Понятие «l’honnêteté» (благородства) как категория нравственной и духовной жизни французского общества XVII века.

Зайцева Наталья Владимировна кандидат искусствоведения генеральный директор, ООО "Вуаяжер" 194100, Россия, г. Санкт-Петербург, ул. Харченко, 1, кв. 34 Zaуtseva Nataliya Vladimirovna PhD in Art History Director General, "Voyager" LLC 194100, Russia, g. Saint Petersburg, ul. Kharchenko, 1, kv. 34 nvzaytseva@mail.ru Другие публикации этого автора

В первой половине XVII века во Франции происходят серьезные социо-экономические и политические процессы: завершение процесса формирования монархии классического образца, превращение рыцарского сословия в придворное, усиление политической роли третьего сословия ^{[1, c. 94]}. Это приводит в сфере идеологической к смене героического идеала персоноцентрическим идеалом благородного и галантного человека. В это время французское дворянство начинает осознавать себя как сословие и складывается новая концепция благородства «l’honnêteté», которая «служила сторонникам абсолютизма, среди которых были как элита общества, так и плебеи» ^{[2, p. 104]}.

Сложившаяся в XVII веке во Франции европейская культурная модель нового времени приходит в Россию с петровскими реформами, поездками первых пенсионеров за границу, дипломатическими миссиями. Показательны в этом отношении дневники и путевые заметки князя Б. И. Куракина, где он описывает поведение благородных людей, рассуждает о кодексе чести ^{[3, c. 185]}. Европейские представления о благородстве и чести приходят в Россию как устоявшаяся система взглядов, образ жизни, манера поведения и в течении нескольких десятилетий утверждаются и воспринимаются русской аристократией.

Лингвистические исследования на примере издания словарей и книг на французском языке в России показывают, что знание французского языка становится социальным атрибутом ^[4]. Как следствие этого происходит знакомство с европейской системой взглядов и ценностей, которые широко распространяются в среде российского дворянства с 40-х годов XVIII века. М.Ю. Лотман одним из первых отметил, что принадлежность к дворянству означает и обязательность определенных правил поведения, принципов чести, даже покроя одежды и уточнил, что «представления о дворянской чести или же придворный этикет, хотя и принадлежат к истории быта, но неотделимы и от истории идей» ^{[5, с. 10]}.

Однако, изучению «теории благородства» уделялось недостаточно внимания в отечественной культурологической литературе, что и обусловило актуальность данного исследования. В нем речь пойдет о европейской системе оценок, системе образования и представления о стиле поведения благородного человека, которая складывается во Франции в XVII веке и позднее приходит в Россию и воспринимается русским дворянством.

Термин «honnêt homme» словарь И. В. Соца 1786 года переводит как «честный человек, добрый человек», а «l’honnêteté» как «честность, благопристойность» ^[6]. Эта традиция перевода сохраняется и в XIX веке и словарь Н.П. Макарова переводит «l’honnêteté» как «честный, благопристойный, порядочный и учтивый». Мы предлагаем перевести «l’honnête homme» как «благородный человек» и «l’honnêteté» как «благородство», поскольку на наш взгляд этот перевод точнее передает содержание, которое в него вкладывали в XVII и XVIII веке во Франции, в чем мы сможем убедиться в ходе данного исследования.

Морис Маженди в книге «Светская учтивость и теории благородства во Франции XVII века с 1600 по 1660 годы», изданной в 1925 году первым вводит в научный оборот понятие «l’honnêteté» как категорию нравственной и духовной жизни общества, переходную от героического ренессансного идеала к идеалу галантного человека. По его мнению, в это время «происходило формирование концепции в большей степени аристократической и светской, которая не перешла еще в дидактическую литературу» ^{[7, p. 387]}. Благодаря идеям благородства идет формирование новой культурно-интеллектуальной элиты, нового этоса, относительно надклассового, при сохранении всех социальных и материальных различий, наднационального, при сохранении всех национальных различий и границ. «Взгляды благородного человека двигаются расширяя, переходя границы всех классовых идей и частных профессий» ^{[7, p. 368]}.

