К вопросу о грамматическом статусе инкорпорированной прямой речи (на материале произведений л. С. Петрушевской)

Введение

ХХ век привнес в язык художественной литературы и, шире, язык вообще ряд новых явлений. Одним из таких новшеств стал особый тип конструкций чужой речи, которые в рамках данной статьи будут характеризоваться как инкорпорированная прямая речь. Под инкорпорированной прямой речью мы понимаем конструкции, в которых высказывание персонажа, выделенное или не выделенное пунктуационными средствами, включается посредством бессоюзной связи в авторскую речь, причем планы авторской и чужой речи синтаксически уравниваются, а вводящая авторская реплика отсутствует.

Данное явление может быть обнаружено в творчестве разных писателей конца ХХ – начала XXI века. Имеется ряд работ, в которых данное явление было проанализировано или упоминается ^[1-6]. Однако, судя по литературе, вопрос о грамматическом статусе инкорпорированной прямой речи до сих пор не обсуждался. В рамках данной статьи мы проанализируем данное явление с точки зрения его грамматического статуса, используя в качестве материала примеры инкорпорированной прямой речи, почерпнутые из произведений Л. С. Петрушевской. Необходимо отметить, что исследователи уже обращали внимание на то, что смешение различных типов чужой речи, часто с нарушением устоявшихся норм ее оформления, является характерным признаком творчества Л. С. Петрушевской ^{[7, с. 76]}.

Основные свойства инкорпорированной прямой речи

Явление инкорпорированной прямой речи можно проиллюстрировать следующим примером: Далее, третий период, как в хоккее, начинался с того, что мать с новыми силами набрасывалась на него, расслабившегося и спящего, и сдирала все покровы, а тут уже рядом стоял кофе с булочкой на подносе на столике, все благородно, ну выпей, съешь, что ты (Младший брат). Совершенно очевидно, что окончание этой фразы, выделенное полужирным шрифтом, является прямой речью, которая дословно воспроизводит слова матери, обращенные к не желающему просыпаться сыну; это выражается грамматически в используемых формах второго лица: императивах (выпей, съешь), личном местоимении ты. Дополнительным признаком, противопоставляющим типы речи внутри приведенного примера, является стилистическое переключение: выразительно-художественная художественная речь автора, по своей сути описательно-повествовательная, сменяется настоятельными требованиями и уговорами, сохраняющими интонацию реплики героини. Кроме того, как реплику матери (правда, принадлежащую к ее внутренней речи, не произносимой вслух и адресованной ей самой) можно интерпретировать предложение все благородно, поскольку она является вербальным выражением мотива, побуждающего мать приносить кофе с булочкой на подносе сыну прямо в постель. Впрочем, в первом примере формальных показателей прямой речи нет, а потому это предложение может быть отнесено и к авторской речи. Однако примеры такого объединения различных речевых планов, разумеется, не являются обязательными, хотя мы находим их и в других случаях: ...это все чушь, а вот я справилась с ситуацией, усадила малыша, стала гладить его ручки, уговаривать дышать носиком, ну, помаленечку, ну ну носиком вот так, не плачь, эх, если бы был рядом второй человек нагреть воды! (Время ночь).

Для инкорпорированной прямой речи характерно включение в более сложные конструкции, как правило, бессоюзные. Типичным приемом такого включения является простое присоединение реплики персонажа к авторской речи, не сопровождаемое знаками выделения (прежде всего, кавычками): А была ледяная ноябрьская ночка, и вот ее-то Евгения Константиновна (Геня) и Дима провели вместе, то есть вынужденно вместе. Она повела его с собой, да ладно, Дима (Два бога); И Андрей ко мне приходит, требует свое. Он у жены, так и живи, спрашивается (Время ночь); Диана распласталась в лепешку и пробила дочери квартиру, причем даже на вырост, в расчете на прибавление семьи, двухкомнатную, живите. Они съехали, потребовали себе мебель, Диана им купила, езжайте, вы! (Младший брат). Отличительной чертой конструкций такого типа является то, что в них фраза героя как бы становится частью предметного мира, описываемого в тексте. При этом этой фразе довольно часто присуща относительная неполнота. Так, в первом из приведенных примеров напрашивается восполнение, додумывание реплики героини (например, «Да ладно, Дима, не стесняйся / не переживай»). Во втором примере реплика героини, от лица которой ведется повествование, вообще характеризуется смысловой неполнотой и также должна быть восполнена («так и живи, чего тебе здесь надо, спрашивается»). Эта относительная или очевидная неполнота выполняет изобразительную функцию, то есть максимально точно передает спонтанную речь героев в описываемой ситуации.

