Причастие прошедшего времени в татарских текстах кысса второй половины XIX – начала XX века

В татарской культуре жанр кысса формировался под воздействием восточной литературы. Сам термин قصة «кысса» имеет арабское происхождение и переводится на русский язык как «история, рассказ, повесть, новелла» [1: 639]. В истории татарской литературы под общим названием кысса объединяются произведения, написанные в поэтической или смешанной с прозой форме, для которых характерно повествование, комбинирование фольклорных мотивов и письменных литературных традиций. В татарской литературе произведения, относящиеся к данному жанру, были известны еще с XIII века. На протяжении нескольких столетий татарская литература обогащалась произведениями этого жанра, многие из которых стали весьма популярными среди татар.

Татарская литература второй половины XIX века была очень богата подобными произведениями, среди которых наиболее популярными были переводы «Тысяча и одна ночь» («Әлф ләйлә вә ләйлә») Ф. Халиди, Книга «Тутинаме» («Тутыйнамә») Г. Фаезханова, Книга «Калила и Димна» («Кәлилә вә Димнә»)Г. Фаезханова, Книга «Рассказ о сорока везирах» («Кырык вәзир кыйссасы») и Книга «Абугалисина» («Әбүгалисина кыйссасы») К. Насыри. Эти произведния стали объектом нашего настоящего исследования.

Язык произведений, относящихся к данному жанру, характеризуется смешанным форматом, объединяющим традиции письменного литературного и народно-разговорного языка. В этих произведениях наблюдается близость к фольклору, особенно к сказкам, притчам. Исследование языка этих произведений позволяет раскрыть особенности формирования современного татарского литературного языка, а также выявить языковые особенности рассматриваемого жанра. Поскольку в этом жанре преобладает стиль повествования, большое место уделяется глагольным формам. В текстах кысса присутствует огромное количество глаголов, функционирующих в различных значениях и формах, среди которых особое место занимают причастия.

Причастие – нефинитная форма глагола, обозначающая признак имени, связанный с действием, и употребляемая атрибутивно [7: 399]. В типологическом аспекте причастия в татарском языке имеют ряд отличий, среди которых можно выделить то, что имя, определяемое причастием, может обозначать субъект, объект, место, время и др. Причастия в татарском языке отличаются высокой степенью активностью как в разговорном, так и в литературном языке. В языке произведений жанра кысса причастие представлено различными формами, которые репрезентируют категорию времени.

Целью нашего исследования является демонстрация особенностей функционировия причастий прошедшего времени в произведениях, относящихся к жанру кысса.

Причастия прошедшего времени активно представлены в литературном языке, а также, как уже указали, в фольклорных жанрах. Данная форма активно употребляется в таких малых жанрах, как пословицы, поговорки, которые отражают специфику фунционирования татарского народно-разговорного языка. Поскольку язык жанра кысса близок к народно-разговорному языку, мы наблюдаем много общих моментов в употреблении данной формы глагола. Также в текстах кысса зафиксированы формы, свойственные старотатарскому письменному литературному языку.

В текстах кысса активно употребляется причастие прошедшего времени на -γan /-gän, -qan/-kän(-ган/ -гән,-кан/-кән)характерное для кипчакской подгруппы тюркских языков. Необходимо указать, что фонетические варианты данной формы имеют регулярное употребление в текстах кыса. Эта форма часто выступает в функции определения, употребляясь в разных залоговых формах и в форме отрицания. Рассмотрим наиболее распространенные функции этой грамматической формы.

В текстах кысса причастие прошедшего времени в атрибутивной функции чаще характеризует субъект: padišahbulγan kešegäničä törle xolyqny γadät itmäk kiräk [14: 21] ‘Какие черты характера нужны человеку, ставшему царем?’; anda xadir buγan adämlär bajy jarlysy barčasy jyγlamyšlar ide [14: 20] ‘Все люди, какие там были и богатые, и бедные, все расплакались‘; aw öjrät­kän börkete bar ide... [9: 32] ‘Имел обученного охотиться орла’; sin ber jat jirdän kilgän keše [14: 8] ‘Ты приезжий чужой человек…’; qačyb kitkän padišah baryb γaskär ğyjyb ... [14: 24] ‘Сбежавший царь сумел собрать новое войско…’ и др.

