Об истоках криминальной антропологии. Дискуссия о мономании (моральном помешательстве)

В современной криминологии, как в отечественной, так и в западной, принято считать, что основателем одного из старейших и влиятельнейших направлений в данной науке – антропологического – является знаменитый итальянский врач-психиатр Чезаре Ломброзо (1835-1909 гг.). Однако и в дореволюционной ^{[1, с.11]}, и в советской ^{[2, с.39]}, и в современной ^{[3, с.21-22]} литературе по истории развития уголовно-антропологического направления высказывались и иные точки зрения по этому вопросу. На наш взгляд, за отправную точку в данном случае необходимо принять начало широкой научной дискуссии о феномене «мономании» или «морального помешательства», датируемое рубежом XVIII и XIX столетий.

Однако первоначальное пробуждение интереса к проблеме психофизической обусловленности склонности отдельных лиц к совершению общественно-опасных проступков определенного свойства (краж, поджогов, половых посягательств, причинения телесных повреждений, вплоть до убийства и др.) происходит более чем за два столетия до появления работ Ломброзо. Что движет такими лицами? Преступники они или сумасшедшие? Как это определить? Где проходит граница между безумием и трезвым расчетом? Судя по анализу научной литературы того времени, первый шаг к постановке таких вопросов был сделан учеными-медиками из Германии.

Так, Михаил Эттмюллер (1644-1688 гг.) приводит в своем труде, датируемом концом XVII в., два примера из сочинений швейцарца Феликса Платера (1536-1614 гг.), один из которых касается матери, которая периодически страдала от желания убить своего ребенка. В другом фигурировала женщина, часто испытывавшая желание богохульствовать. Тем не менее, им обеим удавалось противостоять необъяснимому порыву, который время от времени преследовал их ^{[4, с.618-619]}. Первым же учёным, лично наблюдавшим течение подобной болезни и описавшим её клинические проявления, считается знаменитый французский врач-психиатр Филипп Пинель (1745-1826 гг.), назвавший её «бешенством без повреждения познавательных способностей» или «манией без бреда» ^{[5, с.108]}. Пинель писал, что был очень удивлен, «видя, что многие сумасшедшие, ни в какое время не показывают никакого повреждения умственных способностей, а оказывают только побуждение к неистовству, как будто бы повреждены были одни страсти» ^{[5, с.108]}.

Работу Пинеля в данном направлении продолжил его ученик Жан-Этьен Доминик Эскироль (1772-1840 гг.), предложивший именовать описанную Пинелем форму частичного помешательства «мономанией» ^{[6, с.5]}, и этот термин сразу «прижился» в психиатрической науке того времени. Изначально Эскироль выделил несколько видов мономании (ипохондрическая, религиозная, эротическая, суицидальная и убийственная), различаемых, соответственно, в зависимости от «объекта бредовых идей» ^{[6, с.5]}. В то же время, говоря о мономане-убийце, Эскироль полагал, что в одном случае им руководят «ложные рассуждения или бредовые страсти», а в другом случае мономан-убийца «не имеет заметного нарушения интеллекта или чувств. Его ведет слепой инстинкт, что-то неопределимое, что заставляет его убивать даже тогда, когда его совесть предупреждает его об ужасе деяния, которое он собирается совершить…» ^{[6, с.6]}.

В дальнейшем Эскироль существенно расширил свою концепцию «частичного помешательства» или «мономании», т.е. психоза, соединяющегося с бредом при ясном сознании. Прежде всего он дал определение мономании как «хронической душевной болезни мозга без лихорадки, характеризующейся частичным расстройством интеллекта, чувств или воли» ^{[7, с.332]}. В зависимости от поражения этих трёх сфер человеческого сознания, Эскироль выделил три формы мономании: интеллектуальную («больные исходят из ложного принципа, из которого логическим путем делают верные умозаключения, которые видоизменяют их чувства и волевые акты»); аффективную (чувственную) («мономаньяки не лишены рассудка, но их чувства и характер извращены; правдоподобными мотивами и хорошо аргументированными объяснениями они извиняют нынешнее состояние своих чувств и оправдывают странность и неуместность своего поведения») и инстинктивную мономанию («мономанию без бреда»), характеризующуюся повреждением воли («пациент необычно увлечен действиями, которые не диктуются ни разумом, ни чувствами и обличаются совестью, однако воля не в состоянии им противостоять; действия получаются непроизвольными, инстинктивными, неудержимыми…» ^{[7, с.332]}. Эскиролем было также описано несколько разновидностей мономании: эротической, резонирующей, пьянства, поджигательства (пиромании) и убийства ^{[7, с.346-393]}.

