Метакритика художественной манеры письма: Венедикт Ерофеев о Владимире Маяковском

Безруков Андрей Николаевич ORCID: 0000-0001-7505-3711 кандидат филологических наук доцент, Уфимский университет науки и технологий (Бирский филиал) 452455, Россия, Республика Башкортостан, г. Бирск, ул. Интернациональная, 120-В Bezrukov Andrey Nikolaevich PhD in Philology Associate Professor, Ufa University of Science and Technology (Branch in Birsk) 452455, Russia, Republic of Bashkortostan, Birsk, Internatsionalnaya str., 120-V, sq. 9 in_text@mail.ru Другие публикации этого автора

Языковое и стилистическое мастерство Венедикта Ерофеева как одного из видных представителей русского авангарда и постмодернизма, на наш взгляд, заслуживает большего и пристального внимания исследователей. Не вызывает сомнений факт преемственности в творчестве Вен. Ерофеева литературных традиций XVIII-XIX веков. Следует отметить также следование писателя-экспериментатора ряду веяний начала ХХ века, о чем говорят критические ^{[1, 2, 4, 8, 13, 14, 15, 16]} и автобиографические источники, так или иначе обращенные к объемной оценке указанного автора.

Проза Венедикта Ерофеева требует внимательного прочтения, строгой верификации. При этом не стоит забывать и про метатекст, продуцируемый в русле авторского дискурса. Ерофеевская манера письма слагается из целого ряда номинаций, эстетических предпочтений, трансформации «собственно своего», «нарочито чужого». Целью данной работы становится детальный анализ ранее неизученного, научно непрокомментированного текста вступительного сочинения Венедикта Ерофеева, написанного им в июле 1961 года при поступлении на заочное отделение филологического факультета Владимирского государственного педагогического института. На наш взгляд, расшифровка и комментирование стилистической манеры, филологического языка, способа мышления Венедикта Ерофеева принципиально невозможны без оценки его ранних произведений, даже в заданно формальном сегменте.

Предлагаемый анализ вступительного сочинения актуален тем, что он позволяет объективировать умение Венедикта Ерофеева непредвзято оценивать литературно-эстетические координаты, предполагать, доказывать и устанавливать наиболее существенные приметы избранного художественного дискурса. Творческая работа есть попытка дешифровать проблему «личного и общественного» в поэме Владимира Маяковского «Хорошо!». Вен. Ерофееву удается показать концептуальную масштабность фигуры поэта начала ХХ века, бывшую символом культурных изменений, рупором модернистских манифестов, образцом нарождающегося взгляда на мир.

Эстетические искания будущего писателя-постмодерниста, конечно же, связаны с литературной классикой более ранних периодов. Но не заметить совпадения его поэтики с поэтикой Игоря Северянина, Константина Бальмонта, Александра Блока, Валерия Брюсова, Осипа Мандельштама, Федора Сологуба, Андрея Белого, Саши Черного, Владимира Маяковского просто невозможно. Не стоит считать это формальным диалогом. Это серьезная интеллектуальная беседа, акцентированная на эстетическое, культурное, нетривиальное, вневременное. У Ерофеева при столь большом потенциале интересов (философия, религия, политика, история) литературная контаминация ^[3] всегда была в привилегии. Собственно и знают его по литературным текстам: «Москве – Петушкам», «Благой вести» ^{[5, с. 69-78]}, «Вальпургиевой ночи…». Даже дневниковые записи (так называемые тетради) и те построены как конспекты литературоведческих трудов, философских и общекультурных ^[10] изысканий.

Вступительное сочинение «Личное и общественное в поэме Маяковского «Хорошо!» является, пожалуй, одним из самых ранних сохранившихся оттисков формирующейся манеры письма Вен. Ерофеева. Будущий автор постмодернистской эпохи для жанра сочинения выбрал и особый вид композиции, которая есть продуманный вариант филологической рецепции поэмного текста поэта-футуриста нового времени, в которое и создавалось произведение. Следует отметить, что аттестационная комиссия оценила ерофеевский текст высшим баллом – «отлично». Соответственно, и форма, и содержание были совмещены грамотно, продуманно, с нарочитым желанием показать свою собственную позицию относительно и В.В. Маяковского, и его поэмы «Хорошо!».

