Политические и социально-экономические предпосылки административно-правовой реформы в степном крае в 20 - 30-х гг. XIX в.

Безвиконная Елена Владимировна доктор политических наук, кандидат исторических наук доцент, кафедра правоведения, государственного и муниципального управления, Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования "Омский государственный педагогический университет" 644050, Россия, Омская область, г. Омск, ул. 2-џ поселковая, 53-б, кв. 50 Bezvikonnaya Elena Vladimirovna Associate Professor, Department of Jurisprudence, State and Municipal Administration, Federal State Budgetary Educational Institution of Higher Education "Omsk State Pedagogical University" 644050, Russia, Omskaya oblast', g. Omsk, ul. 2-џ poselkovaya, 53-b, kv. 50 grisha.bezvickonny@yandex.ru

Политика российского самодержавия в отношении национальных окраин в первой половине XIX в. стала неотъемлемой частью планов правительства по реорганизации центрального государственного аппарата и местного управления окраинными территориями. Международное положение Российской империи после ликвидации наполеоновской угрозы способствовало концентрации внимания на восточных и южных границах государства, а также на решении внутренних проблем. Внешнеполитическая стабильность создавала уникальную возможность для подготовки и проведения продуманных и своевременных реформ, отвечавших собственным потребностям империи. Необходимость законодательного изменения статуса национальных окраин и превращения их во внутренние провинции российского государства определила направления реформаторских инициатив.

Принимая во внимание разнообразие авторских подходов к определению структуры провинций Российской империи, предлагается использовать следующую типологизацию внутренних провинций империи: центральные губернии, располагавшиеся вблизи Москвы и Санкт-Петербурга (например Тамбовская); провинции, удаленные от Центральной России (до Уральских гор); и окраинные провинции (Сибирь, Закавказье, степной край и т.д.). Административная политика в Закавказье, Сибири, степном крае представляла собой реализацию общих установок самодержавия на создание единой модели управления, характерной для центральных провинций России, с учетом дифференцированного подхода к территориям провинций. Выработка поливариантного законодательства для каждой национальной окраины стала основной задачей правительственного аппарата управления и местной администрации в первой половине ХІХ в.

Проблемы реформирования степных областей Западной Сибири в начале XIX в. находятся в центре внимания значительного круга исследователей. В исследовательской традиции возможно выделить круг публикаций дореволюционных авторов (А.Е. Алекторов, И.Ф. Бабков, А.И. Левшин, А. Леонтьев, А.Т. Путинцев и т.д.), акцентирующих внимание на описании процесса освоения Сибири, на основе использования методов анализа и синтеза; советских исследователей (М.П. Вяткин, Б.П. Гуревич, Л.М. Дамешек, Г.И. Марков) оценивающих быт и традиции кочевого сообщества в условиях окраинной политики России в контексте формационного подхода; современных российских (А.А. Асеев, Т.И. Султанов и т.д.) и казахских (Н.А. Масанов, И.В. Ерофеева) историков, предлагающих оценивать административные реформы в степном крае в русле имперской политики России в национальных окраинах. Источниковая база статьи основана на привлечении опубликованных и неопубликованных (архивных) материалов, иллюстирирующих открытие окружных приказов, деятельность руководителей военных отрядов и отдельных чиновников. Отдельную группу источников составляет переписка М.М. Сперанского со своей дочерью и Отчет в обозрении управления Сибирских губерний (1821 г.). Уникальность источниковой базы заключается в преобладании неопубликованных материалов Российского военно-исторического архива, Российского государственного исторического архива и Государственного архива Омской области.

Степной край занимал особое место в планах российского самодержавия. Стратегически важное приграничное положение региона требовало создания прочной базы для административно-военного и экономического закрепления на данной территории. Принимая во внимание сложившуюся ситуацию, правительство подошло с особой тщательностью к процессу выработки специального законодательства в отношении казахской степи, потребность разработки которого определялась не только необходимостью обеспечить защиту границы, положение дел в степном крае способствовало утверждению именно такого направления правительственной политики. Рассмотрение политической и социально-экономической ситуации в степи, а также инициатив российской администрации в конце XVIII - начале XIX вв., позволит определить весь комплекс предпосылок реформаторской политики в регионе.

