Эстоппель в России: к постановке проблемы

Черешнева Ирина Анатольевна младший научный сотрудник, Институт государства и права Российской академии наук 119019, Россия, г. Москва, ул. Знаменка, 10 Chereshneva Irina Junior Scientific Associate, Institute of State and Law of the Russian Academy of Sciences 119019, Russia, g. Moscow, ul. Znamenka, 10 iachereshneva@gmail.com Другие публикации этого автора

1. В последнее время в научном юридическом сообществе широкое распространение получило обсуждение доктрины непротиворечивого поведения (недопустимости противоречивого поведения) или в традиции англосаксонской системы права – эстоппеля (от англ. estoppel). Название последнего происходит от французского слова, означающего «паклю, набивку как материала для закупорки щелей и отверстий, которое в XI в. вместе с Вильгельмом Завоевателем пересекло Ла-Манш и постепенно превратилось в английский термин estoppel.»^[1]. Лорд Деннинг (Lord Denning), говоря об эстоппеле, приводит цитату из комментариев 1832 года, согласно которой глагол «estopped» просто французская вариация глагола «stopped» в значении преградить, остановить ^[2]. Собственно, отсюда и исходит сама доктрина «лишения права возражения». Несмотря на то, что она характерна для стран англо-саксонской правовой семьи, виды эстоппеля, так же, как и его наименование различаются в зависимости от страны (например, в Англии доктрина существенно консервативнее, чем в США и Австралии соответственно).

Например, во втором издании Black's Law Dictionary можно обнаружить 10 вариантов различных определений эстоппеля ^[3]. В свою очередь, в английском праве выделяются следующие виды эстоппеля: эстоппель per rem judicatam или estoppel by record - процессуальный эстоппель. К процессуальному эстоппелю также относится estoppel by representation – в отношении ложного заверения о факте; estoppel by deed – в отношении позиции стороны, содержащейся в документе, скреплённом печатями или требующим особой письменной формы при заключении договора; estoppel by convention – в отношении фактических или юридических допущений сторон по договору; promissory estoppel – «если одно лицо дало другому обещание не использовать свои права и полагающееся на это обещание лицо понесло потери, то данное обещание имеет юридическую силу.»^[4]; proprietary estoppel – в отношении заверения или обещания передачи правомочия в праве собственности ^[4]. При этом данный перечень является открытым.

Многообразие видов эстоппеля отражается в высказывании Лорда Деннинга: во времена сэра Edward Coke эстоппель можно было представить в качестве маленького дома с тремя комнатами (estoppel by matter of record, estoppel by matter in writing, and estoppel by matter in pais), однако в наше время он представляет собой дом с большим количеством комнат, что неизбежно приводит нас в замешательство, и несмотря на их общую крышу, невозможно применить те правила, которые подходят для одного вида - к другому; будет ошибкой полагать, что то, что вы найдете в одной комнате, вы также отыщите и в других ^[2]. В этой связи дискуссии среди представителей английских ученых-юристов о приведении различных видов эстоппеля к «общему знаменателю» не увенчались успехом. Отсюда следует, что в английской традиции рассматривать эстоппель в качестве универсального правила или общего принципа не представляется возможным. Однако возможно ли это в рамках отечественного правопорядка? Какова правовая природа так называемых норм Гражданского кодекса РФ (далее – ГК РФ) об эстоппеле (п. 5 ст. 166, п. 2 ст. 432, п. 5 ст. 450.1) ^[5], каким образом они соотносятся с англо-саксонским эстоппелем, континентальной доктриной непротиворечивого поведения - «venire contra factum proprium nulli conceditur», принципом добросовестности? Эти вопросы приобретают особую актуальность ввиду того, что эстоппель рассматривается в качестве «института права, доктрины, межотраслевого принципа, фактической ситуации…»^[6] и др.

