^[4], а также концепции Л. Лаудана и важнейшей для нее идеи исследовательских традиций ^[5].

Нужно отметить, что сама попытка обращения к концепциям Куна, Лакатоса или Лаудана представляется вполне резонной, поскольку, очевидно, что в случае крупных когнитивистских теоретических направлений мы имеем дело не с отдельными научными теориями и моделями, а с группами близких друг другу по содержанию теорий и моделей. Соответственно, развитые в философии и методологии науки традиционные методы анализа научных теорий, подобные тем, что в свое время использовали логические позитивисты, здесь оказываются неприменимыми. Кроме того, несомненно, крупные теоретические направления в когнитивных науках обладают рядом особенностей, которые неплохо ухватываются той или иной из указанных концепций.

Все же, как мы утверждали ранее, прежде всего, в силу ряда проблем дескриптивного характера ни одна из этих концепций не может быть как таковая взята за основу для понимания крупных совокупностей теорий в когнитивных науках. Так, сталкиваясь с трудностями даже в той области, для анализа которой они были в первую очередь предназначены (т.е. в области философии физики), ни одна из указанных концепций не оказывается в состоянии должным образом охарактеризовать структуру и функции крупных теоретических направлений в когнитивных науках. (Подробный разбор трудностей концепций Куна, Лакатоса и Лаудана приводится в другой нашей работе ^[1].)

Пытаясь преодолеть ограничения идей Куна, Лакатоса и Лаудана, с альтернативной концепцией исследовательских концептуальных рамок (research frameworks) в начале 1990-х гг. выступила американский философ науки Б. фон Эккардт ^[6]. В отличие от представлений этих авторов, концепция фон Эккардт не имеет универсалистских претензий, т.е. претензий на универсальную применимость для анализа любой области научного познания, будучи специально разработанной для описания двух исторически первых когнитивистских теоретических направлений: классического вычислительного когнитивизма и коннекционизма. Соответствующим образом, концепция исследовательских концептуальных рамок оказывается свободной от ряда недостатков, присущих идеям Куна, Лакатоса и Лаудана в силу их универсалистской направленности. Тем не менее и концепция фон Эккардт сталкивается со значительными трудностями – прежде всего, в ее рамках не было предусмотрено появление радикально отличных от классического когнитивизма и коннекционизма направлений, сторонники которых ни в коей мере не опираются на понятия репрезентации и вычисления для объяснения когнитивных процессов. Таким направлением является так называемое радикальное воплощенное познание (radical embodied cognition), и концепция исследовательских концептуальных рамок совершенно не подходит для его описания.

Проблемы концепций Куна, Лакатоса, Лаудана и фон Эккардт поставили нас перед необходимостью искать иную перспективу для описания крупных когнитивистских комплексов теорий. Таким образом, на эту роль нами и была предложена наша собственная концепция теоретических комплексов в когнитивных науках. Подобно концепции фон Эккардт, перспектива теоретических комплексов не имеет универсалистских претензий. Ее основная задача – дать адекватное описание крупных совокупностей теорий в когнитивных науках. С этой целью в ее рамках даются ответы на вопросы о структуре и приоритетных функциях когнитивистских групп теорий.

Важным значением для ответа на эти два вопроса обладает проводимое нами различение между более абстрактными и более конкретными компонентами составляющих когнитивистские теоретические направления отдельных научных теорий и моделей. Так, более абстрактные компоненты когнитивистских теорий и моделей, часто подразумеваемые только имплицитно, обуславливают общие онтологические представления о соответствующей предметной области (к примеру, «познание есть вычисление на основе ментальных репрезентаций», «познание есть воплощенное действие» и т.п.), а также методологию исследований. Тогда как более конкретные компоненты представляют собой подлежащие непосредственной эмпирической проверке утверждения наподобие «в масштабах времени порядка 1/3 секунды ориентирующие движения тела играют ключевую роль в познании и формируют полезный вычислительный уровень…. На данном «уровне телесности» ограничения физической системы определяют природу когнитивных операций» ^{[7, p. 723]}. Именно более абстрактные онтологические и методологические компоненты отдельных теорий и моделей позволяют рассматривать ту или иную группу теорий в качестве теоретического комплекса – они формируют концептуальное ядро такого комплекса.