В этот же период времени свои исследования в области изучения психических отклонений, причин их возникновения и форм проявления осуществлял и английский медик Джеймс Коулз Причард (1786-1848 гг.). В качестве методологической основы он использовал труды немецкого врача и философа Йоганна Кристиана Августа Гейнрота (1773-1843 гг.) – основателя психосоматического направления в медицине. Первоначально Причард предложил своим читателям достаточно стройную классификацию душевных болезней, включающую в себя две основные их формы – «моральное безумие» и «безумие интеллектуальное». Первую он определил, как «болезненное извращение естественных чувств, привязанностей, склонностей, характера, привычек, нравственных наклонностей… без каких-либо значительных расстройств или дефектов интеллекта, или навыков и способностей, и, прежде всего, без каких-либо безумных иллюзий или галлюцинаций» ^{[8, с.6]}. Во второй форме проявления болезни Причард выделил три её разновидности: «мономанию или частичное безумие» («при котором понимание частично нарушено или находится под влиянием какой-то конкретной иллюзии, относящейся к одному предмету…, в то время как интеллектуальные способности по отношению к остальным предметам оказываются в значительной мере незатронутыми»); «манию или бредовое безумие» («при котором понимание обычно нарушается; способность рассуждать, если она не потеряна, запутана и ход её нарушен; разум находится в состоянии болезненного возбуждения и индивид говорит нелепости в отношении каждого предмета, на котором сосредоточивает внимание в конкретный момент») и «инкогеренцию или деменцию» ^{[8, с.6]}.

Продуктивность идеи Причарда о целесообразности выделения различных форм «частичного помешательства» на основе такого критерия, как пораженность интеллектуальной, или, наоборот, эмоционально-волевой (моральной) сфер сознательной деятельности человека, была оценена американским ученым-медиком Исааком Рэем (1807-1881 гг.), также выделявшим две формы «мании» – «интеллектуальную» и «моральную», причем каждую из них он подразделил на «полную» и «частичную» ^{[9, с.71]}. Описание полной моральной мании, данное Рэем, практически полностью совпадало с признаками «морального безумия» Причарда ^{[9, с.170-173]}, а при частичной моральной мании, писал он, «затрагивается способность, побуждающая человека к действию посредством своего рода неотразимого инстинкта, и, в то же время, он сохраняет наиболее совершенное сознание о неуместности и даже чудовищности своего поведения…» ^{[9, с.186-187]}.

Примечательно, что и сам Причард в своих более поздних трудах признал факт поражения интеллектуальной сферы и при моральном помешательстве, сделав это, однако, не под влиянием идей Рэя, а, скорее, учтя замечания Эскироля ^{[7, с.234]}. Так, в работе 1842 г. Причард выделял среди т.н. «пограничных», неявных форм психического расстройства «моральное помешательство», «мономанию» и «инстинктивное безумие» ^{[10, с.19-21]}. Теперь, давая определение первой из указанных форм, он писал, что «это расстройство, симптомы которого проявляются только в состоянии чувств, привязанностей, характера, а также в привычках и поведении человека или в проявлении тех умственных способностей (курсив наш. – Д.Б.), которые называются активными и моральными силами разума» ^{[10, с.30-31]}. Трактовка второй формы – мономании – не изменилась, а в случае инстинктивного безумия, как писал автор, «воля иногда находится под влиянием импульса, который внезапно приводит человека к совершению действий самого отвратительного свойства, при этом какие-либо мотивы для их совершения отсутствуют. Такое побуждение сопровождается пониманием; но в некоторых случаях оно непреодолимо; несколько мне известно, люди, которые чувствовали приближение этого расстройства, принимают меры предосторожности против самих себя» ^{[10, с.86-87]}.