Письменная работа Вен. Ерофеева носит явно гуманитарный, особо филологический оттенок. Автор создает текст по достаточно неординарной исследовательской схеме: от эмоционально чувственной фиксации переживаний Владимира Маяковского до верификации положений синтеза личного и общественного порядка, изображенного в поэме «Хорошо!». Таким образом, от внешней эмпирики логика мыслей стремится к фактографике.

Сочинение анонсировано эпиграфом:

«Это было

с бойцами

или страной,

Или в сердце было

в моём» ^{[11, с. 22]}.

Процитированные строчки уместно предваряют разрешаемую основную мысль автора письменной работы. Они точечно обозначают функциональную эстетическую нагрузку сказанного Владимиром Маяковским. Динамика мыслей, переживаний и чувств «от общественного» к «личному» и наоборот есть онтология мыслей поэта-модерниста. Для Владимира Маяковского события Октября по истечении десяти лет (поэма написана в 1927 году) переосмыслены, оценены иначе. Это не могло пройти мимо пытливого ума и творческого мышления Венедикта Ерофеева. Строки эпиграфа синтезируют имманентный предел рецепции и внешне событийные грани происходящего, здесь частность фигур, здесь в целом страна, здесь сам поэт, поэт как знаковая фигура. Примечательно, что, не имея профессиональной подготовки, Венедикт Ерофеев уверенно находит эти параллели, намечает объективность оценки поэмы в контексте современности. Вероятно, такое чутье было заложено в психотипе личности Ерофеева, это качество в последующем, несомненно, будет приносить свои плоды.

Ряд позиций сочинения являются прямыми, буквальными, точечными. Как следует из начала работы, историческая справка нужна Вен. Ерофееву для конкретизации темы и жанра. Переход от формальных примет – номинация формы – сделан в содержательно-сюжетный пласт: «Эта поэма – взволнованное повествование о подготовке и проведении революции, о борьбе молодой Советской республики с иностранной интервенцией, о восстановлении народом своего хозяйства в тяжёлые годы разрухи и, наконец, о торжестве социалистических начал и о необозримых перспективах, открывающихся перед страной» ^{[11, с. 22]}. Охват и масштаб оценки продуман и концептуально выверен; хронологически Венедикт Ерофеев ведет как свою мысль, так и мысль потенциального читателя. Для последнего интенция Ерофеева расширяет мыслимые границы поэмы В.В. Маяковского, делает ее удобнее для чтения и понимания. Особого внимания в тексте сочинения заслуживает специфика и утонченность оценочной лексики, необычайно уместно, по автору, звучит сочетание «взволнованное повествование». Постреволюционные годы переживаются Вен. Ерофеевым как бы вместе с основными фигурами и участниками тех далеких событий. Факторы художественности, образности подчеркнуты правильно и точно. Для литературного текста, конечно же, необходима типизация, умение автора уловить традиционное и намечающееся, это Ерофеев и отмечает рядом сильных позиций в своем сочинении.

Принцип структурности, усиления акцента на особой эмоциональности поэмы «Хорошо!» фиксирует Вен. Ерофеев далее: «Поэма не является… сухим протоколом событий, рассказом постороннего и безразличного наблюдателя» ^{[11, с. 22]}. Контраст «протокольного», «сухого» и «личного», «чувственного» угадывается в перспективе оценки. Потенциальный студент мысль, что «поэт не скрывает своего личного отношения к изображаемым вещам и событиям», будет далее редуплицировать в своем собственном творчестве. Например, в «Записках психопата», поэме «Москва – Петушки», «Благой вести», «Моей маленькой лениниане». Драматургические же эксперименты Венедикта Ерофеева были построены в отличной от названных текстов манере.