К рубежу XVIII - XIX вв. степь, занимаемая тремя казахскими жузами, представляла собой мозаику многочисленных родоплеменных объединений, устойчивых границ между которыми не существовало. Основу политико-административной структуры составляли родовые союзы, наиболее стабильной единицей которых был род. Традиционное казахское общество отличалось строго иерархичной структурой, как в отношении отдельных социальных слоев, так и целых родов и племен. Принадлежность к социальной группе предполагала наделение определенным объемом политико-правовых полномочий ^{[19, с. 273 - 274]}. Управление строилось по принципу происхождения из «благородных» родов потомков Чингизидов - «белая кость» (султаны, ханы) и личных заслуг перед объединением (бии, батыры, баи). Власть хана не являлась наследственной, он избирался на собраниях султанов, прославившихся на военном, дипломатическом поприщах и обладавших поддержкой влиятельных казахских родов ^{[14, с. 26 - 50]}. Вопрос о существовании системы выборов в среде кочевого сообщества до начала процесса реализации окраинной политики России, вызывает серьезные дискуссии в историографии. Выделяются два подхода. В соответствии с первым, процедура выборов появляется в регионе только под влиянием ключевого законодательного акта - Устава о сибирских киргизах 1822 г. и не имеет исторических корней в среде казахского общества ^{[9, с. 84 - 114]}. Второй подход исходит из того, что выборы ханов и биев - знатоков обычного права, составляют древнейшую традицию кочевников ^{[14, с. 32]}. Вероятно, следует согласиться с мнением специалиста по обычному праву А. Леонтьева и признать существование различного толкования понятия «выборы» в российской и казахской культурно-исторических традициях ^{[23, с. 118]}. Если российская сторона рассматривала в качестве обязательной части выборной системы наличие строго установленного числа избирателей, определенного количества кандидатов и утвержденной процедуры голосования, то кочевая традиция исходила из несколько иных установок. Критерием выборов служила родовая принадлежность, авторитет и уважение кочевого сообщества. Они осуществлялись на основе определенной традицией системе обрядов и ритуалов, в процессе которых происходило утверждение «избранного» кандидата Советом родоначальников. Источники неоспоримо свидетельствуют о существовании традиции выборов ханов, биев в среде кочевников в XVII - XIX вв., но механизм ее осуществления скорее можно рассматривать как назначение на почетную должность конкретного (фактически избранного) лица, при отсутствии как таковой процедуры выборов (голосования). Российское самодержавие использовало оформившуюся традицию выборов, упорядочив и систематизировав ее основные положения в законодательстве XIX в.

Функции хана ограничивались решением споров и конфликтов внутри родового сообщества, организацией и командованием ополчением, защитой от внешних врагов ^{[17, с. 46]}. Таким образом, полномочия ханов на протяжении XVIII в. соответствовали власти военного вождя, объединявшего кочевников в период внешнеполитической опасности силой личного авторитета. Соответственно, политическая организация казахского общества находилась на стадии развития военной демократии, в условиях существования таких институтов, как народное собрание и ополчение, выборности ханской власти. Складывание особой прослойки - профессиональных военных (батыров) для которых война была единственным источником существования также является характеристикой военно-потестарной социальной структуры. Догосударственная стадия военной демократии в силу объективных причин: низкой плотности населения, кочевого образа жизни и других факторов, не могла эволюционировать в государственные формы управления ^{[26, с. 160]}.

Исследователи отмечают факт слабости ханской власти в степном крае на рубеже XVIII - XIX вв. ^{[25, с. 143]}. Появление целой череды ханов, претендующих на всеобщее признание и управление отдельными родоплеменными объединениями, свидетельствует о наличии децентрализаторских тенденций в казахских жузах. Особенно очевидными они становятся на северо-востоке региона, который занимал Средний жуз. Последним ханом признаваемым всеми родами, стал Аблай-хан (1771 - 1781), наследники которого уже не пользовались поддержкой со стороны многих родоправителей и их влияние ограничивалось несколькими родовыми объединениями.

Сложившаяся общественно-политическая ситуация неизбежно привела к изменению положения наиболее влиятельной части родовой аристократии - султанов, из числа которых и избирались ханы. Несмотря на существование архивных материалов, свидетельствующих об ослаблении позиций султанов в среде кочевников, не следует абсолютизировать данный вывод, придавая ему непреложный характер. Например, в донесении командующего отдельным Сибирским корпусом генерал-лейтенанта Г.И. Глазенапа отмечается: «...султаны потеряли доверенность и уважение своего народа, сами просят защиты от населения и их притеснений» ^{[13, л. 2]}. Аналогична оценка и признанного специалиста по казахской истории А.И. Левшина ^{[22, с. 365]}. Но в тоже время существуют источники, которые обращают внимание на наличие в степи достаточно влиятельных султанов, пользующихся поддержкой значительного числа родовых объединений. Наиболее ярким свидетельством этого выступают путевые заметки лекаря омского гарнизонного полка Ф.К. Зиббернштейна (1825 г.), в которых автор фиксирует сохранение авторитета султанов в большинстве казахских родов ^[36]. Вероятно, следует говорить о наличии тенденции изменения положения султанов в некоторых кочевых сообществах в конце XVIII - начале XIX вв. Наиболее очевидным доказательством ее существования служат регулярные обращения представителей казахской родовой аристократии, преимущественно султанов, к российской администрации с просьбами о защите своих кочевьев от набегов соседних родов (Сюк Аблайханов, Сартр Ючин, Кунур Кульджа Худаймендин, Сартай Чингисов и т.д.). Данные факты свидетельствуют о неспособности родоправителей решить внутриполитические проблемы собственными силами и средствами и о распространенности межродовых противоречий в среде кочевников.