Однако в отдельных случаях прямая речь может внедряться внутрь предложения, и основанием для этого служит ассоциативная связь с отдельным компонентом включающего предложения: Я рассказывала Нине Николаевне, как мы познакомились с Георгием на вечере в нашем институте, причем провожали меня двое – он и мой знакомый («Какой это знакомый?») до самого общежития («А где этот знакомый теперь?») (Сети и ловушки). Повествователь не поясняет, от кого исходят вопросы, хотя читатель на основании контекста может без труда определить, что это вопросы, которые задает по ходу беседы собеседница повествователя Нина Николаевна. Еще один пример такой же инкорпорации, приводящий к формированию синтаксически сложной структуры, находим в другом рассказе: Эти девочки, Ира и Зоря, так и веселились, мать приезжала каждый раз, а дочки дикие, домой ночевать не приходят, и старшая пятнадцатилетняя Ира в одно из таких возвращений матери после первого же ее слова «А почему» вывернулась и уехала в Москву, якобы на зимние каникулы явилась к маминой подруге («Можно к вам, тетя Оля, мама уехала в экспедицию» – «Разумеется, можно, Ирочка») и Ирочка живет, тихо сидит смотрит телевизор, готовит суп, убирает, встречает с работы тетю Олю в фартучке, клеенка накрыта салфеткой, ужин готов, а потом проходит пять-семь дней, и юная Ира просится погулять («Можно я пойду погуляю» – «Конечно, Ирочка, пройдись по воздуху, в четырех стенах просидела, у тебя каникулы») – и Ира уходит на трое суток и возвращается пьяная, внизу стучит счетчиком такси («Я приехала на такси, тетя Оля, дайте, пожалуйста, столько-то») – а по белому сапогу течет кровь, порезала ногу (и срочно вернулась на такси) (Йоко Оно).

Это свидетельствует о том, что инкорпорированная прямая речь реализует принцип «вставочности», в соответствии с которым конструкция может включаться либо в середину, либо в конец предложения (о значимости принципа вставочности для художественного текста см.: ^[8]). Косвенным доказательством этого может служить следующий пример, в котором инкорпорированная прямая речь включается в конец предложения, однако выделяется не запятыми, а скобками, что придает ей характер пояснения, характерный для вставных конструкций: Тут разразился всеобщий стон, Илья сразу же ушел и уехал в Москву, обиженный до глубины души (а пропадите вы все тут вместе взятые) (Йоко Оно).

Инкорпорированную прямую речь следует отличать от других явлений, в том числе связанных с необычным использованием чужой речи. Прежде всего, это касается случаев нестандартного пунктуационного оформления чужой речи. Так, для прозы Л. С. Петрушевской характерен полный отказ от выделения прямой речи (ср. ^{[7, с. 76]}. Характерной является следующая фраза из рассказа «Гигиена»: Ай, ой, закричали, застонали бабушка с дедушкой, на что в ответ возник в дверях Николай и, выслушав все плачи, просто захлопнул дверь и завозился с той стороны, запирая дверь на стул.