Жан Пьер Ден в книге «Благородный человек и критика эстетических вкусов общества в XVII веке» ^[8] обращает внимание на общественный характер новой эстетики благородства. По его мнению, основная черта благородного человека – это благопристойность: «Главная функция благопристойности – смягчать наши поступки, подчиняя их социальным правилам» ^{[8, p. 19]}. Отсюда вытекает основополагающий принцип новой эстетики – искусство нравиться. Вся светская теория благородства предполагает и завершается выходом на простор искусства нравиться. По мнению Дена, в XVII веке противостоят не две эстетики, а два социальных мира - светский и ученый: «Пропасть между двумя культурными концепциями, одной гуманистической, другой светской не сможет быть более кажущейся. И по темпераменту, и по вкусу благородный человек и ученый находятся в противоположных полюсах» ^{[8, p. 71]}. Культура «ученых» - это культура, главным образом, книжная, которая приводит к тому, что зацикливается на самой себе, она замкнутая. Культура благородного человека - это культура светская, которая представляет собой декларацию нового, отказ повторять прошлое и традиционные ценности, которые изучаются в кабинетах и коллегиях» ^{[8, p. 71]}.

Эллери Схалк в книге «Шпага и кровь: история концепции благородства (1500-1650)» ^[2] отмечает изменения в сознании французского дворянства в 1570-1620 годах под влиянием политических и социальных факторов. Французы в большинстве своем две трети XVI века сохранили концепцию, рожденную средневековьем, которая делала акцент на военную роль знати, рассматривая дворянство всего лишь как «профессию доблести». Одновременно существовала еще одна концепция дворянства, которая ведет свое начало от античности и пришла в эпоху Ренессанса из Италии, так называемая, «классическая», когда благородство рассматривается как качество, которое передается по наследству. По мнению Эллери Схалка, Ренессанс, привнесенный из Италии, коснулся французской культуры внешне, гуманистические идеи не были пропущен французским дворянством через себя и не затронули социальных основ государства. Вместе с тем, гуманистические зерна, которые в нем присутствовали, дали в дальнейшем свои всходы. Средневековая концепция понимания благородства как «профессии доблести» перешла в теорию «l’honnêteté», а затем галантности, а антично-ренессансное наследие дало классицистическую струю.

Жан Менар, развивая теорию благородства в статьях «Паскаль и моральная проблема» ^{[9, p. 357]}, а также статье «Благородный мужчина и благородная женщина в культуре XVII века» ^{[10, pp. 142-159]},подчеркивает, что идея благородного человека формируется в противопоставлении идеи героической, рожденной эпохой Ренессанса. В то время как герой блещет неординарными, сверхчеловеческими качествами, благородный человек – это светский персонаж, носитель таких ценностей, как учтивость и вежливость. Он выделяет разные модели поведения у разных авторов, однако, всех их объединяет искусство нравиться, которое вводит некий стиль поведения, находящий выражение в обществе и беседе.

В 1993 году выходит сборник статей «Благородный человек и денди» ^[11], в котором ведущие специалисты США, Франции, Германии, занимающиеся вопросами теории «l’honnêteté», проводят прямую преемственную линию между эстетикой и этикой начала XVII века и их влиянием на последующие эпохи. Попытки исследователей дать определение тому, что вошло в социальные отношения с приходом идеала «honnête homme» помогают понять новизну эстетических взглядов той среды, которая определяла культурный заказ. Реми Сеселен в статье «От благородного человека к денди - или от эстетики имитации к эстетике выражения» ^[12] демонстрирует противоположность и преемственность двух идеалов. По мнению автора, благородный человек начала XVII века – это продукт подражания, результат синтеза природы и искусства, с эстетикой, которая хочет, чтобы искусство было имитацией «прекрасной природы». Благородного человека точно не описать, это нечто неуловимое, поскольку он «не является объектом разума, но очень точного вкуса» ^{[12, p. 11]}. Однако, при этом автор выделяет благородного человека как тип, отличный от человека эпохи барокко, имеющий не только иную, но противоположную природу. Суть идеала человека барокко заключена в различии между «быть» и «казаться», в маске, которую он носил. Благородный человек предполагает, что нужно появляться таким, какой ты есть. Благородство представляется критикой барокко, которое маскируется преувеличением, воображением, славой, экзальтацией, мистицизмом.

Эманюэль Бюри в книге «Литература и учтивость. Появление благородного человека», обращаясь к творчеству писателей, которые, по его мнению, воспитывали высший свет (Фаре, Барден, Вожла), делает заключение, что благородный человек XVII века не воплощает собой церковные идеалы абсолютизма, в нем прослеживаются черты церковного идеала Ренессанса, ценности двора Валуа, обогащенные аристократическими салонами. Людовика XIV наследует идеал или модель благородного человека, как идеальную раму, которая является образцом для его вкуса ^[13].

Николя Шапиро в книге «Профессионал литературы XVII века: Валентин Конрар. Социальная история» ^[14] видит в идеале благородного человека выражение стремления французских писателей претворить в жизнь литературные произведения. Литература, по его мнению, является инструментом образования дворянской элиты.

