Восстановительное правосудие как тип социального действия и проблемы реализации его в современных условиях

Розин Вадим Маркович доктор философских наук главный научный сотрудник, Институт философии, Российская академия наук 109240, Россия, Московская область, г. Москва, ул. Гончарная, 12 стр.1, каб. 310 Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Другие публикации этого автора

Указанная в заголовке тема была навеяна рефлексивным размышлением над докладом «Практика, наука, трансдисциплинарность», который я прочел в этом году на конференции «Восстановительное правосудие в современном мире: от практики и общих социально-философских установок к трансдисциплинарной парадигме». Судя по замыслу инициатора конференции Людмилы Карнозовой, науку и научные исследования в области восстановительного правосудия (ВП) необходимо опосредовать задачами практики восстановительного правосудия, а парадигма «трансдисциплинарности» лучше всего подходит для этой цели.

И действительно смысл этой парадигмы именно в такой взаимосвязи науки и практики, которая отвечает современным вызовам времени. Как я показываю в статье «Обсуждение феномена трансдисциплинарности ‒ событие новой научной революции» большинство исследователей приходят к пониманию трансдисциплинарности, как междисциплинарному типу исследования, предполагающему трансцендентальные переход в «жизненный мир» или практики, отличные от науки ^[14]. «“Трансдисциплинарность”, − пишет Владимир Порус, − вырастает из “междисциплинарности”, как обобщение и смысловое обогащение последней <…> Если в “дисциплинарную эпоху” пропуском в научную детельность было овладение всеми возможностями, какие “дисциплина” обеспечивала ученому, и компетентное их использование, то в “постдисциплинарной” науке таким пропуском стала постоянная готовность ученого к мыслительному процессу, организованному “мультидисциплинарно” и к тому же использующему идеи, концепты, оценки, взятые не из научной сферы (морали, религии, искусства, обыденной практики» ^{[9, с. 421-422, 426]}.

Переход к трансдисциплинарным исследованиям и разработкам был обусловлен изменением миссии социальной технологии (биотехнологии, прикладной социологии, социальной модернизации и др.): добавляется задача минимизации негативных последствий научно-технического развития, а также расширение функций ‒ не только обеспечение потребностей и комфорта, но и реализация идеалов правильной жизни, понимаемых, конечно, по-разному, но все-таки в гуманитарном и сохранительном ключе (как работа на благо человека и общества). Остановимся сначала на истории отношений в социальной области науки и практики.

От естественнонаучного понимания социального действия и социальной природы к технологической реальности. Готовя доклад, я вынужден был обсуждать, каким образом указанная взаимосвязь «науки и практики» определяет эпистемологические и онтологические установки ученого, и конкретно (учитывая социальную природу концепции восстановительного правосудия), в области «социальной науки и социальной практики». Первоначально, как показывают З.Бауман и Б.Латур социальные ученые взяли на вооружение естественнонаучный подход. «Рожденная в суровые времена, ‒ пишет Латур, ‒ социология пыталась подражать естественным наукам в уровне сциентизма» ^{[7, с. 344]}; в результате социологи истолковывали социальные связи как каузальные отношения, а общество понимали по аналогии с первой природой. То есть в социологической науке социальное действие вначале (но часто и в настоящее время) понималось как инженерное (социально-инженерное), а предельной онтологией считалась социальная природа, которой приписывались законы по функциям сходные с законами первой природы.

З. Бауман подобно многим другим теоретикам социологии утверждает, что на втором этапе благодаря творчеству М. Вебера, социальное действие и социальная природа стали пониматься в гуманитарном ключе. «Мысль о том, ‒ пишет Бауман, ‒ что существует один, и только один, способ “быть наукой” и что поэтому социология должна самоотверженно подражать естественным наукам, Вебер категорически отвергает… объяснить человеческое действие ‒ значит понять его: уловить смысл, которым действующий субъект наделяет его» ^{[2, с. 12-14]}. В рамках этого подхода М.Вебер разворачивает исследование «Протестантская этика и дух капитализма», а Бауман пишет «Актуальность холокоста» ^[1]. Правда, в этой, ставшей уже классической, работе Бауман старается соединить гуманитарный подход с объективным, почти естественнонаучным, анализом социальных институтов, технологии, деятельности и поведения людей. И у него это получается, но в результате трудно понять, что собой категориально представляют социальное действие и социальная природа.

