Сравнения с греческим как инструмент утверждения престижа кастильского языка в Испании эпохи Золотого века

Стефанчиков Игорь Вячеславович кандидат филологических наук специалист по учебно-методической работе кафедры иберо-романского языкознания Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова 119991, Россия, г. Москва, ул. Ленинские Горы, 1, стр. 51 Stefanchikov Igor Vyacheslavovich PhD in Philology Education and methodology specialist of the Department of Ibero-Roman Language Studies at Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, Moscow, Leninskie Gory str., 1, p. 51 i.stf@ya.ru Другие публикации этого автора

Введение

До изобретения и широкого распространения книгопечатания в Европе безусловным авторитетом пользовался латинский язык как язык высокой культуры, университетского образования, католической церкви, международного общения ^{[5, с. 10]}. Исследование каталога инкунабул — первых печатных европейских книг, созданных до 1501 г. — показывает, что около 70% из них изданы на латинском языке (для сравнения: 10,8% были написаны на немецком, 8% — на итальянском, 5,7% — на французском, 1,9% — на нидерландском, 1,4% — на испанском) ^[13]. Однако на рубеже XV–XVI вв. «наступает период растущего интереса к национальным языкам, на которых говорило подавляющее большинство населения» ^{[4, с. 179]}.

Сфера употребления народных языков расширяется, всё больше переходя из устной формы бытования в письменную, что повышает внимание к вопросам формирования языковой нормы, достижения орфографического единообразия, а также выработки принципов описания народных языков ^{[2, с. 14]}. Постепенное возвышение кастильского языка на территории современной Испании и его превращение в основной язык письменности (следует вспомнить деятельность Альфонса Мудрого в этом русле уже в XIII в.) «поставило на очередь вопрос о его упорядочении, о придании известного единообразия его грамматике и написанию» ^{[6, с. 493]}. Начинают появляться работы, целиком или частично посвящённые правилам письма на кастильском языке: «Правила орфографии кастильского языка» Антонио де Небрихи (Reglas de ortographia en la lengua castellana, Алькала-де-Энарес, 1517), «Трактат об орфографии и ударениях в трёх основных языках» Алехо Венегаса де Бусто (Tractado de Orthographia y accetos en las tres lenguas principales, Толедо, 1531), «Искусство чтения и письма» Бернабе де Бусто (Arte para aprender a leer y escribir, Саламанка, 1533), «Искусство правильного чтения и письма» Андреса Флореса (Arte para bien saber leer y escriuir, Вальядолид, 1552), «Кастильская орфография и произношение» Хуана Лопеса де Веласко (Ortographia y Pronunciacion Castellana, Бургос, 1582), «Руководство для легкого обучения детей чтению и письму» Педро Симона Абриля (Instrución para enseñar a los niños fácilmente el leer y el escribir, Сарагоса, 1590) и др.

В то же время развитие политического и языкового самосознания государств романской речи делает насущной проблему языковой автономии. Это проявляется, с одной стороны, в попытках сопоставления различных народных языков с использованием аргументации, убеждающей читателя «в превосходстве одного романского языка над другим» ^{[4, с. 180]}, с другой — в появлении множества работ, «прославляющих достоинства соответствующих романских наречий», в которых, хотя и отдаётся должное латинскому языку как вскормившей их «матери», «оговаривается автономия по отношению к ней» ^{[4, с. 180]}. Примечательно, что в названиях работ подобного жанра часто встречаются слова «защита» или «хвала»: «Диалог в похвалу нашего языка» (O Diálogo em louvor da nossa linguagem, Лиссабон, 1540), включённый в «Грамматику португальского языка» Жоау де Барроша, «Защита и прославление французского языка» Жоашена дю Белле (La Deffence, et Illustration de la Langue Francoyse, Париж, 1549), «В защиту флорентийского языка и Данте» (In difesa della lingua Fiorentina, et di Dante, Флоренция, 1556), «Книга в похвалу еврейского, греческого, латинского, кастильского и валенсийского языков» Рафаэля Мартина де Висиана (Libro de alabanças de las lenguas Hebrea, Griega, Latina, Castellana y Valenciana, Валенсия, 1574), «Правила письма и орфографии португальского языка с последующим диалогом в защиту того же языка» Перу ди Магальянша Гандаво (Regras que ensinam a maneira de escreuer e orthographia da lingua Portuguesa, com hum Dialogo que a diante se segue em defensam da mesma lingua, Лиссабон, 1574).