Из всего этого множества определений и классификаций заболевания, первоначально обозначенного Пинелем как «мания без бреда», наибольшее распространение и признание в научном мире получил термин Эскироля «мономания», причем в первоначальной классификации её форм: резонирующей и инстинктивной. Существовала точка зрения, в том числе и в отечественной литературе сер. XIX в., в соответствии с которой автором данной классификации следует считать Шарля Кретьена Анри Марка (1771-1841 гг.) ^{[11, с.102-103]}. Между тем, в трудах, предшествовавших выходу в свет сочинений Марка, четко указывается на первенство Эскироля в данном вопросе ^{[12, с.216]}. Кроме того, и сам Марк, судя по содержанию его работ, не приписывал себе особых заслуг по части выявления и описания данных форм мономании ^{[13, с.259]}.

В связи с тем, что довольно часто действия лица, совершенные в приступе мономании, являлись общественно опасными и, соответственно, зачастую содержали признаки конкретных составов преступлений, научную дискуссию о сущности мономании и формах её проявления неизбежно сопровождал и спор о степени вменяемости мономана и возможности его уголовной ответственности. Разброс мнений в данном случае был значительный и зависел он, прежде всего, от тех форм «однопредметного помешательства», которые признавал каждый участник дискуссии, а также от наличия принципиальной возможности расстройства интеллекта при определенной форме и степени такого расстройства.

Так, автор первого российского учебника по судебной медицине Сергей Алексеевич Громов (1776-1856 гг.)отрицал возможность существования «бешенства без помешательства ума», т.е. инстинктивной мономании, допуская лишь «однопредметное помешательство ума», т.е. резонирующую мономанию (по классификации Эскироля) ^{[14, с.234]}. Наличие же данного психического отклонения, полагал он, «не лишает человека всех гражданских прав его; но зато и не освобождает его совершенно от наказания за совершенные преступления, если только дело не касается до того предмета, на котором он помешался, и, если ложное об них представление не нарушает правильности прочих суждений…» ^{[14, с.238]}. И только «общее помешательство ума как, с одной стороны, делает человека вовсе неспособным к отправлению не только общественных, но и своих собственных дел, так, с другой, уничтожает всякую ответственность за противозаконные действия» ^{[14, с.238]}. Судя по критериям невменяемости лица при однопредметном помешательстве, сформулированным Громовым, фактически при данной форме заболевания её констатация была исключена.

Некоторые немецкие исследователи, а именно Й. К. Гейнрот и Йоганн Кристоф Хоффбауэр (1766-1827 гг.), признавали существование инстинктивной мономании, т.е. заболевания, проистекающего «исключительно из болезненного возбуждения страстей и чувств», когда «разум, – по словам Хоффбауэра, – теряет свою власть в силу страстей и действий, посредством которых они проявляются, до такой степени, что индивид не может ни покорить первое, ни воздерживаться от последнего» ^{[9, с.174]}. Однако, – как полагал тот же автор, – «из этого не следует, что он может не обладать своими чувствами, просто, для того, чтобы противостоять порывам страстей, недостаточно, чтобы разум передавал свои советы, мы должны также обладать необходимой силой, чтобы подчиняться им. Маньяк может правильно судить о своих действиях, не будучи в состоянии подавить свои страсти, и воздерживаться от актов насилия, к которым они побуждают его (курсив наш. – Д.Б.)» ^{[9, с.174]}. Отсюда, по мнению Хоффбауэра, уголовная ответственность инстинктивного мономана возможна, если он, выражаясь терминологией современного уголовного права, осознает противоправность и общественную опасность своих действий, несмотря на то, что не может противостоять инстинктивному порыву их совершить.