Таким образом, с учетом данного различения мы можем дать следующий ответ на первый поставленный выше вопрос – вопрос о структуре теоретических направлений в когнитивных науках (подразумевая при этом под структурой то, как отдельные составляющие их теории и модели непосредственно друг с другом соотносятся): во-первых, чаще всего имеется принципиальная возможность выделить какое-либо одно сходство или ряд сходств, отличающих все входящие в комплекс теории и модели. В этом случае можно говорить о том, что теоретический комплекс обладает однородной структурой. Таковы, например, те же самые упомянутые выше комплексы классического вычислительного когнитивизма или коннекционизма. Во-вторых, возможна ситуация, гораздо более редкая и интересная, когда теории комплекса объединяются не на основе одного общего положения или ряда таких положений, а на основе компонентов, пересекающихся между собой лишь частично. Такие теоретические комплексы характеризуются неоднородной структурой, для описания которой в лучшей степени подходит идея семейных сходств по Л. Витгенштейну. В нашей первой посвященной перспективе теоретических комплексов статье мы выдвинули и постарались обосновать тезис, что именно на манер семейных сходств по Витгенштейну соотносятся друг с другом теории и модели движения воплощенного познания в его умеренной, не отвергающей репрезентационный характер процессов познания версии ^{[1, c. 14–15]}.

Аналогичным образом проведенное различение позволяет ответить и на второй ключевой вопрос в деле характеризации крупных когнитивистских теоретических направлений – вопрос об их преимущественных функциях. К таковым мы относим всего две функции. Одна из них имеет безусловно конструктивный характер, а другая – негативно-конструктивный.

В первой функции комплекс выступает как своеобразный ориентир для создания новых или изменения уже имеющихся научных теорий и моделей. Говоря несколько конкретнее, в этой функции теоретические комплексы помогают: (1) создавать новые теории и модели, (2) развивать, уточнять и модифицировать существующие теории и модели при помощи определения их (2.1.) понятийного аппарата, а также, по крайней мере, в некотором отношении (2.2.) методологии и (2.3.) проблемного поля. Ранее в качестве примера комплексов в этой функции мы упоминали образы познания как манипуляции символами машиной Тьюринга (для сторонников классического вычислительного когнитивизма), образ работающей нейронной сети (для приверженцев коннекционизма) и т.п.

Вторая ключевая функция теоретических комплексов имеет по большей мере негативную (или, точнее, негативно-конструктивную) окраску. В этой функции комплекс играет роль отрицательного примера в деле конструирования и модификации теорий и моделей (или просто мишени для критики) для сторонников альтернативных теоретических направлений. Мы отмечали ранее, что именно таким образом сторонники возникших на рубеже 1980–1990-х гг. комплексов коннекционизма и воплощенного познания рассматривали господствовавшее до того времени направление классического вычислительного когнитивизма. Согласно адептам коннекционизма и воплощенного познания, классический когнитивизм нес с собой сильно упрощенное, неадекватное с учетом целого ряда нейрофизиологических и социально-культурных факторов понимание когнитивных процессов. Впрочем, не бывает худа без добра. Поскольку даже в роли отрицательного примера комплекс показывает исследователям-сторонникам другого комплекса, что было упущено, куда им необходимо направить их усилия, какие проблемы решить, какие факторы следует принять во внимание, какие методы при этом использовать, на какие понятия опираться. Таким образом, и в этой роли комплекс отчасти способствует созданию новых теорий и моделей, однако в рамках уже другого теоретического комплекса.

Все сказанное только что о функциях можно суммировать следующим образом: теоретические комплексы способствуют пролиферации научных теорий (ведь, по сути, в обеих главных ролях они так или иначе помогают создавать новые и/или совершенствовать уже имеющиеся теории и модели). В этой связи напрашивается достаточно очевидный вывод методологического нормативного характера, а именно что теоретические комплексы просто-напросто должны способствовать созданию научных теорий и моделей и что теоретический плюрализм, а не монизм, представляет собой желаемое положение вещей в когнитивных науках. Но этот вывод идет вразрез с одним из главных методологических нормативных выводов, который можно сделать на основе анализа созданного Куном «образа науки» в его книге «Структура научных революций».

Хорошо известно, что Кун был сторонником различения между так называемыми зрелыми и незрелыми науками и что критерий зрелости он видел в обретении той или иной научной областью ее парадигмы. А это означает, что чтобы данная дисциплина могла стать зрелой (дав старт так называемой нормальной фазе научных исследований), в ее рамках должна произойти теоретическая унификация, т.е. замена множества теорий и школ «предпарадигмального периода» одной единственной доминирующей точкой зрения – парадигмой. С этой точки зрения, именно теоретический монизм (согласно Куну, прерываемый после установления определенной парадигмы лишь в периоды кризисов) представляет собой желаемое положение дел в науке.