Кастильский язык в это время находится в особом положении среди прочих народных. С объединением Кастилии и Арагона, завершением Реконкисты, а также открытием Нового света (всё — в 1492 г.) он постепенно становится языком большой империи с обширными владениями как в Старом (Испанские Нидерланды, Неаполитанское королевство, Сицилия, Сардиния и др.), так и в Новом свете. Политический престиж испанской короны определяет лингвистический престиж её официального языка, и расцвет империи совпадает с эпохой Золотого века испанской культуры (конец XV — середина XVII вв.), в течение которого были созданы литературные произведения, вошедшие в сокровищницу мировой культуры. Идея самоценности кастильского языка проходит нитью сквозь большое количество произведений XVI–XVII вв., как посвящённых собственно языковым вопросам (комментарии Фернандо де Эрреры к произведениям Гарсиласо де ла Веги (Obras de Garci Lasso de la Vega, con anotaciones de Fernando de Herrera, Севилья, 1580), «Об именах Христа» Луиса де Леона (De los Nombres de Christo, Саламанка, 1585), «О происхождении и начале кастильского языка» Бернардо де Альдрете (Del origen y principio de la lengua castellana, Рим, 1606), и др.), так и нет («Житие Господа нашего Иисуса Христа» Кристобаля де Фонсеки (Vida de Christo Señor Nuestro, Толедо, 1596), «Комментарии к семи псалмам покаяния» Педро де Веги (Declaracion de los Siete Psalmos Penitenciales, Мадрид, 1602), «История Филиппа II» Луиса Кабреры де Кордобы (Historia de Phelipe Segundo, Мадрид, 1619) и др.).

В то же время «апология одного языка почти всегда связана с его сравнением или противопоставлением какому-либо другому или другим языкам» ^{[5, с. 39]}, причём выбор языка-оппонента меняется в зависимости от эпохи. Для писателей и учёных XVI–XVII в. образцами оставались великие классические языки, пользовавшиеся огромным авторитетом — латинский и греческий (часто к ним причислялся и древнееврейский как язык, на которым были написаны священные тексты Библии) ^{[11, с. 128]}. Выступавшим в защиту народных языков неизбежно обращались в своих рассуждениях к этим «универсальным» языкам, на которых продолжали читать, писать и говорить в самых разных уголках Европы и мира ^{[11, с. 128]}. При этом в свете устоявшегося мнения о романских языках как о продукте «порчи» латыни и характерного для эпохи Возрождения стремления восстановить её классическую чистоту апологетам народных языков приходилось преодолевать инерцию подобного взгляда на объект своей защиты.

Вместе с тем гуманистическая идеология заключала в себе парадокс: стремление к классическим ценностям и всплеск интереса к их изучению делали античные образцы ближе, и одним из постулатов эпохи Возрождения стало то, что «язык, усвоенный естественным образом по рождению человека, так же прекрасен и достоин уважения, как греческий и латынь, имевшие статус непреходящих ценностей» ^{[4, с. 180]}. По выражению Рамона Менендеса Пидаля, именно в это время гуманизм «подрезает крылья» латыни и выводит на историческую сцену романские языки ^{[4, с. 180]}. В этих условиях естественным конкурентом ли, образцом ли для грамматического описания и изучения романских языков выступал именно латинский язык. Поэтому вполне естественно, что в своих апологиях авторы прежде всего апеллировали к нему.

Внимание исследователей в контексте изучения дискуссий о «защите языка» также всегда было обращено прежде всего на сопоставление романских языков с их «матерью». Меньше написано о греческом языке, который нередко занимает в споре романских языков с латинским особое положение «третейского судьи». В рамках данной статьи мы сконцентрируемся прежде всего на том, как испанские авторы конца XV — середины XVI вв. используют сравнения с греческим языком в качестве инструмента утверждения престижа кастильского языка.

