К историософским исканиям позднего Гумилева: конфликт старого и нового миропорядка в "Звездном ужасе"

Павлова Татьяна Леонидовна ORCID: 0000-0003-3927-3498 кандидат филологических наук доцент, кафедра Иностранных языков и коммуникативных технологий, Национально-исследовательский технологический университет "МИСиС" 143006, Россия, Москва область, г. Москва, ул. Ленинский Пр., 4, стр. 1 Pavlova Tatiana PhD in Philology Associate Professor, Department of Foreign Languages and Communication Technologies, National Research Technological University "MISIS" 119049, Russia, Moskow, Leninskiy pr., 4,b.1 pavlova-sizykh@yandex.ru Другие публикации этого автора     Кихней Любовь Геннадьевна ORCID: 0000-0003-0342-7125 доктор филологических наук профессор, кафедра истории журналистики и литературы, Московский университет имени А.С. Грибоедова 111024, Россия, г. Москва, ул. Шоссе Энтузиастов, 21 Kikhnei Lyubov' Gennad'evna Doctor of Philology Professor, Department of History of Journalism and Literature, A.S. Griboyedov Moscow University 111024, Russia, g. Moscow, ul. Shosse Entuziastov, 21 lgkihney@yandex.ru

Купцова Мария Юрьевна аспирант, кафедра истории журналистики и литературы, Московский университет имени А.С. Грибоедова 111024, Россия, г. Москва, ул. Шоссе Энтузиастов, 21 Kuptsova Mariya Yur'evna Postgraduate student, Department of History of Journalism and Literature, Moscow State University named after A.S. Griboyedov 111024, Russia, g. Moscow, ul. Shosse Entuziastov, 21 delkup@gmail.com

1. Введение

Поэма Н.С. Гумилева «Звездный ужас», созданная в 1920 году и замыкающая его последний сборник стихотворений «Огненный столп», вызвала неоднозначную реакцию современников – от осуждения ^{[23, c. 52]} до восхищения и принятия ^{[3, c. 323]}. Общей точкой трактовок «Звездного ужаса» у большинства современников и анализировавших поэму впоследствии было представление о конфликте как ключевом моменте трактовки произведения. Так, Ю.Н. Верховский указывает, что «Ее тема – о хаосе и космосе. Хаос, прежде «шевелившейся» на дне души, теперь предстает как мир-космос. Преодоление хаотического начала в самом восприятии мира как космоса – вот что лежит в духе под этой поэмой, как ее основание, как одушевляющее начало в том пафосе стремления, каким проникнута поэма» ^{[9, c. 528]}. В том же ключе поэму рассматривал Д.С. Мирский ^{[1, c. 487]}. И.Е. Винокурова в статье «Гумилев и Мандельштам. Комментарии к диалогу» указывает на противопоставление в «Звездном ужасе» старого и нового. Стихотворение видится ей «пророчеством о судьбе России», и, упоминая о реминисценциях этого текста у Мандельштама, трактует основной конфликт «Звездного ужаса» как реакцию акмеизма («ужаса») на символизм («звезды») ^{[10, c. 296 – 297]}. Следует отметить, что при большом интересе исследователей к позднему творчеству Н.С. Гумилева в последние годы (см. ^{[19],[29],[30],[31]}), «Звездный ужас» остается мало изученным в контексте исторического фона и намечавшегося в 1920-х гг. переворота в отечественной литературе, предопределившего ее развитие на последующие десятилетия (см. ^[11]), а также в контексте многослойного и полисемантичного конфликта исторической эпохи.

В трактовке ряда исследователей ^[14] «Звездный ужас» представляет собой противопоставление мнимого и действительного, кажимости и реальности – древние люди открывают для себя астральный мир, познают неведомую им ранее реальность. Также в анализе «Звездного ужаса» выделяются эсхатологические мотивы ^[17] и репрезентация эонического времени, представляющая собой важнейший концепт акмеизма ^[18].