В наших других готовящихся к опубликованию работах мы, апеллируя к известным выраженным Дж.-С. Миллем, П. Фейерабендом и др. аргументам в пользу плюрализма, выступили против созданного Куном монистического в своей основе «образа науки» и его необходимости для современных когнитивных наук. Однако, как мы уже отмечали в начале данной статьи, противостояние плюрализма и монизма в философии науки не исчерпывается одним только теоретическим аспектом – вопрос о плюрализме/монизме может быть также рассмотрен, как минимум, в методологическом и объяснительном планах.

К примеру, в связи с известной концепцией объяснения как унификации, ведущим выразителем которой в современной философии науки стал британо-американский философ Филипп Китчер, может возникнуть вопрос о необходимости подобного рода унификации для когнитивных наук. (Отсылая отчасти к Китчеру, в пользу возможности объяснительной унификации для когнитивных исследований недавно высказались философ когнитивных наук Марцин Милковский и его соавтор ^[8].) Аналогичный вопрос может быть поставлен и в отношении методологической унификации.

Соответственно, в оставшейся части работы мы собираемся рассмотреть оппозицию плюрализма и монизма в рамках всех трех указанных контекстов: теоретического, методологического и объяснительного. Мы будем отстаивать необходимость теоретического и методологического плюрализма для когнитивных наук. Вместе с тем мы не можем сделать аналогичное заключение по вопросу о предпочтительном характере объяснений для когнитивных наук – по нашему мнению, только будущие когнитивистские исследования могут показать, окажется ли предпочтительной для них объяснительная унификация либо же определенная разновидность объяснительного плюрализма.

Плюрализм vs. монизм: теоретический, методологический и объяснительный контексты

Мы начнем наше рассмотрение противостояния плюрализма и монизма именно с теоретического контекста. Главную проблему, возникающую в этом контексте, мы можем сформулировать следующим образом: поскольку основным выразителем идей теоретического монизма в современной философии науки стал Кун, то должны ли науки ориентироваться на предложенную им монистическую в своей основе схему, т.е. должны ли они стремится к созданию парадигмы, которая заняла бы монопольное положение в рамках определенной дисциплины, основания которой принимались бы ее сторонниками некритически и т.п.? Или же наукам (в том числе и когнитивным наукам) нужно стремиться к теоретическому плюрализму, предполагающему возможность сосуществования, взаимодействия, борьбы и т.п. разных теорий, несовместимых друг с другом как в отношении упоминавшихся выше базовых онтологических и методологических посылок, так и в плане более конкретных направленных на эмпирическую проверку положений? Требуется ли наукам теоретическая унификация на манер Куна или же им необходима теоретическая пролиферация, т.е. распространение и развитие разных точек зрения?

Начнем с аргументов в защиту теоретического монизма. Как прекрасно известно, основные аргументы Куна в пользу теоретического монизма носят исторический характер. Собственно говоря, как отмечал сам Кун в начале «Структуры научных революций», цель его книги – «дать набросок весьма отличного представления (concept) о науке, возникающего из исторического описания самой исследовательской активности» ^{[3, p. 1]}. По его мнению, «историографические исследования говорят о возможности нового образа науки» ^{[3, p. 3]} – нового в сравнении с образом развития науки путем последовательного накопления отдельных открытий. Перечислим основные характеристики этого образа. По Куну, для ранней стадии развития любой области науки (так называемой предпарадигмальной науки) характерно наличие множества соревнующихся между собой научных школ. Их приверженцы, сталкиваясь со сходными фактами, склонны давать им разные описания и интерпретации. Расходятся они и своем понимании ключевых положений их области исследований. Важным примером для Куна здесь служит область исследований электричества первой половины XVIII в. «На протяжении этого периода, – пишет Кун, – было почти столько же разных точек зрения на природу электричества, сколько было значимых экспериментаторов в этой области, включая Хауксби, Грея, Дезагюлье, Дюфе, Ноллета, Уотсона, Франклина и др. Все их многочисленные концепции электричества имели нечто общее – они были частично выведены из той или иной версии механико-корпускулярной философии, которая направляла все научные исследования того времени. Помимо этого, все они были компонентами действительно научных теорий, теорий, выведенных отчасти из экспериментов и наблюдения и отчасти определявших выбор и интерпретацию дополнительных проблем исследования. Несмотря на то что все эксперименты были посвящены изучению электричества, а также тот факт, что экспериментаторы читали работы друг друга, их теории имели между собой только семейные сходства» ^{[3, p. 13–14]}.