Этот вопрос важный, поскольку и то и другое у Баумана сближается с социальными технологиями. Например, в работе «Актуальность холокоста» он показывает, что «еврейский вопрос» нацисты решили за счет создания новой социальной технологии, включающей в себя расовые исследования, принятие законодательства, лишающего евреев всех прав, развертывание мощной антиеврейской пропаганды, экспроприации еврейского имущества и собственности, выселение евреев за пределы Третьего рейха, а когда это не получилось, то прямое уничтожение евреев в лагерях смерти ^{[10, с. 23-24]}.

Социальные технологии по моим исследованиям примерно с XIX века формируются именно как новый тип социального действия и новая социальная реальность. Социальные технологии складываются в условиях капиталистической конкуренции и рынка, при ориентации на массовое промышленное производство. Конкуренция заставляет интенсифицировать разделение труда, экономить средства, повышать качество изделий. Начиная с работ Тейлора, выигрывает в конкуренции тот, кто изучает и оптимизирует деятельность и затем на основе этих знаний и моделей перестраивает производство. В свою очередь это предполагало подготовку специалистов, компетентных решать перечисленные задачи. Если говорить о структуре и организации, то социальные технологии опирались на два основные изобретения ‒ разбиение производственного процесса на отдельные операции с указанием необходимых условий их протекания и идею управления, как способа собрать в целое и направить процессы, которые приходилось обособлять в ходе организации деятельности. В плане осознания вводится (открывается) новая реальность, а именно технология, которая описывает массовую деятельность в языке операций и их условий, разделения труда, управления. Одновременно, технологию начинают характеризовать установки на качество, экономию, стандартизацию, рациональное описание производственных процессов, их оптимизацию, на подготовку новых специалистов ‒ технологов ^{[11, с. 116-128]}.

Понятие технологии имеет три основных смысла: технология ‒ это и ведущая в современной культуре продуктивная техническая деятельность, и новый тип социального действия, и, отчасти, предельная онтология для социальных знаний. Как предельная онтология социальная технология может быть отнесена также к особой природе ‒ социальной.

Одна из особенностей технологии как таковой и частично социальной технологии ‒ безразличие, если можно так сказать, к гуманитарной направленности социального действия: она индифферентна к тому, используется ли на благо человека или против человека. Например, З. Бауман, выступая против тоталитарного типа социальности, как правило, описывает антигуманистические социальные технологии. «Современные условия, ‒ пишет он, ‒ делают возможным появление “изобретательного” государства, способного заменить всю систему социального и экономического контроля на политическое управление и администрирование… Два самых известных и страшных случая современного геноцида (фашизм и коммунизм) не изменили духу современности... Они породили огромный и мощный арсенал технологий и организаторского искусства. Они произвели на свет институты, которые служат одной-единственной цели – смоделировать поведение человека до такой степени, что он будет продуктивно и энергично преследовать любую цель, причем независимо от того, получил ли он идеологическое обоснование или моральное одобрение со стороны тех, кто поставил перед ним эту цель. Эти мечты и усилия узаконивают монополию правителей на конечные результаты, а управляемым отводят роль средства. Они определяют большинство действий как средства, а средства должны подчиняться конечной цели – тем, кто ее поставил, высшей воле, высшему знанию» ^{[1, c. 140, 117]}.

Но относительно понимания социальной природы взгляды З. Баумана претерпели интересную эволюцию. Сначала он отождествлял ее с природой модерна, потом ‒ постмодерна, в последний период снова с природой модерна, однако, в значительной мере неопределенной (известная его книга «Текучая современность» ^[3]), не поддающейся законосообразному описанию.

В 1989 году, пишет А. Павлов, Бауман осудил современность «указав, что холокост стал ее логическим следствием, а не отклонением. Ввиду неудач эпохи современности постсовременность возникла едва ли не одновременно с ней. Поначалу Бауман надеялся, что постмодерн окажется лучше модерна…Бауман утверждал, что ортодоксальная (современная) социальная теория не может быть модифицированной теорией современности… Адекватная теория постмодерна должна быть построена только в когнитивном пространстве с совершенно иным набором теоретических допущений… в 2000 году Бауман забыл о постмодерне и вновь связал свои теоретические поиски с понятием «современности» на сей раз с «текучей»… Не обращая внимания на то, что буквально пять лет назад он собирался строить новую теорию общества, социолог решил высказать свое недовольство постмодерном…Теперь он осуждал непрочность мира, в котором мы жили… тон Баумана напоминал риторику моральных консерваторов, переживающих за то, что «сегодняшние ценности завтра гарантировано обесцениваются»… Вместо того, чтобы увеличить свою свободу, граждане превратились в потребителей рынка» ^{[8, с. 26, 28, 29, 30]}.

