Роль категорий пространства и времени в создании художественной картины мира в произведениях бурятских писателей (на примере рассказов Барадия Мунгонова «Зов предков и звуки грядущего», Доржи Эрдынеева «Тоонто»)

Данчинова Мария Даниловна кандидат филологических наук доцент, кафедра русской и зарубежной литературы, Бурятский государственный университет имени Доржи Банзарова 670000, Россия, Бурятия республика, улан-Удэ область, г. Улан-Удэ, ул. 117 Микрорайон, 105, оф. БУРЯТИЯ РЕСПУБЛИКА, УЛАН-УДЭ, ул. Сухэ-Батора,дом 3Б,корпус 5,комната 112. Danchinova Mariya Danilovna PhD in Philology Docent, the department of Russian and Foreign Literature, Banzarov Buryat State University 670000, Russia, Buryatiya respublika, ulan-Ude oblast', g. Ulan-Ude, ul. 117 Mikroraion, 105, of. BURYaTIYa RESPUBLIKA, ULAN-UDE, ul. Sukhe-Batora,dom 3B,korpus 5,komnata 112. marinadan67@mail.ru

Введение. Художественное отображение мира предопределяется во многом параметрами пространственно-временных соотношений. Об этом указывают труды Д. С. Лихачева, М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, Чернейко Р. О., Повалко П. Ю., других. Д. С. Лихачев в категории времени отмечает функции, как «открытость» - вхождение в «более широкий поток времени» и «закрытость», «вневременное», «вечное» ^{[9, с. 218, с. 76]}. М. М. Бахтин обозначил данную особенность текста термином «хронотоп», который является и формально-содержательной структурой художественного произведения и ее идейной основой [3. с. 234.], Ю. М. Лотман определил роль категории пространства термином «континуум», который определяет характеристику героя, пребывающего в нем ^[10].

В бурятском литературоведении данная проблема отдельно не рассматривалась. В основном подход был концептивный. На значимость категорий пространства и времени в художественном образе мира указывал В. Ц. Найдаков. С позиции ученого, подобный художественный прием позволяет глубже раскрыть различные противоречия жизни, показать взаимосвязь времен и поколений, проблемы личности ^{[11, с. 76.]}. Долгое время бурятская литература в выражении картины мира отталкивалась от художественных средств устного народного творчества. В этом смысле верно замечание исследователя, что «…в самые разные исторические периоды, включая и новейшее время» художественное мышление бурятского народа сохраняло в основе «мифологическую картину мира» ^{[4, с. 5]}.

В бурятском литературоведении произведения писателей анализировались с позиций национальной картины мира ^{[5, 13-14]}, жанровой природы произведений ^[1], религиозных основ ^[8], категории пространства и времени рассматривались в поэзии Б. Дугарова ^[7] и Л. Тапхаева ^[16]. Творчество Б. Мунгонова, Д. Эрдынеева в этом аспекте так не анализировались.

Целью статьи стал анализ категорий пространства и времени в рассказах Б. Мунгонова «Зов предков и звуки грядущего» и Д. Эрдынеева «Тоонто», выявление значимости функций хронотопа в построении художественного образа мира.

Методика. В исследовании использовались следующие методы, как описательный, сравнительно-сопоставительный и мифопоэтический.

Результаты исследования. Новизна исследования состоит в том, что впервые был осуществлен анализ художественной архитектоники в рассказах Б. Мунгонова «Зов предков и звуки грядущего» и Д. Эрдынеева «Тоонто» в призме соотношений категорий пространства и времени Данный подход позволил выявить своеобразие художественного мира в данных произведениях. При этом писатели по-разному подходят к раскрытию художественных идей через призму обозначенных параметров.

В рассказе Барадия Мунгонова превалирует категория времени. Она воплощается в образе ночи. Сначала это буранная ночь, в которой завязывается сюжетная линия, затем ночь в тайге. Между эпизодами двух ночей необходимо обратить внимание на временные отрезки «день», «вечер», которые приоткрывают новые художественные грани в моделированности мира.