По нашей гипотезе, в истолковании поэмы следует обратиться к атрибуции того племени, в котором происходят события, описанные в тексте. Это позволит уточнить трактовку поэмы и прояснить смыслы, вложенные в нее автором.

При изучении текста поэмы были использованы следующие методы:

1. Компаративистский метод: мотивы, выделенные в поэме, сопоставляются с ключевыми мотивами раннего и позднего творчества Н.С. Гумилева.

2. Культурно-исторический метод: атрибуция использованного Н.С. Гумилевым слова «зенд» рассматривается с привлечением сведений из биографии поэта, в частности, его знаний в области языкознания, а также комментариев к рукописи, написанных рукой его сына.

3. Сравнительно-сопоставительный метод: сопоставляются и классифицируются различные версии прочтения конфликта поэмы, представленные в интерпретациях отечественных и зарубежных исследователей.

2. Идентификация племени в поэме «Звездный ужас» как конфликтогенный фактор

Первые читатели, зная об увлечении Н.С. Гумилева темой Африки, ошибочно трактовали «Звездный ужас» как «африканскую поэму». Этому способствовала и публикация практически одновременно со «Звездным ужасом» сборника стихотворений «Шатер», первое издание которого вышло в 1921 году. «Шатер» посвящен различным африканским странам и племенам, что отчасти ввело в заблуждение читателей. Так, В. Эберман считал упоминание в тексте поэмы «ветра с гор Ирана на Евфрате» ошибкой автора, а само стихотворение называл «африканской негрской поэмой» ^{[33, c. 325]}.

«Звездный ужас» - конечно, не «негрская» поэма и упоминание Ирана и Евфрата в ней не случайно. Помимо этих двух топонимов, в тексте поэмы трижды упоминается конкретный народ – зенды, с которыми племя, очевидно, конфликтует. Сначала это слово звучит, когда младшие члены племени успокаивают встревоженного старика:

Ничего худого не случилось,

Овцы не наелись молочая,

Дождь огня священного не залил,

Ни косматый лев, ни зенд жестокий

К нашему шатру не подходили.

^{[12, c. 107]}

Далее, упоминание зендов содержится в видении смотрящей в небо женщины – Гарайи:

Отец, вставай скорее,

Видишь, зенды с ветками омелы

Тростниковые корзины тащут,

Торговать они идут, не биться.

^{[12, c. 110]}

И, наконец, о зендах упоминает маленькая девочка Гарра, после высказывания которой все племя ложится наземь и начинает смотреть в небо и петь:

Это просто золотые пальцы

Нам показывают на равнину,

И на море и на горы зендов.

^{[12, c. 112]}

Из этих упоминаний можно сделать вывод, что жители указанного племени живут на границе с территорией неких зендов (горы, принадлежащие зендам, находятся в пределах видимости), и враждуют с ними.

Слово «зенд» не является обозначением народа, однако этим словом традиционно называется один из древних языков индоевропейской семьи – древнеперсидский язык, на котором написан текст комментариев к «Авесте». Полная версия «Авесты» вместе с комментариями носила название «Зендавеста» - ср., например, в словаре Брокгауза и Ефрона: «Зендавеста – священная книга древних иранцев и современных парсов (см.). Впервые сделалась известной европейским ученым только во второй половине прошлого века» ^{[6, c. 545]}. Название «зенд» как обозначение древнего языка употребляется, например, в книге Франца Боппа «Сравнительная грамматика санскрита, зенда, армянского, греческого, латинского, литовского, старославянского, готского и немецкого языков» - основополагающем труде по сравнительно-историческому языкознанию. В работах Боппа были заложены идеи о родстве индоевропейских языков, а слово «зенд» использовалось как обозначение древнеперсидского. Н.С. Гумилев об этом, несомненно знал: его сын Л.Н. Гумилев приписал в экземпляре издания «Звездного ужаса» рядом со словом «зенд»: «Зенды – древне-персидское слово, буквально «комментарий» (понравилось папе)» ^{[3, c. 326]}. Содержание этой пометки наводит на мысль, что Гумилев узнал об истинном значении данного слова уже после написания поэмы, а в момент создания текста слово «зенд» воспринималось им как название народа.