З. Бауман и Б. Латур не только фактически выступили против социальной инженерии, но и социальную природу отказались понимать по аналогии с первой природой. Вместо социальной инженерии ‒ правильное истолкование социальной реальности (у Баумана социологические истолкования должны работать на свободу, у Латура ‒ не влиять существенно на социальные процессы ^{[2; 7]}); а вот что вместо общества, анализируемого прежде в рамках естественнонаучного подхода, непонятно. Такое ощущение, что социологи в настоящее время не знают, с какой предельной онтологией они имеют дело. Явно это не современная личность (личность, вообще не предмет социологии), но получается, что все надежды на нее. Для спасения жизни на земле, личность должна осознать трагизм современной ситуации, пересмотреть свои взгляды, вступить в диалог с другими, инициировать создание новых социальных коалиций.

Бауман понимает, что у общества в настоящее время нет средств, чтобы изменить основные негативные социальные тренды. Поэтому он и не дает таких рекомендаций. Но на что все же общество и сам Бауман могут воздействовать, влиять? На сознание отдельного человека, а посредством его, вероятно, но значительно меньше, на общество. Поэтому именно к личности и обращены Бауманом рекомендации, «что делать». «Второй урок, – пишет в книге «Актуальность холокоста», – говорит нам, что возвышение самосохранения над моральным долгом отнюдь не предрешено, не неминуемо и не неизбежно. Можно принуждать к такому выбору, но нельзя заставить его сделать, и поэтому нельзя переложить ответственность за содеянное на тех, кто оказал давление. Неважно, сколько людей предпочли моральный долг рациональности самосохранения - важно то, что некоторые сделали это. Зло не всемогуще. Ему можно сопротивляться. Свидетельство тех немногих, кто действительно воспротивился, разбивает власть логики самосохранения. Оно показывает, в чем, в конце концов, дело – в выборе. Интересно, сколько же людей должно возмутиться подобной логикой, чтобы сделать зло беспомощным? Существует ли волшебный порог сопротивления, за которым технология зла останавливается?» ^{[1, с. 243]}.

А вот из эпилога последней книги Баумана. «Если есть, ‒ отмечает Бауман, ‒ какое-то одно слово, которое нам следует неустанно повторять, то вот оно: диалог. Мы призваны развивать культуру диалога всеми доступными средствами и тем самым восстановить каркас общества… Сегодня нам безотлагательно нужно создавать не только военные и экономические, но и культурные, образовательные, философские и религиозные «коалиции»… Коалиции, способные защитить людей от неправомерной эксплуатации. Давайте вооружим наших людей культурой диалога и искусством спора» ^{[4, с. 154-155]}.

Б. Латур говорит не о коалициях, а новых социальных сборках. «Ощущение кризиса, которое, на мой взгляд, стало центральным для социальных наук, ‒ пишет он, ‒ теперь можно выразить так: при расширении ряда сущностей, новые ассоциации не образуют жизнеспособной сборки. И именно здесь на сцену снова выходит политика, определяемая нами как интуиция того, что самих ассоциаций недостаточно: еще нужна их композиция, чтобы выстроить общий мир» ^{[7, с. 355]}.

Но, на мой взгляд, стоит обратить внимание на реальность социальной технологии, причем в двух ее аспектах. С одной стороны, как на современный тип социального действия, удовлетворяющего условиям массового производства, конкуренции, установкам на управление, качество и экономию, предполагающего стандартизацию и подготовку специалистов. С другой стороны, гуманистический тип социальной технологии может быть истолкован как необходимая человеку и обществу социальная природа. Но только гуманистический тип, работающий на свободу, правильный образ жизни, открытое общество. Ставящий преграду деятельности эгоистических элит и сообществ, социальным движениям, угрожающим жизни. Такая социальная технология не может завоевать жизненное планетарное пространство сама собой. Но вряд ли стоит полагаться только на личность, не меньшее значение играют объективные условия, которые необходимо целенаправленно создавать.