Злободневно и теоретически правильно звучит в сочинении Венедикта Ерофеева раскладка «фигуры автора», абитуриент понимает ее многогранно, сферически. На примере яркой формы модернистского письма отмечается, что «В каждой строке поэмы присутствует сам Маяковский, на любой из её страниц слышен авторский голос, то страстный и гневный, то насмешливый, то бодрый и торжествующий» ^{[11, с. 22]}. Эмоциональная составляющая ерофеевского текста допускает колебания поэтического дарования Владимира Маяковского, его естественность, семиотическую открытость, желание преодолеть сложности жизни, при этом достигнуть результата торжества истины. В едином ритме оценки Венедикт Ерофеев пытается предопределить специфику, конкретизацию жанра «Октябрьской поэмы» Маяковского: «Поэму… справедливее назвать лирической исповедью поэта, чем эпическим повествованием» ^{[11, с. 22]}. Подобная ремарка не есть сингулярный тезис, это позиция исследователя, некая установка реципиента. Потенциал вступительного сочинения, на наш взгляд, в том, что оно при формальной дробности все же представляет собой единый текст, текст ориентированный на целостное представление о поэме как имманентном синтезе индивидуального, типичного и абсолютно своего.

Рациональная дробность сочинения «Личное и общественное в поэме Маяковского «Хорошо!» на блоки-мысли подтверждается как теоретическими знаниями, так и прекрасной эмпирикой оценки. Венедикт Ерофеев проставляет необходимые промежуточные итоги своим рассуждениям, включая обороты типа «таким образом», «следует отметить» и т.д. Нарочито правильно звучат дублирующие друг друга тезисы о том, что «Личное… пронизывает всю поэму. Но голос автора-это не только его индивидуальный голос, это голос каждого советского патриота» ^{[11, с. 22]}. Соответственно, мысль сконцентрирована только на возможном раскрытии темы работы, постоянном наращивании аналитического звена и объективного факта. Ерофеев умело обращается к опыту рецептивной оценки. Владимир Маяковский, действительно, воспринимался фигурой обобщения, знаком революции, «ее рупором, голосом». Но поворот в новое русло все же делается, и осуществлен он весьма умело: «Его [Маяковского] устами говорит весь народ, радующийся успехам своей молодой республики. То, что «было с бойцами или страной», было в сердце поэта» ^{[11, с. 22-23]}. Лирическая основа в данном случае расширяется до серьезной эпической картины понимания происходящего, до непоколебимой метафизической вершины.

Парцелляция, дробность фразы сближает размышления Венедикта Ерофеева с логикой мысли поэта, раскрепощая при этом читателя. Настроиться на нужную волну оценки позволяют изображенные факты послереволюционного времени, это и «предательская политика Временного правительства», и «залп «шестидюймовки «Авроровой», и «гражданская война», и «трудовые субботники». Все перечисленное, как видим из текста сочинения, «поэт любит» ^{[11, с. 23]}. Соответственно, тема эмоциональной, чувственной реакции Маяковского на исторические переломы также вносится в пределы ерофеевского исследования. Объективность анализу поэмы «Хорошо!» придают частые цитации из лирического текста, они даны не сплошной купюрой, но точной иллюстрацией к сказанному, предполагаемому («громадьё», «шаги саженьи», «в работу и сраженья»).

На наш взгляд, особо представлена в сочинении «любовь поэта», она как бы имеет частный тон, одновременно с этим и «доступна общему делу», так как «поэтический труд вливается в общий труд республики, наполняет его сердце заслуженной гордостью» ^{[11, с. 23]}. Манифестом в стиле Маяковского выглядит центральный абзац сочинения, в нем вновь сливаются, по Ерофееву, стихийное, массовое, личное, имманентное: «Автор неотделим от своего народа и в боях с врагом, и в «сплошной лихорадке буден». Он готов идти с ним «на жизнь, на труд, на праздник и на смерть» ^{[11, с. 23]}. Как верно выглядит мифология жизни, как правильно онтологически все совмещено. Не отделяет Венедикт Ерофеев образ/фигуру Владимира Маяковского от нормальности жизни, вероятно, он уже и не символ, знак истории, культуры – он человек. Ноты эмоциональной динамики манифестированы в поэме «Хорошо!», отмечает это и Вен. Ерофеев: «Личное» у Маяковского никогда не становится камерным. Его заботы и думы – это одновременно думы каждого советского человека. Его радость – общая народная радость» ^{[11, с. 23]}. Циклизация мыслей позволяют автору работы приблизиться к новым пределам оценки всего творческого наследия Владимира Маяковского – поэта сложной и непростой судьбы, и это не случайно, а важно и нужно, ибо «литература в России всегда была очень популярна и пользовалась огромным уважением» ^{[9, c. 95]}.