В следующем примере высказывание персонажа – реальное или вымышленное, как бы «домысленное» автором в соответствии с ходом повествования – не отделяется от авторских слов даже запятой: Ей сорок три, но она как первоклассница: дядя сказал пошли, дам конфетку, у меня спрятано в сарае (Музыка ада). В следующем примере вводящая прямую речь конструкция выделяется нестандартно, вместо ожидаемых тире используются скобки, а сама прямая речь при этом в кавычки не берется: Там, где русский выживет, остановится, хазарин продолжит до гибели, такое было мнение у пьющих русских, у крепкого окружающего хазар народа, крепкого на выпивку. То есть как (объясняла матери этой погибшей девушки-матери ее взрослая подруга Оля, сама полукровка), то есть как: покоренные сибирские и степные народы как огня должны бояться водки, водка есть истребитель слабого, старинного, древнейшего генофонда… (Йоко Оно). Такой отказ от оформления прямой речи часто сопряжен с ее инкорпорацией в более сложную бессоюзную структуру: …мать хлопочет, чтобы не обидели, не убили ее ангела-дочь, чтобы эта дочь не убила ее ангела-мужа, лежащего в кровати, все невинны, думает мать, а я так и буду бегать с ней пока не сдохну окончательно, но вот свежий воздух и движение, думает мать-ангел, моя-то матушка дожила до девяноста трех (Как ангел).

Совершенно очевидно, что прямая речь в этих случаях не утрачивает своих грамматических свойств: ее маркировка личными местоимениями первого лица, формами повелительного наклонения сохраняется, как сохраняется и авторская ремарка, включающая указание на субъекта речи и характер совершаемого им речевого акта. Даже смешение прямой и косвенной речи не совпадает с явлением, обозначенным в данной статье как инкорпорированная прямая речь. Например, в следующей фразе мы имеем дело с точным воспроизведением реплики персонажа, которая, впрочем, сливается с речью повествователя при помощи подчинительного союза потому что: Однажды только был позорный момент, потому что не шляйся ночами (как сказала дочь-географ)! (Мост Ватерлоо). Однако прямая речь также не выделена, а указание на субъект речи осуществляется при помощи конструкции, типичной для введения как прямой, так и косвенной речи, которая заключена в скобки.

Инкорпорированная прямая речь в ряду форм чужой речи

Рассмотрение вопроса о грамматическом статусе прямой речи имеет очевидную лингвистическую ценность. Инкорпорированная прямая речь в синтаксическом плане представляет собой особое явление, аналогов которому в истории языка не обнаруживается, а потому закономерно встает вопрос о том, каков грамматический статус данного явления. Однако оценка данного явления имеет не только лингвистическую, но и литературоведческую значимость, поскольку типы прямой речи (прямая, косвенная, несобственно-прямая) коррелируют с типами повествования (от первого лица, от третьего лица, свободным косвенным дискурсом) ^{[9, с. 337]}. Это не случайно, поскольку своя и чужая речь – это ядро образа автора в художественном тексте, и, как показывают исследования, в этой сфере художественная литература в последние десятилетия переживает существенные трансформации ^[10-11].

Коротко рассмотрим сложившуюся в отечественной лингвистике терминологию, применяемую для осмысления чужой речи как грамматического явления. В лингвистике принято разграничивать прямую, косвенную и несобственно-прямую речь ^{[12; 13, с. 485; 14; 15]}. Прямая речь выражается как точное (дословное) воспроизведение чужой речи, косвенная и несобственно-прямая речь предполагают трансформацию чужого высказывания, его согласование с планом авторской речи. Имеются все основания рассматривать прямую и косвенную речь как особые синтаксические конструкции ^{[12, с. 381-384]}, тогда как в случае с несобственно-прямой речью синтаксические маркеры выделить едва ли возможно, что делает выделение вкраплений несобственно-прямой речи затруднительным и не всегда однозначным ^{[16; 17]}. На двойственный статус несобственно-прямой речи обращал внимание М. М. Бахтин: грамматически несобственно-прямая речь – это речь автора, в смысловом плане – речь персонажа ^{[18, с. 471]}. В качестве особого подвида выделяют также четвертый тип – чужую речь в условиях вводности, когда авторский план синтаксически подчинен плану чужой речи, что выражается в конструкциях типа как сообщает…, как говорит…, как утверждает…, смыкающихся с вводными конструкциями (по слухам, по мнению кого-л., с точки зрения кого-л. и под.) ^{[13, с. 231, 485]}. Очевидно, что в этом случае также используется грамматический критерий, отражающий синтаксические связи между планами авторской и чужой речи. Несобственно-прямую речь, сочетающую в себе признаки прямой и косвенной речи, иногда называют также гибридной чужой речью ^[19], однако такие терминологические новации в лингвистике не закрепились.