Образ ночи фокусирует понятие дискретности и бесконечности категории времени на примере жизни главного героя – старого Цыдыпа. Не случайно в художественной канве дается подробное описание буранной ночи (первой - прим. наше), которая коротка по своей длительности в рамках жизни одного человека и в то же время бесконечна в воспоминаниях старого Цыдыпа о прожитом. Дискретность времени проявляется в думах главного героя о скором конце своей жизни. Время буранной ночи по сравнению с длительностью жизни главного героя, которому идет восемьдесят восьмой год, статичное, оно кажется остановившимся. При этом категория времени в рассказе Б. Мунгонова имеет свойство вбирать в себя образ пространства, которое раскрывается в длительности ночи и в воспоминаниях героя: «Когда был молодым ноги сами носили по земле. Потом стал мужчиной, охотником, вдоль и поперек исходил дебри хилокских притоков. Сколько унтов износил, а? Без счету! Ночевал под открытым небом или в легком шалаше…» ^{[11, с. 85]}. В категории времени здесь сквозь черту субстанциональности проступает функция цикличности. Местность Хонгойн-Кул, родовое место главного героя, соединяет в памяти героя разные временные периоды жизни. Характеристика такой картины мира может быть передана через термин «континнум», в котором проступает слиянность времени и пространства, пластичных по форме.

Категория пространства, уступая значению времени в рассказе, аккумулируется в сюжетной канве в отдельных художественных деталях, значимых для главного героя. Это образ родного озера, родовая падь Хонгойн-кул, место родового очага, старая сосна. Остающийся в реальной действительности след от родного дома напоминает героям о далеком прошлом: старику - его молодость, сыну - детские воспоминания, внуку - отрывают неизвестные страницы жизни отца и деда. Так писатель гармонично представляет бесконечность времени и пространства, передающееся через жизнь одного человека, продолжающееся в его сыне и внуке.

Образ сосны напротив несет признаки дискретности по отношению к жизни героя. Подойдя к ней, старик отмечает прежнюю ее силу, мощь в сравнении с собой: «Живешь, родная. Долго живешь - не стареешь. Все такая же, как и в тот далекий день, когда молодые мои глаза впервые увидели тебя. Долго- долго будешь еще жить. А Цыдыпка уж отходил свое… Да, отходил свое [Там же, с. 93]. Писатель в данном эпизоде художественно раскрывает функцию пластичности пространства, в котором и открывается, и растворяется течение разных временных периодов. Это передается в эпизоде, когда над героем пролетает стая уток. Старый Цыдып приходит к выводу, что пришло его время: «Старик понял, конечно, что где-то поблизости, на застоявшейся луговой воде, утки будут сейчас кормиться. Но понял он и другое: они потому так низко над ним пролетели, что для них он уже был не охотник, а часть тайги, часть земли, один из немногих неподвижных бугорков» [Там же, с. 95]. В этом случае необходимо вести речь о целостности пространственно-временного континуума. Именно здесь, в родном для героя пространстве связуются воедино все звенья и линии мира: «Цыдып не спал. Но не так, как раньше, когда случалось ему бодрствовать у лесного костра. Что-то в нем, в Цыдыпе, происходило, одновременно похожее на сон и явь. Сливается, соединяется прошлое, настоящее и будущее» [Там же, с. 97]. Так предстает образ единого мира, в котором сочетаются как преходящие - дискретные, так и непрерывные - бесконечные течения времени; локальное пространство и его безграничная открытость. В идейной основе рассказа такая взаимосвязь пространства и времени ведет к признанию гармоничности мира, бесконечности человеческой цепи. Авторскому замыслу в этом плане необходима была доминированность времени над пространством.

В рассказе Д. Эрдынеева «Тоонто» наоборот превалирует категория пространства. Сюжет рассказа, идейная основа, характеристика героев, природа конфликта связаны с параметрами данного пространства. Завязка действия рассказа начинается с того, что такое святое место должно отдаться под будущие посевы, поступил приказ распахать эту святую землю: «Распахать тоонто! Усадьбу первого в наших краях колхоза! Пусть теперь его нет, объединили с другим, и усадьбы никакой нет. А разве память нам не дорога? Разве можно издеваться над чувствами людей?» ^{[18, с. 445]}.

Пространство тоонто под названием «Удаганда» в рассказе распадается на ряд локальных мест, значимых для каждого героя, так как это их родовые земли. Это само место тоонто со следами стоявших некогда домов, юрт, это үтэги ( с бурят. – усадьбы, места для покосов), бүүса (с бурят. – летняя стоянка для табунщиков, чабанов), пространство тайлгана (с бурят. – святое место для обряда поклонения духам-покровителям) и другие локальности, несущие следы духовной памяти.