Третья и, отметим, самая распространенная в тот период точка зрения, заключалась в том, что вне зависимости от формы мономании, лица, у которых констатировано наличие подобного заболевания, должны освобождаться от уголовного преследования. Эту позицию отстаивали сам Эскироль, его ученик Этьен-Жан Жорже (1795-1828 гг.) ^{[15, с.15]}, немецкий ученый Кристиан Генрих Адольф Генке (1793-1858 гг.) ^{[16, с.249]}, уже упомянутые авторы Марк, Рэйи др. Все эти исследователи полагали, что даже в случае инстинктивной мономании сохраняется лишь видимость ненарушенности интеллектуальной функции. Поскольку «в бешенстве…, – как писал, например, Генке, именуя так инстинктивную мономанию, – равно, как и в настоящей душевной болезни, существенное состоит в уничтожении самопознания, а, следовательно, разума и свободы, то ни бешенство без помешательства разума, ни мания без расстройства души быть не могут» ^{[16, с.249]}. «Врач при суждении о припадках сего рода бешенства без видимого расстройства употребления разума, не должен заблуждаться, потому что при том нет открытого душевного расстройства. Ибо хотя доказать можно, что человек рассуждал, был ласков в обращении до наступления припадка убийственного бешенства, и, хотя даже сам предостерегал от оного, но сие не доказывает еще, что он во время самого припадка имел употребление разума и свободу самоопределения. Без сего же ни вменение, ни наказание за противозаконные поступки не могут иметь места» ^{[16, с.250-251]}.

Наконец, существовала еще одна позиция по рассматриваемому вопросу, которую, например, занимал российский медик Алексей Назарович Пушкарев, заявивший о наличии особой группы заболеваний, заключающихся в «нарушении согласия между волей и разумом» при реальном, а не мнимом сохранении своих функций последним ^{[11, с.75]}. «Болезни воли, – писал он, – характеризуются явной нелепостью действий или поступков человека, который, вполне осознавая нелепость эту, не может воздержаться от совершения сих поступков» ^{[11, с.75]}. «Болезни сии, – полагал Пушкарев, – не всегда непременно обнаруживаются одним злодеянием, но часто и самыми безвредными для общества действиями больного» ^{[11, с.82]}, приведя в своей работе ряд примеров как первого, так и последних. Примечательно, что, исключая возможность вменения в вину лицам, страдающим болезненными поражениями воли, совершенных ими общественно опасных деяний, Пушкарев высказал и достаточно подробно обосновал свое мнение о том, что подобный шаг не противоречил требованиям тогдашнего уголовного и уголовно-процессуального законодательства Российской империи ^{[11, с.152-159]}.

Вполне естественно, что наибольшие затруднения у практикующих юристов и врачей должна была вызвать диагностика и оценка степени вменяемости лица с признаками инстинктивной мономании – заболевания с наименее выраженными, «расплывчатыми» признаками расстройства психики. В целях разрешения этой серьезной практической проблемы, в работах многих вышеуказанных авторов содержится указание на отличительные признаки данной формы заболевания, отмеченные ими на основе следственной и судебной практики того времени. Несмотря на достаточно сжатый, тезисный характер их описания, следует вкратце их перечислить.

Первое. В анамнезе лица часто фиксируется: наличие среди предков, в том числе и по боковым линиям, родственников, страдавших психическими заболеваниями; факт разительной перемены характера и привычек в результате какого-либо эмоционального потрясения (например, смерти любимого родственника), или физического увечья (повреждение головы), или заболевания (приступы паралича, лихорадки или воспаления и др.) ^{[10, с.33]}.

Второе. Часто отмечаются: склонность лица к ипохондрии; страдание эпилептическими или истерическими припадками; хронические заболевания головного мозга или желудочно-кишечного тракта ^{[12, с.222]}.

Третье. Признаком инстинктивного импульса выступают: покраснение лица, вздутие вен, пульсация сонной артерии, сверкающие глаза, проявление раздражительного беспокойства ^{[17, с.6]}. Подобный импульс возникает часто при виде смертоносного оружия, или в условиях благоприятствующей совершению общественно опасного деяния обстановки, либо как следствие возникновения чувства отвращения к жертве и т.д. ^{[9, с.230]}.

Таковы, в общих чертах, основные положения учения о мономании (моральном помешательстве), в разработке которого приняли участие, можно сказать, все представители передовой научной мысли в области зарождающейся судебной психиатрии. Также не будет выглядеть преувеличенным заключение о том, что именно научный диспут о данном феномене стал первым шагом к обретению самостоятельности данной наукой. С не меньшей уверенностью следует констатировать, что эта дискуссия (а отнюдь не выход в свет работ Ломброзо) стала начальным этапом формирования криминальной антропологии – одного из двух ведущих направлений криминологической науки (наряду с социологией преступности). Следующий значительный этап развития данного направления – появление доктрины «вырождения» – неразрывно связан с предыдущим и также заслуживает отдельного анализа.