Спорность грамматического статуса инкорпорированной прямой речи обусловлена тем, что ее нельзя однозначно отнести ни к прямой, ни к косвенной, ни к несобственно-прямой речи.

Прежде всего, необходимо исключить отождествление инкорпорированной прямой речи с речью косвенной и несобственно-прямой. В этом случае имеется четкий показатель: и в косвенной, и в несобственно-прямой речи имеет место обязательная трансформация плана выражения исходного высказывания, затрагивающая прежде всего местоимения и личные формы глаголов.

Разграничение инкорпорированной прямой речи и речи несобственно-прямой составляет трудность в ситуации, когда в реплике персонажа отсутствуют личные показатели. Так, в следующем примере высказывание «такой слабак» может быть интерпретировано и как инкорпорированная прямая речь, и как несобственно-прямая речь: …его постоянно преследовали трое ребят из соседнего класса, смеялись, что он не дает сдачи, такой слабак, и вытрясали у него из карманов все вплоть до носового платка, а он молчал (Чудо). Ср. также: Денег все еще не выдавали, царил настоящий коммунизм, Витя сказал, что цену купленного потом вычтут из какой-то неизвестно какой зарплаты, ладно (Музыка ада). Дополнительной, хотя и далеко не главной причиной такого затруднения может быть также неразвернутость вкрапления чужой речи. Однако необходимо отметить, что подобное затруднение характерно и для отграничения несобственно-прямой от речи прямой. Использование личных форм и личных местоимений являются основным и самым «надежным» основанием для их противопоставления, и если грамматические маркеры лица отсутствуют, определить тип чужой речи можно лишь по косвенным признакам, причем с некоторой долей приближения и далеко не во всех случаях.

Второй момент, который позволяет однозначно развести инкорпорированную прямую и косвенную речь (но не речь несобственно-прямую), заключается в том, что косвенная речь всегда реализуется в виде особой подчинительной структуры уровня сложного предложения, то есть представляет собой особую синтаксическую конструкцию ^{[12, с. 381]}. Инкорпорированная прямая речь исключает использование подчинительных конструкций и опирается на бессоюзные связи (что отчасти сближает ее с прямой речью в собственном смысле слова).

С другой стороны, имеются признаки, которые исключают прямолинейное отождествление инкорпорированной прямой речи с прямой речью в обычном смысле слова.

Во-первых, наличие авторской ремарки является значимым признаком прямой речи в собственном смысле слова. Авторская ремарка и вводимая ей прямая речь формально-синтаксически независимы друг от друга, однако авторская ремарка является несамодостаточной, неполной в смысловом отношении без высказывания, репрезентирующего чужую речь (ср. ^{[14, с. 140-141]}). Именно это делает прямую речь синтаксической конструкцией ^[20]. Как уже указывалось, инкорпорированная прямая речь отличается обязательным отсутствием авторской ремарки. Этот признак по своей природе является грамматическим, а потому может считаться сильным.

Во-вторых, включение прямой речи, особенно без пунктуационного оформления, в состав бессоюзной конструкции ведет к тому, что прямая речь утрачивает свою грамматическую самостоятельность. Элементы бессоюзного ряда грамматико-синтаксически между собой не связаны или связаны слабо, однако само их соединение в составе бессоюзной цепи создает тесное ассоциативно-смысловое единство, в котором эти компоненты спаяны. Это противоречит представлению о том, что прямая речь является самостоятельным предложением (точно так же как мы не вправе утверждать, что бессоюзное сложное предложение соединяет синтаксически самостоятельные предложения).