В пользу этой трактовки говорит и тот факт, что Гумилев прослушал курс введения в языкознание во время своего обучения в Петербургском университете. Е. Вагин в материалах к биографии поэта публикует «Матрикул студента историко-филологического факультета С.-Петербургского университета Н. С. Гумилева» ^[8], из которого явствует, что преподавателем дисциплины «Введение в языкознание» был И.А. Бодуэн де Куртене – крупнейший ученый, теоретик и практик сравнительно-исторического языкознания. Бодуэн де Куртене сам в студенчестве прослушал курсы санскрита и зенда у К.А. Коссовича и однозначно упоминал об этом древнем языке в ходе преподавания дисциплины «Введение в языкознание». Нам представляется, что Н.С. Гумилев первоначально понимал слово «зенд» как название нации, а впоследствии, возможно, непосредственно от своего сына, узнал, что это слово обозначает «комментарий». В любом случае, упоминание зендов относит место действия к определенному региону и определенному времени и дает конкретные сведения о том племени, которое упоминается в тексте.

3. Импликатура конфликта с зендами в «Звездном ужасе» в контексте сборника «Огненный столп»

Упоминание о конкретном народе, с которым враждует данное племя, активизирует ряд имплицитных смыслов. Прежде всего, если знать, что зенды – это древние персы, то «Звездный ужас» образует смысловое единство с включенными в «Огненный столп» стихотворениями «Подражание персидскому» и «Персидская миниатюра». В тексте «Персидской миниатюры» акцентируется тема неба и взгляда вверх – именно того, чего боятся представители племени из «Звездного ужаса»:

И небо, точно бирюза,

И принц, поднявший еле-еле

Миндалевидные глаза

На взлет девических качелей.

^{[12, c. 70]}

В «Подражании персидскому» присутствует имплицитная отсылка к зороастризму, более подробно развитая в «Пьяном дервише». Е.П. Чудинова объясняет этот момент в статье «Об ориентализме Николая Гумилева»: «В трущобах – развалинах старых зданий – содержались питейные заведения. Содержателями кабачков были маги-зороастристы. Говоря о «храме магов», который призывает риндов, Гафиз приглашает веселых гуляк спешить в кабак для разгульной ночи. Но одновременно «храм магов» имеет второе значение. Мировоззрение Гафиза включает и домусульманские элементы. Следы интереса к ним мы находим в раннем творчестве Гумилева, например в стихотворении «Песнь Заратустры» (сборник «Путь конквистадоров», 1905). Поэтому «храм магов» может читаться и в прямом смысле: по концепции Гафиза, поэт боговдохновен, озарен огнем мистического прозрения. «Утратил я чувства свои в лучах того естества!» - восклицает Гафиз, через столетия перекликаясь с Пушкиным («Пророк»). В свете гафизовской концепции поэта то, что герой Гумилева «виночерпия взлюбил», также имеет два значения. Винопитие может быть и разгулом, и таинством. Поэтом-пророком является у Гафиза его лирический герой гуляка-ринд» ^{[32, c. 11]}. Поэт-дервиш проводит время в кабаке зороастрийцев, и там же пребывает лирический герой «Подражания персидскому»:

Оттого что дома ты всегда,

Я не выхожу из кабака.

^{[12, c. 76]}

Развитие зороастрийской темы присутствует и в «Звездном ужасе», который ранее не рассматривался в контексте персидской темы. В тексте поэмы присутствуют отсылки к ключевым обрядам зороастризма: поклонение свету и поддержание священного огня. Племя боится темноты, ждет солнечного света, а священный огонь никогда не гаснет на специальном камне:

Положили девочку на камень,

Плоский черный камень, на котором

До сих пор пылал огонь священный,

Он погас во время суматохи.

Положили и склонили лица,

Ждали, вот она умрет, и можно

Будет всем пойти заснуть до солнца.