Потребность в сохранении власти стала одной из причин принятия отдельными представителями казахской аристократии российского подданства на протяжении XVIII - XIX вв. Существование совершенно различного понимания данного факта кочевниками и российской администрацией ^{[44, с. 6]}, порождало многочисленные противоречия и приводило к совершенно неожиданным последствиям, проявлением которых стали масштабные волнения и движения, направленные против проникновения российского государства в степной край (Сартай Чингисов, Саржан Касымов, Габайдулла (Губайдулла) Валиханов и др.) в первой половине XIX в. Преследуя собственные цели, казахская аристократия воспринимала присягу на верноподданство лишь «как средство - с одной стороны - получать подарки и в случае нужды - с другой - защиту от русских (речь идет о получении поддержки со стороны русских - Е.Б.), самих же их ни к чему совсем не обязывавшее» ^{[1, с. 24]}. Внутриполитическая нестабильность, вызванная слабостью центральной власти, дополнялась внешней угрозой со стороны среднеазиатских ханств и Китайской империи ^{[11, с. 221 - 228]}, противостоять которой казахское кочевое общество было не в состоянии. Это обстоятельство также требовало от кочевой аристократии поиска надежного союзника для защиты своих владений в лице российского государства.

Основу административно-правовых отношений среди казахских родов составляли нормы обычного права («адат»), которые соответствовали патриархальному образу жизни кочевников. К началу XIX в. последние претерпели незначительные изменения, вызванные долгим пребыванием казахов в зависимости от различных государств (Джунгария, Коканд, Китай) и отсутствием письменной традиции. Источником анализа норм обычного права служат материалы, собранные «Временным комитетом для составления киргизского закона» (1823 - 1824 гг.) ^[41], «Описание киргиз-кайсацких политических законов» - Путинцева ^[37], а также записки С.Б. Броневского «О киргиз-кайсаках Средней орды» ^[16]. Юридическая антропология рассматривает обычное право как совокупность юридических обычаев, санкционированных государством, применительно к степному краю - ханской властью (законы хана Тауке). Оно сочетает архаические ритуалы и обряды (присяга), являясь кочевым правом эпохи классообразования ^{[3, с. 32]}.

Казахское обычное право («адат») характеризовалось следующими чертами: отсутствием четкого разделения преступлений на уголовные и гражданские (последнее обстоятельство служило камнем преткновения в процессе создания российской правовой системы в регионе - Е.Б.), относительной гуманностью наказаний, детальным регулированием отношений имущественной ответственности и семейно-брачных отношений, отсутствием письменной традиции, существованием обычаев, ритуалов, определяющих взаимоотношения между общинами и имеющих характер норм права ^{[49, с. 17 - 33]}. Определяя характерные черты кочевого права, один из иностранных путешественников отмечал, что «...оно не отличает гражданских преступлений от уголовных, оно относится ко всем преступлениям как к простым отношениям между собою, - его наказания имеют целью удовлетворение обиженной стороны» ^{[38, с. 132]}. Действительно, казахское обычное право основывалось на принципе возмездия за причиненный ущерб. Наказание даже в случае убийства или членовредительства зачастую заменялось выплатой штрафа (куна), сумма которого была различна в каждом родовом объединении. Он выплачивался скотом - баранами, лошадьми, верблюдами или другим имуществом. В случае отсутствия у преступника или его родственников необходимых средств, дело могло затянуться на несколько поколений в условиях существования обычая кровной мести.

Право суда с древнейших времен принадлежало в степи биям, султанам и ханам, обладавшим также и административно-политической властью. Замечание А. Леонтьева об отсутствии в крае разделения властей совершенно справедливо: «Бии, опытные и уважаемые в народе, занимали особое место в среде кочевников, подчеркивая родоплеменной характер казахского сообщества ^{[23, с. 118 - 119]}. Их положение определялось не знатным происхождением, а знанием условий жизни народа, его быта и традиций. Это обстоятельство обеспечивало рост их влияния в степном крае на рубеже XVIII - XIX вв. В своих записках Ф.К. Зиббернштейн отмечал: «...я не видал столь глубокого почитания и к самим султанам главнейшим в орде и роде, какое они оказывают ему - бию, во всяком месте, и во всяком деле» ^{[36, л. 171]}. Решение дел производилось судом бия, а в отношении наиболее тяжких преступлений или дел между несколькими родовыми объединениями - советом биев («третейским судом»), в соответствии с установленными правилами. Получил распространение и так называемый «суд родственников», рассматривающий незначительные дела между членами рода.

Коллежский асессор, заседатель Кокчетавского окружного приказа А.Т. Путинцев дает подробное изложение механизма принятия решений на Совете биев ^{[37, л. 4]}. Обязательным, было присутствие не менее трех свидетелей, в число которых не могли входить женщины и зависимое население; для обеспечения исполнения решений суда требовалось признание авторитетности судей обеими сторонами. Если последний принцип не соблюдался, то при отсутствии системы исполнения наказаний в степи, не было гарантировано выполнение решений суда. Судебные прения начинались с принесения исцом (претендателем) и обвиняемым (ответчиком) присяги на Коране. По замечанию А. Леонтьева, присяга и в конце XIX в. выступала основным способом доказательства на суде биев, доказывая архаичный характер кочевого права ^{[23, с. 132]}. В случае неграмотности одной из сторон, прибегали к обрядам, носящим мистический характер и связанными с первобытными ритуалами. Если принять во внимание тот факт, что даже большинство представителей высшей родовой аристократии не были грамотными, то последний способ принесения присяги получил широкое распространение в регионе. Присяга обычно приносилась и свидетелями с обеих сторон, авторитет которых служил доказательством правоты участников судебного процесса ^{[16, т. 41. с. 260]}. Но, по свидетельству А. Путинцева, в начале XIX в. наблюдается тенденция к отказу от последнего варианта присяги, как налагающего слишком большую ответственность на членов рода ^{[37, с. 8]}.