Альберто Осони в книге «При дворе и в городе: искусство нравиться, музыка и мода» ^[15] рисует картину придворной музыкальной жизни двора Людовика XIV. Автор полагает, что король «создал и воздвиг абсолютные ценностные модели, правила хорошего тона и код гармоничной общности. Придворная знать организует свое существование вокруг идеала воспитанности и утонченности, из которой вытекает форма согласия и сознательность социальной группы» ^{[15, p. 1]}. Отмечая смену эстетических и этических идеалов, когда героическая модель уступает место идеалу благородного человека, он подчеркивает ту роль, которую сыграли в воспитании благородного человека книги по этикету^{[15, p. 2]}.

Многочисленные исследования теории благородства наглядно демонстрируют важность темы в контексте изучения современной европейской ментальности и для понимания многих исторических реалий не только XVII или XVIII, но XIX века.

Что вкладывали писатели, моралисты и философы XVII века в понятие «l’honnêteté» и какую функцию этот идеал выполнил в социальной и духовной жизни общества?

Если мы обратимся к литературе первой половины XVII века, то увидим, что вопросу «l’honnêteté» уделяется очень много внимания. Доминик Буур признается в 1671 году, что все только и говорят о том что же такое «honnête homme» и пытаются это сформулировать ^{[16, p. 311]}. Описываются лучшие качества благородного человека, стиль поведения, взаимоотношения с стоящими выше и ниже по социальной лестнице, ведутся споры о том, какими качествами должен он обладать.

Однако, главный вопрос дискуссии заключается в том возможно ли стать благородным человеком, воспитав в себе определенные внутренние и внешние качества идеала, общаясь с избранными людьми или же благородство присуще человеку от рождения и определяется социальным положением в существующей иерархии. Ответу на этот важнейший вопрос эпохи предстояло окончательно разрушить остатки средневекового сознания.

Одна из первых книг, поставивших этот вопрос была книга Николя Фаре (1596?-1646) «Благородный человек или искусство нравиться при дворе» ^[17], изданная в 1630 году. По мнению автора, благородство является личным качеством. Николя Фаре секретарь графа д’Аркура, один из основателей Французской академии, происходил из дворянского сословия и рассматривал происхождение из хорошей семьи основой вхождения в свет, но люди иных сословий могут стать благородными. Основные средства достижения успеха - это образование, усердие в работе, изысканные манеры, общение с достойными людьми, желание славы, пример предшественников и хорошая литература.

Сразу после книги Николя Фаре францисканский монах Жак дю Бос (160.- 1664?) издает книгу «Благородная женщина» ^[18]. Жак дю Бос поставил вопрос о женском образовании, с которым он связывает понятие благородства: «Если мы видим исключительные качества у сильных мира сего, то они происходят чаще всего от их образования, чем от их рождения. Также люди низкого происхождения имеют щедрое сердце и блестящий ум» ^{[18, p. 178]}.

В книге философа и математика Пьера Бардена (1595-1635) «Лицей» выводится на сцену и анализируется благородный человек в свете, семье, на войне, в частной жизни. Благородство понимается автором как духовная красота и соединяется с понятием добра. По его мнению, ни богатство, ни знатность не являются признаком благородства, ибо они могут использоваться пагубно ^{[19, p. 18]}.

Франсуа де Гренай (1616-1680) создает целую серию книг, которые посвящены благородной девочке ^[20], благородному мальчику ^[21], благородной вдове ^[22] и благородному браку ^[23]. Благородство уже бесспорно рассматривается им как личное качество, которое следует воспитывать в мальчике или девочке. Отдельное издание он посвящает любви и браку среди благородных людей и воспитанию ребенка, поскольку человек не может стать благородным, если он в детстве не был воспитан определенным образом ^{[21, p. 49]}.

Тема благородства становится настолько популярной, что все новые книги о морали в это время выходят под грифом «l’honnête homme». Так, моралист и писатель Николя Шорье (1612-1692), который написал две книги «Чувства благородного человека» ^[24] и «Философию благородного человека» ^[25] в «Мемуарах» вспоминал, что эти книги не имели названия и он отдал их Жану Будуану писателю и переводчику, который, понимая спрос на эту тему, назвал их именно так ^{[26, p. 28]}.

Окончательное теоретическое обоснование идеал «l’honnête homme» получил у писателя и моралиста Антуана Гомбо де Мере (1607-1684), известного более как шевалье де Мере ^[27]. В своих «Беседах» он рассуждает об универсальных качествах благородного человека. В его произведениях «О разуме. Беседы месье шевалье де Мере»^[28], «Об истинном благородстве» ^[29] идея «l’honnête homme» принимает форму сложившейся эстетической программы.