^{[12, c. 111]}

Однако в число святынь зороастрийцев входило и звездное небо, вызывающее страх у героев стихотворения. Религия племени, возможно, представляет собой одно из ответвлений зороастризма, близкое, например, манихейству, в котором постулировалось противопоставление света и мрака. Соответственно, открытие ярких огней в звездном небе коррелирует с переходом от ложного, еретического учения к истинной вере.

При этом герои «Звездного ужаса» цитируют Ветхий Завет – рефрен «страх, петля и яма» восходит к книгам пророка Исайи ^{[3, c. 326]}, что дает возможность трактовать их веру также как иудейскую. М. Бойс отмечает, что иудеи относились с большим почтением к царю персов Киру и в период после освобождения их Киром из вавилонского плена испытывали существенное влияние зороастризма: «после этого события иудеи стали с симпатией относится к персам, а это сделало их более восприимчивыми к влиянию зороастризма. Кир прославился «вторым Исайей» (безымянным пророком периода изгнания) как мессия, то есть как тот, кто действует от имени Яхве и по его повелению…» ^{[5, c. 208]}. На возможное отношение к иудейской религии указывает и упоминание, что необходимо принести в жертву «телицу»:

…Тот, кто в небе,

Бог иль зверь, он верно хочет жертвы.

Надо принести ему телицу

Непорочную, отроковицу,

На которую досель мужчина

Не смотрел ни разу с вожделеньем.

^{[12, c. 111]}

Принесение человеческой жертвы, родной внучки, отсылает как к жертве Авраама, так и к принесению в жертву первосвященником тельца – внучка названа в тексте «телицей». Метаморфозу, произошедшую с племенем, в этом контексте можно истолковать как переход от иудаизма к зороастризму, а основным конфликтом в импликатуре текста становится противопоставление двух крупнейших религий. Дополнительной отсылкой к зороастризму является и тот факт, что после сумасшествия Гарайя видит трехглавого дракона, коррелирующего с одним из символов зла в «Авесте»:

Дахаку –

Трехпастый, шестиглазый,

Коварный, криводушный,

Исчадье дэвов, злой,

Могущественный, сильный,

Он сделан Анхра-Манью

Сильнейшим быть во Лжи

На гибель всего мира,

Всех праведных существ ^{[2, c. 180]}

Увлечение Н.С. Гумилева зороастризмом прослежено в отношении ранних стихотворений из сборников «Путь конквистадоров» и «Романтические цветы»: «Песнь Заратустры», «Заклинание» и пр. ^{[21, c. 95]}. С.В. Пушкарева указывает на связь названия книги «Огненный столп», которую завершает «Звездный ужас», с многочисленными религиозными традициями, в том числе зороастрийской: «Название сборника восходит ко многим источникам: зороастризму, суфизму, Библии, православной святоотеческой традиции, индуизму, Гераклиту, герметическим учениям, трудам русских религиозных философов. Арабский термин «столп поэзии» связан с духовной основой поэтического творчества, с его космическим началом. Огненный столп являет собой Богоприсутствие в сакральной традиции, библейской и индуистской» ^{[24, c. 186]}. Упоминая о связи «Звездного ужаса» с зороастризмом, С.В. Пушкарева не раскрывает этот момент, ограничиваясь лишь упоминанием о важности образа огня. Ключевой смысл образа огня, «огненной дорожки» из «Заблудившегося трамвая», в сборнике «Огненный столп» отмечают Е.Ю. Куликова ^{[22, c. 60]}, Ю.В. Зобнин ^[13].

В исследованиях, посвященных оккультным и религиозным исканиям Н.С. Гумилева на протяжении его творческого пути (^{[4],[25],[28]}) не упоминается о связи поэмы «Звездный ужас» с различными версиями и ответвлениями зороастризма. Между тем, этот аспект позволяет расширить представления о ключевом конфликте поэмы и рассмотреть противопоставление реального и мнимого в жизни племени в контексте взаимодействия с соседним народом.