В случае отказа одной из сторон от участия в суде, исполнения его решений, вторая сторона получала право, с согласия биев и старейшин, на баранту (барымту), т.е. угон скота, сопровождающийся насилием. Баранта, с точки зрения обычного права, не рассматривалась в качестве преступления, а была лишь законным действием в отношении лица, не желающего подчиниться решению суда ^{[49, р. 20]}. По замечанию поручика Гавердовского, посетившего степь в 1803 г., «с согласия поверенных полагалось угонять скот тайно, объявляя об этом встречающимся киргизам, но не более того количества, каковое по расчету выходило против потери. При возвращении с баранты, киргизы о пригнанной добыче должны были объявлять своим биям и за все суды давать им из претензии десятую долю» ^{[18, с. 157 - 158]}. В случае, если мероприятие носило несанкционированный характер, т.е. происходило без разрешения биев, оно рассматривалось как воровство и подлежало наказанию. Следует отметить наличие различных определений в российских источниках сущности баранты - специфического явления кочевой жизни казахского общества. В одном случае, это воровство, т.е. тайное хищение имущества (скота) ^{[37, л. 8]}, в другом, грабеж и насилие ^{[33, л. 6]}. Разногласия в интерпретации баранты между российской администрацией и казахским обществом приводили к серьезным противоречиям в процессе реформирования правовой системы степного края. Фактически, баранта выступала способом решения взаимных претензий в среде кочевников, в условиях отсутствия органов исполнения наказаний. Архивные материалы неоспоримо свидетельствуют о сохранении обычая баранты на протяжении всей первой половины XIX в. в достаточно крупных размерах. Российское законодательство также четко фиксирует данное обстоятельство в статьях об организации суда и судопроизводства в степном крае. Существование обычая баранты способствовало разделению родов, междоусобицам в среде кочевников и стало дополнительным аргументом в пользу принятия российского подданства. Правовые отношения в степном крае, основанные на нормах обычного права, соответствовали образу жизни и хозяйственным занятиям кочевников, свидетельством чего выступает факт их сохранения практически в неизменном виде на протяжении всего XIX в.

Характеристика экономического развития региона составляет неотъемлемую часть процесса выделения предпосылок законодательных инициатив российской администрации. Кочевое скотоводство в некоторых областях дополнялось полукочевым и оседлым типами хозяйств ^{[21, с. 30]}. Проблема существования частной собственности на землю в рамках кочевого сообщества вызывает серьезные дискуссии среди исследователей, но в сферу интересов данной статьи вопрос не входит. Важно отметить то, что отсутствие статичности, постоянные перекочевки (зимние и летние), нападения на казачьи станицы, угон скота обеспечивали дополнительную нестабильность и напряженность на Сибирской линии, вынуждая местную администрацию организовывать ответные военные акции, строить крепости для сохранения позиций государства в крае ^{[40, с. 20]}.

Административно-политическая и социально-экономическая ситуация в степном крае способствовала созданию следующих предпосылок для проведения реформаторской политики в первой половине XIX в.: ослабление власти ханов и усиление децентрализаторских тенденций в родовых объединениях; нарастание межродовых противоречий в результате борьбы за власть родовой аристократии (султанов и биев) и сохранение обычая баранты; внешнеполитическая угроза со стороны среднеазиатских ханств и Китая; регулярные набеги кочевников на Сибирскую линию создавали почву для возникновения конфликтов между кочевниками и жителями приграничных районов. Но причины законодательных инициатив самодержавия не ограничиваются внутренней ситуацией в степном крае. Российское государство преследовало собственные цели в процессе реформирования окраины, которые оформились на протяжении XVIII - XIX вв.

Русско-казахские отношения на рубеже XVIII - XIX вв. отличались неоднозначностью и противоречивостью. В соответствии с актами принятия подданства представителями кочевой аристократии (1731, 1734, 1824 гг.) вводился институт протектората с элементами вассалитета, основной чертой которого являлась потеря кочевниками внешнеполитического суверенитета, при сохранении внутреннего самоуправления ^{[43, с. 22 - 23]}. Но реальная ситуация в регионе (отсутствие возможностей влиять на положение дел в степи, опасность конфликтов со среднеазиатскими ханствами и Китаем, ненадежность новых «подданных»), формировала необходимость создания иной системы отношений с кочевниками. Степной край выступал сферой интересов российского самодержавия не в силу своего экономического значения (торгово-экономический фактор оказывал лишь косвенное влияние на направления политики государства), что было характерно для политики крупнейших европейских держав-колонизаторов (например, Великобритании), а в силу потребности установления четкой государственной границы в Центральной Азии, путем достижения «естественных рубежей», т.е. рек и горных хребтов. «Расширение по необходимости» объяснялось и потребностью в сохранении позиций России на международной арене в качестве державы - метрополии, конкурента Британской империи. С точки зрения геополитической стратегии, политика государства, основанная не на экономической эксплуатации вновь присоединенных территорий, а напротив, на вложении значительных финансовых средств в их развитие была наиболее выгодна для самодержавия в тяжелых климатических условиях лесостепной зоны ^{[10, с. 10]}. Степной край в этих условиях играл роль буферной зоны в процессе продвижения Российской империи в Центральную Азию. Данная тактическая установка начала оформляться еще в начале XVIII в. и получила реальные очертания в «восточной политике» Петра I, направленной на поиск «ключей и врат в азиатские государства».