Причастие прошедшего времени может характеризовать объект: qasädä qalγan suny ečeb ... [10: 18] ‘Выпив воду, оставшуюся в чашке’; šundaγy ber bulγan aγačnyηbotaγyna qundy ... [13: 9] ‘Сел на ветку одного из находящегося там деревьев’; pulad jozaq belän biklängän ber sandyq[13: 3] ‘Запертый на стальной замок сундук..’; aq atlasqa jazylγan ber jazu tabyldy [13: 3] ‘Нашли письмо, написанное на белом атласе..’; jaηa iskänsaba jile xäbäreη barmy [12: 6] ‘Свежий утренний ветер, есть ли у тебя новости?’; qartlardan qalγan süz bar [12: 83] ‘Есть завещанное нам предками наставление..’ и др.

Зафиксировали случаи, когда данная форма характеризует место: mänhämjatqanjiremdäräxätdä bulyrmyn[14: 20] ‘Я тоже буду спокойно лежать и отдыхать’; tübäse kükkä tigän ber bijek tawγa jitde [13: 9] ‘Дошел до высокой горы, вершина которой соединилась с небом’.

Причастие на -γan /-gän, -qan/-kän часто субстантивируется, принимая аффиксы падежа, числа и принадлежности, например, any kürgän xäjran qalyr ... [9: 138] ‘Kто его увидит – остается восхищенным…’; julda tuγry kilgännär xatynny qyzγanyb, Allahy šifa birsen dijeb doγa idärlär ide ... [9: 127] ‘Попавшие навстречу люди, пожалев женщину, говорили: «Пусть Аллах ниспошлет ей выздоровление’; adämbulγangönahdanxalibulmas[14: 42] ‘Человек не сможет быть безгрешным…’; bän ixsan itkänlärgä jaxšylyq itä torγan bändälärdän [9: 20] ‘Я из тех, кто за добро отвечает добром’;ämma šäkärdibašaγanyaγukebektojylyride. [14: 240]. ‘Что бы он не ел, все казалось ему отравой…’;Ütkännänsoη ükenmäkfajdabirmäs[13: 5] ‘Сожалеть о содеянном пользу не даст…’.

Данная форма также часто употребляется в функции имени действия: Xajwanbaryqarnyačyqqanynwä tujγanynbeler[14: 80] ‘Животное может чувствовать свой голод и сытность’; qaty qaty süzlär äjtkänenä ükende[12: 85] ‘Сожалел, что сказал неприятные слова...’.

Аффикс –γan, сочетаясь с предикативными словами бар, юк, может выступить в роли сказуемого: čypčyq däxi küb zamandan birle ana čypčyq janyna barγany juq ide [14: 41] ‘Воробей еще давно не посещал свою подругу’.

В текстах кысса данная форма вместе с аффиксом местно-временного падежа (-γanda) функционирует и в значении деепричастия, тем самым указывая на время совершения действия, например, kešeneη hönär wä mäγrifäte bulγanda malγa ixtijağy bulmas [12: 5] “Kогда у человека есть профессия и образованность, у него не будет страсти к богатству’ Aγuny jegetneη aγyzyna salajym digändä jeget ahlab jibärde dä xatyn siskäneb wä qawšab jyγyldy [13: 45] ‘Когда она хотела залить яд в рот парня, тот (во сне) начал охать и ахать, женщина вздрогнула, испугалась и упала’; basyb torγanda qarčyq jäšerten Tağ äl-Mölekkä išarät itde [10: 74] ‘Kогда они стояли (у окна), старуха тайком подала знак Тадж аль- Мулюку’; Ämma Säjjid Jaxja äfände äjtde: bu riwajätne šuilä išetdem ki, jidenče šišäne tükmägä kitergändä ajaγyna ber närsä törteleb qulyndan šišä töšeb uwaldy dide, [8:112] ‘Однако, господин Саид Яхъя сказал: я эту легенду слышал в таком виде: когда он нес седьмую бутылку на слив, что-то зацепила его за ногу, бутылка упала и разбилась’.