Однако в какой-то момент расхождения начального периода «… исчезают в значительной мере и, по-видимому, раз и навсегда. Более того, их исчезновение обычно оказывается следствием триумфа одной из школ предпарадигмального периода, которая, в силу характерных для нее положений и предубеждений, акцентирует внимание только на особой части слишком большого и не оформившегося (inchoate) объема информации» ^{[3, p. 17]}. Таким образом, завершение предпарадигмального периода несет с собой теоретическую унификацию, т.е. замену множества конкурирующих между собой теорий одной-единственной общепринятой парадигмой. По утверждению Куна, парадигма выступает в качестве некоторого «достижения», служащего в глазах научного сообщества основанием для его дальнейшей деятельности – отталкивающиеся от нее ученые могут опираться на «одни и те же правила и стандарты научной практики» ^{[3, p. 11]}. Важным следствием принятия парадигмы по Куну оказывается фактическое отсутствие критики ее основоположений со стороны ее приверженцев – данные основопложения принимаются учеными как нечто само собой разумеющееся. Становление парадигмы знаменует собой начало новой более эффективной фазы научной деятельности – так называемой нормальной науки. «Последняя является, в общем и целом, эзотерической и направленной на решение головоломок, так как группа может работать только тогда, когда ее участники принимают основания своей области как нечто само собой разумеющееся (for granted)» ^{[3, p. 178]}.

Данная фаза «нормальной науки» стопорится, когда работающие в ее рамках специалисты сталкиваются с рядом аномалий – непредвиденных с учетом принятой парадигмы феноменов. В период кризиса, как и в предпарадигмальную эпоху, происходит пролиферация ряда соперничающих точек зрения. После того как ученые останавливают свой выбор на одной из этих альтернатив, фаза «нормальной науки» возобновляется и т.д.

Между тем составленный Куном в «Структуре научных революций» образ науки навлек на себя значительную и, на наш взгляд, вполне обоснованную критику – критику прежде всего именно историографического характера. Так, критике поверглись и тезис Куна о типичности ситуации безоговорочного доминирования парадигм в науке, и его утверждение о некритическом принятии оснований парадигмы ее сторонниками. Скажем, в отношении первого тезиса И. Лакатос писал: «История науки была и должна быть историей соревнующихся исследовательских программ (или, если хотите, ‘парадигм’), но она не была и не должна стать последовательностью периодов нормальной науки: чем раньше начинается соревнование, тем лучше для прогресса (курсив автора – М.С.). ‘Теоретический плюрализм’ лучше, чем ‘теоретический монизм’: в этом вопросе Поппер и Фейерабенд правы, а Кун – нет» ^{[4, p. 78]}. Убедительная критика второго тезиса была дана, в частности, Л. Лауданом, писавшим про ньютоновскую механику (любимый пример Куна), что «С момента ее восприятия Гюйгенсом и Лейбницем ее ключевые положения находились под непрестанным критическим рассмотрением, даже со стороны тех многих физиков, которые с охотой признавали ее математическую виртуозность и ее эмпирические достижения.7 Джордж Беркли, некоторые из ранних Бернулли, Мопертюи, последователи Хатчинсона, Бошкович, ранний Кант и даже Эйлер поставили ряд фундаментальных проблем в отношении онтологических (здесь и далее курсив автора – М.С.) оснований ньютоновской механики. В то же самое время другие ученые (Гартли, Лесаж, Ламберт) оспаривали методологические допущения ньютоновской традиции» ^{[5, p. 135]}. Таким образом, вопреки утверждениям Куна, история науки отнюдь не свидетельствует безоговорочно в пользу теоретического монизма.

Впрочем, конечно, могут быть приведены и другие аргументы в пользу теоретического монизма. Так, упомянутые авторы из Польши выражают обеспокоенность, что междисциплинарные исследования в когнитивных науках могут привести к чрезвычайной фрагментации и, как следствие, «удваиванию усилий и недостатку понимания» ^{[8, p. 2]}. Ответ на этот довод будет дан в конце статьи, а пока мы переходим к основным аргументам в пользу теоретического плюрализма в когнитивных науках.