2. Поскольку рамки настоящего исследования не позволяют рассмотреть все виды эстоппеля англо-саксонской традиции, постольку мы сфокусируем свое внимание на такой его разновидности, как promissory estoppel. Обращение именно к данной вариации обусловлено тем, что, во-первых, он находит свое применение в договорном праве; во-вторых, его содержание различается в зависимости от правопорядка, а, в-третьих, он связан наиболее тесным образом с одним из столпов английского договорного права – доктриной встречного предоставления (удовлетворения, представления) – consideration.

Английское право в процессе своего исторического развития разработало иную концепцию договора, отличную от стран романо-германской правовой семьи. Так, договор определяется как одностороннее волеизъявление лица, принимающего на себя обязательство. Согласно известному английскому юристу Фредерику Поллоку, договор — это обещание или ряд обещаний, исполнение которых обеспечивается правом ^[7]. В свою очередь, доктрина встречного предоставления формировалась в течение XIX века в результате действия прецедентного права, т.е. ее положения, контуры и границы были сформулированы в судебных решениях. Классическим считается следующее определение по делу «Currie v. Misa» (1875 г.): «встречное удовлетворение, ценное с точки зрения права, может выражаться либо в каком-то праве, интересе, выгоде или пользе, предоставляемым одной стороне, либо в каком-то воздержании, ущербе, убытке или ответственности, которые терпит или берет на себя другая сторона» ^[8]. Однако данное понимание зачастую оспаривалось юридической наукой ввиду того, что при вступлении в договорные отношения каждый участник руководствуется своими собственными интересами и потребностями, поэтому вести речь об убытке или ущербе некорректно. В связи с этим Фредерик Поллок предложил рассматривать встречное предоставление в качестве цены, за которую приобретается обязательство. Эта позиция нашла отражение в решении Палаты лордов по делу «Dunlop Pneumaic Tyre Co Ltd v. Selfridge Ltd» (1915 г.) ^[8] и получила поддержку со стороны ряда представителей юридического сообщества.

При этом объективная действительно ставила перед английским правом определенные вызовы, порождая ситуации, в которых встречное предоставление отсутствовало, что вело к несправедливости и дестабилизировало коммерческий оборот. Ответом явилась идея о promissory estoppel, нашедшая свое воплощение в следующих судебных решениях: Hughes v Metropolitan Railway (1877) и Central London Property Trust Ltd v High Trees House Ltd (1946).

В рамках первого дела Lord Cairns впервые сформулировал правило о promissory estoppel: если вам принадлежит право в отношении кого-либо, вы не можете сказать ему, что не воспользуетесь им, ожидая, что другая сторона каким-либо образом положиться на данное вами обещание, а затем изменить свою позицию, сказав, что вы передумали и все-таки воспользуетесь своим безусловным законным правом ^[2]. В рамках второго судебного решения Лорд Деннинг обосновал применение promissory estoppel следующим образом. Фабула дела. В 1937 году High Trees House Ltd взяла в аренду у Central London Property Trust Ltd блок из квартир для того, чтобы сдать их в субаренду арендаторам по 2500 фунтов в год, однако начинается 2 мировая война. В отсутствие арендаторов стороны договариваются снизить арендную плату до 1250 фунтов (уменьшить наполовину) в год до тех пор, пока блок не будет заселен полностью. В июне 1945 года, уже после окончания войны Central London Property Trust Ltd обратилась в суд с требованиями о возобновлении прежней арендной платы и о возмещении разницы в размере 8000 фунтов. Суд удовлетворил первое требование, но отказал во втором, применив доктрину эстоппель со следующим обоснованием.

Во-первых, основная идея, лежащая в основе эстоппеля, заключается в том, что лицо полагается на факт и/или обещание.