Выверенная работа с местоименными формами («я», «мой», «моя», «моё») вновь позволяет акцентировать базис внимания именно на «личном». Новые семантические коннотации появляются, исходя из правильной оценки контекста поэмы «Хорошо!». Венедикт Ерофеев чувствует поэта на ментальном или же сакраментальном уровнях: «Мои дома», «моя улица», «моя милиция», «мои депутаты» – эти сочетания, настойчиво повторяющиеся в поэме и кажущиеся почти дерзкими, в действительности очень естественны» ^{[11, с. 23]}. Настолько близки по духу новаций эти, на первый взгляд, разные художники слова. Принцип замещения, принцип маски внутренне понятен Венедикту Ерофееву, он схватывает этот прием, Ерофеев понимает поэта-футуриста как самого себя. В данном случае уловить и признать мастерство Владимира Маяковского получается у Венедикта Ерофеева легким сближением «я» и «мы», тождеством личного и общественного, неразделимостью внутреннего и внешнего. Миропорядок в подобной раскладке предстает абсолютно другим, другой видится и фигура поэта. Пожалуй, главное, чего достигает Ерофеев в оценке текста «Хорошо!» – это высветить глубинный стержень неформального, при столь частой оценке творчества Маяковского с чисто внешней стороны.

Следует отметить, Венедикт Ерофеев тонко понимает, что Маяковскому было трудно в начале ХХ века показывать все «свое». Как отмечается в тексте, «Маяковский, поэт советской эпохи, вносит новое в поэтическое понимание связи личного и общественного» ^{[11, с. 23]}, хотя делать это, порой, приходилось, преодолевая эстетические барьеры. Поздний период творчества поэта был сложным, мучительным, противоречивым. Исторический, культурный контекст служит у Венедикта Ерофеева подтверждением этой мысли. Для Н.А. Некрасова и А.С. Пушкина, например, единство их интересов с интересами народа необходимо предполагало ненависть к существующему режиму и к ложной официальной идеологии. Маяковский, напротив, уже не отделяет «общественное» от «государственного», «государственное» от «личного» ^{[11, с. 23]}, он как бы ориентирует читателя на новый виток формирования человеческой мысли, становления неординарного взгляда.

Отсылки к литературной традиции XIX века сделаны в рамках не столько программных имен и фамилий, формальной догматики написания сочинений, сколько в режиме разверстки глубины прочтения пушкинских и некрасовских текстов. Завуалировано Венедикт Ерофеев выводит на политические размышления, на желание верифицировать правду искусства. Предлагает подумать о связи/диалоге поколений, выявить смежность и непохожесть одного времени на другое. У Ерофеева будут далее по личной судьбе сложности с правительством, властью, режимом, он часто будет думать об этом. Свидетельством этому являются «Дневниковые записи» («Записные книжки»), в которых многое сказано о его отношении к данной проблеме. Как художник, как писатель он понимал, что говорить открыто надо, но «как» и «где» – большой вопрос. Схожесть подобных интенций смысла/оценки связывает его с фигурой Маяковского, творчество которого он неслучайно выбрал для зачетного сочинения в ВУЗ. Проступает в оценке темы власти и сам Ерофеев: «Интересы и воля его народа находят лучшее выражение в политике его власти, его Хартии, той партии, которая «направляла, строила в ряды» движение народных масс и чьё мудрое руководство революцией на всех её фронтах даёт поэту право быть уверенным в могуществе того отечества, «которое будет» ^{[11, с. 23-24]}. Собственный взгляд и позиция очень четко определены в этих строках, но Вен. Ерофеев не уходит от основной магистрали повествования, он спектрально расширяет выводы, углубляет итоги. В этом, безусловно, и научно-практическая новизна, и перспектива дальнейшей оценки творчества Маяковского, и пролонгация темы «поэт и власть», «поэт и толпа», «поэт и народ», «поэт и время» и т.д.