4. Конфликт с зендами в противопоставлении истинного и мнимого

Первоначально из текста «Звездного ужаса» читатель узнает, что племя враждует с народом зендов. В видении Гарайи – до того момента, как она сходит с ума – зенды предстают дружелюбными. Реальная вражда противопоставлена мнимой дружбе, что представляет определенный интерес в контексте реалий революционной России. После событий 1917 года Россия была вынуждена пойти на уступки державам, с которыми конфликтовала в ходе Первой Мировой войны – 3 марта 1918 года был подписан Брестский мирный договор, вызвавший отрицательную реакцию многих граждан России. В. Казаков указывает на резкое неприятие этих событий участником войны Гумилевым: «В апреле 1917 г. из штаба полка пришло сообщение о награждении прапорщика Гумилёва орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом, но поэт не успел его получить.

Фронт, армия разваливались. Приход к власти большевиков он тоже принял отрицательно. Особенно он негодовал по поводу Брестского мира» ^[15].

В «Звездном ужасе» враждебный народ (зенды) предстает дружелюбным, идущим «торговать, не биться» в видении сумасшедшей. Племя переходит к новому миропорядку, обрушивает основы своей религии, члены племени массово отказываются от устоев своих предков – это практически буквально повторяет события, происходившие в советской России. Эти события сопровождаются верой сошедшей с ума женщины в дружелюбие враждебного народа – практически так же, как переход к новой власти и новому строю государства в России сопровождается перемирием со вчерашними врагами. Картина, когда все племя поет, описана Гумилевым в двойственном ключе: поющие люди сравниваются не только с возвышенными жаворонками, но и с более прозаическими лягушками. Картина массового пения отсылает к принятой практике хорового пения на общих собраниях большевиков, высмеянной М.А. Булгаковым в повести «Собачье сердце» 1925 г. ^{[7, c. 142]}.

Таким образом, в «Звездном ужасе» помимо очевидного противопоставления старого и нового миропорядка просматривается осуждение сопутствующих событий – вымышленной дружбы с врагами. Новый миропорядок активно приветствуется молодыми представителями племени, а старик в конце поэмы оплакивает старые времена, и его плач также амбивалентен – он тоскует по тем дням, когда люди смотрели на реальное, близкое, а не увлекались звездами:

Он свое оплакивал паденье

С кручи, шишки на своих коленях,

Гарра и вдову его, и время

Прежнее, когда смотрели люди

На равнину, где паслось их стадо,

На воду, где пробегал их парус,

На траву, где их играли дети,

А не в небо черное, где блещут

Недоступные чужие звезды.

^{[12, c. 113]}

Эта амбивалентность конфликта раскрывается в сюжете поэмы – лиро-эпического произведения. Как отмечает И.В. Силантьев, в поэзии сюжет – это «динамическая парадигма лирических событий, увиденных в их смысловых со- и противоположениях, взятых как в отдельности, так и в совокупности» ^{[27, c. 12]}. Рассмотрим разрешение конфликта в сюжете поэмы.

5. Амбивалентность конфликта и сюжета «Звездном ужасе»

В сюжете поэмы «Звездный ужас» также просматривается своеобразное разрешение «вечного» конфликта поколений, «отцов» и «детей». Обратим внимание на тот факт, что погибают в тексте именно представители старшего поколения – Гар, «старший сын с седою бородою», явно уже не молодой человек, как и его супруга Гарайя. Приятие нового, позитивные впечатления от ранее не воспринимаемого племенем звездного неба начинаются с представителей младшего поколения – ребенка, девочки Гарры. Вслед за ней новое принимает все племя, начиная с молодежи – упоминается Мелла, которой «было восемнадцать весен», Аха, у которой есть жених Урр – это явно представители младшего поколения. Сюжет, как отмечает А.Г. Коваленко ^[20], отражает конфликт и является его разрешением.