Неотъемлемой частью правительственных инициатив в крае в XVIII в. стала практика создания укрепленных южных форпостов, крепостей для защиты от регулярных набегов кочевников (Усть-Каменогорской, Петропавловской, Ямышевской, Омской и др.) ^{[7, с. 488 - 489]}. Первоначально их деятельность ограничивалась защитой близлежащих приграничных территорий и в редких случаях, вмешательством в межродовые конфликты в среде кочевников по их просьбе. В первой половине XIX в. изменение ситуации в степном крае потребовало от казачества принять участие в мероприятиях по борьбе с антироссийскими выступлениями, движениями, возглавляемыми казахской родовой аристократией, а также явиться проводником имперской политики в регионе. Следует согласиться с характеристикой мероприятий по строительству крепостей на южных пределах государства данной Н.Ю. Замятиной в рамках геополитических воззрений. Продвижение в Сибирь и степной край есть своеобразное «оцентрование территории», культурно-административного пространства. Создание укрепленных административно-политических центров на окраинах отвечало потребности «ориентации в пространстве», определения дальнейших направлений политики исходя из местной ситуации. Это приводило к неравноценности движений в различных направлениях («анизотропность») ^{[15, с. 134]}. Аналогичные процессы происходили в отношении всех национальных окраин Российского государства, что свидетельствует о последовательности политических инициатив самодержавной власти, несмотря на их временное несовпадение и индивидуальные особенности.

Применительно к данной окраине следует говорить о существовании такого феномена, как «азиатская граница» (или «внутриевразийская граница» в терминологии евразийцев), в основе которого лежит отсутствие четкой пограничной черты как линии разграничивающей два территориальных образования. Последнее определение соответствует понятию «европейская граница». С точки зрения Д.Н. Замятина, который провел качественные исследования геополитической ситуации в Центральной Азии в XIX в., под «азиатской границей» следует понимать сравнительно большую барьерную территорию, полосу между различными государствами или полугосударственными образованиями, политический режим существования которой хотя и может быть оформлен де-юре соответствующими соглашениями, однако де-факто представляет собой переплетение разнородных, осколочных местных и региональных властных структур. Специфическими свойствами данного пространства являются: аморфность политико-географической границы, поляризованность и нестабильность территории, зависимость от естественно-географических условий.

Результатом процесса изучения степного края чиновниками и военными на протяжении XVIII - начала XIX вв., постоянно увеличивающегося количества переходов казахов в пределы Сибирской линии («внутренние киргизы»), а также регулярных обращений султанов и биев к местной пограничной администрации с просьбами о решении спорных вопросов между кочевниками, стало создание в Омске в 1816 г. Пограничной комиссии. Если в северо-западной части степного края, подведомственной оренбургскому генерал-губернатору, с 1786 г. действовало аналогичное учреждение для рассмотрения дел между русскими и кочевниками ^{[16, т. 41. с. 245]}, то казахи северо-восточной степи получили возможность обращаться к российскому посреднику значительно позже. Открытие Пограничной комиссии в г. Омске, вероятно, осуществлялось исключительно по инициативе сибирской администрации в качестве эксперимента, поскольку Полное собрание законов Российской империи за 1816 г. не фиксирует факт ее создания. В то же время, в переписке войсковой канцелярии Сибирского линейного казачьего войска неоднократно встречаются письма данной Пограничной комиссии с изложением конкретных просьб казахов о решении различных дел между ними ^[30]. «Объяснительная записка Степной комиссии» (1867 г.), созданной для подготовки очередного законодательства для степи, также содержит ссылку на деятельность в сибирской степи до реформы 1822 г. особого учреждения - пограничного суда ^{[28, л. 46]}. Таким образом, и в данном источнике отмечается факт существования специального учреждения, обладавшего, прежде всего, судебными полномочиями. При этом, следует добавить, архивные материалы включают в себя информацию о функционировании пограничной комиссии с 1816 по 1818 г. в то время как данные о ее дальнейшей судьбе совершенно отсутствуют. Вероятно, можно утверждать, что ее деятельность не была слишком продолжительной и плодотворной, что и послужило поводом к ее закрытию в период нахождения М.М. Сперанского в должности сибирского генерал-губернатора. Но, возможно, именно эта комиссия явилась прообразом окружной системы управления и была просто заменена новым учреждением.