Итак, как известно, сторонниками плюрализма были многие авторы, включая Дж.-С. Милля, К. Поппера, И. Лакатоса и, в особенности, П. Фейерабенда. Последний давал следующую формулировку принципа пролиферации и позиции методологического плюрализма: «Изобретайте и развивайте теории, несовместимые с общепринятой в настоящее время точкой зрения…. Любая методология, которая принимает данный принцип, будет называться плюралистической методологией» ^{[9, p. 107–108]}. Мы можем скорректировать это определение с позиций очерченной выше перспективы теоретических комплексов. Так, говоря в пользу пролиферации несовместимых теорий, Фейерабенд имел в виду только несовместимые друг с другом в строгом логическом смысле теории (т.е. он подразумевал только противоречащие друг другу теории). С логической точки зрения, несовместимыми могут быть и теории, относимые к одному и тому же теоретическому комплексу. Тем не менее, будучи несовместимыми в логическом отношении, данные теории могут отталкиваться от схожих онтологических и методологических посылок, благодаря чему их и можно относить к одному и тому же теоретическому комплексу (они могут расходиться в отношении предсказаний конкретных экспериментальных эффектов). Поэтому идея теоретических комплексов призывает к пролиферации как теорий, разнящихся в предсказаниях относительно конкретных экспериментальных эффектов (но основывающихся на сходных онтологических и методологических допущениях), так и теорий, исходящих из всецело различных онтологически-методологических допущений и, соответственно, относящихся к разным комплексам. Для развития науки требуется не только «внешняя» критика идей (т.е. критика с позиций альтернативных идей и комплексов), но и выведение всех возможных следствий из той или иной идеи и их исследование внутри определенного комплекса теорий.

Мы полагаем, что можно выделить два ключевых аргумента в пользу теоретического плюрализма и пролиферации. Они могут быть сформулированы следующим образом: (1) новые теории необходимы для значимых уточнений и/или критики уже имеющихся теорий, а также для возможности их опровержения; (2) теория, которую предлагается отвергнуть, все еще может быть перспективной и полезной в дальнейшем. Обсудим эти два аргумента подробнее.

Первый аргумент говорит о том, что новые теории необходимы для уточнения и критики уже имеющихся теорий. П. Фейерабенд сделал этот тезис более радикальным: по его утверждению, релевантность и опровергающий характер решающих фактов могут быть установлены исключительно с помощью теорий, расходящихся с принятой в настоящее время точкой зрения ^{[10, p. 20–21]}. Нельзя согласиться с этим тезисом. В строгом смысле для опровержения некоторой теории T₁ логически не требуется другая теория T₂. С логической точки зрения, для опровержения теории T₁ нужно всего лишь вывести из нее, а также связанного с ней ряда вспомогательных гипотез предсказание P и наблюдать, подтверждается ли оно в эксперименте или нет. Если имеет место не-P и известно, что все вспомогательные гипотезы, участвовавшие в выведении предсказания истинны, то можно с уверенностью говорить, что теория T₁ опровергнута в эксперименте.

Впрочем, по нашему мнению, аргумент Фейерабенда можно скорректировать. Так, (i) как следует из его работ, а также из работ ряда других авторов (таких, как Н. Хэнсон), нельзя вести исследования совсем без теорий – так или иначе мы всегда отталкиваемся от теорий; (ii) поэтому если мы отказываемся от некоторой теории, нам требуется другая теория (в силу «(i)»); (iii) кроме того, разработка альтернатив помогает лучше понять недостатки текущей точки зрения; (iv) таким же образом, если некоторая теория Т₁ предсказывает результат Р, а по итогам эксперимента имеет место не-Р, то взамен Т₁ нам необходима другая теория Т₂ чтобы объяснить, почему не-Р имеет место. В двух словах критика и значительные уточнения той или иной теории предполагают наличие альтернативной точки зрения (пусть часто она и подразумевается лишь только имплицитно).

Второй методологический аргумент в пользу пролиферации основывается опять же на исследованиях по истории науки. Как пишет Фейерабенд: «Философия атомизма представляет собой превосходную иллюстрацию. Она была сформулирована в античности с целью ‘спасения’ макрофеноменов, подобных движению. Она уступила место динамически более ухищренной философии аристотельянцев, вернулась в ходе научной революции, была отодвинута в сторону с развитием теорий непрерывности, снова вернулась в конце девятнадцатого столетия и снова была ограничена [идеей] дополнительности» ^{[11, p. 139–140]}. (Мы полагаем, что весьма схожие метаморфозы могут проявиться и в развитии когнитивных наук – разумеется, в несопоставимо более скромном масштабе. В частности, имеется возможность «оживления» основной гипотезы классического вычислительного когнитивизма, а именно что познание есть вычисление на основе ментальных репрезентаций, а разум может быть организован на манер машины Тьюринга, в ее сочетании с вероятностными представлениями об устройстве и работе бессознательных познавательных механизмов ^[12].)