Роль греческого языка в испанском «споре о языке»

Представляется логичным начать рассмотрение вопроса с первого в истории полноценного грамматического пособия по изучению народного языка — «Грамматики кастильского языка» (Gramática castellana, Саламанка, 1492) Антонио де Небрихи. В прологе к своей работе Небриха проводит параллель между этапами развития языка и фазами становления и угасания великих империй и государств: Израильское царство (древнееврейский), греческая полисная цивилизация (греческий), Римская империя (латинский), Кастильское королевство / Испания (кастильский). Небриха так формулирует эту мысль — «язык всегда был спутником империи»: «siempre la lengua fue compañera del imperio» ^{[19, с. 99]}.

О стадиях жизни греческого языка он рассуждает следующим образом: его «детство» приходится на эпоху Троянской войны, расцвет — на эру Александра Македонского, закат — на период, начавшийся с римского завоевания, когда начинается возвышение латыни ^{[19, с. 101]}. Кастильский язык, по мысли Небрихи, предстаёт как ещё один великий язык, наследник греческого и латинского, причём его детство приходится на период формирования христианских королевств (Кастилии, Леона и др.), начало подъёма — на эпоху Альфонса Мудрого, сам же Небриха является современником апогея могущества родного наречия: «lo cual hezimos enel tiempo mas oportuno que nunca fue hasta aqui. por estar ia nuestra lengua tanto en la cumbre que mas se puede temer el decendimiento della: que esperar la subida ^{[19, с. 107]}» («Положение испанского языка столь высоко, что, скорее, можно опасаться его падения, нежели ожидать дальнейшего вознесения» ^{[4, с. 181]}).

Таким образом, кастильский язык, находясь в периоде своего расцвета, нуждается в приведении к норме по образцу классических языков, в чём грамматик видит как политическую пользу (распространение языка среди новых покоренных народов), так и задачу, направленную собственно на сохранение языка — подобно тому, как были в своё время закреплены в грамматических описаниях и благодаря этому сохранены греческий и латинский языки, несмотря на политическое угасание цивилизаций, сделавших их языками высокой культуры. Сам Небриха претендует на роль «кастильского Зенодота» или Кратета: «En la çania dela cual io quise echar la primera piedra. y hazer en nuestra lengua lo que zeno doto en la griega y Crates en la latina» ^{[19, с. 107]}.

Описание кастильского языка производится Небрихой через постоянные сравнения с греческим и латинским; в фонетике и орфографии он призывает следовать классическим образцам: «lo cual siempre guardaron los griegos y latinos y nos otros avemos de guardar» ^{[19, с. 167]}. При этом некоторые распространенные ошибки, характерные для носителей кастильского языка (в частности, неразличение звуков, обозначаемых буквами b и v), он оправдывает, ссылаясь на то, что они характерны даже для греческого, который утратил исконное произношение своей беты (β) ^{[14, с. 30]}.

Другие наблюдения Небрихи помещают кастильский не просто на уровень классических языков, но и призваны показать, что в некоторых отношениях он достиг идеала, взяв лучшее от обоих. В частности, вопрос, в котором кастильский язык нашёл золотую середину между греческим и латинским языками — использование артикля с именами нарицательными и его отсутствие перед именами собственными: «E asi lo hazen los griegos <…> entre los cuales y los latinos tuvo nuestra lengua tal medio y templanza: que siguiendo los griegos puso articulos sola mente alos nombres comunes <…> y quitamos los articulos delos nombres proprios a imitacion y semejança delos latinos. Lo cual nuestros maiores hizieron con mas prudencia que los unos ni los otros» ^{[19, с. 243]}. Отмечает он и некоторые достоинства кастильского, отсутствующие в других языках (включая греческий). В частности, он выделяет в родном языке часть речи, отсутствующую в греческом, латинском, древнееврейском и арабском — неопределённо-причастное имя (nombre participial infinito, т. е. форма причастия, выступающая в функции присвязочного члена в аналитических формах глагола типа he cantado, habrían hecho и т. п.) ^{[19, с. 259]}, а также отмечает исключительное богатство кастильского языка в области деминутивной и аументативной суффиксации, в отношении которой с испанским не может сравниться даже греческий ^{[19, с. 215]}.