Во-вторых, приостанавливающий, а не погашающий эффект – (Suspensory, not extinctive). При рассмотрении данного дела может показаться, что удовлетворение первого требования свидетельствует о приостановлении действия чьего-либо безусловного субъективного права посредством эстоппеля, а не его «погашении». Однако это не так, поскольку, во-первых, право CLPT на получение разницы от арендных платежей было полностью погашено promissory estoppel, а, во-вторых, решение судьи Деннинга не оставляет сомнения в том, что причина, по которой арендные платежи были возобновлены в полном объёме, ни коем образом не связана с действием promissory estoppel, а вытекает из заключенного договора между сторонами.

В-третьих, действует доктрина щит, а не меч. Сказанное означает, что данный вид эстоппеля защищает ответчика от иска со стороны истца, которой ранее обещал не подавать на него в суд, а не действует в качестве меча, позволяющего истцу подать в суд на ответчика за нарушение обещания, которое было им дано ^[9]. Таким образом, promissory estoppel можно охарактеризовать следующей формулой: «вы не можете манипулировать своими правами».

3. В отечественной юридической литературе эстоппель рассматривается в качестве запрета участникам гражданских правоотношений действовать непоследовательно, являющегося проявлением принципа добросовестности, и в то же время универсальной категории» ^[10], «правила, вытекающего из принципа добросовестности» ^[11], как «правовой механизм для обеспечения последовательности поведения» ^[4], как «толкование принципа добросовестности» ^[1], как принцип, согласно которому «недобросовестное и противоречивое поведение должно влечь утрату права на возражение, с тем чтобы не допускать нарушения прав и законных интересов добросовестных участников правоотношения» ^[6].

По мнению А. Г. Карапетова и Д. В. Федорова эстоппель представляет собой «запрет вести себя в противоречии со своим предшествующим поведением … в тех случаях, когда такое поведение не связывает эту сторону и не принуждает к последовательности в силу сделочного или иной формально-правового эффекта, но предшествующее поведение сформировало у другой стороны доверие и разумные ожидания и, их подрыв в результате непоследовательности приведет к явной несправедливости.» ^[12]. Авторы определяют следующие обязательные условия применения эстоппеля: 1) «возникновение доверия у другой стороны должно быть вменимо лицу, которому противопоставляется эстоппель», 2) «…возникновение обоснованного доверия у добросовестной стороны», 3) «…явная несправедливость подрыва доверия» ^[12]. Тем самым, анализ приведенных точек зрения позволяет «высветить» основные грани «российского эстоппеля»: непосредственное отношение к принципу добросовестности, связь с противоречивым поведением и защита доверия стороны, которая положилась на предшествующее поведение своего контрагента.

При детальном рассмотрении вышеуказанных позиций можно обнаружить «точки пересечения» с римской максимой ius commune и venire contra factum proprium nulli conceditur («никому не дозволяется поступать вопреки совершенному им же самим»). Не случайно существует точка зрения, что известный англо-американскому правопорядку эстоппель «в действительности уходит своими корнями в европейское ius commune и venire contra factum proprium nulli conceditur континентальных глоссаторов.» ^[1], конкретизацию которой можно обнаружить в следующем принципе: «"Turpitudinem vero propriam regulariter nemo allegare potest" (На собственную же непорядочность никто правомерно ссылаться не может).»^[1].

В литературе выделяются следующие ключевые элементы максимы venire contra factum proprium: «1) первоначальное поведение; 2) поведение, которое противоречит первоначальным заверениям и совершено в иной временной промежуток; 3) противоречивое поведение должно не отвечать критериям добросовестности» ^[13]. В этой связи очень важно подчеркнуть, что само по себе противоречивое поведение не всегда является недобросовестным, поскольку противоречивость заложена в самой природе человека, кроме того, многообразие и сложность общественных отношений рука об руку идет с «хаосом жизни». Отсюда возникает необходимость учета всех обстоятельств и совокупности факторов, комплекса условий, при наличии которых ту или иную ситуацию в действительности можно отнести к нарушению принципа добросовестности.