Подобного рода литература производит в буквальном смысле революционный переворот в сознании, утверждая, что благородство не наследуемое, а личное качество и обосновывая таким образом право мелкого дворянства, дворянства мантии и третьего сословия подняться по иерархической лестнице и морально уравнивая его в правах с аристократией.

Кто же такой «honnête homme»? Это человек, который живет в новом социальном пространстве - в свете и при королевском дворе. Его внутренние качества раскрываются в обществе и в общении с себе подобными. Он безукоризненный и утонченный как внешне, в манере поведения, так и внутренне. Благородный человек наделен в полной мере искусством нравиться.

Однако, понятие «l’honnêteté» не исчерпывается светскими качествами. Формирующийся кодекс поведения был направлен не только на внешнюю благопристойность, но гармонизацию внутреннего и внешнего. Недостаточно внешних проявлений, считает Доминик Буур, недостаточно имитировать прическу и одежду, вся эстетика благородства строится на глубоких внутренних принципах. Это сбалансированность внешнего и внутреннего ^{[30, p. 311]}. Мадлен де Скюдери поясняет, что именно внутренние качества вызывают уважение и признание в свете: «То, что мы называем светский вид, галантность, это не одно и тоже, что и honnêteté. L’honnêteté - это нечто более основательное, более важное. Может отсутствовать светский вид, галантный вид, но человек никогда не потеряет благородства. Но если отсутствует l’honnêteté, отсутствует часто и уважение приличного общества»^{[31, p. 120]}.

Таким образом, «l’honnête homme» – это, в первую очередь, личность, которая обращается внутрь себя, к своим индивидуальным качествам. Не служение социуму, а внутренний мир человека определяют его самоуважение и уважение социума.

Под влиянием картезианства идеал «honnête homme» приобретает черты уравновешенности и рассудительности. Он лишен аффектаций, сдержан в проявлении эмоций и является абсолютным властелином своих страстей. В понятие «l’honnêteté» современниками вкладывались такие качества как «прозорливость ума, безмятежное спокойствие сердца, умение властвовать собой, одним словом, уважение разума, который проверяет и критикует факты, осознавая их, и ставя на свое собственное место» ^{[13, p. 157]}.

После требований внешнего характера и умения владеть собой идут другие универсальные моральные качества - храбрость, великодушие и, конечно же, скромность, поскольку благородный человек не должен выставлять на показ свои лучшие качества. Все это вовсе не исключает высокого происхождения, но не исчерпывается им. Сын виноторговца поэт и светский повеса Венсан Вуатюр признавался в своих письмах: «В действительности, благородное происхождение занимает важное место в порядке ценностей удачи. Это огромное преимущество, которое служит приобретению других. Но есть, безусловно, вещи более желанные в жизни, и это будет одно из последних, которое я хотел бы пожелать. Если невозможно быть великодушным, если не можешь иметь блестящий ум, сильную душу, великую и возвышенную, если здоровье, репутация и богатство зависят от необходимости, нет никакого утешения в этом ни для Горация, ни для меня»^{[32, p. 149]}.

Инструментом достижения этого идеала являются два фактора - образование и общение с благородными людьми. «Обучение, знание необходимо для тех, кто хочет стать «l’honnête homme», - провозглашает Барден, а за ним все остальные моралисты ^{[19, p. 190]}. Однако, благородный человек вовсе не ученый педант. Он широко образован, не впадая в педантизм. «Не должен благородный человек становиться ученым […] Спор двух или трех блестящих умов полезнее, чем тома, которые мы прочитаем в библиотеке в течении трех дней», - советует сыну маркиза де Ламбер. Более того, «четверть часа размышлений расширяет и формирует ум более, чем много часов чтения» ^{[33, p. 230]}.

Таким образом, благородный человек должен быть не ученым, а просвещенным: «Есть большая разница между ученым и просвещенным человеком, который благороден, тогда как первый всегда педант. Не глубина, а разнообразие беседы составляют ее истинное удовольствие» ^{[34, p. 97]}.

Подитоживая все эти требования Шевалье де Мере говорит о том, что «honnête homme» должен жить примерно как великий принц, который встречается в иностранной стране – независимый, без свиты, чье исчезнувшее богатство привело к тому, что он стал частным лицом»^{[35, p. 27]}. Именно поэтому перевод на русский язык «honnête homme» как «честный, порядочный или учтивый» не передает всего того, что вкладывала эпоха в этот идеал. Тогда как слово «благородный» вмещает в себя эти понятия и несет в себе те самые высокие моральные качества.