Показательная деталь: рассуждая о термине «варвар», которым греки называли всех иностранцев, не причастных к греческой культуре, а римляне — всех иностранцев, исключая греков, Небриха предлагает испанцам относить к «варварам» всех, за вычетом говорящих на испанском и двух классических языках — греческом и латинском: «Nos otros podemos llamar barbaros a todos los peregrinos de nuestra lengua sacando alos griegos y latinos» ^{[19, с. 287]}.

Другой знаменитый труд испанского Возрождения, в котором неоднократно упоминается греческий язык — «Диалог о языке» Хуана де Вальдеса (Diálogo de la lengua, Неаполь, 1535–1536; опубликован в 1736 г.).

По (ошибочному ^{[1, с. 22–24]}) мнению гуманиста, древнегреческий язык был основным языком Пиренейского полуострова до прихода римлян (сосуществуя с финикийским и баскским). Вальдес признаёт, что раньше, подобно многим, полагал основным субстратным языком баскский, но затем поменял свою позицию по двум основным причинам: 1) именно на греческом языке происходило общение греков, прибывавших на Пиренейский полуостров, с местным населением, которое таким образом в конце концов усвоило более богатый язык пришельцев; 2) Вальдес полагает, что бóльшая часть слов и выражений кастильского языка, не заимствованных из латинского или арабского, являются греческими, что также доказывает характер греческого языка как субстратного ^{[23, с. 20]}.

Сравнивая языковую ситуацию на Пиренейском полуострове в античности и в современную ему эпоху, Вальдес приходит к выводу о том, что «как латынь является основой всех языков полуострова, хоть и имеет „примеси“ (mezcla) из других языков, так и греческий тогда, ранее был основой, к которой примешивались черты других языков» ^{[2, с. 54]}: «quiero decir, que así como la lengua que hoy se habla en Castilla, aunque es mezclada de otras, la mayor y más principal parte que tiene es de la lengua latina, así la lengua que entónces se hablaba, aunque tenía mezclas de otras, la mayor y la más principal parte della era de la lengua griega» ^{[23, с. 19]}. Подобный взгляд на языковую панораму дороманской Испании и подсвечивание греческого наследия в кастильском языке (Вальдес подробно останавливается в своём диалоге на вопросе лексических заимствований из греческого языка, перечисляя большое количество конкретных лексических единиц — отметим, что многие из которых отнесены им к грецизмам ошибочно) имплицитно работает на повышение престижа родного языка.

В то же время Вальдес отмечает, что кастильский язык по-прежнему не имеет «долгой традиции письменных классических памятников» ^{[2, с. 164]} и потому является более «народным» («вульгарным»), чем, например, тосканский, авторитет которого освящён такими именами, как Боккаччо или Петрарка: «la tengo por más vulgar, porque veo que la toscana está ilustrada y enriquecida por un Bocacio y un Petrarca <…> y como dabeis, la lengua castellana nunca ha tenido quien escriba en ella con tanto ciudado y miramento cuanto sería menester» ^{[23, с. 9]}.

Рецепт для решения этой проблемы предлагает Кристобаль де Вильялон в своей работе «Схоластик» (El Scholástico, Вальядолид, 1550?; опубликована в 1911 г.). Излагая причины, побудившие его к написанию книги именно на кастильском языке, он объясняет свой выбор стремлением сделать её более доступной для широкого читателя и тем обстоятельством, что человеку всегда проще донести свою мысль на родном языке, нежели на иностранном. Носители испанского, утверждает Вильялон, должны ценить язык, данный им Богом и природой, не меньше, чем любые другие языки, каким бы авторитетом те ни обладали, и способствовать его развитию и обогащению письменной традиции — и в этом учителями кастильцев могут выступать греческие авторы: «allende que la lengua que Dios y naturaleza nos ha dado, no nos deue ser menos apazible ni menos estimada que la latina, griega y hebrea, a las quales creo no fuesse nuestra lengua algo inferior si nosotros la ensalgassemos y guardassemos y puliessemos con aquella elegancia y ornamento que los griegos y los otros hazen la suya» ^{[20, с. 29–30]}.