Все это вкупе с упоминавшимися выше более общими историческими аргументами в пользу теоретического плюрализма и принципа пролиферации позволяет сделать следующий вывод: когнитивным наукам требуется не парадигма-монополист в смысле Куна – установление такой парадигмы на долгий срок может существенно затруднить прогресс в когнитивных исследованиях. Если речь идет о необходимости теории, способной охватывать широкий круг когнитивных феноменов, то было бы уместнее говорить о потребности в соревнующихся между собой теориях великого объединения ^{[8, p. 4]}.

Можно ли сделать аналогичное заключение по вопросу о необходимости методологического плюрализма для когнитивных наук? На этот вопрос однозначно стоит дать утвердительный ответ. Ведь, если мы отстаиваем необходимость плюрализма разных онтологически-методологических точек зрения, то отсюда самым очевидным образом следует и плюрализм методов.

Впрочем, по данному вопросу можно сказать, что практика когнитивных исследований, в общем и целом, находится в согласии с методологическим плюрализмом. Примером могут служить исследования из самых разных областей когнитивных наук. Скажем, в современных нейронауках является общим местом сочетание разных методов нейровизуализации ввиду ограниченностей каждого метода в отдельности. Так, нейроученые часто вынуждены комбинировать методы функциональной магнитно-резонансной томографии и магнитоэнцифалографии, поскольку первый имеет хорошее пространственное, но низкое временное разрешение, что компенсируется особенностями второго, а это подчас «требует участия междисциплинарного коллектива в составе физиков, психологов, нейрофизиологов и медиков….» ^{[13, с. 150]}. Несомненно, стало общим местом для когнитивных исследований и дополнение психологических методов изучения познавательных процессов (таких, как зрительное восприятие, речь, мышление и т.д.) определением их мозгового субстрата (мозговых коррелятов, нейронных кореллятов ^[14]).

Здесь будет уместно вспомнить классическую для когнитивных наук методологическую концепцию англо-американского исследователя зрения второй половины XX в. Дэвида Марра. В своей книге «Зрение» Марр представил методологическую концепцию изучения сложных систем обработки информации, как естественных (скажем, мозг человека), так и искусственных (например, ЭВМ) ^{[15, с. 36–44]}. Смысл его концепции заключается в том, что любую подобную систему обработки информации можно анализировать на трех уровнях. Первый уровень по Марру связан с определением общей вычислительной задачи, которую выполняет система. К примеру, вычислительная задача кассового аппарата – подсчет суммы к оплате, подчиняющийся математически определенной операции сложения. На втором уровне исследуется система репрезентации входной и выходной информации (допустим, двоичная или десятичная) и алгоритм, посредством которого реализуется задача. Наконец, на третьем уровне изучается реализация вычислительной задачи и системы репрезентации и алгоритмов в конкретном физическом субстрате (микросхемах в случае современного кассового аппарата, мозге – в случае человека и т.п.).

По нашему мнению, концепция Марра хорошо согласуется с плюрализмом методов в когнитивных исследованиях и даже может служить дополнительным основанием для него. При этом краткое обсуждение концепции Марра подводит нас к вопросу об объяснительном и онтологическом плюрализме. Ведь, представляя свою методологическую концепцию, Марр писал, что «Любую сложную систему почти никогда невозможно понять, опираясь исключительно на экстраполяцию свойств ее элементарных компонентов.<…> Описания подобных явлений даются на соответствующем уровне, т.е. на уровне, представляющем огромную совокупность элементов в целом, при этом необходимо указать, что описания, относящиеся к микроуровню и макроуровню соответственно, совместны. Если Вы хотите добиться полного понимания системы, столь сложной, как нервная система, развивающийся эмбрион, совокупность путей метаболизма, бутыль, наполненная газом, или даже большая программа вычислительной машины, то Вам следует быть готовым к рассмотрению различных научных объяснений на различных уровнях описания, связанных по крайней мере в единое целое, причем невзирая на практическую бессмысленность прослеживания связей между уровнями во всех подробностях» ^{[15, с. 36]}. В связи с этим пассажем может возникнуть вопрос: следует ли когнитивным наукам стремиться также и к объяснительному плюрализму, исходя из иерархичности и неоднородности когнитивных механизмов и систем?