Следует обратить внимание на то, что идея организации на Сибирской линии особого органа управления для решения наиболее значительных споров и конфликтов в среде кочевников появилась у сибирской администрации еще на рубеже XVIII - XIX вв. Генерал Н.К. Штрандман 15 декабря 1801 г. представил императору Александру I «Проект о приведении Сибири в лучшее состояние». В данном документе предлагаются вполне конкретные меры по организации управления кочевниками: «К истреблению сего зла (баранты - Е.Б.) надлежало бы учредить у них в степи какое-нибудь правительство, которое бы завело порядок, спокойствие и земледелие <...> и к достижению сего предмета нужно возвратить Вали-хану вовсе потерянную власть у киргизцев <...>, посредством ежелетнего отряда хорошего штаб-офицера и около 50 казаков. Сей штаб-офицер, вместе с ханом и с 4 или 5 киргизскими султанами или старшинами разбирал бы споры киргизцев. Подобные же комиссии, препорученные хотя хорошим субалтерн-офицерам, нужно назначить неподалеку от сибирской линии еще в двух местах, т.е. одну в степи против Ямышевской дистанции, и другую в степи же, против Усть- Каменогорской» ^{[47, с. 154]}. Таким образом, Штрандман выступил с предложением о создании комиссий, которые, соединяя гражданскую и военную власть, могли оказывать помощь родовой аристократии в управлении подвластным ей населением, принимать участие в разрешении разногласий и споров в среде казахов. Отдавая предпочтение административным мероприятиям, автор ограничивает военное вмешательство возведением редутов и укреплений в приграничных районах. Проект Штрандмана получил одобрение сибирского генерал­-губернатора.

Осознание того, что только военными мероприятиями невозможно добиться стабильности в регионе получило выражение и в постановлении командующего Сибирским корпусом генерал-лейтенанта Г.И. Глазенапа от 22 января 1812 г. «О привлечении киргиз в подданство» ^{[29, л. 2]}. Данное поcтановление акцентировало внимание на том, что поощрение казахов к принятию российского подданства исключительно мирными средствами позволяет добиться того, чтобы «Сибирская линия сделалась покойной», а невмешательство в их образ жизни и быт, обеспечивает формирование совершенно иного характера отношений между российскими военными и кочевниками, основанного на взаимопонимании и взаимной выгоде. Поэтому утверждение А.А. Асеева о том, что Глазенап являлся проводником политики активного военного вмешательства для стабилизации ситуации в регионе, не совсем оправданно ^{[2, с. 62]}.

В состав Пограничной комиссии входили два российских чиновника, подчинявшиеся командующему Отдельным Сибирским корпусом. Должности членов данной комиссии с 1816 г. занимали: коллежский асессор А.Т. Путинцев и губернский секретарь И.Ф. Усов, впоследствии активные участники процесса создания системы внешних округов в степном крае ^[45]. В вопросе об инициаторе создания Пограничной комиссии можно выделить две позиции. М. Красовский полагает, что именно хан Вали (1781 - 1821) выступил с предложением принять «меры по облегчению управления степью» ^{[27, с. 96]}. Но существуют архивные материалы, в которых инициатива создания комиссии приписывается корпусному командиру Г.И. Глазенапу ^[34].

М.М. Сперанский в своем «Отчете в обозрении управления Сибирских губерний» так изложил ее полномочия: прием казахов на внутреннюю сторону Сибирской линии на «вечную» или временную кочевку; осуществление управления и суда над кочевниками в пределах линии; отправление в Санкт-Петербург депутаций от залинейных казахов; выдача похвальных листов и свидетельств на старшинское звание; разбор дел о баранте и других преступлениях в среде кочевников по их просьбе; взаимодействие с залинейными султанами и биями для обеспечения безопасности российских торговых караванов ^{[42, л. 15]}. Таким образом, полномочия комиссии были достаточно ограниченными, но позволяли влиять на ситуацию на Сибирской линии, исследовать особенности образа жизни кочевников, собирать материал, необходимый для последующих преобразований.

Механизм функционирования Пограничной комиссии был достаточно прост. Казахи, кочевья которых находились возле Сибирской линии, обращались с жалобами непосредственно в комиссию, которая принимала решение о их передаче на рассмотрение начальнику ближайшего форпоста или крепости. Обязательное участие в вынесении приговора принимали представители наиболее уважаемых казахских родов. В случае удаленности кочевьев от линии, для изучения всех обстоятельств жалобы, в степь направлялся русский чиновник в сопровождении 2-3 казаков ^[36]. Результаты деятельности комиссии, по-видимому, были неутешительными, поскольку архивные материалы сохранили отчеты чиновников и комендантов крепостей, в которых содержится указание на многочисленные нерешенные дела по причине отсутствия кочевников, подавших жалобу на местах кочевьев, их удаленности от линии, ограниченности людских и финансовых ресурсов. Наибольшее количество решенных дел приходится на «внутренних» казахов в связи с их нахождением непосредственно на территории России.

По мнению военного губернатора Семипалатинской области, непосредственного участника административных преобразований в степном крае И.Ф. Бабкова (1867 - 1868), соединение военной и гражданской власти в пограничной комиссии, а также неизбежные сложности в решении дел о ссорах и конфликтах в среде кочевников, создавали «повод к обширной переписке и притом не о существе дела, а о его подсудности и образе производства» ^{[4, c. 309]}. Действительно, в материалах омского архива чрезвычайно ограничена информация об окончательном решении дел и о наказании виновных. Принимая во внимание тот факт, что сибирская военная администрация имела достаточно смутное представление о том, на каких принципах основано степное управление и судопроизводство, а кочевники предпочитали «разбираться и судиться своими ханами, султанами и старшинами, получая удовлетворение или наказание по собственным их законам и обыкновениям, без участия линейного начальства» ^{[33, л. 2]}, становилась очевидной необходимость изменения характера отношений российского самодержавия и кочевого общества, определения предметов и расставления акцентов внешнеполитического курса российского государства. В связи с этим, первоочередной задачей правительства и сибирской администрации стала разработка принципов и основ реформирования степного края.