Именно любовь к родному языку позволила римлянам и грекам возвысить свои языки, и испанцам, если они желают, чтобы их язык достиг такой же степени совершенства, как классические языки, нужно следовать примеру древних.

Данная мысль нитью проходит сквозь многие работы второй половины XVI — первой половины XVII в.

Франсиско де Медина в прологе к работе, посвящённой изучению поэзии Гарсиласо де ла Веги (Obras de Garci Lasso de la Vega, con anotaciones de Fernando de Herrera, Севилья, 1580), вслед за Небрихой говорит о связи политического могущества той или иной империи и престижа её языка, иллюстрируя свою мысль обращением к греческому, «лучшему и изобильнейшему из всех человеческих языков» («aquella lengua entre las profanas la mejor i mas abundante» ^{[20, с. 109]}), который совершенствовался параллельно с расширением своего ареала распространения. Отмечая достоинства кастильского языка, ставшего, в свою очередь, языком великой империи, Медина, с одной стороны, сетует на небрежное отношение к нему самих носителей («somos, diré tan descuidados, o tan inorantes? que dexamos perderse aqueste raro tesoro, que posseemos» ^{[20, с. 110]}). Вместе с тем он (словно отвечая Вальдесу) выделяет среди поэтов, принесших славу родному наречию, Гарсиласо де ла Вегу, доказавшего, что народный язык способен подняться до вершин, которых достигали лишь греческий и латинский, если только не пренебрегать им: «el ilustre cavallero Garci Lasso de la Vega, <…> en quien claro se descubrió, <…> que no es impossible a nuestra lengua arribar cerca de la cumbre, donde ya se vieron la Griega i Latina, si nosotros con impiedad no la desamparassemos» ^{[20, с. 116]}.

Амбросио де Моралес в «Речи о кастильском языке» (Discurso sobre la lengua castellana, Кордоба, 1586) также предлагает брать пример с древних греков (их он называет «источником, из которого человечество черпает всю свою мудрость» ^{[20, с. 73]}) и римлян, которые не гнушались собственного языка, а напротив, высоко ценили его. Другой писатель эпохи, монах-августинец Педро Малон де Чайде, в трактате «Обращение Магдалины» (Libro de la conversión de la Magdalena, Барселона, 1588), высказывает важную мысль: любой язык сам по себе может стать языком великой культуры. Платон, Аристотель, Пифагор и другие древнегреческие философы писали на «своём кастильском» («Platon, Aristoteles, Pitagoras, y todos los filosofos escriuieron su filosofia en su Castellano» ^{[15, с. 17]}, а значит, нет принципиальных препятствий для того, чтобы и испанцы творили на родном языке, знакомом им лучше, чем любые иностранные — тем более, что он, по мысли монаха, не уступает в богатстве греческому или латинскому: «Pues si nuestro Español es tan bueno como su Griego, y como el lenguaje Romano» ^{[15, с. 17]}.

Таким образом, важной идеей рассматриваемого периода является то, что «своим совершенством классические языки обязаны усилиям людей, писавших на них» ^{[5, с. 63]} (и прежде всего — как на родном).

Разделяют эту позицию и прославленные писатели эпохи Золотого века: Лопе де Вега, в посвящении к пьесе «Истинный любовник» отстаивающий использование родного языка со ссылкой на великих греческих и латинских поэтов ^{[22, с. 253]}, или Мигель де Сервантес, устами Дон Кихота рассуждающий о том, что все великие античные поэты писали на языках, «впитанных с молоком матери», поэтому ни Гомер не писал на латинском языке (оставим в стороне историческую неправдоподобность подобного допущения), ни Вергилий — на греческом: «el grande Homero no escribió en latín, porque era griego, ni Virgilio no escribió en griego, porque era latino; en resolución, todos los poetas antiguos escribieron en la lengua que mamaron en la leche, y no fueron a buscar las estranjeras para declarar la alteza de sus conceptos» ^{[7, с. 826]}.