Однако давайте в первую очередь разберем аргументы сторонников противоположной точки зрения – точки зрения объяснительной унификации. Как мы уже говорили, ведущим выразителем объяснительного унификационизма в современной философии науки стал Ф. Китчер. В двух словах его унификационистская концепция объяснения, представленная в ряде публикаций в 1980-х гг. ^{[16, 17]}, основывается на использовании минимума объяснительных конструкций («общих паттернов аргументов») для порождения как можно большего количества объяснительных следствий (т.е. конкретных объяснений феноменов). Как пишет сам Китчер: «Наука продвигает наше понимание природы вперед, показывая нам, как выводить описания множества феноменов с использованием одних и тех же паттернов выводов снова и снова, и, демонстрируя это, она учит сокращать число типов фактов, которые она должна принять как окончательные (грубые) (курсив автора – М.С.). Поэтому критерий унификации, который я попытаюсь уточнить, будет основываться на идее, что E(K) представляет собой ряд выводов, устанавливающих наилучшее соотношение (tradeoff) между минимизацией количества задействованных паттернов вывода и максимизацией числа порожденных следствий» ^{[17, p. 432]}.

Концепция Китчера содержит ряд весьма трудных для понимания технических терминов, без хотя бы краткого изложения которых, впрочем, невозможно надлежащим образом разъяснить ее смысл. Важнейшее понятие данной концепции – это понятие общего паттерна аргументов. Как отмечал Китчер, объяснение с онтологической точки зрения представляет собой особый тип аргументов. Так, общий паттерн аргументов включает в себя (1) схематический аргумент, (2) ряд заполняющих инструкций, (3) классификацию для схематического аргумента. (1) Схематический аргумент – это ряд схематических предложений, которые получаются в результате замены нелогических терминов подставными буквами (A, O, P, X и т.п.). Например: если заменить нелогические термины подставными буквами в предложении «Организмы, гомозиготные по А, развивают Р» ^{[17, p. 432]}, то получится предложение типа тех, которые используются в математической логике: «Для всех х, если х есть О и А, то х есть Р» ^{[17, p. 432]}. (2) Ряд заполняющих инструкций подсказывает, как следует заменять подставные буквы в предложениях – скажем, в предложении «Организмы, гомозиготные по А, развивают Р» заполняющие инструкции могут указывать, что A стоит заменить именем аллеля, P – именем фенотипической черты и т.д. Схематический аргумент представляет собой последовательность схематических предложений. Наконец, (3) классификация схематического аргумента есть ряд предложений, говорящих о том, какие предложения нужно выводить из каких, каковы правила вывода и т.д.

Кроме того, важную роль в этой концепции играет понятие строгости – строгость паттерна аргументов зависит отчасти от классификации, характеризующей логическую структуру данного паттерна, а отчасти от природы схематических предложений и заполняющих инструкций, отвечающих совместно за то, чтобы предложения имели сходные нелогические термины в определенных местах. Если требования к строгости в обоих смыслах полностью смягчаются, то понятие паттерна деградирует до такой степени, что может включить в себя любой аргумент. В противоположной ситуации имеется «паттерн», являющийся своей единственной реализацией. Смягчение же требований к нелогическому словарю, но сохранение строго подхода к классификации (чтобы обеспечить точный выводной статус каждого термина в схематическом аргументе) дает интересующее логиков понятие паттерна^{[17, p. 433]}.

В результате, как отмечает Китчер, унифицирующая сила некоего генерирующего множества паттернов аргументов «прямо пропорциональна количеству выведенных их него следствий, прямо пропорциональна строгости паттернов в множестве и обратно пропорциональна количеству паттернов в множестве» ^{[17, p. 433]}.

Между тем унификационистская концепция объяснения Китчера столкнулась с рядом существенных трудностей. Прежде всего, как указывали многие авторы, Китчер так и не обосновал свой тезис, что объяснение и унификация суть одно и то же. Более того, есть веские основания полагать, что они представляют собой на самом деле разные вещи. Далее, Китчер так и не дал убедительного ответа на возражение, поднятое, в частности, философом Дэвидом Льюисом, а именно что в том случае если мир неоднороден, то почему его объяснение должно быть унифицированным ^{[17, p. 494–495]}? Есть и другие возражения. Философ Карл Крейвер в числе прочих приводит следующее: объяснение более часто встречающегося феномена (такого, как болезнь Паркинсона) не обязательно лучше объяснения более редкого феномена (такого, как куру) ^{[18, p. 48]} – совершенно не понятно, как вообще по этому принципу можно проводить сравнения, какое объяснение «лучше», а какое «хуже».