Оттого пространство тоонто становится центром разрешения сложных противоречивых отношений героев. Для развития данной мысли автор не случайно вводит в сюжет образ старого Аюши, деда Тайбана. Герой встревожен одной только мыслью о таком кощунственном решении: «…не каждый осмелится стереть с лица земли то место, где вырос и жил сам и весь род Тубэргенов, откуда пошла их слава. Или это человек, не помнящий родства, без любви к своему тоонто» [Там же, с. 447]. Так пространство тоонто начинает вбирать в себя время или, наоборот, выдавать его движение через память героев, с которыми происходит своего рода духовная метаморфоза именно на этом месте.

Первая картина внутренних изменений героев связана со старым Аюшей. Увиденная картина вспаханного тоонто болью отозвалась в сердце героя: «Издалека увидел старик усадьбу, расколотую бороздою, словно разрезанную ножом. И влево от нее земля была перепахана…» [Там же]. Сначала Аюша испытывает только боль, печаль и сострадание к родной земле. Постепенно эти чувства уходят, когда герой понимает, насколько плодородна будет здесь почва. Боль начинает уходить, остается жалость: «Но все же вздохнул тяжело старый крестьянин, жалея об уходящем тоонто» [Там же]. Наблюдая работу внука Тайбана, старик вспоминает, как тяжело было ему в свое время вспахивать землю и не раз он сам впрягался в хомэгшэ (с бурят. – приспособление для упряжи быков). В этот момент автор представляет картину метаморфозы старого Аюши: «И куда только исчезла его сутулость, вот уже много лет сгибавшая его, как тот самый хомэгшэ? Лицо просветлело. Чем-то стал он похож на того Аюшу, молодого, полного сил, который в свое время пролил немало крови и пота на эту землю [Там же, с. 448]. Так старый Аюша совершенно преображается к моменту встречи с внуком, который думает, что дед вправе не просто его укорить, высказать гневные слова, но и ударить за осквернение родового места.

Внутренние изменения героев показывают, что в пространстве тоонто время для каждого персонажа течет по-разному. Старый Аюша, хоть и хранит в душе жалость по родовому месту, но уезжает оттуда успокоенным, внутреннее помолодевшим. Тогда как молодого Тайбана автор намеренно проводит через несколько этапов внутренних превращений.

Так автор трижды представляет образ Тайбана по-иному именно в пространстве тоонто. Каждое превращение приоткрывает в герое его новый духовный план. Когда герой прибывает в Удаганту, он представляет, на первый взгляд, образ человека, знающего, что во всем поступает правильно, особенно тая обиду и злость на противника – ровесника Нимбуу. Однако после рассказа деда – Аюши о трудной, бедной жизни сельчан в тоонто, о преступлениях Рабжи, деда Нимбуу, герой осознает, что был неправ: «Только на развороченной земле, глядя в изрезанное морщинами лицо деда, понял, как оскорбил тогда Нимбуу. Много раз пробовал было извиниться – Нимбу не слушал, убегал… Плохо пробовал, наверно» [Там же, 449]. Так происходит с героем первая метаморфоза. Казалось бы, беседа с дедом преображает героя, возвращая его истинное – доброе начало в душе. Именно это понял старый Аюша.

Однако такая метаморфоза была лишь на короткое время. Герой вновь охвачен пустой давней обидой и злостью на Нимбуу. Упрямство героя подводит его к намеренному поступку, он перепахивает в тоонто нежные деревца, которые были дороги его противнику. Назло Нимбуу он специально пропахал это место. И эта картина показывает настоящий облик героя: «Перед тем как убить эти нежные деревца, Тайбан долго любовался белоснежным их нарядом и вспомнил почему-то Сержуню. Кто-то бережно и заботливо ухаживал за ними… И когда Нимбу попросил, он понял так, что его противник имеет в ним какое-то отношение, и решил обязательно их сковырнуть. Раз они дороги Нимбу, - значит, их непременно надо уничтожить [Там же, с. 452]. Тайбан вновь становится таким, каким он есть – гордым, самолюбивым, мстительным.