Сибирский вопрос в первой половине XIX в. выступал составной частью планов российского самодержавия по реорганизации управления национальными окраинами. Данная политика олицетворяла собой «азиатское направление» инициатив царской администрации. Обращение к проблемам сибирского управления диктовалось не только их оценкой, как неотъемлемой части Российской империи и общими задачами реформирования местного самоуправления, но и чисто фискальными интересами. Реформа административной системы степного края составляла важнейшую часть единой политики самодержавия в отношении народов вновь присоединенных территорий. Серьезность поставленной задачи заставила правительство предоставить право разработки свода законов одному человеку - М.М. Сперанскому^[1].

Исследователи достаточно подробно рассматривают вопрос о деятельности Сперанского в Сибири, но они зачастую ограничиваются ссылками на несколько добротных изданий - М.А. Корфа, В.И. Вагина и С.М. Прутченко ^{[20] [6]}, практически не затрагивая проблему посещения Сперанским казахской степи и его знакомство с представителями казахской аристократии, предложения по изменению быта и образа жизни кочевников, организации управления и судопроизводства. Причина понятна - очевидный недостаток источникового материала. Данная статья призвана раскрыть именно этот аспект деятельности М.М. Сперанского в Сибири.

Назначение на должность сибирского генерал-губернатора указом от 22 марта 1819 г., стало для М.М. Сперанского полной неожиданностью, и не только из-за его «опального положения», но и по причине отсутствия у него необходимых знаний, практических навыков управления «окраинной провинцией» Российской империи - Сибирью. Цель, поставленная перед Сперанским, заключалась в следующем: провести ревизию местного управления и разработать проект «наилучшего устройства и управления краем». Единственными материалами, переданными в распоряжение Сперанского, были инструкции для сенаторских ревизий, утвержденные 17 марта 1819 г., положения Комитета министров по разным сибирским делам и бумаги о злоупотреблениях ^{[12, с. 83]}.

Параллельно с утверждением М.М. Сперанского в должности генерал-губернатора в апреле 1819 г. был создан Азиатский департамент МИД, второе отделение которого занималось взаимоотношениями с кочевниками степного края, Средней Азией и Китаем. Для решения неотложных проблем, регулярно возникающих в Центрально-Азиатском регионе, 20 мая 1819 г. был сформирован Азиатский комитет. Основной его задачей стало рассмотрение спорных вопросов между русским населением и казахскими кочевниками. В его состав вошли 3 министра: военный, финансов и иностранных дел, а со следующего года - начальник Генерального штаба и М.М. Сперанский ^{[24, с. 85]}. Данные учреждения осуществляли общий контроль за ситуацией в крае, собирали необходимую информацию и давали рекомендации о направлениях политики самодержавия (например, обсуждение положения «Об отдельном управлении сибирскими киргизами» в 1838 г.), исходя из внешнеполитических интересов Российской империи в Центральной Азии.

Знакомство с документами позволило Сперанскому представить общую картину самоуправства и злоупотреблений, которые творились в регионе ^{[31, с. 98]}. Ситуация стала еще более очевидной с прибытием генерал- губернатора 24 мая 1819 г. в г. Тобольск. Настроение Сперанского нашло яркое выражение в его письмах к дочери Елизавете Михайловне ^[31]. В них Сперанский первоначально достаточно пессимистично оценивает возможности реформирования края, погрязшего в злоупотреблениях, администрация которого дискредитирует образ российского самодержавия перед местным населением. Но знакомство с положением дел, оценка условий жизни коренных жителей региона укрепило его в мысли о необходимости изменения ситуации. Если о положении дел в Сибирском крае генерал-губернатор получил некоторое представление, то степной край и кочевники предстали перед Сперанским лишь в процессе поездки по региону. В июле 1819 г. он посетил Омскую крепость и близлежащие аулы кочевников, а в конце 1820 г. принял участие в казахском празднике, устроенном в его честь в Семипалатинске ^{[31, c. 22]}. Достаточно красноречива оценка казахского населения, данная Михаилом Михайловичем в письме из г. Томска от 10 июля 1819 г.: «Дикие киргизы придвинувшись со своими юртами давали мне праздник, т.е. давали нам видеть, как они жрут почти сырых баранов и пьют кумыс (кобылье молоко). Нет ничего отвратительней дикой природы, если в самом деле это есть природа, а не одичавшее ее произведение» ^{[42, л. 52]}. Являясь выразителем господствующей в российской общественной мысли точки зрения о «цивилизаторской миссии» России в отношении «варварских» кочевых народов, Сперанский считал необходимым проводить последовательную политику в отношении казахской степи с целью обеспечения ее включения в состав Российской империи, посредством создания административно-военных пунктов, развития просвещения и образования кочевников.