Коротко говоря, все это не позволяет согласиться с утверждением Китчера, что объяснение – это и есть унификация. Тем не менее унификация в науке часто рассматривается как значимая когнитивная ценность ^[19]. Скажем, унификация предметных областей многими относится к важнейшим событиям в истории науки – элементарными примерами здесь выступают объединение Ньютоном небесной и земной механики, объединение Максвеллом исследований электричества и магнетизма. Возможна ли такого рода унификация в когнитивных науках? Возможно ли нахождение теории, которая бы давала объединенное объяснение разрозненным когнитивным феноменам и процессам?

Мы полагаем, что ответ на этот вопрос может быть получен только в ходе дальнейших исследований в науках о познании и мозге. Вполне возможно, что для объяснения работы разума и мозга в когнитивных науках на определенное время наиболее удачной окажется эклектическая комбинация гипотез, обращающихся к принципам, взятым из разных разделов математики – подобно упоминавшейся выше комбинации гипотез классического когнитивизма, опирающегося на математическую логику и теорию вычислимости, и предсказывающего кодирования, отсылающего к принципам теории вероятностей. В конце концов, если окажется, что механизмы разума и познания сами не являются однородными, то почему должны быть унифицированными соответствующие когнитивистские теории, претендующие на их объяснение? По нашему мнению, «беспорядок вещей» ^[20] потребовал бы и плюралистического подхода к объяснению разума и его механизмов. (Здесь могло бы возникнуть возражение: а не предполагает ли необходимым образом теоретический плюрализм, защита которого проводится в статье, также и плюрализм объяснений? Нет, не предполагает. Теоретический плюрализм – это позиция, которая подчеркивает всего лишь необходимость наличия, по крайней мере, нескольких альтернативный теорий. При этом объяснения, предлагаемые в рамках этих теорий, могут быть как плюралистическими по характеру, так и монистическими. Соответственно, теоретический плюрализм не влечет за собой с необходимостью плюрализм объяснительный.)

Заключение

Итак, в данной работе было рассмотрено противостояние плюрализма и монизма в исследованиях в когнитивных науках в рамках трех важнейших контекстов: теоретического, методологического и объяснительного. Развивая аргументацию наших предшествующих работ, мы отстаивали необходимость теоретического и методологического плюрализма в когнитивных исследованиях. Теоретический плюрализм и методологический плюрализм неизбежным образом следуют из нашей концепции теоретических комплексов в когнитивных науках и постулируемого в ее рамках принципа пролиферации, призывающего к созданию/совершенствованию совместимых и не совместимых в отношении базовых онтологических и методологических допущений научных теорий и моделей. Вместе с тем мы не можем сделать аналогичный вывод в отношении объяснительного контекста: окажется ли для когнитивных наук предпочтительной стратегия объяснительного монизма либо же объяснительного плюрализма, станет ясно в ходе дальнейших исследований.

В заключение стоит также отметить, что плюрализм и принцип пролиферации в том виде, в котором мы их формулируем, не призывают к созданию максимального количества новых теорий и моделей любыми возможными средствами. На их основе нельзя сделать примитивистские выводы, что все это будто бы может привести к созданию множества бесполезных теорий (заранее невозможно знать, окажется ли в итоге теория бесполезной или нет ^{[11, p. 33]}) или же что, чем больше теорий будет в рамках определенного комплекса теорий, тем лучше. Мы обращаемся к доктрине плюрализма и принципу пролиферации не с целью создания инструментов точной количественной оценки совокупностей теорий или же отдельных теорий с тем, чтобы иметь возможность делать те или иные выводы. Их назначение заключается в том, чтобы обеспечить прогресс в когнитивных науках благодаря наличию альтернатив и взаимной критике/дискуссиям между сторонниками разных теорий. К чрезмерной фрагментации и распылению усилий может привести только неумеренный плюрализм, не имеющий никакой другой цели, помимо создания новых теорий. Конструктивный же плюрализм, по нашему мнению, должен способствовать прогрессу в отношении ряда так называемых эпистемических ценностей (когнитивных ценностей, достоинств научных теорий), как связывающихся с идеей приближения к истине (предсказательный успех, способность давать незапланированные объяснения имеющимся фактам, способность объединять разрозненные предметные области, степень подкрепления успешно пройденными экспериментальными испытаниями), так и не относимых к этой группе достоинств научных теорий (эмпирическая адекватность, простота в ряде трактовок, широта предлагаемых объяснений).