Здесь очень ценен опыт проекта «Донор» ^[12]. Этот проект был успешным потому, что были проведены необходимые исследования и разработки, в том числе методологические. И потому, что были созданы объективные условия, заставляющие вести себя и действовать по-новому (выделены необходимые средства, созданы команды исполнителей, закуплено новое оборудование, задействован ряд институтов и пр.). Наконец, и потому, что была развернута работа (учеба, реклама), направленная на изменение сознания основных участников проекта. Недостаточно воздействовать только на сознание граждан, как это предлагает Бауман, нужно создавать твердые условия, «заставляющие» людей реально меняться. В свою очередь для создания таких условий необходимы специальные исследования и разработки.

Думаю, что и преувеличена степень неопределенности социальности, в которой мы живем в настоящее время. Во-первых, постсовременность не исключает полностью процессы, характерные для модерна, например, такие как влияние рынка, экономики и техники, значение права, сближение капиталистических и социалистических форм управления. Во-вторых, наряду с неопределенностью и противоположными тенденциями в социальности все же просматриваются тренды кристаллизаций новых форм. Так сам Бауман анализирует тенденции, которые он называет «назад к Гоббсу», «назад к племенам», «назад к неравенству», «назад в утробу» ^[4]. А я предлагаю следующие тренды: «формирование метакультур», «сетевых сообществ», «перераспределение национального продукта от работающих и удачных в конкурентном отношении к неработающим и менее удачным», «формирование новой этики и морали», «конвергенция капитализма и социализма» ^[13].

Ситуация и проблемы восстановительного правосудия. Не вызывает сомнение, что восстановительное правосудие относится к классу социальных технологий и формируется, судя по работам Л. Карнозовой и Р. Максудова, именно в этом ключе. «Первой в России организацией, ‒ отмечает Л. Карнозова, ‒ которая в 1997 г. инициировала проведение программ восстановительного правосудия, т.е. медиации между жертвой и правонарушителем (потерпевшим и обвиняемым), а также теоретические и методические разработки в этой области, является Общественный центр «Судебно-правовая реформа». Сегодня эта деятельность продолжается сообществом Всероссийской ассоциации восстановительной медиации (создана в 2009 г.), которая включает представителей около 20 российских регионов. Ассоциация представляет собой сообщество медиаторов, кураторов служб примирения, ученых, управленцев и др. ‒ тех, кто развивает в России восстановительное правосудие. Ассоциацией приняты Стандарты восстановительной медиации, рекомендованные для проведения на территории России медиации в уголовной юстиции, системе образования, молодежной политики, социальной защиты и пр. В стране идет интенсивный процесс освоения, реализации и развития восстановительных практик через создание территориальных и школьных служб примирения» ^[5]. Характерны и некоторые подзаголовки статьи («Инфраструктура восстановительных программ и вопросы управления»; «Подготовка специалистов»). О большой научной работе и исследованиях в этой области можно познакомиться по книге Л. Карнозовой «Введение в восстановительное правосудие (медиация в ответ на преступление)» ^[6]. Другими словами, налицо основные признаки формирования социальной технологии.

Тормозят этот процесс, с одной стороны, недостатки правового обеспечения («в России нет закона об использовании программ ВП, ‒ хотя как пишет Карнозова, ‒ тем не менее, восстановительные практики реализуются за счет специфической интерпретации имеющегося законодательства» ^[5]), с другой ‒ неблагоприятная социальная среда. Можно говорить, что постепенно складывается в этой области и сообщество специалистов-энтузиастов восстановительного правосудия и самостоятельная практика. Чтобы на основе «восстановительных программ» сложилось восстановительное правосудие, нужно создавать условия для формирования соответствующей социальной технологии.

Но как мы подчеркнули в социальной технологии необходимо различать два разных аспекта: с одной стороны, это современный тип социального действия, удовлетворяющего условиям массового производства, установкам на управление, качество и экономию, стандартизацию, подготовку специалистов, с другой ‒ в рамках гуманистических ценностей это специфическое социальное действие, работающее на человека и свободу, способствующее конституированию соответствующей социальной природы. В этом втором аспекте особенностью восстановительного правосудия выступает общественная медиация и восстановление справедливости.