Третье преображение героя происходит при несчастном случае с Нимбуу – герой попадает под работающий трактор. Впервые в жизни Тайбан испытывает чувство вины: «Эх, знал бы я, что может случиться такое!» Жалость к Нимбуу, злость на себя переполняли Тайбана. Он начисто забыл о своей вражде… [Там же, с. 455]. Казалось бы, герой должен остаться в таком новом для себя преображении. Ведь он осудил себя, признался в своей эгоистичности, мелочности. Однако слова Нимбу о его неистовстве в работе только ради хорошей оплаты, тяги к богатству вновь возвращают Тайбану его истинное внутреннее наполнение.

Локальное пространство тоонто оказывается бесконечным во времени, которое в своем движении, течении является динамичным – непрерывным для одних героев, цикличным и дискретным для других. Старому Аюше тоонто вернуло его молодость, через его образ идет понятие о бесконечности жизни в пространстве и времени. Для молодых героев малая родина, на первый взгляд, одинаково и равно ориентирует их в будущее. Но направленность времени обретает разные черты динамичности, передающихся в поступках героев. Для Нимбуу линеарность жизненного пути ускоряется с отречением от прошлого. Герой рвет связь с ним, отрекаясь от памяти о родном деде, когда-то прослывшего в тоонто своейжестокостью. Эту дискретность он передает Тайбану: «Не я – внук Рабжи, а ты, ты им становишься» [Там же, с. 456]. Любовь героя и Сержуни ориентирует их в будущее. Для Тайбана его линия, как будто должна быть непрерывной. Ведь и он молод. Но в проявлениях чувств, как месть, обида, гордыня, тяге к богатству его динамичность времени наполняется дискретностью. Оттого с ним происходят такие странные метаморфозы.

Выводы. В работе был осуществлен анализ художественной архитектоники в призме соотношений категорий пространства и времени в рассказах Б. Мунгонова «Зов предков и звуки грядущего» и Д. Эрдынеева «Тоонто». Данный подход позволил выявить своеобразие рассказов писателей.

Особенность категорий пространства и времени в художественной картине бурятских писателей выражается в отображении восточного взгляда на мир, в основе которого находятся модели цикличности и субстанциональности. Вопрос о значимости категорий пространства и времени в художественном образе мира в рассказах Б. Мунгонова и Д. Эрдынеева еще не рассматривался.

В рассказе Б. Мунгонова превалирует категория времени. В воспоминаниях героя о прожитом оно приобретает значение наполненности, становится открытым, содержательным, в момент осознания человеком своего жизненного времени раскрывается как истекающее. Герой Б. Мунгонова начинает чувствовать, что время жизни у него на исходе, поэтому он стремится воплотить в реальность последнее желание. Полнота жизни для одного человека во времени и пространстве достигается функциями цикличности и субстанциональности, что не позволяет судить о дискретности и конечности категории времени в рассказе Б. Мунгонова. В художественной картине мира одно вытекает из другого. Так течение времени исходит из настоящего (пребывание героев в тайге), углубляется в далекое прошлое (воспоминания главного героя о молодости), ориентируется в будущее (в образах сына и внука главного героя) и вновь возвращается к исходной точке – к старому Цыдыпу.

В рассказе Д. Эрдынеева «Тоонто» в отличие от рассказа Б. Мунгонова доминирует категория пространства. Тоонто с бурятского переводится как конкретное пространство, где родился человек, зарыта его пуповина, находится родовой дом. Это место считается святым для бурят, придает силы человеку, энергию. Сюжет рассказа в большей степени основывается на давнем конфликте главных героев – некогда бывших друзей Тайбана и Нимбу. Авторская идея, выражающая в значимости тоонто, исходит из духовно-нравственных основ народа, главная ипостась которых гласит о невозможности предать забвению, а тем более осквернить место своего рождения. Через данный образ начинает концентрироваться взаимосвязь категорий пространства и времени, которая векторально начинает углубляться в прошлое и проецироваться в будущее. Именно пространство тоонто совершает с героями ряд внутренних метаморфоз, которые приводят одних в состояние гармоничности, а другие наоборот еще больше закручиваются в спираль необратимых изменений в худшую сторону.

Оба писателя, подчеркивая незыблемость духовно-генетических основ в жизни бурят, требуют их соблюдения, как главных постулатов жизни, без которых немыслимо развитие людей, общества, собственно движение в будущее. Рассказы Б. Мунгонова и Д. Эрдынеева заставляют задуматься о ценности жизни, возможностях человека исправить ошибки, совершенные в прошлом.