К концу XVI в. политический престиж кастильского языка уже не вызывает сомнений. Дело не ограничивалось знаменитым историческим эпизодом, в ходе которого 17 апреля 1536 г. Карл V в присутствии папы Павла III, а также французского и венецианского послов обратился к аудитории на кастильском, заявив тем самым о праве испанского языка на универсальность: «y no espere de mí otras palabras que de mi lengua española, la quai es tan noble que merece ser sabida y entendida de toda la gente christiana» ^{[17, с. 217]} («Не ждите от меня никаких иных слов, кроме как на моём испанском языке, который столь благороден, что заслуживает того, чтобы весь христианский мир знал и понимал его»). Могущество кастильской короны в XVI–XVII вв. и богатство культуры Золотого века распространило моду на испанский язык далеко за пределы Пиренейского полуострова, и его позиции при дворах и в высших слоях общества в Риме, Париже, Вене, Брюсселе в это время были как никогда сильны ^{[20, с. XXVII]}.

Современники с гордостью отмечали широкое распространение кастильского языка в Европе и мире; Хосе де Сигуенса в 1599 г. писал о том, что испанский язык достиг такого величия и завоевал столь обширные пространства, что с ним не сравнятся ни греческий, ни латынь: «Tal es la grandeza y el espacio que ha ocupado en compañía de las Reales banderas nuestra lengua, cosa que nunca la gozaron la Griega ni Latina» ^{[22, с. 250]}. Переполнявшее писателей и мыслителей чувство гордости за привилегированное положение родного языка достигает апогея к началу XVII в. и отражается на эволюции отношения испанских писателей и мыслителей к собственно языковой стороне родного наречия.

Франсиско де Кеведо в неоконченной работе «В защиту Испании» (España defendida, 1609–1612) утверждает, что испанский язык Луиса де Гранады в элегантности ничем не уступает греческому языку Демосфена, Эсхина и Исократа или латинскому Цицерона и Квинта Гортензия Гортала: «¿Sonó por ventura <…> la elegancia griega mejor en los labios [de] Demóstenes, Eschines o Isócrates, o la latina en Cicerón u Hortensio, que la española en las obras de Fray Luis de Granada?»^{[21, с. 43–44]}. Херонимо де Сан Хосе в 1651 г. в своем «Гении истории» (Genio de la historia, Сарагоса, 1651) «заявляет о том, что его Испания уже давно превзошла греческую и римскую культуру в период их расцвета» ^{[4, с. 181]}: «ya nuestra España, tenida un tiempo por grosera, i barbara en el lenguage, viene oi a esceder a toda la mas florida cultura de los Griegos, i Latinos» ^{[20, с. 139]}.

Порой апология испанского языка приобретает причудливые формы, когда испанский язык уже мыслится как во всех отношениях превосходящий латынь, но не греческий. Наиболее любопытной для рассмотрения в рамках данной статьи представляется работа «Искусство кастильского языка» Гонсало Корреаса (Arte grande de la lengua castellana, Мадрид, 1625). Несмотря на то, что книга впервые была опубликована в 1903 г., она хорошо изучена и часто рассматривается как памятник лингвистической мысли своей эпохи.

Корреас, продолжая давнюю традицию, обращается к классическим языкам как образцу совершенства. Однако, если в работах XVI в. «доказательство близости к латыни равнозначно для гуманистов доказательству величия языка» (в частности, Мартин де Висиана «доказывает превосходство валенсийского, основываясь на его строгом соответствии латыни и том факте, что он, по мнению автора, в отличие от кастильского, избежал влияния арабского языка» ^{[5, с. 14]}), то для Корреаса латынь в этой роли полностью уступает место греческому, который филолог называет «королём языков» (в оригинале: «Reina de las Lenguas», «королева языков» — прим. авт.). При этом кастильский, считает Корреас, ближе всех других подобрался к этому идеалу, а в некоторых отношениях (об этом ниже) превосходит его: «I con todo eso, siendo la Española mas apartada, es la qe mas se ajusta i conviene con ella en propiedad, frases i copia, Artículos i maneras de hablar, i en ser clara, i en la qe mejor se trasluze la Griega» ^{[8, с. 297]}.