Напомню, Зера Ховарда, автора концепции восстановительного правосудия. «Если преступление, ‒ пишет он, ‒ это причинение вреда, то что такое правосудие? И снова Библия указывает нам верный путь. Если преступление наносит людям вред, правосудие должно ставить себе целью восстановление справедливости, добрых отношений. Когда совершается зло, основным вопросом должно быть не “как следует поступить с преступником?” или “что преступник заслуживает?”. Вместо этого следует спросить “что надо сделать для восстановления справедливости?”. Вместо определения правосудия как возмездия, мы будем понимать его как восстановление. Если преступление ‒ зло, то правосудие должно исправлять его и способствовать исцелению... Конечно, мы не можем гарантировать полное восстановление, но подлинное правосудие должно поставить себе целью создание условий, в которых этот процесс мог бы начаться... Первоочередной целью правосудия должно быть, следовательно, возмещение ущерба и исцеление пострадавших» ^{[15, с. 218]}.

Проблема здесь вот в чем. Вроде бы и идея медиации и идея восстановления справедливости были заявлены еще до формирования римского права. Обратимся к «Никомаховой этике». «Потому-то, ‒ пишет Аристотель, ‒ люди, когда спорят о чем-либо, прибегают к судье, идти в суд значит обратиться к справедливости, ибо судья желает быть как бы олицетворенною справедливостью; к тому же люди ищут беспристрастного судью, и кое где судей называют “посредниками”, чтоб этим обозначить, что люди, достигнув справедливого решения, станут держаться средины». Справедливое, по Аристотелю, ‒ это «середина ущерба и выгоды, ограничивающая произвол» ^{[16, с. 89-90, 83-84]}.

Спрашивается, почему бы просто не полное возмещение ущерба, почему бы по заслугам не наказать получившего выгоду? А потому, что в античном полисе и пострадавший и виновник его страданий должны дальше жить вместе и вместе действовать, например, во время войны. Другими словами, да конфликт и преступление, но разрешение конфликта должно способствовать, говорит Аристотель, в том числе восстановлению нормальных социальных отношений. Ховард продвигает эту идею относительно современности.

Но здесь проблема. Зигмунт Бауман в своих исследованиях («Текучая социальность» и «Ретротопия») показывает, что для современного общества характерно неравенство, атомизация, манипулирование со стороны властей, непонимание происходящего, пессимизм, текучая социальность, война всех против всех. Сакраментальный вопрос: что в таком обществе и социальном состоянии считать справедливым и нормальным, к чему стремиться? Этот вопрос прямо касается медиации (а посредники кто, понимают ли они, что говорят и как поступают?) и косвенно всех остальных участников конфликта, не исключая семьи, государства и общества. Или для разных регионов и типов социальности справедливость будет разная?

Достаточно ли просто изучать сложившуюся социальность? Очевидно, нет, на нее нужно влиять. Изучать так, чтобы одновременно влиять (Латур и Бауман) или все же нужно параллельно разворачивать социальное действие? Но могут ли восстановительные программы и их реализация воздействовать в правильном направлении на сложившуюся социальность? Думаю, в области своей компетенции могут. Однако, необходимое условие этого ‒ обсуждение со всеми заинтересованными лицами, что сегодня стоит понимать под справедливостью и нормальной (хорошей) социальной жизнью, и формирование (инициация) очагов подобной жизни, и работа специалистов программ восстановительного правосудия в отношении самих себя, и создание необходимых условий для того, чтобы начались и происходили изменения.

Необходимо обсуждать и возможности реальных трансформаций личности, включенной в процедуры восстановительного правосудия. Если учесть, что в России каждая вторая-третья подрастающая личность маргинальная (живущая абстрактными схемами, не обладающая критическим мышлением, слабо ориентирующаяся в социальных отношениях), а также, что социальная среда в настоящее время неблагоприятная, то возникает большое сомнение в эффективности восстановительного правосудия в плане исцеления. Безусловно, посылая юного правонарушителя дорогой восстановительного правосудия, общество нанесет ему значительно меньше вреда, чем если бы оно отправило его в колонию или тюрьму, к тому же частично восстанавливается справедливость по отношению к пострадавшему. Но вот насколько при этом возможно исцеление и примирение ‒ большой вопрос. Его надо обсуждать и искать решения.

Какой должна быть социальная технология и практика восстановительного правосудия, чтобы можно было решить указанные здесь проблемы? Какие характеристики социальности здесь необходимо выявлять и описывать? Достаточно ли работать только с правонарушителем и пострадавшим? Оказывается, нет. Приходится работать и с семьей правонарушителя и часто семьей пострадавшего, и с представителями местных институтов и институций, обращаться к властям и общественным организациям и пр. То есть по идее, приходится вести широкую социально-педагогическую работу. Для этого необходимы соответствующие ресурсы, в том числе научные знания и исследования. Людмила Карнозова перечисляет последние. Я бы к ним добавил трансдисциплинарные исследования и разработки, а также обсуждение условий самоорганизации сообщества восстановительного правосудия.