По справедливому замечанию Д.О. Тузова, присущая максиме venire contra factum proprium nulli conceditur гибкость, с одной стороны, позволяет учесть различные обстоятельства конкретного дела, и тем самым она не может выступать в качестве руководящего начала, принципа гражданского права. С другой стороны, применение данной максимы на практике сопряжено с обращением к «высшим материям» - основополагающим началам гражданского права, а именно принципу добросовестности ^[1]. На этом настаивает и К. В. Нам, указывая, что правило venire contra factum proprium приобрело такое значение ввиду его использования «в рамках категории принципа добросовестности в качестве правового механизма… в тех ситуациях, когда буква закона расходилась с его духом.» ^[14]. Ученый специально подчеркивает, что «учение о запрете противоречивого поведения ценно именно в системе принципа добросовестности…» ^[14]. Не случайно в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 года № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» ^[15] п. 5 ст. 166 ГК РФ рассматривается во взаимосвязи с общим принципом добросовестности, а именно п. 3 и п. 4 ст. 1, п. 5 ст. 10 ГК РФ.

Однако несмотря на наличие вышеобозначенной взаимосвязи российские суды нередко рассматривают эстоппель в качестве принципа ^{[16, 17]}, что на наш взгляд не совсем корректно. В это связи всецело согласимся с позицией Д. О. Тузова, согласно которой идея недопустимости противоречивого поведения в гражданских правоотношениях «…никогда не была и не является сейчас общим принципом или вообще императивным предписанием ни в континентальном, ни в англосаксонском праве, … ее значение может состоять лишь в том, чтобы служить толкованию принципа добросовестности, указывая одну из конкретных разновидностей поведения (наряду, например, с шиканой или обходом закона), которое при определенных условиях может рассматриваться как недобросовестное.» ^[1]. Фактически, запрет противоречивого поведения выступает одним из проявлений принципа добросовестности, тем самым, нормы ГК об эстоппеле можно представить в качестве второго уровня «детализации» данного принципа.

По мнению Н.С. Лашкова, российская интерпретация эстоппеля «представляет собой лишь частный случай применения правил о добросовестности и запрета на злоупотребление правом...» ^[18]. Ученый полагает, что поскольку общей эксцепции о добросовестности более чем достаточно для ограничения недобросовестного поведения участников гражданского оборота и обеспечения баланса их интересов, постольку необходимость рецепции английского эстоппеля в отечественное право отсутствует ^[18]. В этой связи позволим себе небольшую ремарку. Стремление законодателя к заимствованию лучших зарубежных практик, способных обогатить отечественный правопорядок, без учета его культурно-исторического контекста, с одной стороны, и всестороннего и обстоятельного сравнительно-правового исследования, которое бы учитывало социально-экономические, исторические и политические предпосылки появления того или иного правового явления в зарубежном праве, а также его эволюцию, вряд ли сможет обрести поддержку, как в рядах представителей юридической науки, так и у самой жизни.

Таким образом, в результате проведенного исследования мы пришли к следующим выводам. Так называемые нормы ГК РФ об эстоппеле (п. 5 ст. 166, п. 2 ст. 432, п. 5 ст. 450.1) представляют собой частный случай доктрины непротиворечивого поведения, известной континентальному правопорядку максимой «venire contra factum proprium nulli conceditur», которая, в свою очередь, выступает проявлением одного из основополагающих принципов гражданского права – принципа добросовестности. В связи с этим, с одной стороны, некорректно обозначать вышеуказанные нормы – эстоппелем, поскольку, во-первых, даже в англо-американской традиции многообразие видов эстоппеля не позволяет рассматривать его в качестве универсального принципа, а, во-вторых, то, что в англо-саксонской традиции понимается под эстоппелем не соответствует его российской интерпретации. С другой стороны, являясь частью романо-германской правовой семьи, отечественному правопорядку нет необходимости заимствовать чуждые правовые явления, особенно тогда, когда схожие правовые конструкции не только можно обнаружить в глубине веков, но и проследить их эволюцию в лоне континентальной системы права, к которой относится и Россия.