Взгляд на греческий язык как наиболее совершенный, безусловно, не является чем-то новым: идея его преимущества над латынью была широко распространена среди гуманистов ^{[16, с. 21]}. Апологеты других романских языков не раз объявляли родное наречие лучшим среди прочих, связывая его достоинства с максимальной приближенностью к языку древних греков, как это делал французский эллинист Анри II Этьенн (Стефан) в своей работе «Трактат о соответствии французского языка греческому» (Traicté de la conformité du langage François auec le Grec, Париж, 1565): «pareillement la langue Françoise, pour approcher plus pres de celle qui a acquis la perfection, doibt estre estimee excellente pardessus les autres» ^{[9, с. 19]}. Да и в самой Испании ещё в 1533 г. Дьего Грасиан, переводчик Плутарха, в посвящении императору Карлу V воздаёт должное достоинствам кастильского языка, говоря о его наибольшем сходстве с греческим: «Хотел перевести <…> с греческого, так перевод был бы вернее: поскольку свойства и манера речи греческой соответствуют гораздо лучше кастильской чем какой-либо иной» ^{[3, с. 84]}.

В этом смысле работа Корреаса является ещё одним высказыванием в споре о превосходстве того или иного романского языка — испанского, итальянского, французского — над всеми прочими. Стоит отметить, что среди нероманских авторов, для которых латинский язык в меньшей степени являлся ориентиром, подобная практика сопоставления с греческим встречалась ещё чаще ^{[16, с. 22]}.

Однако Корреас не просто превозносит родной язык и ставит его на второе место после греческого, но и оценивает его много выше латыни: «Mas dejando por asentado i notorio qe la Lengua Griega fué la mejor de las humanas qe hablaron los hombres, pretendo aqí mostrar qe la Española es la segunda, i la primera de las qe hoi se hablan, i qe la Latina es mucho imferior» ^{[8, с. 297–298]}.

Среди преимуществ испанского языка по сравнению с латинским и даже греческим он выделяет гармоничность звучания и лёгкость произношения («es mas fázil en la pronunziazion qe la Latina, i aun qe la mesma Griega, i otras doctrinales i vulgares qe tienen muchas de las dichas asperezas i debilidades» ^{[8, с. 301]}), более совершенную орфографию («I la Ortografía Castellana es mucho mejor qe la Latina, en qe los Romanos fueron mui bárbaros» ^{[8, с. 301]}), а также отсутствие падежной системы, функции которой выполняют артикли, предлоги и местоименные клитики, позволяющие более ясно и нюансированно передавать смысловые оттенки: «la eleganzia de nuestros Artículos, i la grazia i perfezion delos Positivos le, les, los, la, las, lo, i Pronombres me, te, se, nos, vos, os, qe aclaran, traban, ajustan i llenan la orazion Castellana, i la hazen cumplida i redonda, es imposible espresar-la la qe no tiene otros tales, como la pobre Latina. Ni aun la mesma Griega, con ser tan copiosa, cumple con esto como la Castellana» ^{[8, с. 304]}. Говорит он и о лексическом богатстве кастильского, в чём с ним может посоревноваться только греческий, тогда как латинский — и здесь Корреас ссылается на мнение античных авторов — Лукреция, Цицерона, Квинтилиана и Горация — в этом отношении демонстрирует «бедность и бесплодность» («pobreza i esterilidad») ^{[8, с. 307]}.

Все эти преимущества кастильского языка дополняются, с одной стороны, непроницаемостью к заимствованиям, с другой — способностью к их гармоничной интеграции, что объясняет его «неиспорченность» по сравнению с латынью, которую Корреас считает просто ещё одним языком чужеземных завоевателей (который был воспринят частью местной испанской элиты, тогда как основная масса населения якобы продолжила говорить на исконном кастильском языке).