Трансдисциплинарные исследования и разработки необходимы, поскольку, с одной стороны, восстановительное правосудие является социальной технологией, содержащей разные стороны и процессы, описание которых предполагает междисциплинарный подход, а с другой ‒ как уже отмечалось, в гуманитарном варианте такое правосудие представляет собой социальное действие. Чтобы адаптировать процедуры восстановительного правосудия по отношению к человеку и обществу, междисциплинарный подход необходимо дополнить трансдисциплинарным. Включение в практику восстановительного правосудия (как в плане исследования, так и в отношении практических рекомендаций) всех заинтересованных субъектов (граждан, местных властей, представителей общин, социальных работников, психологов, философов, педагогов и пр.) должно значительно поднять гуманистическую планку этого типа социального действия.

Самоорганизация сообщества восстановительного правосудия обусловлена тем, что представители этого сообщества осуществляют в широком смысле медиацию (посредничество). Латур и другие представители АСТ (акторно-сетевой теории. – В.Р.) уверены, что главное в социальных отношениях именно связи опосредований. «Посредники, наконец, открыли нам свои настоящие имена: «Мы – существа внешнего мира, собирающие и объединяющие коллектив той же протяженности, что и то, что вы до сих пор называли социальным, ограничивая себя лишь стандартизованной версией сборок; если вы хотите следовать за самыми акторами, вы должны идти и за ними” <…> Когда вы начинаете внимательно обращаться с посредниками, то осознаете, что очень немногие из них довольствуются онтологическим репертуаром, предоставляемым двумя старыми коллекторами (предельными онтологиями? – В.Р.) – природой и обществом» ^{[7, c. 331-332]}.

Безусловно, социальные связи предполагают цепи опосредований, т.е. сеть, но что это означает для самих социальных отношений? Латуровское понятие посредников, если его продумывать в рамках методологии, мне кажется достаточно важным. Оно требует ответа на несколько вопросов: какую функцию выполняют посредники, как они устроены (как их создают и устраивают), какие отношения между людьми складываются под влиянием тех или иных посредников? Для Латура, однако, речь идет не просто об отношениях людей, а о социальном коллективе, который он понимает и как естественное образование и как искусственное (т.е. заново создаваемое в ситуации кризиса).

Современная ситуация не позволяет представителю восстановительного сообщества действовать, исходя из традиционных социологических и педагогических представлений, поскольку он даже в общих чертах не знает будущего и вынужден иметь дело с самыми разными, часто противоположными трендами развития. Каким тогда образом он может помочь молодому человеку сориентироваться в быстро меняющемся мире и сделать, как писал Сирен Кьеркегор, «космический выбор», определяющий судьбу человека? Только одним способом ‒ разбираясь в новых ситуациях совместно с этим человеком, а также «помогая» самому себя.

Последнее означает, что сообщество восстановительного правосудия должно организовать помощь своим коллегам, необходимое же условие такой помощи ‒ обсуждение проблем и вызовов современности, поиск способов решения проблем, встающих перед молодыми людьми. По сути, такое сообщество должно искать ответы на два кардинальных вопроса: как должно быть устроено оно само, как социальный коллектив, и каким образом должно быть устроено современное общество. Ничего себе задачка, разве ее можно решить? А почему нет. Во-первых, речь идет о конкретных ситуациях и конкретных проблемах, встающих перед молодыми людьми, а не об общефилософских и общесоциологических темах и решениях. Соответственно, также о конкретных проблемах сообщества восстановительного правосудия. Во-вторых, настоящий представитель сообщества должен рассматривать проблемы и ситуации правонарушителя и пострадавшего как свои собственные. Он не судья и не мудрец, а доброжелательный участник ситуации, в которой оказались люди. Из нее они должны выйти вместе.

Получается, что сообщество восстановительного правосудия, чтобы выполнить свою посредническую роль, должно постоянно работать над собой как в направлении уяснения современности, так и собственной самоорганизации. Первое предполагает определенные исследования и семинарские обсуждения, второе ‒ обмен опытом и проекты. Насколько я знаю, «Всероссийская ассоциация восстановительной медиации» направляет свои усилия примерно в этом направлении.