Данная форма весьма распространена в тюркских языках [2: 60]. Как пишет известный диалектолог Ф. Ю. Юсупов, в указанном выше значении, а также приобретая другие значения (объекта, условия, результата и др. действия), форма –γanda(-ганда) распространена в говорах среднего диалекта и в диалектах сибирских татар [6: 101-103]. Частота употребления формы на -γanda(-ганда) в языке исследуемого периода, а также в диалектах современного татарского языка свидетельствует о ее принадлежности народно-разговорному языку.

В тексте произведения «Тысяча и одна ночь» зафиксированы причастия прошедшего времени с аффиксом -dyq /-dek, характерные для огузской группы тюркских языков: ijar dideke närsä ... [10: 101] ‘Вещь, называемая седлом...; ser didekläre närsä bänem qaršymda saqlanmaq öčen ber bülmägä qujγan närsä kebider, ul bülmäneη bikläb ačqyčlary juγalγan da, jänä jozaγy üzrenä möxer oryl­myšdyr ... [11: 11] ‘Cекрет – это такая вешь, которую положили для хранения в отдельный кабинет, ключи от которого утеряны, а на корпусе замка установлена пломба’.

Причастия на -dyq /-dek в произведениях жанра кысса также субстантивируется: načar xalgä dučar uldyγymny kürgäč… [9: 142] ‘Увидев, что меня застала неудача...’; säne kürdekdän birle [9: 40] ‘С тех пор, как увидел тебя...’; taη jaqyn irdegen küreb süküt äjläde [Тыс, 3: 3] ‘Увидев наступление рассвета, замолчала ...’; äšäke eš qyldyγy öčen... [11: 305] ‘За совершение плохого поступка ...».

Эта форма, характерная для письменного литературного языка, впоследствии устарела и не стала частью современного татарского литературного языка. Форма на -dyq /-dek имеет ограниченное употребление и в диалектном языке. Она употребляется только в заказанской и нагорной группах говоров среднего диалекта и составляет периферию диасистемы татарского языка [6: 115-116].

Огузская форма причастия прошедшего времени на -myš/-meš, -muš/-müš употребляется довольно редко: ber tašlanmyš jirdä [11: 304] ‘На каком-то заброшенном месте...’; gäwhär ilä jasalmyš kürsi [11: 127] ‘Кресло, украшенное самоцветами...’; berqara išäkkä atlanmyš aryqqynakešeder[14: 73] ‘Худой человек, на черном осле...’; atylmyš uq, söjlänmeš süz ütkän γomer – bolarnyhičberekireqajtmas[13: 121] ‘Запущенная стрела, сказанное слово, прошлая жизнь – все это безвозвратно’.

Форма на -myš/-meš, -muš/-müš активно употреблялась в древнем языке и в существовавших вариантах литературного языка. Ее параллельное употребление с формой на –γanзафиксировано в тюркских письменных памятниках [3: 237]. В XIX веке функциональность данной формы в значении причастия сужается [5: 147]. Эта особенность, характерная для данной формы, заметна не только в функции причастия, но и в функции изъявительного наклонения. Как пишет Б. К. Миннуллин, исследователь языка газеты «Борхане Таракки», издававшейся в начале ХХ века, «следует отметить, что форма на –γan используется чаще, чем форма на -myš, и это указывает на близость языка газеты к татарскому литературному языку второй четверти ХХ века и отходом от традиционных языковых норм» [4: 297]. Развивая вышеобозначенную мысль, можно добавить, что пассивность формы на –myš и в текстах кысса свидетельствует о процессе закрепления литературных вариантов причастия в татарском языке.

В современном татарском языке эта форма является ядерным элементом диасистемы. Она имеет ограниченное употребление, в собственно причастной функции встречается лишь в среднем диалекте и диалектах сибирских татар [6: 114].

Таким образом, изучение особенностей функционирования причастия прошедшего времени позволило выявить, что формы причастия, кроме основной функции, часто субстантивируются и употребляются в значении имени действия. Некоторые формы, например, -γanda, принимая аффиксы местно-временного падежа, функционируют в значении деепричастия. Наряду с кипчакскими формами, характерными для народно-разговорного языка, реже употребляются огузские формы -dyq /-dek, -myš/-meš, -muš/-müš, которые являются показателями письменного литературного языка.