Ассоциативные связи, посредством которых инкорпорированная чужая речь соединяется с окружающим контекстом, совершенно не безразличны с точки зрения семантической структуры бессоюзного предложения в целом. Так, в примере …Тима в ответ — я не Тамарочка, и замыкается в себе, даже не говорит спасибо за конфету, упрямо лезет на сцену и садится со мной за столик, скоро вообще меня никто не будет приглашать выступать из-за тебя, ты понимаешь? (Время ночь) последняя фраза является словесной реакцией героини на действия внука, описываемые ранее, причем эта реплика принадлежит к плану описываемых событий, то есть плану, предшествующему моменту рассказа. Косвенно об этом свидетельствует смена местоимения, используемого для указания на внука (он → ты), внутри одного предложения. Читатель, воспринимая эту фразу, во-первых, должен идентифицировать ее как реплику, произнесенную героиней в прошлом и в составе рассказа лишь воспроизводимую, а во-вторых, установить связь между этой репликой и описываемыми событиями («…упрямо лезет на сцену и садится со мной за столик, на что я резонно говорю ему, что скоро меня вообще перестанут приглашать…»). В результате мы имеем сложную конструкцию, парадоксально сочетающую в себе различные временные и субъективные пласты.

В-третьих, отсутствие пунктуационного оформления еще больше способствует утрате самостоятельности реплики персонажа, поскольку эта реплика становится как бы частью предметно-событийного ряда, изображаемого автором в предложении. Последний критерий, несомненно, не имеет грамматической строгости, однако он все-таки является определяющим в восприятии таких конструкций, поскольку создает их повышенную экспрессивность. Причем этот эффект является еще более отчетливым, если текст не строится вокруг фигуры рассказчика, то есть лица, одновременно повествующего и являющегося участником описываемых событий (ср. пример, с которой мы начали анализ в этой статье). В таком случае контраст между авторской речью и речью персонажа является максимально сильным.

Наконец, в-четвертых, прямая речь в подавляющем большинстве случаев предполагает вводящие слова, которые принадлежат к плану авторской речи и могут располагаться перед вводимой репликой, после нее или внедряться в нее, разбивая ее на две части ^[12]. Отличительной особенностью инкорпорированной прямой речи является обязательное отсутствие вводящих авторских слов. Если рассматривать этот признак вкупе с отказом от пунктуационного оформления, а также чисто повествовательно-описательным контекстом, в котором инкорпорированная прямая речь возникает, то становится очевидным стремление автора снять границу между речью персонажа и собственной речью.

Наконец, необходимо упомянуть, что существует два признака, которые выделяют инкорпорированную прямую речь на фоне привычных типов чужой речи. Прежде всего, это повышенная экспрессивность данной конструкции, из которой вытекают ограничения на ее использование. Инкорпорированная прямая речь, в отличие от речи прямой и косвенной, не обладает таким же широким спектром допустимых контекстов, которые определяются нейтральностью двух основных способов передачи чужой речи, а потому уместна только в художественном тексте (или, возможно, с некоторым оговорками, в тексте публицистическом). Это делает инкорпорированную прямую речь грамматическим средством литературно-художественного дискурса ^[21], причем дискурса, тяготеющего к языковому эксперименту. Однако, с другой стороны, нельзя не отметить близости инкорпорированной прямой речи к речи несобственно-прямой, которая также представляет собой экспрессивное явление.

Кроме того, сегмент инкорпорированной прямой речи, в отличие от сегмента, представляющего прямую речь, вряд ли может быть развернутым. Судя по собранному материалу, развернутость высказывания, представляемого инкорпорированной прямой речью, возможна только при условии смешения с авторской речью, когда два пласта постоянно перемежаются друг с другом. Это также накладывает ограничение на использование данной конструкции при передаче чужой речи.

Выводы

Таким образом, инкорпорированная прямая речь, несмотря на свою сильную экспрессивную маркированность и связь с особыми синтаксическими позициями (конец предложения или середина предложения), обладает отчетливыми грамматическими свойствами, которые позволяют сблизить ее как с прямой, так и с несобственно-прямой речью. В то же время инкорпорированную прямую речь нельзя отождествить ни с одной из указанных разновидностей чужой речи. Такое промежуточное положение инкорпорированной прямой речи как раз и позволяет видеть в ней особое явление поля чужой речи, обладающее грамматической и смысловой спецификой. Однако этот вопрос нуждается в дальнейшем обсуждении, в том числе с привлечением языкового материала, почерпнутого из произведений других авторов.