Здесь следует отметить, что Корреас являлся сторонником выдвинутой Грегорио Лопесом Мадерой на рубеже XVI–XVII вв. теории «castellano primitivo», или теории библейского происхождения, согласно которой кастильский (наряду с латинским) был одним из 72 языков, появившихся в результате Вавилонского столпотворения. Популярность данной теории (среди ее сторонников, помимо Корреаса, был, к примеру, писатель и ритор Бартоломе Хименес Патон ^{[5, с. 87]}) является весьма важным индикатором настроений эпохи, когда «изучение своего национального прошлого начало волновать умы людей, осознавших общность своего исторического прошлого и познавших размах своего имперского настоящего и будущего» ^{[4, с. 187]}.

Кастильский язык в свете теории «castellano primitivo» оказывался носителем одной из важнейших характеристик, которая служила весьма важным аргументом в спорах о престиже того или иного языка, а именно древности — в ней он теперь не уступал ни греческому, ни латинскому. Подобное представление о генезисе и возрасте испанского языка, связанное с отказом от взгляда на латынь как «мать» кастильского, позволяет Корреасу по-новому взглянуть на соотношение двух языков: его родное наречие обретает теперь подлинную автономию, подкреплённую самой историей, а положительные характеристики, которыми его предшественники наделяли латинский, являются для Корреаса собственно кастильскими, не унаследованными от какого-либо языка-предка — и, наоборот, становится возможным помыслить некоторые черты латыни как перенятые у кастильского языка ^{[16, с. 32]}. Греческий же язык в его трактовке «спора о языке» между латинским и кастильским теперь в каком-то смысле играет роль союзника последнего.

Среди прочего Корреас высказывает любопытное суждение о происхождении кастильского алфавита, который, по его мнению, лишь «кажется» латинским («I si ahora nuestras Letras <…> parezen Latinas» ^{[8, с. 18]}), тогда как в реальности заимствован древним населением Испании напрямую у греков: «es mas zierto qe de los Griegos tornararamos, ó tomamos estas figuras, qe nó de los Latinos» ^{[8, с. 18]}. Общее мнение Корреаса о соотношении греческого, кастильского и латинского языков ёмко сформулировано в следующей мысли: «всем, что есть хорошего в латинском языке, он обязан греческому — за исключением того, что он взял из испанского»: «la Romana, qe casi todo cuanto tiene bueno es de la griega demas de lo que ántes tenía de la Española» ^{[8, с. 297]}. Более высокий авторитет латыни, считает Корреас, объясняется исключительно «трудностью его изучения, в противовес лёгкости обучения родному языку» ^{[5, с. 94]}.

Заключение

Подводя итог рассмотрению случаев обращения к греческому языку в контексте различных апологий кастильского языка, представленных в работах А. де Небрихи, Х. де Вальдеса, К. де Вильялона, Ф. де Медины, А. де Моралеса, Ф. де Кеведо, Г. Корреаса и других писателей и мыслителей эпохи испанского Золотого века, можно отметить, что греческий язык неизменно выступает в качестве высшего ориентира в дискуссиях о народном языке.

Поскольку основным оппонентом кастильского является латинский язык, эволюционирует прежде всего отношение именно к нему; если в наиболее ранних из проанализированных текстов («Грамматика кастильского языка» А. де Небрихи, «Диалог о языке» Х. де Вальдеса и др.) он рассматривается в связке с греческим как один из классических языков, обладающих неоспоримым авторитетом, а латинские авторы, как и греческие, являются примером для подражания, то к XVII в. «спор о языке» постепенно разрешается в пользу кастильского, и в этом противостоянии греческий язык нередко выступает в качестве его «союзника» — тенденция, наиболее ярко проявившаяся в трудах Гонсало Корреаса.

При этом, признавая непоколебимый авторитет «короля языков» (что, в частности, проявляется в попытках подчеркнуть его присутствие в дороманской Испании и / или найти в кастильском языке явления и языковые единицы, сходные с греческим или заимствованные из него), авторы, стремясь утвердить престиж родного языка или продемонстрировать его исключительные качества, в отдельных случаях ставят его даже выше греческого.