Интересно, что пострадавшие от взгляда на небо Гар и Гарайя – в то же время первые смелые люди, решившиеся поднять взгляд и узнать, что именно происходит в небе. Они – «дети» по отношению к старику, с кошмарного сна которого началась завязка сюжета, и в то же время – «отцы» по отношению к молодым представителям племени, которые приняли новое. На примере семьи – деда, сына и внучки – показан конфликт поколений, решенный как гегелевская триада «тезис – антитезис – синтез». Старик в ужасе от самого факта, что он оказался повернут лицом к небу, и даже не сообщает, видел ли он там что-либо. Его сын и невестка смело берут на себя инициативу и смотрят в небо, что заканчивается плохо для них обоих. Внучка смотрит в небо не по своей воле, ее заставляют, но в итоге она положительно интерпретирует увиденное, задавая всему племени новую поведенческую парадигму.

Если проецировать эти события на историю России начала ХХ века, то поколение «дедов» - пожилых людей, родившихся и выросших при Российской империи – негативно воспринимает все происходящие в обществе процессы и преобразования и оплакивает старые времена. Поколение «отцов» - людей, к моменту революции и Гражданской войны достигших среднего возраста – в основном погибает и/или утрачивает рассудок, не выдерживая масштабных изменений в обществе. Значимо, что мужчина в поэме умирает молча, а женщина перед сумасшествием переживает краткий период эйфории. Ребенок же становится первым вестником принятия, одобрения изменений, и все племя верит именно маленькой Гарре – их не отпугивает смерть Гара, сумасшествие Гарайи и причитания старика. Прочтение актуального конфликта через исторический контекст в принципе характерно для творческих исканий 1920 – 1930-х гг. и находит проявление, например, в творчестве Анны Ахматовой ^[16].

6. Заключение

Как многие поздние поэтические тексты Н.С. Гумилева, поэма «Звездный ужас» полисемантична, и в ней заложена множественность интерпретаций. В основе текста поэмы – внешний и внутренний конфликт племени: вражда с другим народом (зендами) и вражда внутри племени: консерватизму, традициям предков противостоит новое, оцениваемое амбивалентно. Поэма завершается открытым финалом, не позволяющим однозначно судить о том, вернулось ли племя к старому миропорядку или посвятило себя новой религии. Сюжет представляет собой развертывание антиномичного конфликта старого и нового миропорядка, спроецированного на социальные потрясения и преобразования конца 1910-х – начала 1920-х годов.

При этом упоминание в тексте конкретного народа позволяет раскрыть зашифрованные религиозные и мистические смыслы текста. «Звездный ужас» встраивается в «персидскую парадигму» позднего творчества Н.С. Гумилева, и события, описанные в нем, относятся к народам Междуречья. «Звездный ужас» коррелирует с включенными в сборник «Огненный столп» стихотворениями, где Персия упоминается эксплицитно – «Персидская миниатюра» и «Подражание персидскому». Также в контексте имплицитных отсылок к зороастризму «Звездный ужас» связан со стихотворением «Пьяный дервиш». В «Звездном ужасе» зороастризм противопоставлен иудаизму и, возможно, манихейству, а в «Пьяном дервише» - суфизму.

Специфика конфликтосферы поэмы «Звездный ужас» заключается в заложенной в текст поливалентной интерпретации: внешний и внутренний конфликт проецируется на конфликт современной Гумилеву России, которая также переживает конфликт как с внешними врагами, так и внутри, между представителями различных политических движений и разных поколений. Этот конфликт связан с психологией восприятия и разрушения социокультурных шаблонов в эпоху перемен. Гумилев оставляет «открытый финал»: «Звездный ужас» может быть прочитан как с точки зрения старшего поколения, придерживающегося старых ценностей, так и с точки зрения младшего поколения, стремящегося к новому. Также возможно и третье прочтение, с точки зрения стороннего наблюдателя, ожидающего дальнейшего развития событий. Автор не указывает однозначно ни на предпочтение позиции «консерваторов», ни на предпочтение позиции «сторонников нового» - религиозная и мистическая подоплека конфликта указывает на его воспроизводимость, повторяемость в истории человечества.