Отсутствуют описания поездок Сперанского в кочевья султанов и биев, неизвестны названия волостей и имена управителей с которыми он встречался, поэтому единственным документом, позволяющим определить установки и образ мыслей генерал-губернатора, является его «Отчет о киргиз-кайсаках и других азиатских народах, прибывающих на Сибирских линиях» ^{[42, л. 15]}. В начале М.М. Сперанский излагает причины, в соответствии с которыми необходимо реформировать принципы административного управления степным краем. Особое внимание уделяется выгодам торговли и горнорудной промышленности: «Выгоды торговли требуют соседа спокойного, но богатого». В целом, необходимость проведения реформы сводится к одному утверждению: «Положение смежного народа (казахов - Е.Б.), который от безначалия и неустройства сам себя постепенно истлевает и приходит в нищету, не может быть равнодушно для России, ни в видах общего образования, ни в видах собственной нашей пользы». Пограничная комиссия, сибирская военная администрация были не в состоянии обеспечить полноценный контроль за ситуацией в крае, т.к. отсутствовали реальные механизмы для взаимодействия военных и гражданских структур власти. Особое внимание в отчете уделяется созданию прочной государственной границы в степном крае, в качестве которой Сибирская линия выступать не могла. Для достижения поставленной цели Сперанский считал неизбежным дальнейшее продвижение Российского государства в регион для достижения «естественных границ».

М.М. Сперанский сформулировал основные положения нового законодательства, реализация которых должно была носить постепенный и продуманный характер, способствовать «мерами кротости образованию сперва волости ближайшие потом отдаленные». Первоначально планировалось в близлинейных областях казахской степи запретить баранту и создать «известные пункты» ^{[42, л. 15 - 16]} (приказы) для разбирательства подобных дел, которые обладали правом использования для этой цели и пограничных военных отрядов. Единый контроль за положением дел в степи должно было осуществлять Пограничное управление особой области, объединявшее военные и гражданские функции. Административно-территориальное деление составляли округа во главе со старшими султанами, получавшими жалование. Ханское звание после смерти хана Вали подлежало уничтожению «яко излишнее, в мнении народном упадшее и с новым устройством не совместное» ^[41].

Фактически, в данном отчете М.М. Сперанский сформулировал основные принципы предстоящей реформы степного края, обозначил ее направления. Неизбежным результатом преобразования должно было стать коренное изменение образа жизни кочевников, постепенный переход к оседлому образу жизни и превращение края в органическую часть Российской империи.

28 июля 1821 г. для рассмотрения отчета и предложений по реорганизации управления Сибирью был учрежден I Сибирский комитет ^{[46, с. 43]}, в состав которого вошли представители основных министерств. Его обязанностью было подробное рассмотрение новых проектов по устройству сибирского края, постепенное применение нового законодательства. Окончательный проект реформирования казахской степи Сперанский подготовил в феврале 1822 г., а 9 марта он был рассмотрен на заседании комитета.

В исторической литературе получила широкое распространение точка зрения о существовании первоначального проекта «Устава о сибирских киргизах», отличного от представленного в Сибирский комитет, автором которого был будущий декабрист Г.С. Батеньков ^{[5, с. 27]}. Предпринимаются попытки сравнительного анализа «Устава» и программ декабристского движения ^{[39, с. 55]}, подчеркивается либерально-­демократический характер данных документов. Несмотря на наличие бесспорных доказательств участия в составлении проекта «Устава о сибирских киргизах» Батенькова, отсутствуют не только материалы, подтверждающие факты его исправления М.М. Сперанским или его окружением, хотя, вероятность их существования весьма велика, но даже первоначальная редакция документа. Наиболее правильным было бы признать демократический характер некоторых статей законодательства 1822 г., что, несомненно, объясняется влиянием взглядов в том числе и Батенькова.

«Устав об управлении инородцев», составляющий основу реформ в среде коренного населения сибирского региона и степного края, достаточно качественно изучен в исследовательской литературе. Проект «Устава о сибирских киргизах» был подготовлен к маю 1822 г. и полностью совпадал с его окончательной редакцией ^[35]. Представленные на рассмотрение I Сибирского комитета «Устав об управлении инородцев» и «Устав о сибирских киргизах» получили одобрение и 22 июля 1822 г. после утверждения императором приобрели статус законодательных актов ^{[32, № 29127]}.

Политико-правовое, социально-экономическое положение степного края, характер отношений российского государства и кочевого казахского общества создали предпосылки для издания первого свода законов в отношении коренных народов национальных окраин. Потребность продвижения в Центрально-Азиатский регион в силу геополитических обстоятельств (поиск «естественных границ») заставляла самодержавие формировать единое направление своих политических инициатив, целостный взгляд на перспективы сохранения своих позиций в крае. Необходимость правового оформления статуса степи, ее фактического включения в состав империи требовала разработки комплексного законодательства, охватывающего все стороны жизни кочевников. Целью нового положения стала подготовка населения края к переходу в оседлое состояние, изменение образа жизни и превращение в податное крестьянское сословие. Процесс его подготовки демонстрирует стремление самодержавия к созданию структурно единого, продуманного проекта с учетом возможных корректировок на уровне сибирской администрации.

^[1] Утверждение носит относительный характер, т.к. в процессе разработки проекта принимал участие целый круг лиц. Но официально, Сперанскому было предоставлено право единоличного принятия решений.