Для чего был необходим этот идеал королевской власти и какие вопросы он решал? Этот идеал позволял адаптировать рыцарское сословие к придворной и светской жизни, помогал запустить механизмы подавления импульсов и эмоций, которые противоречат законам нового социального пространства салонов и двора. Поэтому во второй половине XVII века происходит восприятие модели благородного человека королевской властью. «Когда короля оценивают так, что самые требовательные и самые достойные из живущих согласны с тем, что это самый благородный человек в мире, я нисколько не сомневаюсь, что он этим более удовлетворен, чем иными похвалами, которые ему воздают. И это приносит ему больше славы, столь редкое достоинство, чем если бы он выиграл больше сражений чем Цезарь и завоевал больше царств, чем Александр», - пишет Шевалье де Мере ^{[36, p. 26]}.

Философия «благородного человека» лигитимизировала проникновение в правящий класс людей третьего сословия, дворянство мантии и мелкого дворянства. Служение королю, совершенствование личных качеств, репутация благородных людей уравнивали их со знатью, которая по мере укрепления королевской власти сдавала свои позиции: «Дала ли природа больше преимущества благородному сословию чем буржуа и кто может различить их качества, когда они вскормлены молоком одной кормилицы? Если мы согласны, что у них те же органы, тот же темперамент, и те же душа и тело, откуда берется это различие, которое поднимает высоко благородного человека и подавляет человека незнатного происхождения?» - вопрошает Жак де Кальер ^{[37, p. 135]}. А Самюэль Шапюзо 1671 году уже утверждает это как бесспорную истину: «Рождение, которое не подкреплено достоинствами не поднимает человека над другими» ^{[38, p. 92]}. Вуатюр, Корнель, Шаплен, Менаж, Талеман де Рио - блестящие представители третьего сословия врываются в интеллектуальную и литературную жизнь Франции и влияют на нее. Они осознают себя на службе у государства и короля, чья благосклонность может поднять вас над остальными. Показателен в этом отношении конфликт Сен-Мара фаворита Людовика XIV и герцога де Лемура, который полагая, что этот выскочка должен во всем ему уступать, бросил косточкой и получил такой же ответ. Все придворные заняли сторону Сен-Мара, поскольку хотели понравиться королю ^{[39, p. 240]}.

Идеал l’honnête homme отвечал интересам и родовой аристократии. Родовая знать, испытывая давление наступающей монархии и вторжение третьего сословия, пытается избежать размывания своих сословных границ, которые они болезненно ощущают: «Знатность приобретается легко во Франции, - сетует герцогиня Орлеанская, - богатый крестьянин или буржуа покупает должность секретаря короля, они очень многочисленны и его сын становится дворянином. Если сын буржуа поступает на службу короля на декаду, то через двадцать лет такой работы он получает титул дворянина» ^{[40, p. 430]}. Появление идеала благородного человека было процессом создания дополнительных ограничений, которые препятствуют проникновению посторонних в круг избранных. Наряду с относительной открытостью, модель благородного, а затем и галантного человека имела ограничивающие рычаги, иначе она перестала бы быть элитарной. Это приводит к разделению на общепризнанную элиту и светскую чернь. Так Монкриф, обращаясь к благородным людям ^{[41, p. 449]}, как имеющим влияние, так и к тем, кто хочет возвыситься, напоминает, что люди света – это не всегда хорошее общество. Ему вторит мадам Деламбер, которая заявляет: «Я называю простолюдином каждого, кто думает низко и обыкновенно; двор ими заполнен»^{[33, p. 115]}.

Таким образом, мы видим, что дискуссия о благородстве и новый идеал выполняли функцию адаптации разных слоев элит к изменяющимся социальным условиям - усилению абсолютизма. Споры и дискуссии о том что такое благородный человек не затихают весь XVII век. Ко второй половине XVII века ореол благородства уже потерял свою привлекательность, будучи полностью вытесненным галантным идеалом ^{[41, p. 449]}.

Однако вся эта дискуссия вокруг идеала благородства выполнила главную функцию - разрушила остатки средневековых представлений о благородстве как о наследуемом качестве и создает новый идеал, манеру и кодекс поведения, которые имели надклассовый характер. Не случайно поэт Венсан Вуатюр признается в одном из писем: «Истинное благородство идет от действия добродетели, которое дает нам второе рождение, лучшее и более славное, чем первое. Таким образом, месье, тот, кто родился в простонародье может родиться еще раз дворянином и наполнить свою жизнь светом, несмотря на безвестность своего происхождения» ^{[32, p. 150]}.