Итоговые мысли, включенные в рамку ерофеевского текста, звучат контрастом. Они точечно обозначают геополитический, литературно-критический уровни. Как отмечается в тексте, «органического слияния личного и общественного не могут постичь многие апологеты буржуазного искусства, толкующие о «безликости» и «фальши» нашей поэзии, о духовном «нивелировании», о «подавлении творческой инициативы» ^{[11, с. 24]}. Финал сочинения выглядит не фрагментом обвинительной, декларативной речи, но объективной данностью, которая на протяжении всей работы доказывалась и расширялась. Вероятно, Ерофеев придерживается принципа, что «человек всегда должен думать о самом важном для себя и для других… Надо быть открытым к людям, терпимым к людям, искать в них прежде всего лучшее» ^{[12, с. 12]}. При этом строгий приговор также и эмоционален, и чувственен, и решителен. Для автора слова «безликость», «фальшь», «подавление творческой инициативы», конечно, близки в общей оценке социалистического реализма, стандарта большой литературы 1930-1950-х годов. Но не весь литературный процесс первой половины века был таким. Ерофеев знает, о чем говорит, его литературные настроения и опыты формировались под воздействием качества, к которому он относит и позднее творчество Владимира Маяковского: «Поэма… «Хорошо!» – лучшее опровержение… злостных и истасканных измышлений» ^{[11, с. 24]}. Художественная манера Маяковского очень точно оценена Ерофеевым, весьма удачно показана для дальнейшего изучения.

Таким образом, сочинение Венедикта Ерофеева на тему «Личное и общественное в поэме Маяковского «Хорошо!» демонстрирует особую филологическую грамотность, тонкую наблюдательность, аналитический склад ума, литературоведческую утонченность. Текст работы, не такой большой по объему, раскрывает цельно потенциал автора. Органика наличной структуры в том, что мысли Ерофеева наслаиваются друг на друга, при этом не мешают следить за раскрытием основного образа сочинения – «революционного автора», «Владимира Маяковского», «рупора истории начала ХХ века». Думается, что основная тема работы настолько объемно раскрыта, как следствие, новые изыскания будут автоматически дополнять сформированный исследовательский диалог. Владея основной базой литературоведческих понятий, Венедикт Ерофеев сознательно не прибегает к какой-либо четкой методологии оценки. Он как бы трансформируется в концепированного читателя, «который увидит в произведении не только личного автора, но и множество субъектов, сознание целой эпохи, хор голосов, создавших произведение» ^{[7, с. 20]}. Ерофеевская рецепция строится как самостоятельная программа объективного анализа сказанного серьезным поэтом ХХ века. Метакритика стиля, манеры Маяковского в сочинении дается не только с позиций точечной оценки текста, но и с воззрений интенсивного редуцирования смысла.

Также следует обозначить, что анализ поэмы Владимира Маяковского «Хорошо!» дал возможность Венедикту Ерофееву показать не только стандартность/нестандартность формы, специфику/новатику авторского языка, реальность/ирреальность сюжетики, но и погрузиться, принять эстетические колебания всей русской литературы. Контекст истории, сбив времен, широта мировоззренческих принципов верифицированы во вступительном сочинении Венедикта Ерофеева. И все же существенным и главным в ерофеевской работе является, конечно же, неповторимость его мышления и стиля, комбинаторика идей, пропозиция взгляда на вневременные концепты, метафизические понятия. Для Венедикта Ерофеева – это, конечно же, свобода, творчество, жизнь, любовь, счастье, вера, общество и, конечно же, сам человек. Нестандартный тип оценки поэзии Владимира Маяковского позволил Ерофееву поддержать преемственность ^{[6, с. 24-31]} литературных магистралей между XIX и ХХ веком, погрузиться в бесконечный эстетический, культурный диалог, который будет сохранять сам.